Теперь перед нами стоит новая задача – пользуясь преимуществами социализма, развернуть широкое мирное строительство.
Сталин начал приводить примеры, цифры, сопоставления. Зал встречал отчет с энтузиазмом, но корреспондентам на галерке было скучно. Так и есть – старина Дженнингс уже клевал носом. Прерывающие изредка Сталина аплодисменты не набирали силы, достаточной, чтобы разбудить соню-британца. Впрочем, подумал Коэн, видимо, это все неважно. Наверняка Дженнингс проснется в самый кульминационный момент и схватит мгновение репортерской удачи за хвост. По крайней мере, так обычно и бывало.
– Отмечу еще раз – мы считаем социализм лучшим строем. Мы считаем, что именно социализм позволит обеспечить развитие страны. Это наше мнение, мнение нашего народа. И мы не намерены навязывать свое мнение другим народам. И если, скажем, народы Польши, Чехословакии, Северного Китая, освобожденной от гитлеровского режима Германии или, скажем, граждане борющегося против британского колониализма и реакционного арабского феодализма Израиля решат, что социализм является наиболее подходящим для них строем, – мы поделимся с ними нашим опытом. Потому что наш опыт – это успешный опыт, несмотря на все ошибки, в которые мы, будучи первопроходцами в деле построения социализма, вляпались.
Слово «вляпались» Сталин произнес смачно, вызвав оживление. Зал больше отреагировал на форму, на слово – а не на ту суть, которая за ним стояла. Возможно, на это расчет и был.
– И те ошибки, в которые мы вляпались, – это тоже часть нашего опыта. Если товарищи из других стран захотят последовать нашему пути – мы поможем им уберечься от этих ошибок, от наших ошибок Но если граждане этих стран предпочтут другой строй – мы не будем навязывать им наше мнение. Единственное, что нам нужно от наших соседей – это уважение к нашему выбору и отсутствие угрозы Советскому Союзу со стороны этих стран, с территории этих стран.
Сталин отпил из стакана, слегка подался вперед.
– Но у нашего подхода есть и другая сторона. Мы не намерены навязывать свой строй другим, но мы никому не позволим вмешиваться в наши дела. – Коэн и Херц навострили уши, Дженнингс спал. – Советская армия доказала, что она в состоянии разгромить любого противника. Но задача не в том, чтобы разгромить противника, мало иметь возможность разгромить противника. Цена разгрома противника может быть высока, очень высока. Мы были этому свидетелями. Задача в том, чтобы ни у одного противника, которого не устраивает существование Советского Союза, который хотел бы разрушить, уничтожить нашу страну, не возникло бы даже мысли об этом. Чтобы цена стала неприемлемой уже для него. Есть мнение, основу решения этой задачи мы обеспечили.
Напряжение в зале и в ложе прессы достигло предела. Неужели…
– Центральный Комитет Коммунистической партии и Советское Правительство официально заявляют, что вчера, одиннадцатого июля тысяча девятьсот сорок восьмого года, в девять часов тридцать минут по Московскому времени, на одном из военных полигонов Советского Союза был испытан первый советский ядерный боеприпас. Испытание прошло успешно, мощность взрыва, по данным наших ученых, составила двадцать килотонн. Теперь мы со всей ответственностью можем сказать…
Окончание фразы потонуло в реве оваций. Журналисты повскакали со своих мест, добрых две дюжины корреспондентов столпились в дверях, стремясь проскочить перед носом конкурентов. По коленям клюющего носом Дженнингса как будто пронеслись все четыре немецких танковых группы образца сорок первого года разом. Он вскинул голову и увидел торжествующий взгляд обернувшегося Херца: «На этот раз, старина, ты проспал главную сенсацию». Через тридцать секунд в ложе остались только сам Дженнингс и невозмутимый китаец, внимательно конспектирующий речь. Тридцатью метрами ниже Герой Социалистического Труда (по секретному списку) Игорь Васильевич Курчатов усмехнулся про себя: «Как же, первый. Третий уже, слава богу. Первый серийный – это да. Впрочем, товарищу Сталину виднее».
Генерал-майор Джугашвили прильнул к перископу.
– Предварительная!
– Есть предварительная!
– Главная… Подъем!
Тяжелый рев ворвался в бункер, яростное пламя слепило даже сквозь узкие щели.
– Есть контакт подъема!
– Пять секунд полет нормальный!
– Десять секунд…
Сначала ослепительная вспышка резанула генерала и всех в бункере по глазам, потом накатился, слава богу, ослабленный расстоянием звук взрыва.
– Ч-черт. Как знал, что опозоримся. И как раз во время съезда.
– Не нервничайте, товарищ Глушко. Телеметрия прошла?
– Прошла.
– Значит, проанализируем и попытаемся еще раз. И еще столько раз, сколько будет нужно. А что до съезда… Знаете, я подумываю о том, чтобы прямо запретить запуски во время праздников и прочих… значимых политических событий. Чтобы не было соблазна «преподнести подарок».
– Это тут ни при чем. Никто никого не торопил. Просто – не выходит пока.
– Выйдет, товарищ Королев. Обязательно выйдет.
Председатель звонил в колокольчик, но зал не умолкал. Наконец, ураган стих.
– … Теперь мы с уверенностью можем сказать любому агрессору: «Суньтесь к нам – и в течение считаных часов вы получите такой ответ, что никогда, ничего и никуда вы, господа, сунуть уже не сможете!»
Зал снова бушевал. Дженнингс сидел спокойно. Смысла срываться с места и бежать к ближайшему телефону он не видел. Во-первых, ему не угнаться за более молодыми и полными сил конкурентами. Во-вторых, он готов был поставить любимую фотокамеру против пары пенсов, что прежде, чем первый из быстроногих олухов добежит до комнаты прессы, где их уже дожидаются телефоны, сообщение ТАСС с заявлением Сталина и подробным (насколько это, конечно, возможно) отчетом об испытаниях заставит раскалиться все телетайпы мира. Ну и, в-третьих, он был уверен, что раз уж его угораздило проснуться – главная сенсация еще впереди.
– Это – большая победа наших ученых и инженеров, рабочих и военных. Это – большая победа всех трудящихся страны. Смысл этой победы не только в том, что теперь мы можем спокойно заниматься мирным трудом, но и в том, что мы сможем облегчить этот труд. В ближайшее время в Советском Союзе начнется сооружение первой в мире атомной электростанции. Мы предпочитаем строить атомные электростанции, а не атомные бомбы. Хотя атомные бомбы мы тоже вынуждены строить. Однако мне хотелось бы особо подчеркнуть роль теории – передовой физической теории – в овладении ядерной энергией. Несколько веков весь мир использовал так называемую классическую физику. Эта физика, эта теория успешно работала, позволив обществу развиться почти до нашего современного состояния. Но с развитием техники, с развитием практики стало ясно, что теория уже не объясняет всей сложности мира. Некоторые попытались закрыть глаза на эти несоответствия, целые разделы современной физики были волюнтаристски объявлены неправильными, «неарийскими». Думается, все поняли, о ком я говорю и как этот «кто-то» кончил.
Смех в зале.
– Значит ли это, что классическая физика неверна? Нет, не значит. Классическая теория описывает простые системы, классическая теория подтверждена всей практикой до конца прошлого века. Поэтому классическая теория в условиях до конца девятнадцатого века является верной. Но классическая физика является неверной в новых условиях, в условиях, когда мы в состоянии использовать энергию атомных ядер, когда мы в состоянии разгонять ядра и атомы почти до скорости света. В этих условиях классическая физика не может служить фундаментом для новой, сложной техники, такой, как атомная бомба. Старая теория служит основой для новой, но старая теория не работает в новых условиях. Мы, творчески используя диалектический материализм, можем уверенно заявить, что это – общий закон познания, который относится не только к физической теории, но и к теории общества. Мы, коммунисты, должны учитывать этот закон.
По залу пробежала волна ропота. «Старая гвардия» в президиуме смотрела… в общем, мрачновато. Молодые волки приоскалили клыки.
– Но кроме теории, есть еще и житейский опыт. Этот опыт говорит нам, что старые теории уступают новым, только когда уходят приверженцы этих старых теорий. Тогда их место занимают их молодые наследники, приверженцы более совершенных теорий. Причем мудрые приверженцы старых теорий уступают дорогу молодым, не дожидаясь, пока их вынесут из их кресел вперед ногами. Наша страна изменилась. Наша страна победила в страшной войне, наша страна создала передовую науку, передовое общество. Мы добились этого. У нас была слабая промышленность – теперь у нас сильная промышленность. Наш рабочий класс был слабо образован – теперь у нас образованный рабочий класс. Нашу техническую интеллигенцию можно было пересчитать по пальцам – теперь наша советская техническая интеллигенция становится важной производительной силой. Теперь перед страной стоят новые задачи, более сложные задачи. Мне бы хотелось, – Сталин запнулся, он не привык говорить «я», «мне», – мне бы хотелось участвовать в решении этих задач. Но я уверен – мы подготовили отличную смену. Наши дети, дети нашего поколения вынесли на плечах войну и готовы двигать страну дальше.
Зал замер.
– Поэтому я прошу партию принять мою отставку с поста Генерального секретаря Центрального Комитета Коммунистической партии. Я обращаюсь к нашим сыновьям и нашим дочерям. Теперь судьба Советского Союза – в ваших руках. Держите ее крепко. Передайте ее внукам – могучей и процветающей. И воспитайте ваших внуков такими, чтобы они могли сберечь и преумножить уже ваши труды.
Зал не дышал. Дженнингс оторвался от фотоаппарата. Он знал, что его снимок будет включен в летопись находящегося в своем расцвете века. Один из титанов, старый, седой человек, стоял на трибуне, склонив голову. Мыслей человека Дженнингс не слышал. А если бы слышал – не понял бы все одно. «Ты – сделал что мог, собачий парикмахер. Теперь – была моя очередь. А потом – снова будет ваша».
Памятник стоял в стороне от шоссе, на пересечении двух грунтовых дорог, что называется – местного значения. Бетонная глыба безо всякой облицовки, бетонные, грубо обозначенные бревна у подножия. Наверху, на трехметровой высоте, рвалась в небо полуторка. Военного выпуска – угловатые крылья, единственная фара. Деревянная (правда, покрытая лаком – для сохранности) кабина. Стекла – целы, отливают синевой, но пробоины в бортах и в кабине обведены красным. Из-под кузова вылетали и ныряли обратно стрижи, жаворонки в полях звенели с высоты.
Наташа стояла и смотрела на машину. Долго. Потом наклонилась, положила на бетонную «лежневку» букет полевых цветов. Выпрямилась. Задумчиво погладила рукой выбитую в бетоне звезду. Повернулась и пошла по дороге. Небо было голубым и безоблачным.
Москва – Томск – Смоленск – Москва 2002–2008 гг.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37
Сталин начал приводить примеры, цифры, сопоставления. Зал встречал отчет с энтузиазмом, но корреспондентам на галерке было скучно. Так и есть – старина Дженнингс уже клевал носом. Прерывающие изредка Сталина аплодисменты не набирали силы, достаточной, чтобы разбудить соню-британца. Впрочем, подумал Коэн, видимо, это все неважно. Наверняка Дженнингс проснется в самый кульминационный момент и схватит мгновение репортерской удачи за хвост. По крайней мере, так обычно и бывало.
– Отмечу еще раз – мы считаем социализм лучшим строем. Мы считаем, что именно социализм позволит обеспечить развитие страны. Это наше мнение, мнение нашего народа. И мы не намерены навязывать свое мнение другим народам. И если, скажем, народы Польши, Чехословакии, Северного Китая, освобожденной от гитлеровского режима Германии или, скажем, граждане борющегося против британского колониализма и реакционного арабского феодализма Израиля решат, что социализм является наиболее подходящим для них строем, – мы поделимся с ними нашим опытом. Потому что наш опыт – это успешный опыт, несмотря на все ошибки, в которые мы, будучи первопроходцами в деле построения социализма, вляпались.
Слово «вляпались» Сталин произнес смачно, вызвав оживление. Зал больше отреагировал на форму, на слово – а не на ту суть, которая за ним стояла. Возможно, на это расчет и был.
– И те ошибки, в которые мы вляпались, – это тоже часть нашего опыта. Если товарищи из других стран захотят последовать нашему пути – мы поможем им уберечься от этих ошибок, от наших ошибок Но если граждане этих стран предпочтут другой строй – мы не будем навязывать им наше мнение. Единственное, что нам нужно от наших соседей – это уважение к нашему выбору и отсутствие угрозы Советскому Союзу со стороны этих стран, с территории этих стран.
Сталин отпил из стакана, слегка подался вперед.
– Но у нашего подхода есть и другая сторона. Мы не намерены навязывать свой строй другим, но мы никому не позволим вмешиваться в наши дела. – Коэн и Херц навострили уши, Дженнингс спал. – Советская армия доказала, что она в состоянии разгромить любого противника. Но задача не в том, чтобы разгромить противника, мало иметь возможность разгромить противника. Цена разгрома противника может быть высока, очень высока. Мы были этому свидетелями. Задача в том, чтобы ни у одного противника, которого не устраивает существование Советского Союза, который хотел бы разрушить, уничтожить нашу страну, не возникло бы даже мысли об этом. Чтобы цена стала неприемлемой уже для него. Есть мнение, основу решения этой задачи мы обеспечили.
Напряжение в зале и в ложе прессы достигло предела. Неужели…
– Центральный Комитет Коммунистической партии и Советское Правительство официально заявляют, что вчера, одиннадцатого июля тысяча девятьсот сорок восьмого года, в девять часов тридцать минут по Московскому времени, на одном из военных полигонов Советского Союза был испытан первый советский ядерный боеприпас. Испытание прошло успешно, мощность взрыва, по данным наших ученых, составила двадцать килотонн. Теперь мы со всей ответственностью можем сказать…
Окончание фразы потонуло в реве оваций. Журналисты повскакали со своих мест, добрых две дюжины корреспондентов столпились в дверях, стремясь проскочить перед носом конкурентов. По коленям клюющего носом Дженнингса как будто пронеслись все четыре немецких танковых группы образца сорок первого года разом. Он вскинул голову и увидел торжествующий взгляд обернувшегося Херца: «На этот раз, старина, ты проспал главную сенсацию». Через тридцать секунд в ложе остались только сам Дженнингс и невозмутимый китаец, внимательно конспектирующий речь. Тридцатью метрами ниже Герой Социалистического Труда (по секретному списку) Игорь Васильевич Курчатов усмехнулся про себя: «Как же, первый. Третий уже, слава богу. Первый серийный – это да. Впрочем, товарищу Сталину виднее».
Генерал-майор Джугашвили прильнул к перископу.
– Предварительная!
– Есть предварительная!
– Главная… Подъем!
Тяжелый рев ворвался в бункер, яростное пламя слепило даже сквозь узкие щели.
– Есть контакт подъема!
– Пять секунд полет нормальный!
– Десять секунд…
Сначала ослепительная вспышка резанула генерала и всех в бункере по глазам, потом накатился, слава богу, ослабленный расстоянием звук взрыва.
– Ч-черт. Как знал, что опозоримся. И как раз во время съезда.
– Не нервничайте, товарищ Глушко. Телеметрия прошла?
– Прошла.
– Значит, проанализируем и попытаемся еще раз. И еще столько раз, сколько будет нужно. А что до съезда… Знаете, я подумываю о том, чтобы прямо запретить запуски во время праздников и прочих… значимых политических событий. Чтобы не было соблазна «преподнести подарок».
– Это тут ни при чем. Никто никого не торопил. Просто – не выходит пока.
– Выйдет, товарищ Королев. Обязательно выйдет.
Председатель звонил в колокольчик, но зал не умолкал. Наконец, ураган стих.
– … Теперь мы с уверенностью можем сказать любому агрессору: «Суньтесь к нам – и в течение считаных часов вы получите такой ответ, что никогда, ничего и никуда вы, господа, сунуть уже не сможете!»
Зал снова бушевал. Дженнингс сидел спокойно. Смысла срываться с места и бежать к ближайшему телефону он не видел. Во-первых, ему не угнаться за более молодыми и полными сил конкурентами. Во-вторых, он готов был поставить любимую фотокамеру против пары пенсов, что прежде, чем первый из быстроногих олухов добежит до комнаты прессы, где их уже дожидаются телефоны, сообщение ТАСС с заявлением Сталина и подробным (насколько это, конечно, возможно) отчетом об испытаниях заставит раскалиться все телетайпы мира. Ну и, в-третьих, он был уверен, что раз уж его угораздило проснуться – главная сенсация еще впереди.
– Это – большая победа наших ученых и инженеров, рабочих и военных. Это – большая победа всех трудящихся страны. Смысл этой победы не только в том, что теперь мы можем спокойно заниматься мирным трудом, но и в том, что мы сможем облегчить этот труд. В ближайшее время в Советском Союзе начнется сооружение первой в мире атомной электростанции. Мы предпочитаем строить атомные электростанции, а не атомные бомбы. Хотя атомные бомбы мы тоже вынуждены строить. Однако мне хотелось бы особо подчеркнуть роль теории – передовой физической теории – в овладении ядерной энергией. Несколько веков весь мир использовал так называемую классическую физику. Эта физика, эта теория успешно работала, позволив обществу развиться почти до нашего современного состояния. Но с развитием техники, с развитием практики стало ясно, что теория уже не объясняет всей сложности мира. Некоторые попытались закрыть глаза на эти несоответствия, целые разделы современной физики были волюнтаристски объявлены неправильными, «неарийскими». Думается, все поняли, о ком я говорю и как этот «кто-то» кончил.
Смех в зале.
– Значит ли это, что классическая физика неверна? Нет, не значит. Классическая теория описывает простые системы, классическая теория подтверждена всей практикой до конца прошлого века. Поэтому классическая теория в условиях до конца девятнадцатого века является верной. Но классическая физика является неверной в новых условиях, в условиях, когда мы в состоянии использовать энергию атомных ядер, когда мы в состоянии разгонять ядра и атомы почти до скорости света. В этих условиях классическая физика не может служить фундаментом для новой, сложной техники, такой, как атомная бомба. Старая теория служит основой для новой, но старая теория не работает в новых условиях. Мы, творчески используя диалектический материализм, можем уверенно заявить, что это – общий закон познания, который относится не только к физической теории, но и к теории общества. Мы, коммунисты, должны учитывать этот закон.
По залу пробежала волна ропота. «Старая гвардия» в президиуме смотрела… в общем, мрачновато. Молодые волки приоскалили клыки.
– Но кроме теории, есть еще и житейский опыт. Этот опыт говорит нам, что старые теории уступают новым, только когда уходят приверженцы этих старых теорий. Тогда их место занимают их молодые наследники, приверженцы более совершенных теорий. Причем мудрые приверженцы старых теорий уступают дорогу молодым, не дожидаясь, пока их вынесут из их кресел вперед ногами. Наша страна изменилась. Наша страна победила в страшной войне, наша страна создала передовую науку, передовое общество. Мы добились этого. У нас была слабая промышленность – теперь у нас сильная промышленность. Наш рабочий класс был слабо образован – теперь у нас образованный рабочий класс. Нашу техническую интеллигенцию можно было пересчитать по пальцам – теперь наша советская техническая интеллигенция становится важной производительной силой. Теперь перед страной стоят новые задачи, более сложные задачи. Мне бы хотелось, – Сталин запнулся, он не привык говорить «я», «мне», – мне бы хотелось участвовать в решении этих задач. Но я уверен – мы подготовили отличную смену. Наши дети, дети нашего поколения вынесли на плечах войну и готовы двигать страну дальше.
Зал замер.
– Поэтому я прошу партию принять мою отставку с поста Генерального секретаря Центрального Комитета Коммунистической партии. Я обращаюсь к нашим сыновьям и нашим дочерям. Теперь судьба Советского Союза – в ваших руках. Держите ее крепко. Передайте ее внукам – могучей и процветающей. И воспитайте ваших внуков такими, чтобы они могли сберечь и преумножить уже ваши труды.
Зал не дышал. Дженнингс оторвался от фотоаппарата. Он знал, что его снимок будет включен в летопись находящегося в своем расцвете века. Один из титанов, старый, седой человек, стоял на трибуне, склонив голову. Мыслей человека Дженнингс не слышал. А если бы слышал – не понял бы все одно. «Ты – сделал что мог, собачий парикмахер. Теперь – была моя очередь. А потом – снова будет ваша».
Памятник стоял в стороне от шоссе, на пересечении двух грунтовых дорог, что называется – местного значения. Бетонная глыба безо всякой облицовки, бетонные, грубо обозначенные бревна у подножия. Наверху, на трехметровой высоте, рвалась в небо полуторка. Военного выпуска – угловатые крылья, единственная фара. Деревянная (правда, покрытая лаком – для сохранности) кабина. Стекла – целы, отливают синевой, но пробоины в бортах и в кабине обведены красным. Из-под кузова вылетали и ныряли обратно стрижи, жаворонки в полях звенели с высоты.
Наташа стояла и смотрела на машину. Долго. Потом наклонилась, положила на бетонную «лежневку» букет полевых цветов. Выпрямилась. Задумчиво погладила рукой выбитую в бетоне звезду. Повернулась и пошла по дороге. Небо было голубым и безоблачным.
Москва – Томск – Смоленск – Москва 2002–2008 гг.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37