- А это кто?
Обошел сидящих, пригляделся. Оба подстрижены коротко. В руках ломти ситного, в чашках, похоже, чай, сивухой не воняет.
- Из деревни они, - ответила уже испуганно хозяйка, - родня дальняя. На работу в город, а ночевать негде. Вот и завалились...
- Документы есть?
Оба полезли в карманы, испуганно глядя то на Костю, то на хозяйку квартиры. Кажется, в порядке бумаги.
- Больше никто не побывал у тебя на этих днях?
- Что вы, - захихикала женщина. - Я живу смиренно, как монашка...
- В фуражке кожаной...
- Даже без фуражки никто не ночевал, товарищ инспектор...
На том же трамвае пригрохал в город, накрытый уже зимними сумерками. Остановился на тротуаре - кругом огни трактиров, пивных - хлопают двери. Из труб пышет печеным хлебом, жареной колбасой, щами, кой-где всхлипывают гармоники, пищат скрипки, за деньги веселящие народ. Можно бы в столовку при губрезерве. Маленькая, уютная - скатерки на столе, солонки, перечницы, горчица. Две поварихи увидят его, высунутся из окошечка, скалясь задорно: "Что хмурый всегда, товарищ инспектор? Да проводил бы какую-нибудь из нас до дома, товарищ инспектор?" Как два яблока с ветки - горят щеками из окошечек...
Но надо бы повидать еще раз Хрусталя. Надо еще раз поговорить, посмотреть в его моргающие глаза. А он, может быть, в "Бирже", особенно после утренней бани...
Мимо ресторана "Бристоль" свернул в переулок. За углом каменного особняка, во дворике, похожая на часовенку домушечка - трактир "Биржа". Полуподвальное помещение едва озарялось светом лампочек, ввернутых в железные сетки. Потолки арочные, нависают тяжело над столиками, над солянками, над бутылками с пивом, над головами посетителей. На стенах, кажущихся влажными от кухонного пара, лубочные картинки с изображением рождественских красавиц, с изображением каких-то вояк с саблями. Настежь открыта дверь в кухню, и входящий, без карточки, нанюхает все, что готовится на плите, - солянку ли, щи ли, жареную телятину, рыбу ли осетрину паровую или же рыбу в соусе... В трактире этом больше базарный люд чаевничает. Мужики и бабы из деревень с деньгами, завернутыми в платки, засунутыми в голенища сапог. За чайниками, окутанные паром, взопревшие и пыхтящие. А за другими столиками уголовный мир - шпана, налетчики, девицы с бульвара. Из-под полы самогон. Тихие разговоры, зоркие взгляды на этих мужиков и баб. Здесь плетутся "наколки", здесь обтяпывают всякие воровские дела, здесь бывает игра в "буру" или "очко", по коленкам, незаметно. Здесь же начинается свалка блата, не поделившего деньги или красивых шмар. До ножей, до крови... Тогда сыплются чайники на пол, валит народ к выходу, а под ногами похрустывают и мнутся вот эти баранки да бублики...
И сейчас стучали стулья, бухтели по-пьяному кулаки о стол. Степенные крестьяне обливались потом возле самоваров, точно были там, в деревнях.
Костя огляделся и увидел возле фикуса, за столом, каракулевый воротник. На воротнике по-девичьи светлые волосы. Все же - хорошее пальто на Хрустале! Агентам губрозыска такие вещи не по карману. С форсом пальтецо, денег не малых стоит. А может, и не денег, а колец да перстней с пальцев, сережек из ушей этой нэпманши, дело которой ведет сейчас Барабанов. А докажи, раз потерпевшая примет не разглядела. "Вероятие нужно", как скажет Хрусталь.
16
Он прошел к стойке, задевая спины тесно сидящих посетителей, попросил официанта, смотревшего на него готовно, чтобы тот принес солянку, хлеба, бутылку пива.
- Одну минуточку, Константин Пантелеевич.
Официант ловко, точно палач, вышиб стул из-под дремлющего за столом мужика - мужик осел на пол, все так же не спуская головы с красных, залитых пивом, рук.
- Пожалуйста, и сиденьице.
Костя взял стул, направился к кадке с фикусом, оплывшим синевой табачного дыма и кажущимся оттого диковинным подводным растением. Подсел сбоку за длинный и широкий стол, накрытый свисающей грязной скатертью.
- Как баня, Хрусталь?
Хрусталь сидел под листьями, развалясь сытно, раскинув руки на спинки соседних стульев, жуя сонно папиросу. Лицо все так же бледно, и бледность эта усиливалась шарфом, лежащим на плечах вроде палантина. Рядом с ним уставился на Костю тяжелым взглядом иссиня-черных глаз какой-то незнакомый мужчина, короткий ростом, пригнувшийся туго, длиннорукий. Он был в шапке-ушанке, пиджаке, вышитой рубахе с засаленным воротом. Лицо круглое, в ряби оспы, с толстыми губами, на которых тоже, как и у Хрусталя, прилип окурок "Смычки". Здесь же сидела и улыбалась Лимончик, девица без определенных занятий, стройная, с милым лицом, с густыми белыми волосами, с желтизной, расплывшейся по щекам, с фасолевыми глазами. На ней кашемировый платок, стянутый на поясе, короткое мужское пальто, полусапожки. В ушах качались, похожие на коромысла, позолоченные серьги. И тоже курила, пьяно бросая взгляд на Костю.
- Баня что надо, - ответил наконец, как очнувшись, Хрусталь. Выдавил изо рта окурок на пол, посунулся на стол грудью, в упор и настороженно разглядывая Костю. Стол качнулся, зазвякали пустые бутылки из-под мадеры, стаканы, тарелки с закусками. За спиной, за кадкой, негромко, со всхлипом, зашипела пластинка - исполнялся какой-то танец на трубах духового оркестра. Граммофон был стар, испорчен безнадежно - он скрежетал то и дело, звук вдруг угасал, как не выдержав соревнования с шумом трактира. Хрусталь захлопал ладонью по столу в такт музыке, но вот, как вспомнив вдруг, сообщил:
- Узнавал я. Не наши "квас пустили" твоему фраеру...
- Спасибо за помощь.
Тот уловил насмешку в голосе инспектора, откинулся снова на стул, заболтал руками, из-под прищуренных глаз все так же настороженно и зорко поглядывая на Костю. Пояснил негромко, мотнув головой в сторону своего соседа в расшитой рубахе:
- Гуляем. Может, заодно? Раскошелимся, сунем лишний раз руку в "скулу"...
- Мне принесут, - сказал Костя, прислушиваясь к голосам за соседними столиками. Голос, нудный, гнусавый, заставлял видеть перед собой лицо с носом продавленным, пробитым чем-то тяжелым:
- Получил пособие семнадцать рублей, как маляр. По безработице, значится. Купил бутылку, в карман сунул. Иду по улице, а встречь бабенка. Остановила и кричит: айда к нам, все веселее. На кой оно мне веселье-то, а ведь пошел.
Голос затих, немного погодя послышался голос сочувствия:
- Вот те и пособие. Лучше б и в глаза, значит, не видать его.
Появился официант, поставил перед Костей глиняную чашку, полную солянки, - в бульоне, красном от перца, густо было перемешано мясо с колбасой. Принес тут же тарелку с кусками пышущего теплом хлеба - только что, наверное, из пекарни. Открыл пиво, пристукнул стакан о столик и взглянул вопросительно:
- Больше ничего?
- Ишь, поставили, - проговорил завистливо и с каким-то задумчивым сожалением Хрусталь. - Нам столько мяса не навалят. Не сыщики.
- Вы, ребята, послушайте только...
Костя обернулся на этот визгливый крик. Мужичок, в пальто, подбитом изнутри собачатиной, в треухе, склонясь через стол, кричал паренькам, одетым в серые армейские шинели, коротко остриженным, глядевшим на соседа с хмурым видом:
- Вот отслужили вы, попотели, провоняли этим солдатским потом. А что заслужили? Голый чай с баранками. Да еще толкались по бирже. Да и досталась работка чистить старые паровозы. Я знаю, что такое. А вы давайте-ка ко мне в артель.
- А работать на кого будем? - спросил один из красноармейцев, натягивая на голову шлем.
- Как на кого? - оторопел зазывала. - На вас. На трудовую артель.
- Знаем, что за трудовая артель, - засмеялся второй, тоже облачаясь в шлем. - Батька, матка, дочки, сынки. А звание - трудовая. От финансовых агентов чтоб скрываться. Нет, дядька, не мани нас наварным столом... Трудовая валяная артель, - закончил он презрительно. - Айда, Саня, смотреть я на него не могу.
Костя проводил их взглядом, одобрил про себя: молодцы ребята, как отчесали мелкого буржуя, и головы не поднимает, сидит как в воду опущенный. Увиделся ему тут вагонный тупик за станцией, у лесопилки, а на рельсах, засыпанных снегом давно, в два ряда эти паровозы старые: понурые, с пробитыми тендерами, с помятыми будками, с выбитыми стеклами, с механизмами, опутанными золотистой паутиной ржавчины, с разинутыми по-голодному топками, из которых и до сих пор тянет каменным углем остро и едко. Собирались их было валить в литейные печи, да вот комитет большевистской партии решил поднять людей на ремонт. Оно и понятно - мало паровозов, а заводы не отстроены, чтобы выпускать их быстро да дешево. Подумал: может, уже нынешней зимой выйдут паровозы на большую дорогу, побежит за ними на стальной пристяжке черед вагонов, платформ, пульманов, цистерн. Зафукают они черным дымом, застучат колесами по рельсам - где будут в это время парни в армейских шинелях?
- Ремонтировать паровозы собрались, - проговорил он, поднял голову и поразился даже. Только что разговаривали его соседи по столу с тихой матерной бранью, с "блатной музыкой", с плевками, с чавканьем, с пыхтеньем. А тут замолчали, глядели на Костю с тревогой, с ожиданьем, и казалось, что ждут они какого-то приказа от инспектора, вроде: "Идемте со мной..."
И были в напряжении, даже клонились со стульев. Крикни кто-нибудь "шухер" - кинулись бы к дверям. Или же на него, на инспектора, с наганом, с ножами, которые, наверняка, в карманах. Поболтав ложкой, как ни в чем не бывало, как не заметив этой разительной перемены, случившейся непонятно по какой причине, он сказал снова:
- Глядишь, ездить в поездах будем свободней. Купи билет и езжай, хоть в мягком, хоть в жестком.
Хрусталь вздохнул, перекатил окурок из одного угла рта в другой, проговорил лениво:
- Зачем нам мягкий. Мы привыкли в арестантских за казенный счет.
Тут же встрепенулся незнакомый мужчина:
- А ты хлебай похлебку, а то остынет.
- Я и холодную люблю, - отозвался спокойно Костя, разглядывая теперь пристально рябое лицо с дикими глазами. - А вот ты кто такой, чтобы меня тыкать, я бы хотел знать?
- Арестуй и узнаешь, - закричал незнакомец и выложил кулак с татуировкой, другой рукой зашарил в кармане. Что там у него? Нож? Наган?
- Ну, ты, - подтолкнул вдруг Хрусталь своего соседа под бок локтем. "На скрипке сыграть"* захотел?
_______________
* Н а с к р и п к е с ы г р а т ь - быть арестованным.
Он улыбнулся миролюбиво, пояснил пренебрежительно:
- Псих, что с него спрашивать. Ушков это. "Ксива"* у него дагестанская. Давай, Ушков, выкладывай свою "бирку".
_______________
* К с и в а - документ.
К удивлению Кости, незнакомый вытянул из бокового кармана документ, кинул через стол, рядом с чашкой. Кажется, и верно, в порядке, дагестанская отметка. Может, украл где или же подделал... Он так же бросил его назад, вызвав на лице Хрусталя поощрительную усмешку.
- Уточним как-нибудь...
- Уточняй, - хмуро буркнул Ушков.
Вскочила вдруг Лимончик, затягивая платок.
- Погоди, Зинаида, - остановил ее Костя, снова откладывая ложку.
Нет, придется ему хлебать холодную солянку.
- Сколько раз тебя предупреждали, чтобы не появлялась на улицах с мужчинами?
- Кормиться-то надо, - протянула плаксиво Лимончик, надула губу, точно капризный ребенок.
- Почему сбежала из ремонтных?
- Пыльно там. В носу все время щиплет.
- Пыльно, а табак куришь. И папиросы, и махорку садишь вовсю.
Лимончик рассмеялась, запустила руки в рукава.
А Костя вот тут не выдержал наконец. Он заговорил, а голос срывался:
- Вам Советская власть дала амнистию. Верно, безработица. Но сейчас посылают людей на расчистку путей, на выгрузку и погрузку, по пятьсот человек ежедневно. Постоять в очереди на бирже, и в кармане - трудовые деньги...
- В домзаке я эти проповеди слыхал, - отозвался со смехом Хрусталь. Теперь вот в трактире...
- Что он к нам завалился, - закричал вдруг Ушков. - Шел бы своей дорогой. И на другом столе не растаял бы.
Костя посмотрел на Лимончика, ожидая ответа.
- Пусть меня назад отошлют, в Питер, к папе с мамой, - протянула она нараспев, покачалась, точно исполняла падеспань. Нагнулась через стол близко к лицу Кости, пахнуло резко табаком и духами, пивной горечью:
- Я благородных кровей, может.
Костя пообещал хмуро:
- Попадешься еще раз - вышлем дальше. Лес валить будешь.
- Я, может, замуж выйду за лекаря. Вот вам и лагеря, - засмеялась снова Лимончик, направляясь к двери из трактира.
- А вот я так отработал уже досыта, - сказал Хрусталь. - В Ямбурге, на родине, у купца, у зеленщика. Корзины ему таскал на базар. И в Петрограде - печатником. У меня профессия такая - печатник.
- Знаю я твое печатание, - ответил Костя. - Когда тебе было стоять за машиной, если имеешь восемь судимостей за грабежи, кражи, за побеги из "Крестов". Один с наружных работ, второй - из лазарета...
- Пришла ксива?
- Пришла, куда от нее денешься.
- Как от пупка своего, - прибавил Хрусталь. Он снял руку со спинки стула, запустил в карман, вытянул бутылку, заткнутую куском хлеба.
- Можешь шить нам дело, гражданин инспектор, а мы выпьем... Шесть гривен за перегонную бутылочку заплатил трудовых денег.
- Другая статья тебе будет, Хрусталь...
Сказав это, заметил, как помигал Хрусталь, как дернулся он невольно на стуле и тут же осклабился:
- Статей много, целая книга.
Подошел какой-то посетитель, увидев Хрусталя, шатнулся в сторону, а налетчик захохотал теперь с какой-то злостью. Налив самогон в стаканы, один поставил перед Ушковым, выкрикнул:
- Пей, Ушков. И не морщи лоб, а то вытащит инспектор кабур.
Он выпил, проследил, как бросил Ушков в рот содержимое стакана, проговорил:
- Дружок мой, Ушков. Два года назад докатился я до Москвы из Питера. В "коробочке" и встретились. "По блоку"* вместе уходили, только я - в Питер на отсидку, а он сюда.
_______________
* П о б л о к у - по этапу.
- О делах говорили? - спросил Костя.
Хрусталь хмыкнул, пробормотал, качая головой:
- Веселый ты человек, дядя-сыщик, а с виду не скажешь, всегда строгий, деловой и ходовый человек...
Он отодвинул тарелку, поднялся, гремя стулом:
- Подымай, Ушков, свой варзушник.
- Уж помогать так помогать, Хрусталь, - быстро сказал Костя. - Кто-то на той неделе снял с женщины перстни да кольца, а из ушей - сережки. Перстни с бирюзовыми камнями, дорогие...
Хрусталь застыл, неторопливо оглянулся, а глаза замигали, не остановишь - с чего бы это? Ушков тоже наклонил голову, точно ждал сигнала от своего дружка.
- Один был в длинном пальто из парусины желтого цвета, а второй - в кожаной куртке да шлеме...
- Так вот и ищи эту парусину.
И Хрусталь пошел быстро между столами, отталкивая встречных плечом. За ним Ушков, пригибаясь, точно борец на ковре. В коротком пиджаке, в желтых лаковых сапогах, какие обычно носят "юрки" - ловкие и опытные воры-рецидивисты.
Появился официант, собирая со стола тарелки, заговорил с каким-то возбуждением:
- Присматривал я за столом, Константин Пантелеевич. Ну и в компанию сели вы. Ай-яй-яй...
- Сидим, бывает, что поделаешь.
Он оглядел шумящие столики, как поискал там кого-то, спросил тихо:
- В кожаной фуражке был здесь вчера или сегодня?
- Ходил Хрусталь в такой фуражке.
- Это я знаю.
Нет, не Хрусталь напал на человека в белых бурках. А вот почему он заморгал, как зашел разговор о серьгах и кольцах? С чего бы это?
17
В "дознанщицкой" тянуло угаром, как в давно заброшенной бане. Из дежурки доходил сквозь стены голос дежурного, повторяющего слова телефонограммы откуда-то. В коридоре негромко бурчал милиционер - ругал посетителя, прибредшего в розыск в такую рань.
- Некогда им с тобой... Заняты...
За окном накатывался метельный ветер, повизгивала плохо прикрытая форточка. Площадь льнула к окнам брезжущим светом фонарей, редкие прохожие казались странниками, уходящими за стены зданий, как в далекие, неведомые поля.
Сидели в пальто, в шубах, не снимая шапок, для тепла нещадно дымя папиросами. Летучку сегодня вел Костя, по поручению Ярова, отбывшего вчера еще в уезд. Сбоку Федор Барабанов - с покрасневшим крючковатым носом, с плохо пробритыми щеками. Вчера он надумал отпроситься на день, а Яров не разрешил: и так агенты на счет. Вчера же, проходя по коридору, слышал Костя, как покрикивал в курилке Барабанов. Кому-то там (не голым же стенам) жаловался:
- Хорошо им, кто рядом живет. И сыты, и в тепле. А я по трактирам больше столуюсь. Домой часто еду в "самоходе". А "самоход" - телячий вагон. Сорок человек положено и восемь лошадей. А набиваются все сто, да едешь чуть не час... Да еще от станции бежишь на другой конец поселка, Спать и некогда. А он не понимает.
Митинговал, надо было понимать, Барабанов против Ярова. И до сегодняшнего утра в обиде на начальника, шмыгает носом, хмурится.
На диване склонил голову на грудь Николин, дремал эти считанные минуты до начала "летучки". Островерхая шапка как рог. Возле стола на стуле нетерпеливо оглядывался Саша Карасев. Снежная пыль через форточку сыпалась ему на виски, а он словно не замечал. На краю стола лежал кольт.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28