.. Девушек зовут в кино, на танцы. А ты сразу на пироги.
Он покачал головой, сев на кровать, мучаясь, стянул сапоги. Лег, как был, в брюках, нательной рубахе:
- Ухожу на утре в засаду. Коль задремлю, через пару часов толкни.
Он никогда не скрывал от матери, куда и зачем идет.
Она потопталась немного, собрав посуду со стола, прилегла на койку. Щелкнула выключателем, и сразу же в комнату сквозь занавеску хлынул на паркетный пол густой сноп лунного света. Заплясал, заиграл едва заметно. Засияла печь белыми изразцами, вспыхнули снежинками искры на медных чашечках душника. Он лежал, прислушиваясь к затихающей сутолоке праздника в этом большом коммунальном доме. Вверху двигали стульями, наверное, после гостей. За стеной все бренчала балалайка. Во дворе кто-то ходил, и слышался голос, распевающий песню, слова были непонятны. И представлялось ему, что Поля там, за окном. А он рядом с ней, молчаливый. Почему всю дорогу молчал он? Взять ее под руку, заглянуть в лицо. Ладонями провести по щекам, румяным от мороза. А все казалось, что ведет он воровку на предмет составления протокола.
Он лежал, закинув руки за голову, прислушивался теперь к тихому покашливанию матери. Не спит. И не будет, конечно, спать. Потому что будить надо сына. А он не спит. Он лежит с открытыми глазами и снова, и снова вспоминает всю свою жизнь. И как пришел в город с котомочкой, и как привел его в уголовный розыск старый сыщик Семен Карпович, и как стал он там комсомольцем, а потом большевиком, членом ленинской партии. На том партийном собрании, большом собрании и печальном, - на собрании ленинского призыва - один из бывших фронтовиков, милиционер конного резерва, задал вопрос вступающему в партию Косте:
- Почему на гражданской войне не был?
За него ответил, встав из-за стола президиума, Иван Дмитриевич:
- Пахомову в девятнадцатом году была повестка на фронт. Наша партийная ячейка постановила оставить его в розыске, как крайне необходимого. И он доказал это. Он принимал участие в раскрытии банды Артемьева, он застрелил рецидивиста Мама-Волки, он раскрыл хищения в воинских ларьках, принимал участие в ликвидации банды Осы в уезде...
- Понятно, - остановил тот же милиционер из конного резерва. И первым поднял руку. И другие, многие из которых воевали в Сибири, на Урале, которые шли на приступ Перекопа. Они подняли руки и дружески кивали Косте, когда он на подгибающихся ногах, не чуя их, шел на свое место в последнем ряду большого зала милицейского клуба.
- Я думаю, что Пахомов всегда будет оправдывать это высокое звание, сказал напоследок председатель партячейки при губмилиции.
Надо оправдывать. И прежде всего раскрытием... Прежде всего раскрытием...
- Ай не спишь? - тихо спросила мать из темноты.
Он не отозвался, улыбнулся, закрыл глаза и вроде бы тут же открыл их. Все так же лежало на полу лунное пятно, но снежинки на медных чашках душника погасли, и, поняв, что время сместилось, он скинул ноги на пол и потянулся за косовороткой...
43
Слышалось иногда Косте - кто-то ходит во дворе: то останавливался, разглядывая со всех сторон дом, где они сидели, то с мерным скрипом переступал опять ногами. Но это был лишь ветер, налетающий сюда с берега реки, ветер, то гаснущий, то снова разгорающийся, как пламя на сухом хворосте.
Не любил Костя эти засады. Сколько, бывало, попусту терялось времени.
Щелчок сухого дерева разбудил кота, дремлющего на печи. Кот мягко и бесшумно прыгнул на ноги Грахову. Тот сидел, откинувшись головой к стенке печи, чтоб не заснуть, тыкал в десну спичкой. Кот шмякнулся ему на колени, заставил дернуться судорожно, выхватить наган из кармана.
- Фу, черт, надо же так напугать...
Костя засмеялся. Не хватало только стрельбы... То-то бы вышла засада.
- Хорошо еще, не домовой прыгнул, - сказал он. Грахов, засовывая наган в шинель, улыбнулся виновато. Вздохнул даже с облегчением:
- Перед самым лицом. Когтями бы за нос...
Косте вдруг вспомнилась маленькая собачонка со взъерошенной шерстью. Осенью двадцатого года было это дело. Вот она крутится возле подвала, в котором держали засаду агенты, возле окошечка, узкого, запыленного, пытаясь просунуться в него, чуя там людей.
- Помнишь, как мы брали Лаптя?.. Струнин собаку хотел пристрелить, чтобы не выдавала...
- Как же, - улыбнулся Иван. - Наганом взялся ей грозить, как будто она понимает что...
Он покачал головой, тише уже сказал:
- Недавно встретил Струнина. Рубец от пули только на скуле был, а теперь на шею перешел. Вроде длиннее стал даже...
- Мечтал он всегда о земле, - вспомнил сейчас Костя. - Бывало, закурит - и о плуге, о лошади. Теперь вот на земле. Доволен...
- Я бы тоже взялся мастерить, - проговорил Иван. - Токарное дело знаю. Два года работал в ремонтных мастерских. Встань к станку, наверное, получилось бы. Как ты думаешь, Костя?
Костя улыбнулся. Но промолчал. Он только подумал, что все они, агенты, о чем-то да мечтают. Вот Саша Карасев - тот об учительстве. Двоих мальчишек во дворе обучает грамоте.
Вот Каменский. Этот монтер. И какая неполадка в губрозыске - ищут Каменского. И с каким он удовольствием начинает ковыряться в проводках, крутить лампочки. Николин - тот строгать что-нибудь. Плотник бы вышел знатный. Нил Кулагин, может быть, в циркачи пошел бы подымать тяжести. Вася Зубков - тот на рабфак, как говорил в Новый год начальник губрозыска...
Но все это они только мечтают. А свою нынешнюю работу любят и не променяют ни на что. Вон как-то Карасев вгорячах начал махать заявлением. На другой день как ни в чем не бывало шел с Костей, в обход по городу.
Опять поверишь Ярову, что они устали смертельно в этих бесконечных блужданиях по городским закоулкам, по бандитским гнездам, рискуя получить каждый день пулю или нож в спину.
Но предложи им тихую работу - обидятся. Они все комсомольцы, все члены РКП(б) или же сочувствующие коммунистам. И цель у них одна - чтобы не стало в городе профессиональных преступников, чтобы не стало остатков белогвардейщины, чтобы не драли спекулянты по три цены за простые холщовые портки или рубахи, чтоб не отнимали хлеб у рабочего с автозавода или швеи из швейной мастерской, у ребятишек из подвалов.
- Весной я видел Струнина, - прервал думы Кости Иван. - Закурили возле Мытного. Хвалился: мол, завтра в поле, на десятину на свою. А как прощаться стали, и говорит: "Ну, как вы? Часто вспоминаю я вас там, в деревне... Рад бы опять к вам, да ведь не своя воля..."
Он насторожился, встал со стула, легонько откинул занавеску, прислонился лбом к стеклу.
- Сани, - шепнул быстро. Прильнул и Костя, вглядываясь в проулок, полный сизого света приближающегося утра. В него въезжали сани, черная тень лошади остановилась возле дома Горбуна.
- Вот те и хозяин муки, - шепотом заметил Иван. Он глянул на Костю.
- Подождем, - тихо ответил тот на немой вопрос. - Не зря, значит, вчера вечером уходил куда-то старик... Торговать ходил муку...
Из дома вышел Горбун, просеменил к сараю. Теперь и лошадь двинулась к сараю. Немного погодя в дверях показалась фигура грузчика. Вот он сбросил мешок на сани, разогнулся, и в свете фонаря на столбе с улицы Костя узнал его - того мужика в малахае, что кричал во дворе булочника Синягина.
- Идем, - кивнул он Грахову.
Они быстро прошли проулок и остановились возле саней. Возчик нес очередной мешок, не замечая агентов, бурчал:
- Сам спит, а меня погнал... Ишь ты, приспичило, знать, ему... Черти буржуйные...
Он сбросил мешок, оглянулся и отступил.
- Синягину мука понадобилась, значит?.. - спросил Костя, похлопав по мешку. - Из "Хлебопродукта". Ах, старик, - добавил он укоризненно. - А говорил, ничего нет, хоть все обыщите.
Горбун, стоявший у сарая, наконец-то пришел в себя. Он повертел головой, зыркнул глазами по забору, точно искал дорогу к бегству. Вот засмеялся, заикаясь, похвалил агентов:
- Это я понимаю... Высидели или зараз попали?
- Тебе не все равно, - ответил сердито Иван, а Костя приказал:
- Собирайся. Вместе с нами пойдешь к Синягину.
- Уж не трогали бы старика, - попросил Горбун, но, не дождавшись ответа, заскрипел снегом.
44
Синягин сразу признался. Он кутался в полы широкого халата и все почему-то оглядывался то на жену, то на дочь виноватыми, полными испуга глазами. Жена была молчалива, только заломленные пальцы выдавали волнение. Дочь же курила папиросу и была безразлична ко всему, что происходило. Ее больше интересовали морозные узоры на окнах, проглядывающие сквозь тюль. В комнатах еще чувствовался вчерашний праздник - в остатках винного духа, в расставленных в беспорядке стульях, в небрежно разбросанной одежде, в пятнах на паркете.
- Вы знали, что мука ворованная? - спросил Костя, располагаясь за столом с листком бумаги.
Синягин пожал плечами.
- Я же сказал, - тихо пробормотал он, приглаживая плешины на тяжелой голове. - Пришел вчера этот, - указал он на Горбуна, сидевшего в углу за спиной Ивана Грахова. - Сказал, что можно ехать за мукой, если есть нужда...
- А откуда эта мука у него, вы не подумали?
Синягин посмотрел на жену, точно у нее просил ответа.
- У меня провал с торговлей, приходится не думать, а покупать...
- Мука-то ворованная, - перебил его сердито Костя. - Со склада "Хлебопродукт".
- Пришлось бы закрывать дело, - вздохнул Синягин, снова пряча руки в рукава, качая горестно головой.
- Кто дал команду очистить склад? - обернулся Костя к Горбуну. Тот всплеснул руками, засмеялся тихо:
- Сказал же в который раз, гражданин инспектор. Приехал парень, привез муку. Мол, храни ее, а не будет меня, продай кому-нито из булочников. Его не было три дня, ну вот я и пошел к булочнику. Ослушаться налетчиков нельзя... Прирежут, не приведи господь.
Он опустил голову, пожевал по-лошадиному губами. Синягин поворочался на стуле, вздохнул, как простонал:
- Вот те и новый, двадцать пятый год...
Костя записал в протокол показания Горбуна и Синягина. Потом, оставив в комнате Грахова, пошел осматривать дом. В буфете тоже все было сдвинуто, сметено, точно плясали здесь весь вечер. Поблескивали в ряд выстроенные самовары, поблескивали вазочки. В магазинчике на полках было пусто, и Синягин, шаркающий сзади, сказал:
- Вот видите - нечем было торговать. Да если бы нам разрешали покупать где-то зерно открыто, разве бы стали мы принимать товар из нечистых рук.
Костя не ответил, спустился по лестнице, постучав в дверь чуланчика, открыл ее. На кровати сидела в пальто, в платке Поля, в другом углу одетая в ватник женщина, та самая, что спрашивала его у баньки. Глаза у Поли были полны испуга. Вот как может быть - только что провожались и опять встретились. Он так подумал, но промолчал. Хотел было улыбнуться, но не решился. Не кавалер он, а милиция сейчас, да еще с обыском.
- Извините за беспокойство, - проговорил негромко.
В пекарне тоже все сбились в кучу: приказчик, пекарь, сторож. Хмельные, видно, потому что смотрели отупело и удивленно. Пекарь с засученными по локоть рукавами спросил:
- Коль здесь муку ищете, граждане милиция, не найдете. Кончилась.
Тогда Костя вернулся снова наверх, в комнату, где было так же тихо и покойно. Горбун казался дремлющим. Грахов все стоял, точно солдат на посту. И все так же безостановочно пускала кольца дыма дочь булочника, откинув на сторону светлые волосы.
- Где покупали раньше муку?
Синягин ответил не сразу:
- Когда где... В Поволжье... В Самарской губернии чаще... А то в Петрограде... Бывало, из Москвы. Сейчас закуплена в Омске, но нет ей ходу.
- Заносится приход в книги?
Булочник осел на стул, помолчал, сделал вид, что не слышал слов. Костя оглянулся на него, снова задал вопрос:
- Книга есть у вас денежная, разборная? Полагается, согласно кодексу по труду, частникам держать такие книги, нанимать бухгалтеров...
Тогда булочник поднялся, открыл дверцу шкафчика, вынул тяжелую, с толстыми, как у библии, корками книгу. Перевернув несколько страниц, Костя увидел фамилию Трубышева, рядом с ней стояли цифры.
- Что это такое? - спросил он, подняв голову. - Как к вам попал в книгу кассир с фабрики?
Синягин, и жена его, и дочь как-то сразу невольно двинулись, точно вопрос инспектора ожег их.
- Бывает, что помогает нам, - признался Синягин. - Дает в долг деньги.
- За так?
- За три процента комиссионных. В неделю три процента, а если залежка товара на месяц, то и все шесть...
- Здорово! - так и воскликнул Костя.
Имели агенты разные способы поиска преступника. Нарывался он на ловушки, выводили его с базара с "голубями", бельем, значит, снятым где-то с веревок на чердаке, находила по следу собака Джек, отыскивали по отпечаткам пальцев. Здесь улика была налицо, в книге.
- Трубышев знает, что вы записываете эти долги?
Синягин вдруг хлопнул себя ладонью по коленке. Ответила за него жена, с какой-то злобой глядя на мужа:
- Старая привычка записывать расходы и приходы. От папы сохранил своего. Не мог без записей, Авдей Андреевич.
Синягин пробормотал тоскливо:
- Нет, Трубышев не знал о записях. Но как же не вести их, коль столько всяких покупок, столько расходов. Тут и мука, тут и рабочие, тут и пекари. И на всех расчет нужен...
- Книгу мы с собой заберем, - проговорил Костя. - Приобщение к делу.
"Приобщение" к делу" заставило вдруг зарыдать жену. Дочь погасила папиросу, сказала раздраженно:
- Знали же, чем все это кончится. Связались с этим кассиром.
Синягин, оглянувшись пугливо на нее, спросил Костю:
- Что с нами будет теперь?
- Привлечение уголовного лица, - поднялся Костя. - Торговать вам больше не дадим. Оставаться всем дома сегодня, - приказал он. - Никому не сообщать о проведенном обыске. Узнаем - пойдете за соучастие.
Он передал книгу Грахову, сказал Горбуну:
- Собирайся тоже!
- Это за что меня, по какой статье?
- А ты пойдешь под стражу, - сказал Костя. - Давно не видел решеток, соскучился по ним. Там и статью подыщем из кодекса.
- Ах ты, бог мой, - простонал старик. - Вот ведь на старости бес кривой попутал. Что же, меня судить будут?
- Пока для следствия нужен, - ответил Костя. - А что дальше, сказать не могу. Подымайся...
Идя мимо двери в чуланку, он приостановился, прислушался. Тихо говорила та женщина, и Костя представил Полю: сидит все так же на кровати, окутавшись в платок, смотрит с испугом на дверь. Еще подумал, что она будет уволена вместе со всеми рабочими булочной. И снова уйдет в этот холодный безработный город со своей котомкой, искать пристанища, искать какую-то работу, чтобы только не быть голодной.
Уйдет, если не помочь ей. Если не устроит он ее на табачную фабрику. Он должен устроить. Чтобы стояла она возле машины в красном платочке, чтобы веселой всегда была, чтобы училась, как советовал ей Саша Карасев...
45
На другой день Мухо приехал в Глазной переулок на санях нанятого извозчика. Он вошел в квартиру к Викентию Александровичу шумно, и не было вчерашнего Мухо, раздраженного, взмахивающего рукой.
- Едемте-ка, Викентий Александрович, за Волгу в "Хуторок". Освежимся после званого ужина...
Викентий Александрович попробовал было отказаться, сославшись на недомогание, но Мухо и слышать не хотел.
- И потом, - вдруг сказал он уже тише, чтобы не слышали дочери в соседней комнате, - поговорить нам надо.
Тогда нехотя Викентий Александрович напялил на себя шубу, морщась от хлестких ударов ветра, прошел к саням с извозчиком, дремлющим на козлах.
- Давай, дядя, - приказал Мухо. - Гони вниз по матушке по Волге. Ах, черт, жаль только, бубенцов не подвесил ты под свою каурую.
Волга в этот праздничный день была пустынна, и, шурша, вольготно неслась встречь поземка, обвивала ноги лошади - она фыркала, вскидывала голову, и тогда грива взлетала, как диковинное знамя.
- В такую погоду, помню, уходили мы в Маньчжурию, - прокричал неожиданно Мухо, склоняясь к уху Викентия Александровича. - В восемнадцатом еще.
Викентий Александрович быстро глянул на него. С чего бы это вдруг про свой маньчжурский поход? Уж не с Калмыковым ли? Мухо, отворачиваясь от ветра, опять склонился к уху:
- Путешественником...
Теперь Трубышев кивнул головой и, переводя разговор, спросил:
- В Сибири метели долгие?
- Да уж не как здесь...
Мухо первым вылез из саней возле трактира. Первым и место занял за столом, в углу, в полутьме, пробивающейся сквозь тяжелые, зачерненные временем портьеры. Викентий Александрович в ожидании официанта зябко гладил руки, посматривал на двери кухни - не появится ли сам Иван Евграфович. Диву только можно было даваться, как он существует, этот трактир: в стороне от шумных улиц города, на другом берегу Волги, вдали от железной дороги. Обычный бревенчатый двухэтажный дом. Зал с высоким деревянным потолком, лестница на второй этаж, устланная дешевенькими половичками. Несколько колен коридоров, по обе стороны - номера, закопченные табаком, провонявшие овчинами, сеном, сивухой, одеколоном. В них, по большей части, ночевали приезжающие в город крестьяне с товаром, да захмелевшие крепко, да еще пары со случайной любовью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28