Мунтяну расценил это как напоминание о недавнем разносе начальства, однако смолчал. Он вышел, растолкал прикорнувшего в коридоре у теплой печки старика-возницу и велел ему отвезти агронома в Тирасполь.
Начальник Трофимова, выслушав доклад, остался, как показалось тому, доволен его работой.
- Явственно прослеживается почерк сигуранцы. Сведения закордонного источника подтверждаются. Неизвестным спутником Марчела был Григорий Мугурел. Так и доложим. А вот кто такой этот Марчел? Судя по всему, он и есть главный.
- Допустим, это мы узнаем за кордоном? А что дальше?
- Дальше видно будет. Такая наша работа - узнавать, молодой человек. А пока что тебе новое задание, и учти - из самой Москвы. - Он строго взглянул на Трофимова. - Нужно срочно подобрать парочку верных и толковых хлопцев из Протягайловки для заброски на тот берег. Окраска - беженцы. Там наш человек с ними свяжется. Мы должны знать из первых рук обстановку, настроения, вообще все, что с ними там делает сигуранца. Подберешь доложишь. Мы еще с ними здесь потолкуем. Разрешаю посоветоваться с Данилой Мунтяну. Он парень надежный, я его хорошо знаю, горячий только слишком, но это в данном случае не помеха. И больше никому - ни слова. Ясно?
- Так точно! - бодро отвечал Трофимов, хотя ясно ему было далеко не все.
Сельчан, особенно молодых, он знал еще плохо. Вдруг тот, с кем он заведет разговор, откажется и после проболтается? Действовать надо только наверняка. Размышляя таким образом, он пришел к выводу, что без председателя сельсовета никак не обойтись.
Стоял уже поздний вечер, когда двуколка Трофимова въехала на околицу Протягайловки. Порядком уставшая лошадка, почуяв село, прибавила шагу. Молчавший всю дорогу старик-возница, недовольный тем, что его оторвали от теплой печки для этой поездки, осведомился, куда везти агронома - к тетушке Марии или в сельсовет. Порядком продрогшему в своем пальтишке Трофимову очень хотелось поскорее добраться домой, согреться горячим чаем или чем-нибудь покрепче, и проголодался он изрядно, однако попросил отвезти в сельсовет. "Если не застану там, схожу домой", - решил про себя. Тускло освещенное окошко сельсоветского домика Трофимов разглядел еще издали. Председатель был на месте. Мунтяну внимательно взглянул на него красными от недосыпания глазами.
- Ну как, Митя, прав я был или нет? - Он понимающе улыбнулся. Попало тебе от начальства или обошлось?
- Представь себе, Данила Макарович, обошлось, - в тон ему ответил Трофимов. - И даже наоборот.
- Что значит - наоборот? - не понял Мунтяну.
- А то, что даже похвалили... и тебя тоже...
- Однако по твоему лицу незаметно, чтобы хвалили, видно не очень... Зачем вызывали, если не секрет?
- Вообще-то дело секретное, - озабоченно произнес Трофимов, - однако не для тебя. Понимаешь, Данила Макарович...
Узнав, что именно от него требуется, председатель сельсовета недовольно нахмурился.
- Не по душе мне все это, скажу тебе откровенно, не по душе, повторил он задумчиво. - Пойми, я с врагами привык в открытую драться. А тут... - он развел руками.
- Я тебя очень даже понимаю, - согласился Трофимов. - Но и ты, Данила Макарович, должен нас понять. Бояре и сигуранца на том берегу подняли дикий вопль вокруг этих так называемых беженцев, которых они же сами и переманили. Мне в Тирасполе рассказывали, что там в газетах пишут. Довели, мол, большевики до ручки молдаван, вот они и бегут от них за Днестр. Вот ты, - Трофимов замолк, подыскивая слова поубедительнее, - в разведку ходил, когда у Котовского служил?
- Всякое бывало, - сдержанно ответил Мунтяну. - А зачем тебе это?
- А вот зачем. Дело, о котором идет речь, тоже разведка, только другими средствами. Мы должны знать, что делается во вражеском лагере. Иначе грош нам цена. Думаешь, этих людей, ну тех, кого на льду нашли после той ночи, наши пограничники убили? - он приберег напоследок еще один довод.
- А кто же еще? Да и зачем их вспоминать? - спокойно ответил Мунтяну. - Туда им и дорога, кулацкому отродью. Сами под пули полезли.
- Если и сами, то не все, и ты это знаешь, Данила Макарович. Людей взбаламутили агенты. Но не это хочу сказать. Пули-то оказались не наши.
- А чьи же? - с удивлением спросил Мунтяну.
- В том-то и дело. Пули из браунинга были выпущены, а наши пограничники вооружены трехлинейками, браунингов у них сроду не было.
- Так кто же их убил? - до Мунтяну еще не дошел смысл сказанного Трофимовым.
- Да сами же они, их агенты, и прикончили. Чтобы страшней и убедительнее все выглядело.
- Вот гады, - пробормотал Мунтяну. - Хотя они на все способны. Ладно, давай поговорим о деле.
В ту ночь дольше, чем обычно, светилось окно председательского кабинета. Спустя два дня поздним вечером в дверь маленького дома, уединенно стоящего на тихой тираспольской улице, постучали двое молодых ребят. Перебросившись с парнями несколькими словами, начальник Трофимова пригласил их войти.
XI
Шандор Фаркаши шел вдоль длинной вешалки, разглядывая висящие на ней костюмы. Их было немного, зато все они были сшиты из дорогой ткани по последней моде.
- У тебя, Иван Степанович, - с улыбкой обратился он к молча стоящему поодаль пожилому человеку в военной гимнастерке с четырьмя треугольниками в петлицах, - выбор прямо как в "Галери Лафайет"*.
_______________
* "Г а л е р и Л а ф а й е т" - один из самых фешенебельных
магазинов в Париже.
- Не бывал, товарищ командир, мне это их буржуйское барахло ни к чему, век бы его не видал.
В его голосе Фаркаши уловил раздражение и обиду. Старшину перевели на спокойную должность кладовщика Центра недавно по состоянию здоровья, и он не мог примириться с этой, как ему представлялось, унизительной для кадрового служаки работой. Старшина позволял себе поворчать в присутствии начальства. На его ворчание никто внимания не обращал, потому что Иван Степанович отличался большой аккуратностью и содержал свое хозяйство в образцовом порядке.
Фаркаши снял с плечиков темно-серый костюм, повертел в руках, пощупал плотную, добротную ткань. Сбросив свой потертый на обшлагах, уже начавший лосниться синий пиджак, надел новый, придирчиво оглядел себя в зеркале со всех сторон.
- Что скажешь, Иван Степанович? - повернулся он к кладовщику и прочитал в его взгляде неодобрение. - Не нравится? А мне кажется, сидит хорошо. Как будто на меня шили.
- Мне все одно, - проворчал старшина. - Я в этом буржуйском барахле не разбираюсь. Нравится - берите. Только потом сдать обратно не забудьте. Согласно инструкции. Говорите, чего еще надо?
Фаркаши выбрал пальто с широкими ватными плечами, тоже серое, в тон костюма, остроносые полуботинки на толстой двойной подошве, несколько рубашек, скромный, но модный галстук.
- А белья заграничного в твоем хозяйстве нет, Иван Степанович? - без особой надежды спросил он кладовщика.
Извините, исподнего не держим, - ответил тот, заполняя какой-то листок.
- Извините... не держим, - передразнил его Фаркаши. - Ты же не в лавке какой старорежимной у купца в приказчиках служишь, и я ведь тоже не барин какой-нибудь... Плохо, что не держите.
Он не стал объяснять кладовщику, что в одежде человека его профессии все должно быть продумано до последней мелочи. "Ладно, за кордоном сразу и куплю, только бы не забыть, а начальству надо сказать, пусть позаботится".
Кладовщик неумело завернул "обновы". Сверток получился большой и неуклюжий, из бумаги торчали рукава. Фаркаши взялся за дело сам, и пакет уменьшился почти вдвое.
- Однако здорово это вы, товарищ командир, - вымолвил кладовщик и протянул Фаркаши листок с перечнем вещей. - Распишитесь. Так положено, извиняющимся тоном пояснил он. - Вы уж меня, если что не так, извиняйте.
- Да ничего, все в порядке, Иван Степанович. Спасибо. Бывай здоров.
Оставив сверток в своем кабинете, Фаркаши взбежал на четвертый этаж и постучался в дверь.
- Андрей, заходи, давно жду, - русоволосый мужчина пожал руку Фаркаши. - "Андрей" - так на русский манер называли его в Центре. - Все готово. - Русоволосый подошел к массивному сейфу с металлическим изображением саламандры, открыл ключом толстую дверцу. - Держи, - он протянул Фаркаши два паспорта. - Смотри только, не перепутай на границе, подмигнул хозяин кабинета.
Фаркаши полистал твердые негнущиеся страницы чехословацкого паспорта на имя гражданина Чехословацкой республики Иржи Мачека; другой, советский, был выдан Степанову Николаю Константиновичу. В нем уже были проставлены транзитная виза на проезд через Чехословакию и въездная виза посольства Австрии в Москве.
Утром следующего дня у Белорусского вокзала остановилось такси. Прохожие невольно обратили внимание на хорошо одетого иностранца, важно, с достоинством вышедшего из машины. Водитель услужливо подал дорогой кожаный чемодан. Подскочил плечистый носильщик с огромной бляхой на груди, схватил багаж и понес к международному вагону, где иностранец щедро расплатился с носильщиком и зашел в свое купе, сдержанно кивнул попутчику, уже сидевшему на своем месте. До отхода поезда оставалось минут десять, и Фаркаши вышел на перрон. Сделав несколько шагов, он увидел стоящего поодаль от толпы провожающих Соколовского. Тот едва заметно улыбнулся краем губ и отвернулся. Фаркаши понял, что все в порядке, и возвратился в свое сверкающее чистотой и надраенной медью купе. Когда поезд тронулся, он выглянул в окно. Соколовского на перроне уже не было.
Попутчиком Фаркаши оказался работник внешторга, который ехал за границу в командировку. Он почти все время молчал, уткнувшись в книгу, явно сторонясь иностранца, что весьма устраивало Фаркаши. За всю дорогу они едва обменялись несколькими ничего не значащими фразами по-немецки. Паспортный и таможенный контроль прошел без осложнений. Чехословацкий пограничник, полистав новенький паспорт Степанова и сверив его лицо с фотографией, поставил штамп о въезде, сделав у себя запись о том, что советский гражданин Н. К. Степанов следует транзитом через Чехословакию в Австрию. Пожелав доброго пути, он перешел в соседнее купе.
В Прагу поезд прибыл к вечеру. На перроне попутчика Фаркаши встречали, видимо, сотрудники торгпредства. Фаркаши еще из окна вагона "вычислил" своих соотечественников среди толпы встречающих. И так бывало всякий раз, когда он находился за границей. "Видимо, есть у наших нечто, что отличает их от жителей Западной Европы". Что именно, он сказать затруднялся. "Неужели и меня можно вот так "вычислить"? Последний раз за кордоном Фаркаши был несколько лет назад. Прошло уже достаточно времени, чтобы "пропитаться" воздухом отечества. Да, отечества! Советская Россия стала его второй родиной. "Однако рановато ты, дорогой, начал нервничать, а это - последнее дело".
На ярко освещенной привокзальной площади к нему подъехало такси.
- Просим, пане, - шофер предупредительно открыл дверцу. - Куда ехать?
- В отель "Амбассадор", - коротко распорядился пассажир.
Такси остановилось подле монументального здания старой архитектуры на главной улице - Вацлавском наместе. Внушительного вида портье любезной улыбкой приветствовал гостя и осведомился, какой номер он желает. О цене номеров портье умолчал: в подобных гостиницах не принято говорить о таких незначительных подробностях, все будет указано в счете. Однако Фаркаши и без портье знал, что номера, даже самые скромные, стоят здесь дорого. Но он еще лучше знал и то, что проживание в фешенебельном отеле служит своеобразной визитной карточкой, которая ему может пригодиться.
- Пожалуй, мне достаточно и одной комнаты, - небрежно произнес он по-немецки. - Я не собираюсь долго задерживаться в Праге.
Портье понимающе кивнул, придвинул книгу регистрации постояльцев и попросил назвать имя и фамилию.
- Иржи Мачек.
- Пан чех? - перешел на чешский портье. Фаркаши показалось, что он удивился.
Фаркаши ответил по-чешски утвердительно и взял ключ, прикрепленный к пузатому бочонку. Мальчишка в униформе донес его багаж до самых дверей номера на третьем этаже. Наскоро осмотрев комнату, Фаркаши прошел в ванную, вытащил из кармана пиджака советский паспорт и, держа его над умывальником, поджег спичкой. Толстая бумага нехотя поддавалась огню, но в конце концов огонь сделал свое дело и от паспорта осталась груда пепла, которую поглотила вода. В ней как бы растворился, исчез советский гражданин Степанов, пересекший границу сегодня утром, о чем свидетельствовала запись, сделанная в бумагах чешским пограничником. На белый свет родился гражданин Чехословацкой республики Иржи Мачек.
Фаркаши взглянул в зеркало, провел рукой по щеке. "Не мешало бы побриться, пан Мачек". Мачек... Он еще не знал, как относиться к своей новой фамилии и имени, нравятся они ему или нет. Говорят, человек и его имя неотделимы, они как бы взаимно дополняют друг друга. Ерунда, ничего подобного. В Японии, например, знаменитые поэты в зените славы публикуют свои стихи под другим именем, дабы над читателем не довлела магия прежней славы. Изменившие имя с замиранием сердца ждут, что скажут о произведениях нового, никому не ведомого поэта. Мудрые восточные люди. "А ты ведь совсем не поэт, даже в юности не писал стихов. Просто нужно привыкать к новому имени, пан Мачек, к новой профессии коммерсанта".
Фаркаши побрился, принял ванну, уселся в кресло и закурил. Было начало десятого. Спать еще рано, да и в поезде отоспался; он решил прогуляться по вечерней Праге, и сразу слился с толпой оживленных, хорошо одетых людей, заполнивших Вацлавскую площадь. Так почему-то называлась главная улица чешской столицы, хотя, как с удивлением обнаружил Фаркаши в свое первое посещение Праги, никакая это была не площадь, а просто широкая и нарядная улица. Он еще тогда сразу влюбился в Прагу, где причудливо переплелись седая старина и современность и во всем ощущался ее славянский "характер": и в округлых славянских, похожих на русские, лицах ее жителей, и в мягком, певучем языке, и в плавных архитектурных линиях.
Фаркаши медленно шел по тротуару, разглядывая богатые витрины магазинов. "Ничего, и у нас в Москве будет не хуже, дайте только время", подумалось ему. Остановился у входа в ресторан, решив зайти поужинать, но передумал и свернул в боковую улочку. Вскоре он уже шагал по узким, выложенным гранитной брусчаткой улицам Малой Страны, как называют пражане эту старинную часть столицы. На вершине Градчан темнел величественный силуэт собора святого Вита. Фаркаши шагал уверенно, не спрашивая дороги, да и спросить было не у кого: на улочках ему не повстречалось ни одного прохожего.
Миновав старый город, он вышел на улицу Набоишти и остановился перед входом в пивную с огромным изображением кубка. Пивная так и называлась "У чаши". Он вошел, с любопытством осмотрелся. На стене, на самом видном месте висел большой портрет императора Франца Иосифа. Фаркаши улыбнулся, вспомнив, что именно из-за этого засиженного мухами портрета начались злоключения и похождения бравого солдата Швейка в годы войны, запечатленные на многочисленных рисунках, развешанных рядом. Обрамленный лавровым венком, с иронической улыбкой взирал на Фаркаши с портрета и сам создатель бессмертной одиссеи. Собственно говоря, на свидание с Ярославом Гашеком он и пришел сюда, в знаменитую пивную. Фаркаши хорошо знал этого остроумного обаятельного чеха еще по русскому плену, они сблизились на Восточном фронте, в далеком Бузулуке, куда судьба забросила военнопленных - бывших солдат австро-венгерской армии.
Гашек в то время уже был коммунистом, членом Российской Коммунистической партии, и ему поручили ответственный участок - вести пропагандистскую работу по интернациональному воспитанию пленных немцев, чехов и венгров. Их первая встреча произошла в Иркутске, в редакции венгерского журнала "Рогам", который, как и немецкий "Штурм", редактировал Гашек. В редакцию и принес свою первую заметку Шандор Фаркаши. Гашек внимательно прочитал ее, похвалил автора и попросил рассказать о житье-бытье военнопленных венгров. Они долго разговаривали, и Шандор проникся безграничным доверием к этому обаятельному человеку. Только позже Фаркаши понял, что эта и последующие встречи круто переломили его жизнь. В то время в голове у молодого венгра, как, впрочем, и у многих его товарищей, царил полный политический сумбур. Гашек на многое открыл ему глаза, и, когда Фаркаши подал заявление с просьбой принять его в РКП(б), он уже был убежденным коммунистом-интернационалистом.
Их дружба продолжалась и после войны, уже в Москве, до того морозного дня, когда Фаркаши вместе с многочисленными друзьями провожал Гашека на родину. Прощаясь, Ярослав сказал ему:
- До встречи в социалистической Праге, дорогой Шандор. Мы еще посидим с тобой за кружкой доброго пива "У калиха". Такого пива, как там, нет нигде.
Вспоминая любимую Прагу, Гашек часто упоминал расположенную поблизости от его дома пивную, называя ее по-чешски - "У калиха".
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22