Отец Фарида в свое время попытался приучить его в мечети, русская бабушка таскала в церковь и в заключение из Фарида получился лютый язычник, запутавшийся между Христом и Аллахом.
Денис вышел из церкви, миновал с полдюжины домов, прошел под арку подворотни, поднялся по темной лестнице на четвертый этаж и оказался у себя дома, в старой, пропахшей характерным и неистрибимым запахом старомосковской квартиры. Он был представителм четвертого поколения Черешковых, которые здесь обитали. Первое поколение, по семейной легенде, пришло в Москву в 1862 году, по времени отмены крепостного права, и тот далекий первый Черешков явился в белокаменную столицу обутый в лапти, с котомкой за плечами, явился из Ярославской губернии, а потому тут же стал половым, сиречь официантом в каком-то Московском трактире. Памяти об остальных поколениях - не сохранилилось, никто этим не интересовался, поскольку ЧЕТВЕРОТЕ звено в цепочке рода Черешковых в 1924 году уничтожило все документы. Этот дедушка Дениса был столь рьяным комсомольцем, что в период революционных преобразований постенялся своих предков, выбившихся в купцы, что и выразилось в уничтожении родословных документов.
Денис скинул в прихожей туфли и постучал в двери боковой комнаты, негромко окликнув.
- Папа, ты обедал?
В ответ прозвучало неопределенное бормотание, которое Денис понял и столь же громко произнес.
- Я сделаю обед, папа, выходи.
Он прошел на кухню, открыл холодильник и быстро пришел к выводу, что кроме как сварить пельмени из пакета - более роскошного обеда не придумать.
Отец появился в дверях бесшумно и внезапно - очень маленький, в длинной до полу ночной рубашке женского покроя, тонкий и сухой. Его голый череп покрывали стариковские коричневые пятна, левый глаз был закрыт, правый подернут мутной влагой, а худое лицо дергалось влево в какой-то постоянной ухмылке, отчего казалось, что он пребывал в перманентно веселом настроение старого и усталого клоуна.
- Добрый день, папа. - сказал Денис. - Садись.
Старик кивнул и с неожиданной для его облика суровостью произнес.
- Сегодня ты должен прочесть все, что я успел написать о неизвестных и известных тебе событиях.
- Зачем?
- Я могу ошибиться в датах и фамилиях. Работа должна быть точной по фактам. Это документ истории.
- Хорошо. Пообедаешь и сходи погуляй. А я все прочту.
- Мне некогда гулять! - с вызовом сказал отец. - Мое время жизни уже сосчитано! А сделать ещё надо многое! Ты сомневаешся в необходимости моей работы?!
- Нет, нет, папа Садись.
Старик сел, но не угомонился.
- Пройдут десятилетия, Денис, может даже столетия и для наших потомков о моем времени останется пошлое вранье, искажение действительности, которое уже началось. А я не могу этого позволить. Врут уже сейчас, врут по всем фронтам. Врут о Великой Отечественной войне, искажают светлый образ нашего Генералиссимуса товарища Сталина, рассказывают сказки про маршала Жукова. И сказать правду - мой долг.
- Да, папа. Конечно.
Отец сел, лицо его все так же искажала ерническая гримаса, которая категорически не увязывалась с высокой патетикой слов и жестокой убежденностью в тональности речи.
- Я расскажу всю правду трагедии. О том, как генсек Никита Хрущев первым вбил осиновый кол в сердце коммунистического движения. И как его сокрушили враги, как был убит агент международного империализма Берия... Это было на моих глазах, сын и я не имею права унести то, что знаю, с собой в могилу.
- Да, папа. - Денис вывалил пельмени из дуршлага на тарелку.
- И как был убит последний, настоящий вождь коммунизма Андропов, я тоже уже написал.
- И его убили? - спросил Денис.
- Да. Его убили. У меня есть факты.
- У тебя получается настоящий исторический документ. - серьезно сказал Денис.
- Да. - горделиво ответил отец. - Я не из тех лживых генералов, которые сегодня ради сенсации и дешевого злата пишут мемуары. Они просто ябедники и кляузники, они ждут платы за свои труды и славы. А я не жду ничего. Только после моей смерти ты все опубликуешь.
- Конечно.
Отец выдохся к концу своей речи, судорога ещё сильней задергала его лицо, трясущейся рукой он взял ложку и принялся подхватывать ей пельмени и, не жуя, проглатывать. Потом, не глядя на Дениса единственным открытым глазом, сказал столь же уверенно.
- Ты сильно изменился за эти четыре года, сын. Тебе жестоко досталось в скитаниях?
- Больше, чем мне того хотелось.
- Ничего. Ты прошел горнило испытаний. - убежденно заявил старик.
- Лучше бы - без них. - с неожиданной для себя резкостью ответил Денис, а отец вскинул голову и спросил с вызовом.
- Ты обвиняешь в этом меня?!
- Оставь. Никого я не обвиняю.
- Ты должен был пройти закалку в борьбе! И я рад, что ты в свои юные горды оказался участником исторического события! Рад, что ты защищал Белый Дом, наш советский парламент от сокрушительного нападения врагов. Ты ещё поймешь, что был участником переломного момента нашей Истории.
- Мне было тогда восемнадцать лет, папа. И я ничего не понимал. А сейчас...
Он примолк, потому что понял, что если скажет отцу, что сейчас он не пойдеть защищать парламент ни в Белом Доме, ни в желтом и ни в каком ином отец разволнуется, пойдет красными пятнами и прийдется вызывать "скорую помощь"
Отец проглотил ещё несколько пельменей и сказал тоном ниже, но с прежней убежденностью человека, сквозь всю жизнь пронесшего одну, сжигающую душу идею.
- Бой ещё не кончен, Денис. Коммунизм, как идея, не погибла. перерожденцы её извратили, негодяя убили практическое воплощение, но идея жива и бессмертна.
- Конечно, конечно. Тебе чай или кофе?
- Кофе. Я ещё поработаю до вечера.
Спорить было бесполезно - если бы у старика отняли возможность царапать по бумаге старой чернильной авторучкой каждый день с утра до вечера, то он бы тут же ушел из жизни - так говорили все врачи. И быть в семьдесят три года жизни охваченным страстной идеей - не так уж плохо, во всяком случае это позволяло сохранять высокий настрой души и не обращать внимания на дряхлость умирающего тела... Сознание у него, с точки зрения Дениса сохранялось ясным, и смещалось только в одном вопросе: он был уверен, что Денис его родной сын, что он зачал его в пятидесятилетнем возрасте от молодой жены (после смерти первой, с которой прожил тридцать лет) - хотя было это совсем не так: молодая жена родила Дениса от такого же молодого мужчины, в чем и призналась уже перед своей собственной кончиной, когда Денису было тринадцать. Отец в признание не поверил и не ставил законность рождения своего единственного наследника никогда. Денис тоже не делал из этого трагедии и считал Владлена Тимофеевича Чарушкина своим родным отцом - вполне искренне и без колебаний.
Старик взял большую чашку кофе, ушел к себе, но вернулся через минуту со стопкой исписанной бумаги в руках. Положил рукопись на стол с такой осторожностью, словно это была хрустальная ваза.
- Прочти, это последние главы. Они касаются и тебя. Проверь точность хронологии и имен.
- Хорошо, папа.
Денис искоса глянул на рукопись - отец писал и переписывал её уже долгое время, лет пять, писал и переписывал раз десять, боясь в чем-нибудь ошибиться, и многие главы из неё Денис знал чуть ли не наизусть, но каждый раз делал вид, что получает сей труд для прочтения - впервые.
Он перемыл посуду, взял со стола отцовский труд и прошел в свою комнату - узкую, темную, окнами во двор, уютную не потому, что там было тепло и привычно, а просто от того, что была обставлена по своему вкусу, была "своей" от рождения. Он лег на диван и пролистнул страницы, отыскивая в них новые записи. Как ни странно, почерк у отца был каллиграфический, не требовалось и пишущей машинки, хоть сейчас неси в издательство. Страница номер 749 начинался с главы №44
"А теперь я, покорив горечь своего сердца, приступаю к СВОЕМУ описанию тех последних исторических событии, непосредственным и прямым участником которых я являлся. И не наша вина, что в этот грозный час враг оказался сильней, а наш славный - добрый и пьяный народ был обманут и не подержал нас в роковую минуту.
Вместе со мной в рядах защитников правого дела встал и мой сын комсомолец Денис Владленович Черешков, достойный продолжатель дела своего деда и отца. В свои неполные восемнадцать лет, он как и дед, взял в руки оружие и..."
Зазвонил телефон, Денис оторвался от рукописи и взял трубку.
- Ден? - голос Фарида был бодр и свеж как всегда. - Ден, Борька закончил свои ритуалы! Мы погребем к тебе. Что взять по дороге?
- Пива.
- Некоторые любят погорячее! Борька осип, пока изображал плакальщика. Хочет водки.
- Возьмите себе, что хотите.
- Ладно, мы идем... Да! Ты знаешь, вся эта история с нашей затеей насчет приза в сто тысяч баксов Борьке не нравится. Он уже труса празднует!
- Не по телефону об этом говорить.
Он положил трубку и решил, что прочтет рукопись до конца вечером. Или и вообще читать не будет, поскольку то, о чем писал отец касательно этого периода истории - и сам помнил достаточно хорошо, и теперь имел на события весьма отличную точку зрения. Или не имел никакой, что было бы точнее.
Правильно, все началось в конце октября, ранним утром. Отец постучал в дверь...
глава 2
Ранним октябрьским утром отец постучал в дверь комнаты Дениса, а в постели у него лежала Анька Семенова, официантка из кооперативного кафе на Арбате - девушка двадцати семи лет, толстая и круглая, как туго надутый воздушный шар.
- Ты что, пап? - спросил Денис хриплым с просонья голосом , а Анька накрылась одеялом с головой.
Отец появился на пороге строгий и подтянутый, в старенькой военной форме с капитанскими погонами на плечах. Форма уже вылиняла, но была тщательно отглажена, сверкали медали на груди, левый глаз у отца дергался в мелкой судороге, но был открыт и ясен.
- Я иду в Белый Дом, сын. - сказал он твердо. - Ты со мной?
Отцовский тон не допускал никаких возражений, наличие каких-то посторонних тел в постели сына его не смущали.
- Да, пап. Я оденусь и прийду.
- Ровно в девять я жду тебя у девятого подъезда. Я звонил, он ещё не блокирован.
- Хорошо.
Отец аккуратно прикрыл за собой двери, а Денис вернулся в постель и Аня вылезла из-под одеяла.
- Ты действительно туда попрешся?
- Отец рассердится, если я не прийду. - он обнял её жаркое тело и подумал, что выходить на улицу попросту не охота.
- Там ведь начнется кровавая бойня. Ну их к черту, Дениска!
- Ничего. Паду смертью героя, а ты принесешь на могилку цветочки.
- Тебе хоть двадцать лет есть?
- Есть. - соврал Денис, накинув себе два года.
- Врешь. Мне девчонки сказали, что я вовсе с младенцем спуталась. Хотя выглядишь ты старше. Отец такой карлик, а ты в кого вымахал?
- В дедушку.
Родословная Дениса Аню не интересовала, мысли её, как всегда перескакивали с одной темы на другую и она спросила.
- Пойдешь в наше кафе вышибалой? То есть швейцаром. Работа вечерами, до полуночи иногда позже. Хорошие деньги и навар будет. Из тебя знатный вышибала получится.
- Только этого и не хватало. Внук чекиста, сын защитника Родины служит в вышибалой!
Он перевернул её на спину и улегся сверху, тут же загораясь в ответ на сонную теплоту её упругого тела.
Это была его четвертая женщина, а с первой тройкой все было как-то не так - молодые соплюшки, которые более всего боялись забеременеть, все время повизгивали, но не от страсти, а от страха, сами не получали радости и Денис никаких особых восторгов не испытывал - ничуть не больше, чем от онанизма, которым он занимался года три в ранней юности. Аня забеременеть не боялась, поскольку чем-то предохранялась, была темпераментной до стонущих криков, царапалась и кусалась а в критические минуты начинала ругаться матом так, что Дениса охватывал смех в самый неподходящий момент.
Он потянул с её горячих бедер ночную рубашку, а она тихо засмеялась.
- А ты не опоздаешь на свою войну? А то ведь папочка розгами выпорет!
И через секунду запыхтела, заохала, тут же включаясь в резкое движение тел.
Еще минут через сорок она ушла, напомнив, что место вышибалы в кафе остается вакантным и его, Дениса, туда примут - что много лучше, чем торговать на улицах газетой "Правда", которую никто уже не покупает, кроме окончательно замшелых пенсионеров.
Денис наскоро позавтракал, накинул джинсовую куртку и спустился на двор, где Фарид махал метлой, продолжая дело своего деда - отец тоже числился в дворниках и жили Хомятовы на первом этаже этого дома с довоенных времен.
- Ты куда так рано? - подивился молодой дворник - Следом за Анькой бежишь? Сперва выгнал, а теперь повиниться решил, да?
Жизнь этого дома мимо Хомятовых не проходила ни в одной детали уже много десятилетий.
- Да нет, - ответил Денис. - Другие дела.
- Да ты же следом за отцом в Белый Дом двинул! - догадался и засмеялся Фарид. - Ну и припарадился твой старик! Как то ему не по возрасту капитанские погоны. Какого черта он их напялил?
- До каких дослужился, - буркнул Денис.
- Слушай, а я с тобой пойду! Подожди, только инструмент отнесу и кроссовки надену.
Денис присел на сломанную скамью и закурил - отец не был против его курения, запрещалось дымить только на кухне. Фарид появился через несколько минут с большой сумкой в руках и весело сообщил.
- А я и Борьку с нами зазвал! Сейчас выскочит.
- Зачем эту торбу взял?
- Так понимаешь, мой двоюродный брат вчера ночью из этого Белого Дома телевизор попер.
- Телевизор?
- Ну да! И парочку телефонов!
- Ну, ты даешь...
Они вышли со двора и через пять минут встретили Борьку Кожанова, (щупленького, остроносого), который ждал их возле ресторана "Прага", был возбужден и тороплив, едва приметив друзей тут же закричал.
- Мужики, пошли скорей! Мне Виталька звонил вечером, он там уже в какой то отряд записался, сказал, что дадут оружие!
- Автомат? - радостно спросил Фарид.
- Да черт его знает! Ему какую-то форму выдали, говорит чтоб приходили.
Денис плохо знал Витальку Соколова, помнил лишь, что это был вздорный крикун, в школе все больше устремлялся в политику, что не мешало ему не без успеха заниматься стрельбой.
Не было ещё семи, когда они вышли на Новый Арбат и продуваемый ветром проспект был, как всегда, холоден, неуютен, людей на тротуарах было мало и никто никакого волнения не проявлял.
Зато когда они перешли через мост Москва-реку и увидели плоскую коробку Белого Дома, то оказалось, что здесь всю ночь не прекращалась жизнь. Нечто вроде оцепления окружало здание парламента, кое-где виднелись металлические барьеры, но сплошного кольца не было, милиционеры и солдаты толпились группками, теснясь возле грузовых автомобилей. В отдалении кто-то надсадно кричал в мегафон, но старался напрасно - громе хриплых звуков ничего различить было нельзя.
Денис помнил, как добраться до входа №9 - отец дорабатывал здесь несколько лет назад вахтером и он часто забегал к нему после школы. Теперь в дверях, вместо прежних заслуженных стариков, стояли два крепких молодца, с красно-белыми при какой-то эмблеме повязками на руках. Один из них спросил мрачно.
- Кто ещё такие?
Нашелся Фарид, ответил нахально.
- А такие же как ты!
- Входи. - проворчал страж, у которого на поясе болталась длинная милицейская дубинка.
В вестибюле толпился народ - в штатском, военной форме и пятнистом камуфляже, но отца Денис не приметил. Зато из темного угла вывернулся Виталик Соколов, радостно прокричавший.
- Ребята и вы пришли?! Вот не ожидал!
- Чего не ожидал? - спросил Фарид.
- Да что вы встанете в наши ряды! У нас уже электричество отключили и воду! Враг наседает, но нас голыми руками не возьмешь!
- Кого - нас? - спросил было Борька. но возбужденный Виталик его кажется не расслышал.
- Тут скоро стрельба начнется, да уже идет! Пойдемте я представлю вас командирам! Форму выдадут.
Денис заметил, что сам Виталик уже приодет в пестрый комуфляжный комбинезон, который , кажется, скрипел от новизны.
- Каким командирам? - подозрительно спросил Фарид.
- Да мы же обороняться будем! - удивился Виталик. - Ты зачем сюда пришел?
- Оборонятся. - заверил Фарид, а Виталик уже потащил их к лестнице и по неосвещенным переходам они поднялись наверх, Витали осторожно приоткрыл двери и сверху Денис увидел зал заседания Парламента, который до того видел только по телевизору.
Почти в полной темноте, подсвеченной фонарями и какими-то лампами на сцене и в зале бродили люди, дюжины три мужчин. Некоторые спали в креслах, трибуна была пуста а за столом президиума несколько человек перекусывали, разложив бутерброрды на газетках, а чай пили из термосных крышек.
- Мы до конца держаться будем. - шепотом сказал Виталик. - До последней капили крови!
- Так дадут автомат? - быстро спросил Фарид.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28