Пока ему не везет, но Розанов уверен, что настанет и его час, немец потеряет бдительность и снизится...
...Теперь дорога пошла вниз, надежно прикрытая высокими деревьями.
В прокуратуру я добрался вполне благополучно и застал одного Гельтура. Хранитель нашей канцелярии при моем появлении оживился и не без ехидства приветствовал меня:
- Ну-с, с чем на этот раз пожаловал пламенный патриот юстиции?!
- Считай, что с делом, почти законченным, - сбрасывая на единственно приличный стол в нашей прокуратуре свою полевую сумку, ответил я.
- С почти законченным? - недоверчиво переспрашивает Гельтур и интересуется: - Ведь ты это дело возбудил только позавчера?
- Так что из этого?
- Ну, если так, то ты молодец, зря времени не терял. Где этого Духаренко задержали? - допытывается Гельтур.
- Недалеко от их части, - отвечаю я и умалчиваю о том, что тот сам возвратился в свою часть.
- Он во всем тебе признался? - продолжал Гельтур.
- Не сразу! - наводя тень на плетень, говорю я. Стараюсь, чтобы все выглядело не так уж просто.
- Вещдоки привез?
- Их нет.
Я знаю, что сейчас Гельтур обратится ко мне с просьбой почитать дело, и не ошибаюсь.
- Ты не прочь, если я твое дело почитаю?
Против этого я не возражаю и выкладываю тощую папочку со всеми материалами следствия по делу Духаренко.
Гельтур мигом все сграбастал и углубился в чтение, начав с протоколов допроса Духаренко. Я же занялся чем-то другим и только слышал:
- Значит, не обошлось без бабы...
- Эти амнистированные до баб охочи...
Гельтур еще долго копался в документах, о чем-то поразмышлял и голосом, ничего хорошего не предвещавшим, поинтересовался:
- И как же ты теперь собираешься с этим делом посту пить?
Никакого подвоха не ожидая, я беззаботно ответил:
- Предъявлю Духаренко обвинение, составлю обвинительное заключение и толкнем дело в трибунал! - Говорить о каком-то другом решении я не захотел. Ведь окончательное решение за Прутом. На ласковый тон Гельтура я не обратил внимания.
- А как ты, молодой человек, объяснишь появление в деле вот этой справочки? - с наслаждением спросил он.
- Этой бумажки? - спросил я, видя, что он между пальцами правой руки зажал какую-то мятую справку.
- Не бумажки, а до-ку-мен-та, оказавшегося у твоего подследственного. Ты выяснил, как он попал к нему?
Я взял справку, которую, кстати говоря, видел и раньше, но почему-то не обратил на нее внимания, и еще раз внимательно с ней ознакомился. Справка как справка. Серая бумага, фиолетовые чернила, в углу гербовая печать и штамп какого-то госпиталя с просроченной датой. Выдана она какому-то капитану интендантской службы Цветкову в том, что ему действительно предоставлен трехнедельный отпуск по ранению.
Скорее всего, эта справка липовая, а вот как она попала к Духаренко я был обязан выяснить, но не сделал этого по какому-то недомыслию. Уверенность в том, что к делу Духаренко эта справка никакого отношения не имела, у меня сохранилась, о чем я и сказал Гельтуру. Но он с этим не согласился:
- Я уверен, что наш Прут потребует от тебя полной ясности в этом вопросе. - И как бы добивая меня, он раздражается глубокомысленным заявлением: - Молодой человек, свет Сереженька! Как только закончится война, приходи ко мне в адвокатскую контору, на Крещатик в Киеве. Я тебя поднатаскаю, а до того, кроме должности полотера, ни на что и не рассчитывай! - Язык у Гельтура со стервинкой. Я молчу, понимая, что Гельтур абсолютно прав.
Решение приходит мгновенно. Пока еще светло, возвращаюсь в штаб дивизии. На это потребуется больше часа. Там остаюсь на ночь, а с утра - в роту. Думаю, что допрос Духаренко по единственному вопросу много времени не отнимет. Значит, с учетом обратной дороги, в полдень буду уже в прокуратуре. Через несколько минут я опять в седле.
3
И вот мы с ним встретились. Сидим друг перед другом в ротном блиндаже, где я на один из порожних ящиков от мин не спеша кладу свою полевую сумку, извлекаю бланк протокола допроса, подкладываю под него кусок картона и тщательно разглаживаю на нем бланк. После этого достаю злосчастную справку на имя капитана интендантской службы Цветкова Николая Федоровича, пододвигаю ее к Духаренко. Все это время он следит с настороженным вниманием за всеми моими действиями, вытягивает шею, стараясь прочесть текст справки, и когда это ему удается, облегченно откидывается назад. Но он явно озабочен моим вниманием к справке и стремится выяснить, чем это вызвано. Поэтому сам спешит с вопросом:
- На что она вам сдалась?
Я недовольно его обрываю:
- Вот это уже мое дело. Лучше скажите, откуда она у вас?
Духаренко морщит лоб, словно обдумывая, что сказать, и отделывается одним словом:
- Нашел!
- Где нашел и при каких обстоятельствах?
- Не помню!
Тогда я начинаю нажимать:
- Эта справка выдана военным госпиталем! Видите?
- Вижу!
- Ее обладателю был предоставлен краткосрочный отпуск после ранения. Ведь так?
Духаренко кивает.
- Какое отношение этот капитан имел к вам?
Духаренко обрадовано заявляет:
- Никакого. Ведь мне, простому солдату, до капитана не дотянуться.
- Это не ответ! - сурово говорю я. - Еще раз спрашиваю: как эта справка к вам попала? Я жду объяснения.
Мой подследственный только решился что-то сказать по существу заданного вопроса, как у нас над головами что-то грохнуло. Это немецкая мина едва не угодила в самый блиндаж. Показалось, что толстенные бревна на нем даже чуточку подпрыгнули и, ухнув, опустились на свое место.
От неожиданности я на секунду зажмурился, а когда открыл глаза, то увидел, то исписанные листы протокола допроса слабо присыпаны песком. Я даже некстати подумал о том, что в старину песок заменял промокашку...
Это был обыкновенный утренний обстрел наших позиций немцами, иногда сопровождаемый и артиллерийским огнем. Он повторялся ежедневно, к нему все привыкли и даже присвоили ему название "Гутен морген".
Духаренко тем временем сидел на полу блиндажа.
- Что, испугались? - спросил я.
Духаренко, шмыгнув носом, отшутился:
- Занял более удобную позицию.
Дальнейшая беседа с ним пошла уже по накатанному руслу. Духаренко рассказал следующее.
На второй день его пребывания у Фроськи к ней заявилась с кавалером-капитаном ее давняя приятельница. Духаренко на всякий случай спрятался на чердаке. Оттуда он увидел, что Фроська с этой своей знакомой развесили в сенцах на веревке вещи этого капитана, в том числе ношеную гимнастерку. Духаренко ее приметил и обменял на свою, уже порядком поизносившуюся. Никто этого не заметил. Вещи капитана уложили во Фроськин старый чемодан, а когда стемнело, они ушли, куда - Духаренко не знал. Ну а эту справку на имя Цветкова он потом обнаружил в той гимнастерке. Она была просрочена и никому не нужна, могла сгодиться лишь на завертки цигарки.
Духаренко не врал, и с появлением у него этой справки все вроде как разъяснилось.
Обрадованный этим, я возвратился в штаб дивизии, откуда дозвонился до штаба армии и выяснил, что капитан интендантской службы Цветков действительно служил у них и непродолжительное время находился по поводу какого-то легкого ранения в военном госпитале, откуда прибыл примерно с месяц тому назад для прохождения дальнейшей службы и был направлен в другую часть нашей армии.
Должен сказать, что обещание Гельтура после войны немного меня еще поднатаскать задело меня за живое. Вот почему, не ограничившись проверкой в штабе армии, я еще от своего имени сварганил шифровку в ту часть, куда убыл капитан Цветков. Ответ был получен неутешительный: капитан Цветков в часть не прибыл.
Со всем этим я и вернулся в свою прокуратуру, где обо всем доложил Пруту. Дальше делом Духаренко мы занимались все вместе.
Мнения разделились.
Клименко высказался за то, чтобы дело рядового Духаренко закончить и направить в военный трибунал, как на дезертира. Он же посчитал, что все материалы на капитана Цветкова следует выделить из дела Духаренко в самостоятельное производство и направить в военную прокуратуру армии.
Рубакин тоже склонялся к тому, чтобы дело Духаренко закончить самим и направить в трибунал. Что же касается материалов на Цветкова, то они, по его мнению, на самостоятельное уголовное дело не тянут и можно ограничиться одним представлением в прокуратуру армии с просьбой во всем разобраться.
Зато Гельтур настаивал на выделении уголовного дела на Цветкова в самостоятельное производство. Вместе с тем он поддержал мое предложение о разрешении дела рядового Духаренко, допустившего самовольную отлучку, в дисциплинарном порядке, не предавая его суду.
Но самым для меня удивительным явилось то, что и Прут это предложение поддержал и предложил с Цветковым тщательно разобраться.
Я не удержался и спросил:
- Разобраться с ним должен я?
Прут утвердительно кивнул:
- Кто ж еще, конечно, ты! На него вышел ты. По назначению он не прибыл. Из показаний Духаренко следует, что Цветков попасть ни в какую часть и не стремился. Остается выяснить, где он находится сейчас. А это уже сподручнее выяснить тебе, обратившись к той же Ефросинии, вскружившей голову твоему Духаренко.
Еще Прут добавил:
- А он пока пусть служит в своей роте, как служил.
На следующий день я вновь прискакал в штаб дивизии, где по подробной полевой карте без особого труда разыскал тот хутор, в котором Духаренко провел свыше двух суток.
Должен сказать, что накануне ночью мне не спалось и я додумался до новой версии. А что, если Духаренко попросту Цветкова убил, а его документы и вещи спрятал? Взял только гимнастерку, а в ее нагрудном кармане потом и обнаружил справку из госпиталя. Правда, такая "догадка" с личностью Духаренко никак не вязалась.
А вот хутор - два-три домика на отшибе большого села. Ему повезло: война его почти не тронула, и домишки уцелели, и сады кругом. Лишь по центральному тракту, наискось его перечеркнувшему, прокатились всей своей тяжестью и танки, и грузовики, и тягачи с орудиями, оставив свой страшный след.
Молодая женщина открывает дверь. Голова ее замотана старым шерстяным платком. Руки большие, темные - руки крестьянки. Она моего прихода не ждала, но не удивляется. За месяцы жизни в прифронтовой полосе ко всему уже привыкла. Она охотно меня пропускает в дом, где, кроме нее, во второй половине разместилось еще целое семейство беженцев. Любопытные детские рожицы повернулись в мою сторону. Их мать теснит ребятишек за занавеску.
Я представляюсь и с места в карьер завожу разговор о Духаренко. Она не спрашивает, зачем мне это надо. С готовностью рассказывает все, что знает...
А знает совсем немного...
- Звать его Степаном?
Я киваю.
- В наше село он как-то приезжал с обозом за сеном. С кем-то еще ночевал у меня в доме. Потом, недели через две, вновь появился один и пару дней провел у нас: наколол дров, починил ворота, пожалуй, и все...
О капитане Цветкове только знает, что он вроде как доводится мужем ее племяннице - Надежде Урусовой. Капитан был ранен, лежал в госпитале и получил на полгода отпуск.
- Степан его видел?
- Конечно, но он спрятался, побоялся, что капитан его засечет в нашем доме и сообщит в часть.
- И долго эта племянница с мужем пробыла у вас?
- До после обеда. Потом сразу отправились дальше. С кем-то сговорились, чтобы их подвезли.
- Откуда вам известно, что капитан имел отпуск по ранению на полгода?
- Можете не сомневаться. На этот счет моя племянница даже давала почитать справку.
- Читали сами? Какое у вас образование?
Далее Фрося рассказала, что ее племянница с мужем-капитаном живут в рабочем поселке, что от них довольно далеко, и что племянница через кого-то уже дала знать: добрались туда благополучно и что ее мужа взяли работать старшим агрономом Площанской МТС.
На этом рухнуло и мое подозрение о том, что Цветков был убит Духаренко, и вместе с тем нашлось подтверждение того, что капитан Цветков, очевидно, располагал чистыми бланками военного госпиталя и взамен справки о предоставлении ему отпуска по ранению на три недели сварганил другую - об отпуске на полгода.
К моменту моего появления в нашей прокуратуре появились новые вопросы: как в руки Цветкова попали бланки военного госпиталя; было ли у него вообще какое-то ранение; почему он предпочел уклониться от нового назначения?
Все это еще предстояло выяснить.
4
И вновь я собираюсь в дорогу. Справляюсь по собственной полевой карте. Вот здесь расположена наша дивизия. А там, за петлей реки, за лесными массивами и кривыми изгибами железной дороги, на расстоянии от нас почти в сто километров этот населенный пункт Площанка, маленькая точечка. До него еще нужно добраться, а напрямик - дороги нет.
Вчера Прут подписал командировку сроком на пять дней. Я должен добраться до Площанки и арестовать Цветкова, если тот окажется там. Старик еще спросил:
- Все продумал как следует?
- Вроде как.
- К сожалению, это не всегда удается сделать в полном объеме. Готовь себя ко всяким неожиданностям.
Карта топорщится. Придавив ее граненым стаканом, черную точку Площанка - обвожу красным кружочком. Так приметнее.
Долговязый Клименко тянется через мое плечо, дыша мне прямо в ухо. Он тоже смотрит на карту, щурится и сочувственно роняет:
- Да-а, брат, моцион тебе предстоит основательный. Даже по прямой здесь почти сто.
- Ничего, - спокойно говорю я, - за речкой, вот этим путем, через лес выйду к ветке железной дороги, - в подтверждение этих слов я делаю уверенный прочерк по карте ногтем, - а дальше...
- А дальше, - вступает в разговор Гельтур, - встанешь на четвереньки, возьмешь в зубы папироску и потопаешь до бесконечности по шпалам. Ведь там наверняка поезда не ходят.
- С чего это ты взял? - не соглашаюсь я. - Если есть железная дорога, значит, по ней и ездят.
Клименко похлопывает меня по плечу.
- Лихой ты, Сереженька, хлопец! Только надежды мало.
- А что?
Он отбирает у меня красный карандаш и тычет в карту:
- Мост видишь?
- Ну.
- Так забудь о нем. Уж очень он близко от линии фронта, да и дорога за ним, к нашим передовым позициям, по существу, уже ведет в никуда, на оккупированную немцами территорию. Как говорится - дальше ехать некуда! Вот и приходится прислушаться к тому, что тебе говорят. Этот мост, разумеется, немцы давно разбомбили. Значит, тебе только и остается, что топать по шпалам.
- Подожди... - Я стряхиваю с плеча руку Клименко. - Почему ты так уверен? Мост небольшой, от него до линии фронта далеко.
- Ты что, с луны свалился? - настаивает Клименко. - На другое и не надейся!
- Ну а если, - уже неуверенно говорю я, - от Кременного в обход податься на Лисичанск? - И нахожу этот узловой железнодорожный пункт на карте.
Клименко молчит, размышляет.
В это время подает голос Гельтур:
- Тебе сколько суток Прут отвалил на всю эту музыку?
- Пять.
- Сам просил?
- Да.
- Ну и дурак! - Это опять Клименко. - Лишний день в запасе всегда надо иметь. Вот бы и пригодился для Лисичанска.
Он, пожалуй, прав, мысленно соглашаюсь я, но переигрывать уже не хочу, тем более что в этот момент Прута в прокуратуре нет и вернется он не скоро. Переделать командировку некому.
- Слушай, Сережа, - вдруг неожиданно уверенно заявляет Гельтур. Советую тебе на этот мост вообще плюнуть.
- Уже плюнул, - я поднимаю голову. - Буду держать курс на Лисичанск.
- А почему бы тебе, Сереженька, - с нарастающим торжеством продолжает Гельтур, - не плюнуть и на этот Лисичанск?
Я смотрю с удивлением: что он еще придумал?
Решительно оттеснив нас, он склоняется над картой и спрашивает:
- В лесу пока не развезло?
- Не развезло, - подтверждаю я.
- На реке лед пока держится?
- Думаю, что так.
- Тогда зачем тебе мост?
Гельтур чувствует себя стратегом. Его руки с длинными пальцами парят над картой. Левой рукой он отмахивается от моста, а правой - двумя пальцами впивается в изгиб реки и уверенно произносит:
- Пока еще обстановка позволяет, перейдешь реку вот здесь - и топай до Кременной, по краю леса, пока несут ноги.
"Что ж, пожалуй он прав. В этом случае вариант с Лисичанском отпадает".
- Ну что ж, - тем не менее кислым тоном подтверждаю и я. - Можно и так!
- Только так и можно! - возмущается Гельтур.
После этого он отходит от нас с видом победителя, при этом не лишая себя возможности нравоучительно заявить:
- Медицина учит, что из пяти детей рождается умным лишь один. У меня есть все основания считать, что ты, Сережа, первоначально присоединился к большинству...
Я все это пропустил мимо ушей, но за меня вдруг обиделся Клименко. Обернувшись к Гельтуру, он недовольно говорит:
- Ты, Виктор Павлович, напрасно подшучиваешь, ведь Сереге предстоит серьезное дело. На первый взгляд выходит, что все ясно, а если хорошо поразмыслить, то совсем даже наоборот.
Гельтур, почувствовав, что малость переборщил, примирительно заявляет:
- Николай, ты прав! Моя шутка не к месту.
Надо сказать, что у нас в прокуратуре так повелось, что ее секретарь Гельтур, несмотря на то, что он по своему служебному положению был на ступень ниже нас - военных следователей и уступал в воинском звании Клименко и Рубакину, обычно обращался к нам запросто, по имени.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21
...Теперь дорога пошла вниз, надежно прикрытая высокими деревьями.
В прокуратуру я добрался вполне благополучно и застал одного Гельтура. Хранитель нашей канцелярии при моем появлении оживился и не без ехидства приветствовал меня:
- Ну-с, с чем на этот раз пожаловал пламенный патриот юстиции?!
- Считай, что с делом, почти законченным, - сбрасывая на единственно приличный стол в нашей прокуратуре свою полевую сумку, ответил я.
- С почти законченным? - недоверчиво переспрашивает Гельтур и интересуется: - Ведь ты это дело возбудил только позавчера?
- Так что из этого?
- Ну, если так, то ты молодец, зря времени не терял. Где этого Духаренко задержали? - допытывается Гельтур.
- Недалеко от их части, - отвечаю я и умалчиваю о том, что тот сам возвратился в свою часть.
- Он во всем тебе признался? - продолжал Гельтур.
- Не сразу! - наводя тень на плетень, говорю я. Стараюсь, чтобы все выглядело не так уж просто.
- Вещдоки привез?
- Их нет.
Я знаю, что сейчас Гельтур обратится ко мне с просьбой почитать дело, и не ошибаюсь.
- Ты не прочь, если я твое дело почитаю?
Против этого я не возражаю и выкладываю тощую папочку со всеми материалами следствия по делу Духаренко.
Гельтур мигом все сграбастал и углубился в чтение, начав с протоколов допроса Духаренко. Я же занялся чем-то другим и только слышал:
- Значит, не обошлось без бабы...
- Эти амнистированные до баб охочи...
Гельтур еще долго копался в документах, о чем-то поразмышлял и голосом, ничего хорошего не предвещавшим, поинтересовался:
- И как же ты теперь собираешься с этим делом посту пить?
Никакого подвоха не ожидая, я беззаботно ответил:
- Предъявлю Духаренко обвинение, составлю обвинительное заключение и толкнем дело в трибунал! - Говорить о каком-то другом решении я не захотел. Ведь окончательное решение за Прутом. На ласковый тон Гельтура я не обратил внимания.
- А как ты, молодой человек, объяснишь появление в деле вот этой справочки? - с наслаждением спросил он.
- Этой бумажки? - спросил я, видя, что он между пальцами правой руки зажал какую-то мятую справку.
- Не бумажки, а до-ку-мен-та, оказавшегося у твоего подследственного. Ты выяснил, как он попал к нему?
Я взял справку, которую, кстати говоря, видел и раньше, но почему-то не обратил на нее внимания, и еще раз внимательно с ней ознакомился. Справка как справка. Серая бумага, фиолетовые чернила, в углу гербовая печать и штамп какого-то госпиталя с просроченной датой. Выдана она какому-то капитану интендантской службы Цветкову в том, что ему действительно предоставлен трехнедельный отпуск по ранению.
Скорее всего, эта справка липовая, а вот как она попала к Духаренко я был обязан выяснить, но не сделал этого по какому-то недомыслию. Уверенность в том, что к делу Духаренко эта справка никакого отношения не имела, у меня сохранилась, о чем я и сказал Гельтуру. Но он с этим не согласился:
- Я уверен, что наш Прут потребует от тебя полной ясности в этом вопросе. - И как бы добивая меня, он раздражается глубокомысленным заявлением: - Молодой человек, свет Сереженька! Как только закончится война, приходи ко мне в адвокатскую контору, на Крещатик в Киеве. Я тебя поднатаскаю, а до того, кроме должности полотера, ни на что и не рассчитывай! - Язык у Гельтура со стервинкой. Я молчу, понимая, что Гельтур абсолютно прав.
Решение приходит мгновенно. Пока еще светло, возвращаюсь в штаб дивизии. На это потребуется больше часа. Там остаюсь на ночь, а с утра - в роту. Думаю, что допрос Духаренко по единственному вопросу много времени не отнимет. Значит, с учетом обратной дороги, в полдень буду уже в прокуратуре. Через несколько минут я опять в седле.
3
И вот мы с ним встретились. Сидим друг перед другом в ротном блиндаже, где я на один из порожних ящиков от мин не спеша кладу свою полевую сумку, извлекаю бланк протокола допроса, подкладываю под него кусок картона и тщательно разглаживаю на нем бланк. После этого достаю злосчастную справку на имя капитана интендантской службы Цветкова Николая Федоровича, пододвигаю ее к Духаренко. Все это время он следит с настороженным вниманием за всеми моими действиями, вытягивает шею, стараясь прочесть текст справки, и когда это ему удается, облегченно откидывается назад. Но он явно озабочен моим вниманием к справке и стремится выяснить, чем это вызвано. Поэтому сам спешит с вопросом:
- На что она вам сдалась?
Я недовольно его обрываю:
- Вот это уже мое дело. Лучше скажите, откуда она у вас?
Духаренко морщит лоб, словно обдумывая, что сказать, и отделывается одним словом:
- Нашел!
- Где нашел и при каких обстоятельствах?
- Не помню!
Тогда я начинаю нажимать:
- Эта справка выдана военным госпиталем! Видите?
- Вижу!
- Ее обладателю был предоставлен краткосрочный отпуск после ранения. Ведь так?
Духаренко кивает.
- Какое отношение этот капитан имел к вам?
Духаренко обрадовано заявляет:
- Никакого. Ведь мне, простому солдату, до капитана не дотянуться.
- Это не ответ! - сурово говорю я. - Еще раз спрашиваю: как эта справка к вам попала? Я жду объяснения.
Мой подследственный только решился что-то сказать по существу заданного вопроса, как у нас над головами что-то грохнуло. Это немецкая мина едва не угодила в самый блиндаж. Показалось, что толстенные бревна на нем даже чуточку подпрыгнули и, ухнув, опустились на свое место.
От неожиданности я на секунду зажмурился, а когда открыл глаза, то увидел, то исписанные листы протокола допроса слабо присыпаны песком. Я даже некстати подумал о том, что в старину песок заменял промокашку...
Это был обыкновенный утренний обстрел наших позиций немцами, иногда сопровождаемый и артиллерийским огнем. Он повторялся ежедневно, к нему все привыкли и даже присвоили ему название "Гутен морген".
Духаренко тем временем сидел на полу блиндажа.
- Что, испугались? - спросил я.
Духаренко, шмыгнув носом, отшутился:
- Занял более удобную позицию.
Дальнейшая беседа с ним пошла уже по накатанному руслу. Духаренко рассказал следующее.
На второй день его пребывания у Фроськи к ней заявилась с кавалером-капитаном ее давняя приятельница. Духаренко на всякий случай спрятался на чердаке. Оттуда он увидел, что Фроська с этой своей знакомой развесили в сенцах на веревке вещи этого капитана, в том числе ношеную гимнастерку. Духаренко ее приметил и обменял на свою, уже порядком поизносившуюся. Никто этого не заметил. Вещи капитана уложили во Фроськин старый чемодан, а когда стемнело, они ушли, куда - Духаренко не знал. Ну а эту справку на имя Цветкова он потом обнаружил в той гимнастерке. Она была просрочена и никому не нужна, могла сгодиться лишь на завертки цигарки.
Духаренко не врал, и с появлением у него этой справки все вроде как разъяснилось.
Обрадованный этим, я возвратился в штаб дивизии, откуда дозвонился до штаба армии и выяснил, что капитан интендантской службы Цветков действительно служил у них и непродолжительное время находился по поводу какого-то легкого ранения в военном госпитале, откуда прибыл примерно с месяц тому назад для прохождения дальнейшей службы и был направлен в другую часть нашей армии.
Должен сказать, что обещание Гельтура после войны немного меня еще поднатаскать задело меня за живое. Вот почему, не ограничившись проверкой в штабе армии, я еще от своего имени сварганил шифровку в ту часть, куда убыл капитан Цветков. Ответ был получен неутешительный: капитан Цветков в часть не прибыл.
Со всем этим я и вернулся в свою прокуратуру, где обо всем доложил Пруту. Дальше делом Духаренко мы занимались все вместе.
Мнения разделились.
Клименко высказался за то, чтобы дело рядового Духаренко закончить и направить в военный трибунал, как на дезертира. Он же посчитал, что все материалы на капитана Цветкова следует выделить из дела Духаренко в самостоятельное производство и направить в военную прокуратуру армии.
Рубакин тоже склонялся к тому, чтобы дело Духаренко закончить самим и направить в трибунал. Что же касается материалов на Цветкова, то они, по его мнению, на самостоятельное уголовное дело не тянут и можно ограничиться одним представлением в прокуратуру армии с просьбой во всем разобраться.
Зато Гельтур настаивал на выделении уголовного дела на Цветкова в самостоятельное производство. Вместе с тем он поддержал мое предложение о разрешении дела рядового Духаренко, допустившего самовольную отлучку, в дисциплинарном порядке, не предавая его суду.
Но самым для меня удивительным явилось то, что и Прут это предложение поддержал и предложил с Цветковым тщательно разобраться.
Я не удержался и спросил:
- Разобраться с ним должен я?
Прут утвердительно кивнул:
- Кто ж еще, конечно, ты! На него вышел ты. По назначению он не прибыл. Из показаний Духаренко следует, что Цветков попасть ни в какую часть и не стремился. Остается выяснить, где он находится сейчас. А это уже сподручнее выяснить тебе, обратившись к той же Ефросинии, вскружившей голову твоему Духаренко.
Еще Прут добавил:
- А он пока пусть служит в своей роте, как служил.
На следующий день я вновь прискакал в штаб дивизии, где по подробной полевой карте без особого труда разыскал тот хутор, в котором Духаренко провел свыше двух суток.
Должен сказать, что накануне ночью мне не спалось и я додумался до новой версии. А что, если Духаренко попросту Цветкова убил, а его документы и вещи спрятал? Взял только гимнастерку, а в ее нагрудном кармане потом и обнаружил справку из госпиталя. Правда, такая "догадка" с личностью Духаренко никак не вязалась.
А вот хутор - два-три домика на отшибе большого села. Ему повезло: война его почти не тронула, и домишки уцелели, и сады кругом. Лишь по центральному тракту, наискось его перечеркнувшему, прокатились всей своей тяжестью и танки, и грузовики, и тягачи с орудиями, оставив свой страшный след.
Молодая женщина открывает дверь. Голова ее замотана старым шерстяным платком. Руки большие, темные - руки крестьянки. Она моего прихода не ждала, но не удивляется. За месяцы жизни в прифронтовой полосе ко всему уже привыкла. Она охотно меня пропускает в дом, где, кроме нее, во второй половине разместилось еще целое семейство беженцев. Любопытные детские рожицы повернулись в мою сторону. Их мать теснит ребятишек за занавеску.
Я представляюсь и с места в карьер завожу разговор о Духаренко. Она не спрашивает, зачем мне это надо. С готовностью рассказывает все, что знает...
А знает совсем немного...
- Звать его Степаном?
Я киваю.
- В наше село он как-то приезжал с обозом за сеном. С кем-то еще ночевал у меня в доме. Потом, недели через две, вновь появился один и пару дней провел у нас: наколол дров, починил ворота, пожалуй, и все...
О капитане Цветкове только знает, что он вроде как доводится мужем ее племяннице - Надежде Урусовой. Капитан был ранен, лежал в госпитале и получил на полгода отпуск.
- Степан его видел?
- Конечно, но он спрятался, побоялся, что капитан его засечет в нашем доме и сообщит в часть.
- И долго эта племянница с мужем пробыла у вас?
- До после обеда. Потом сразу отправились дальше. С кем-то сговорились, чтобы их подвезли.
- Откуда вам известно, что капитан имел отпуск по ранению на полгода?
- Можете не сомневаться. На этот счет моя племянница даже давала почитать справку.
- Читали сами? Какое у вас образование?
Далее Фрося рассказала, что ее племянница с мужем-капитаном живут в рабочем поселке, что от них довольно далеко, и что племянница через кого-то уже дала знать: добрались туда благополучно и что ее мужа взяли работать старшим агрономом Площанской МТС.
На этом рухнуло и мое подозрение о том, что Цветков был убит Духаренко, и вместе с тем нашлось подтверждение того, что капитан Цветков, очевидно, располагал чистыми бланками военного госпиталя и взамен справки о предоставлении ему отпуска по ранению на три недели сварганил другую - об отпуске на полгода.
К моменту моего появления в нашей прокуратуре появились новые вопросы: как в руки Цветкова попали бланки военного госпиталя; было ли у него вообще какое-то ранение; почему он предпочел уклониться от нового назначения?
Все это еще предстояло выяснить.
4
И вновь я собираюсь в дорогу. Справляюсь по собственной полевой карте. Вот здесь расположена наша дивизия. А там, за петлей реки, за лесными массивами и кривыми изгибами железной дороги, на расстоянии от нас почти в сто километров этот населенный пункт Площанка, маленькая точечка. До него еще нужно добраться, а напрямик - дороги нет.
Вчера Прут подписал командировку сроком на пять дней. Я должен добраться до Площанки и арестовать Цветкова, если тот окажется там. Старик еще спросил:
- Все продумал как следует?
- Вроде как.
- К сожалению, это не всегда удается сделать в полном объеме. Готовь себя ко всяким неожиданностям.
Карта топорщится. Придавив ее граненым стаканом, черную точку Площанка - обвожу красным кружочком. Так приметнее.
Долговязый Клименко тянется через мое плечо, дыша мне прямо в ухо. Он тоже смотрит на карту, щурится и сочувственно роняет:
- Да-а, брат, моцион тебе предстоит основательный. Даже по прямой здесь почти сто.
- Ничего, - спокойно говорю я, - за речкой, вот этим путем, через лес выйду к ветке железной дороги, - в подтверждение этих слов я делаю уверенный прочерк по карте ногтем, - а дальше...
- А дальше, - вступает в разговор Гельтур, - встанешь на четвереньки, возьмешь в зубы папироску и потопаешь до бесконечности по шпалам. Ведь там наверняка поезда не ходят.
- С чего это ты взял? - не соглашаюсь я. - Если есть железная дорога, значит, по ней и ездят.
Клименко похлопывает меня по плечу.
- Лихой ты, Сереженька, хлопец! Только надежды мало.
- А что?
Он отбирает у меня красный карандаш и тычет в карту:
- Мост видишь?
- Ну.
- Так забудь о нем. Уж очень он близко от линии фронта, да и дорога за ним, к нашим передовым позициям, по существу, уже ведет в никуда, на оккупированную немцами территорию. Как говорится - дальше ехать некуда! Вот и приходится прислушаться к тому, что тебе говорят. Этот мост, разумеется, немцы давно разбомбили. Значит, тебе только и остается, что топать по шпалам.
- Подожди... - Я стряхиваю с плеча руку Клименко. - Почему ты так уверен? Мост небольшой, от него до линии фронта далеко.
- Ты что, с луны свалился? - настаивает Клименко. - На другое и не надейся!
- Ну а если, - уже неуверенно говорю я, - от Кременного в обход податься на Лисичанск? - И нахожу этот узловой железнодорожный пункт на карте.
Клименко молчит, размышляет.
В это время подает голос Гельтур:
- Тебе сколько суток Прут отвалил на всю эту музыку?
- Пять.
- Сам просил?
- Да.
- Ну и дурак! - Это опять Клименко. - Лишний день в запасе всегда надо иметь. Вот бы и пригодился для Лисичанска.
Он, пожалуй, прав, мысленно соглашаюсь я, но переигрывать уже не хочу, тем более что в этот момент Прута в прокуратуре нет и вернется он не скоро. Переделать командировку некому.
- Слушай, Сережа, - вдруг неожиданно уверенно заявляет Гельтур. Советую тебе на этот мост вообще плюнуть.
- Уже плюнул, - я поднимаю голову. - Буду держать курс на Лисичанск.
- А почему бы тебе, Сереженька, - с нарастающим торжеством продолжает Гельтур, - не плюнуть и на этот Лисичанск?
Я смотрю с удивлением: что он еще придумал?
Решительно оттеснив нас, он склоняется над картой и спрашивает:
- В лесу пока не развезло?
- Не развезло, - подтверждаю я.
- На реке лед пока держится?
- Думаю, что так.
- Тогда зачем тебе мост?
Гельтур чувствует себя стратегом. Его руки с длинными пальцами парят над картой. Левой рукой он отмахивается от моста, а правой - двумя пальцами впивается в изгиб реки и уверенно произносит:
- Пока еще обстановка позволяет, перейдешь реку вот здесь - и топай до Кременной, по краю леса, пока несут ноги.
"Что ж, пожалуй он прав. В этом случае вариант с Лисичанском отпадает".
- Ну что ж, - тем не менее кислым тоном подтверждаю и я. - Можно и так!
- Только так и можно! - возмущается Гельтур.
После этого он отходит от нас с видом победителя, при этом не лишая себя возможности нравоучительно заявить:
- Медицина учит, что из пяти детей рождается умным лишь один. У меня есть все основания считать, что ты, Сережа, первоначально присоединился к большинству...
Я все это пропустил мимо ушей, но за меня вдруг обиделся Клименко. Обернувшись к Гельтуру, он недовольно говорит:
- Ты, Виктор Павлович, напрасно подшучиваешь, ведь Сереге предстоит серьезное дело. На первый взгляд выходит, что все ясно, а если хорошо поразмыслить, то совсем даже наоборот.
Гельтур, почувствовав, что малость переборщил, примирительно заявляет:
- Николай, ты прав! Моя шутка не к месту.
Надо сказать, что у нас в прокуратуре так повелось, что ее секретарь Гельтур, несмотря на то, что он по своему служебному положению был на ступень ниже нас - военных следователей и уступал в воинском звании Клименко и Рубакину, обычно обращался к нам запросто, по имени.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21