Огюст как-то заявил, что учился в Италии у какого-то знаменитого художника – то ли Леонардо, то ли Рафаэля. Думаю – врал. Во-первых, бывал мой отряд и в Италии, охраняли мы одного флорентийского вельможу, которого хотели зарезать соотечественники то ли из кровной мести, то ли из соображений высокой политики, как это принято в тех краях. Будучи дворянином, я имел честь участвовать в попойках напуганного и скучающего вельможи, и во время одной из таких попоек ему взбрело в голову просветить меня относительно великих художников Италии. Больше всего он рассказывал как раз про Леонардо и Рафаэля. Возможно, я был слишком пьян и не совсем уяснил, чем же они были так знамениты, однако совершенно точно помню, что умерли оба еще до моего рождения. Ну а во-вторых, если Огюст и впрямь учился у художника, то почему я на его рисунках похож на мохнатый сапог с двумя рядами пил вместо рта, а когда Синяша демонстрирует картинку с акробатами, дети в толпе начинают плакать?
Мальчишка продолжал орать. Я понял, что уснуть не получится, да и, пожалуй, пора наведаться к синьоре Сароз. Добрая простоватая женщина – полная противоположность мужу – исполняла в цирковом таборе обязанности ключницы, фуражира, кухарки, прачки и даже лекаря, когда кто-то из артистов заболевал или что-нибудь себе вывихивал во время представления. Настоящая кампфрау, я вам скажу! Ко мне синьора Сароз с самого первого дня благоволила, и я в любой момент мог рассчитывать на кусочек мяса или рыбы вне обычной скудной пайки.
Увы, я не оговорился – именно скудной. Роскошный обед, которым Огюст усыпил мою бдительность и подкупил Андрэ, оказался первым и последним проявлением щедрости – щедрости особой, расчетливой – хозяина цирка. Если уж говорить без обиняков, то он нас самым наглым образом надул. Когда бедняга Андрэ впервые увидел, сколько и чего ему положили в миску на завтрак, я уж было решил, что он забудет про свое пресловутое миролюбие и бродячий цирк лишится своего не в меру бережливого хозяина. Собственно, это было бы даже не преступление, а справедливое возмездие. Увы, даже очень большой и злой овце волком не стать – все закончилось свернутой в трубочку миской и сломанной скамейкой. Синьор Сароз, спокойно наблюдавший за беснующимся Булыгой, хладнокровно сообщил, что вычтет их стоимость из жалованья силача. Правда, сомневаюсь, что нам с Андрэ он вообще собирается платить. Да я и не останусь в цирке так долго.
Если поначалу слова Огюста о совместном путешествии в столицу показались мне резонными, то реальное положение дел быстро избавило меня от иллюзий на этот счет. Обман с кормежкой и деньгами – это так, мелочь. В конце концов в бытность мою ландскнехтом меня постоянно обманывали с довольствием. Главной бедой было то, что табор двигался слишком медленно. В Большие Куроцапы мы с Булыгой пришли в тот день, когда цирк давал последнее представление. Однако тем вечером мы никуда из села не тронулись – артисты отдыхали, что выражалось в распитии гомерического количества дешевого вина и крепких настоек. На следующий день синьор Сароз проспал до полудня, и только часам к трем все было собрано и табор двинулся в сторону третьего села – Бугров. Мулы, тащившие повозки, двигались с головокружительной скоростью засыпающих улиток, так что путь, который пеший странник одолел бы к полудню следующего дня, отнял у табора весь следующий день. А в Буграх, селе чуть меньшем, чем Большие Куроцапы, Огюст решил остаться на три дня, чтобы захватить и воскресенье, справедливо рассчитывая на большие сборы в праздничный день. Узнав об этом, я окончательно понял, что с цирком мне не по пути. Так мне не только до Хеллоуина, но и до Рождества чернокнижников не догнать!
Я попытался уговорить Андрэ бежать вместе, но успеха не достиг. На гиганта неожиданно сильное впечатление произвели слова Огюста о галерах и рудниках. Похоже, Андрэ вбил в голову, что в каждом городишке на нашем пути вся стража только и мечтает о том, как бы заковать в цепи именно его – Андрэ Булыгу. Разубедить его мне не удалось. Что же, придется своими лапами как-то…
– Эй, господин кот! – донеслось с улицы. – Где вы, господин кот? Пора. Скоро начало представления…
Я торопливо доел жареную рыбью голову, витиевато поблагодарил синьору Сароз и выскочил на улицу. Еще неделю назад я расцарапал бы Огюсту лицо, посмей он в своей утонченно-издевательской манере назвать меня «господин кот». Увы, за эти дни все как-то незаметно, но очень сильно поменялось. Слова уже не так задевают меня… а если уж честно, то и не задевают вовсе. Когда ежедневно выходишь паясничать перед «почтеннейшей публикой» за еду, нелепо обижаться на какие-то там слова.
– Иду, иду, – мрачно буркнул я, присоединяясь к торопливо шагающему Огюсту.
– Готов?
– Можно подумать, я совершаю какой-то умопомрачительной сложности трюк, – фыркнул я сварливо. – Ты главное следи, чтобы в меня не кидали всякой дрянью. Вчера чуть не попали гнилым помидором в голову – я чудом увернуться успел!
– Культурный уровень этих людей крайне низок, дорогой капитан. Будьте к ним снисходительны – бросить в артиста гнилым овощем для них обязательная часть представления. Не камнями же кидаются в конце концов…
– Это очень утешает! – съехидничал я, подставляя шею под ошейник. – Может, обойдемся без цепи? Мне неловко…
– Не капризничайте. Цепь – обязательный атрибут. Иначе зрители решат, что вы слишком уж самостоятельны. Мы ведь уже говорили об этом, и тогда вы сами с этим согласились.
– Да, но я не подозревал, как это унизительно! Я – потомок благороднейшего рода фон Коттов – и на цепи!
– Можно подумать, кто-то вас в этом виде узнает!
Мы остановились возле фургонов, отгораживавших цирковой «лагерь» от площади, где шло представление. Судя по шуму, зрителей собралось преизрядно, да оно и понятно – воскресный день, добрые обыватели уже вернулись из церкви, отобедали, и души их возжелали развлечений. А развлечений в селе не то чтобы много – посидеть вечером в кабаке да набить потом друг другу морды. На таком скудном культурном фоне прибытие бродячего цирка – настоящее событие. Синьор Сароз хорошо разбирается в таких вопросах.
Толпа зашумела особенно сильно, и в проход между кибитками ввалился раскрасневшийся потный Андрэ. Огюст додумался нарядить гиганта в одни обтягивающие испанские кальсес, да еще размера на два меньше, чем нужно, так что все без исключения героические пропорции «Самсона-силача» были доступны обозрению. Догадываюсь, что пришедших на представлении дам восторгала далеко не только и не столько толщина рук Булыги. Андрэ без особого труда волочил на себе целый ворох порванных цепей и четыре огромные гири, которыми только что жонглировал. Что меня поразило – лицо гиганта, несмотря на усталость, сияло неподдельным счастьем. Похоже, отрава честолюбия постепенно просачивается даже в эту девственно чистую душу.
– А теперь, господа и дамы, зрелище преудивительнейшее! Истинное чудо природы! Ко-о-т ученый! И гений, сумевший обучить животное невероятным трюкам, – синьор Огю-ю-ю-юст Саро-о-о-оз!
Огюст оскалил желтые прокуренные зубы, изображая радость от встречи со зрителями, и шагнул в проход. Я поплелся за ним. Ошейник сдавливал шею… Или меня душил стыд?
Да уж, толпа собралась немалая, Синяша постарался от души. Торопливо выбежали, просвечивая сквозь мел свежими синяками, Марк и Матвей, вынесли реквизит и так же стремительно ретировались.
– Щедрые господа и милые дамы! – раскланялся перед толпой Огюст. – У всех из вас дома есть кошки, и вы, несомненно, замечали – сии твари весьма глупы и ленивы, так что обучить их каким-либо трюкам практически невозможно! Однако для Огюста Сароза не существует слова «невозможно»! Осмелюсь представить вам результат моих многолетних изысканий в области дрессуры!
Все взгляды обратились на меня. Начинается…
– Место!
Я послушно вспрыгнул на бочку.
Собственно, представление не было утомительным, ничего сложного мне делать не приходилось. С самого начала Огюст решил не демонстрировать публике мое умение говорить, и в этом я с ним был полностью солидарен – слишком уж такое умение попахивало колдовством, а связываться с инквизицией себе дороже. Потому мои номера балансировали на грани того, что можно добиться от любого животного путем обычной дрессировки. Я послушно прыгал через обруч, ходил на задних и передних лапах, балансировал на пирамиде из всякого барахла, указывал на дощечки с цифрами, которые выкрикивали из толпы. Гвоздем выступления был комический номер с «пением» – Огюст напевал какую-нибудь широко известную песенку, а я «подпевал», мяукая в унисон. Несмотря на полный идиотизм, вернее, как раз благодаря ему, именно эта сценка пользовалась особой любовью у толпы – большая часть гнилых помидоров и тухлых яиц приберегалась до этого момента. К счастью, рано или поздно любой кошмар заканчивается. Последний раз увернувшись от благоухающего знака внимания, я затрусил вслед за Огюстом. Нас сменила Леди Годива на своей рыжей кляче, Сароз снял с меня ошейник, и я, совершенно обессиленный, заполз в фургон на свой топчан. Вот ведь вроде ничего тяжелого не делаю, а каждый раз словно махал биденхандером, срубая наконечники копий… впрочем, откуда я знаю, как это? В силу невысокого роста и скромного телосложения я даже и не пытался научиться обращаться с двуручным мечом. Да и, несмотря на двойное жалованье, как-то не прельщало бросаться в атаку на ощетинившийся копьями строй противника. А вот поди ж ты, сейчас с радостью поменял бы нынешнее мое унизительное положение на место в первом ряду с двуручником или алебардой в руках. Я свернулся на тюфяке и прикрыл глаза. Время уходит – вот что страшно! Уходит время… Надо решаться. Вот сейчас немного полежу с закрытыми глазами и решусь…
– Господин кот!
– А? Что? Где? – Я открыл глаза и огляделся в неожиданно наступивших сумерках. Похоже, я незаметно для самого себя заснул и проспал до самого вечера. Ленивая кошачья натура постепенно берет верх.
– Господин кот! – вновь позвал Огюст. – Конрад, вы здесь?
– Проклятье, Огюст! А где мне еще быть? Зачем разбудил?
– Я, конечно, понимаю, что общество безродных паяцев не к лицу благородному потомку древнего германского рода, но, может быть, он все же снизойдет и разделит с нами скромную трапезу? Короче, жрать будете? Если не будете – отдам ваш ужин Булыге.
– Снизойдет, снизойдет… – Я выбрался из фургона и поежился. – А прохладно что-то!
– Так осень же. Теперь ночи будут все холоднее и холоднее. Ничего, к тому времени, как наступят настоящие холода, мы уже доберемся до столицы и там останемся до весны… Э-э-э… ну конечно, если вы к тому времени еще не найдете своего колдуна…
Я равнодушно пропустил неловкие оправдания мимо ушей. И без этой оговорки, очевидно, что Огюст спит и видит, чтобы мне не повезло в поисках, а значит, помогать мне не станет. Скорее всего, даже постарается мешать изо всех сил.
Однако как же холодно! Пока мех вполне согревал мое туловище, но вот лапы от земли ощутимо мерзли. А ведь скоро – может быть, уже завтра – начнутся холодные осенние дожди, слякоть и замерзшая поутру грязь под ногами.
– Огюст, мне нужна обувь!
– Чего?.. Вы так шутить изволите? Где это видано – обувь для кота?
– Огюст, если я простужусь – долго не протяну, у меня легкие слабые с детства. Слягу с горячкой и сдохну. Ты хочешь потерять самого кассового артиста?
– Гм… В чем-то вы, конечно, правы. Но зачем вам обувь? Можно наматывать на лапы рогожу…
– Замечательная идея, браво! Рогожа будет намокать, потом замерзать, так я еще быстрее простужусь. Не будь таким жмотом, Огюст! Неужели деньги, которые я тебе приношу, не стоят небольшой траты?
– Вы мне пока никаких особых денег не принесли, – мгновенно завел привычную песню Сароз. – Люди пока идут просто в цирк, про вас никто не знает. Неизвестно, сколько еще придется вложить денег в вашу раскрутку и окупятся ли они? А обувь-дело серьезное. Одна кожа сколько стоить будет!
– Ладно, ладно, не ной! Дай денег только на работу. Я попрошу сапожника подогнать мне по ноге мои старые сапоги.
Я с удовольствием понаблюдал, как синьор Сароз мучается, раздираемый между скупостью и благоразумием. Благоразумие победило, мне была выдана жалкая сумма и в сопровождение Фредерик – мрачный толстый шут, репертуар которого состоял из десятка сальных острот настолько «бородатых», что над ними не смеялись уже во времена Апулея. Я бы, конечно, предпочел пойти с Булыгой, но сопровождающему предстояло вести все переговоры с сапожником вместо меня, и гигант представлялся мне недостаточно сообразительным для столь сложной задачи.
– Вы бы еще ночью пришли! – недовольно проворчал сапожник, вертя в руках мои сапоги. – Перешить на кота? Настоящего кота? Ах, вот на этого кота? Убирайтесь! Мало того, что вы приперлись так поздно, так еще и сумасшедший!
Впрочем, звон монет смягчил сапожника, и он, весьма забористо отозвавшись об умственных способностях циркачей, все же снял с меня мерку и сказал приходить за сапогами утром. Мы вернулись в лагерь как раз к моменту, когда все положенные дела уже завершены, спать еще не хочется, артисты собрались вокруг костра и бурдюк с кислым вином пошел по рукам. В такие моменты эта компания бродяг так напоминала мой отряд, что жизнь переставала казаться совсем уж скверной шуткой. Даже Фредерик слегка отмяк и своеобычное мрачное выражение на его лице сменилось просто усталым. Когда Огюст куда-то отошел, шут неожиданно тихо поинтересовался:
– Значит, решил сбежать?
– Почему ты так решил? – обмер я.
– Не дурак потому что. Единственный здесь. Ха! Неплохая шутка: единственный умный человек, и тот – профессиональный дурак. Жаль, никто не оценит… Догадался потому, что ты сапоги перешить решил. Считай – угробил практически новую обувку, ведь если станешь человеком – останется их только выбросить. Ради чего? Не нужно быть гением, чтобы догадаться – собираешься в дальний путь. Притом – пешком.
– Скоро дожди…
– И что? Можно подумать, тебе придется фургон из грязи выталкивать или дрова на стоянке собирать. Ты ведь и сейчас особо из фургона не вылезаешь. Если бы Огюст был хоть вполовину таким умным, каким он себя считает, тоже сообразил бы… Да ты не бойся, я ничего ему не скажу.
– Почему?
– А зачем? Благодарности от него все равно не дождешься. Да и неправильно это – что человеку приходится зверем жить.
– Спасибо…
– Погоди благодарить. Может, еще проклянешь меня не раз за то, что не остановил. Здесь у тебя хоть крыша над головой и какая-никакая, а регулярная кормежка. Думаешь, тебе легкая прогулка предстоит? – Фредерик криво усмехнулся. – Ты колдунов-то своих, скорее всего, в Либерхоффе не застанешь. Городишко маленький, заработка никакого. На зиму все бродяги вроде нас стягиваются в крупные города, где можно по кабакам выступать. Думаю, они в столицу двинутся. Но ты в Либерхоффе все же побывай. Жила там на улице Маргариток раньше одна ведьма – из настоящих. Если и до сих пор живет, загляни к ней – может быть, поможет.
– Вряд ли. Мне гномовский маг сказал – только наложивший заклятие его снять сможет. Да и почем знаешь, что она настоящая ведьма? Настоящих всех инквизиция давно переловила.
– Да вот знаю. Можно сказать, из первых рук. Был один случай… давно – лет тридцать уже прошло с тех пор. Ведьма та была в те времена еще совсем молодой девушкой. Собственно, она и ведьмой-то еще себя не осознала – это ведь прирожденный дар, который надо только осознать, просто училась лечить людей и наивно считала, что больным помогают ее травки да молитвы. У девушки той был жених – парень не такой уж плохой, но с ветром в голове и… гм… еще в одном месте. Повеса и шутник… Узнав об очередной его измене, она каждый раз плакала, просила не разбивать ей сердце, но парень только отшучивался. Ну и как-то раз то ли шутка вышла особенно жестокой, то ли просто иссякло ее терпение, только в сердцах прокляла она этого парня, да так, что проклятие до сих пор силу не потеряло.
– Что за проклятие-то?
– Проклятие-то? – Фредерик долго молчал, уставившись в кружку с вином. Я уже подумал, что шут слишком пьян и забыл, о чем рассказывал, но он все-таки закончил: – Хорошее проклятие вышло. Даже если бы она долго думала, вряд ли бы придумала что-то лучше. Сказала она тогда: «Нравится тебе быть шутом – так будь им всю жизнь. И пусть тебе от каждой твоей шутки будет так же скверно, как мне сейчас!» Парень посмеялся над ее словами, хотел отшутиться, как привык это делать, да в тот же момент навалилась на него такая тоска – хоть в колодец головой. Так и пошло с того дня: и тошно ему от каждой шутки, а перестать шутить не может… Вот так бывает…
Циркачи колобродили почти всю ночь и повалились спать прямо вокруг костра кто где сидел.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30
Мальчишка продолжал орать. Я понял, что уснуть не получится, да и, пожалуй, пора наведаться к синьоре Сароз. Добрая простоватая женщина – полная противоположность мужу – исполняла в цирковом таборе обязанности ключницы, фуражира, кухарки, прачки и даже лекаря, когда кто-то из артистов заболевал или что-нибудь себе вывихивал во время представления. Настоящая кампфрау, я вам скажу! Ко мне синьора Сароз с самого первого дня благоволила, и я в любой момент мог рассчитывать на кусочек мяса или рыбы вне обычной скудной пайки.
Увы, я не оговорился – именно скудной. Роскошный обед, которым Огюст усыпил мою бдительность и подкупил Андрэ, оказался первым и последним проявлением щедрости – щедрости особой, расчетливой – хозяина цирка. Если уж говорить без обиняков, то он нас самым наглым образом надул. Когда бедняга Андрэ впервые увидел, сколько и чего ему положили в миску на завтрак, я уж было решил, что он забудет про свое пресловутое миролюбие и бродячий цирк лишится своего не в меру бережливого хозяина. Собственно, это было бы даже не преступление, а справедливое возмездие. Увы, даже очень большой и злой овце волком не стать – все закончилось свернутой в трубочку миской и сломанной скамейкой. Синьор Сароз, спокойно наблюдавший за беснующимся Булыгой, хладнокровно сообщил, что вычтет их стоимость из жалованья силача. Правда, сомневаюсь, что нам с Андрэ он вообще собирается платить. Да я и не останусь в цирке так долго.
Если поначалу слова Огюста о совместном путешествии в столицу показались мне резонными, то реальное положение дел быстро избавило меня от иллюзий на этот счет. Обман с кормежкой и деньгами – это так, мелочь. В конце концов в бытность мою ландскнехтом меня постоянно обманывали с довольствием. Главной бедой было то, что табор двигался слишком медленно. В Большие Куроцапы мы с Булыгой пришли в тот день, когда цирк давал последнее представление. Однако тем вечером мы никуда из села не тронулись – артисты отдыхали, что выражалось в распитии гомерического количества дешевого вина и крепких настоек. На следующий день синьор Сароз проспал до полудня, и только часам к трем все было собрано и табор двинулся в сторону третьего села – Бугров. Мулы, тащившие повозки, двигались с головокружительной скоростью засыпающих улиток, так что путь, который пеший странник одолел бы к полудню следующего дня, отнял у табора весь следующий день. А в Буграх, селе чуть меньшем, чем Большие Куроцапы, Огюст решил остаться на три дня, чтобы захватить и воскресенье, справедливо рассчитывая на большие сборы в праздничный день. Узнав об этом, я окончательно понял, что с цирком мне не по пути. Так мне не только до Хеллоуина, но и до Рождества чернокнижников не догнать!
Я попытался уговорить Андрэ бежать вместе, но успеха не достиг. На гиганта неожиданно сильное впечатление произвели слова Огюста о галерах и рудниках. Похоже, Андрэ вбил в голову, что в каждом городишке на нашем пути вся стража только и мечтает о том, как бы заковать в цепи именно его – Андрэ Булыгу. Разубедить его мне не удалось. Что же, придется своими лапами как-то…
– Эй, господин кот! – донеслось с улицы. – Где вы, господин кот? Пора. Скоро начало представления…
Я торопливо доел жареную рыбью голову, витиевато поблагодарил синьору Сароз и выскочил на улицу. Еще неделю назад я расцарапал бы Огюсту лицо, посмей он в своей утонченно-издевательской манере назвать меня «господин кот». Увы, за эти дни все как-то незаметно, но очень сильно поменялось. Слова уже не так задевают меня… а если уж честно, то и не задевают вовсе. Когда ежедневно выходишь паясничать перед «почтеннейшей публикой» за еду, нелепо обижаться на какие-то там слова.
– Иду, иду, – мрачно буркнул я, присоединяясь к торопливо шагающему Огюсту.
– Готов?
– Можно подумать, я совершаю какой-то умопомрачительной сложности трюк, – фыркнул я сварливо. – Ты главное следи, чтобы в меня не кидали всякой дрянью. Вчера чуть не попали гнилым помидором в голову – я чудом увернуться успел!
– Культурный уровень этих людей крайне низок, дорогой капитан. Будьте к ним снисходительны – бросить в артиста гнилым овощем для них обязательная часть представления. Не камнями же кидаются в конце концов…
– Это очень утешает! – съехидничал я, подставляя шею под ошейник. – Может, обойдемся без цепи? Мне неловко…
– Не капризничайте. Цепь – обязательный атрибут. Иначе зрители решат, что вы слишком уж самостоятельны. Мы ведь уже говорили об этом, и тогда вы сами с этим согласились.
– Да, но я не подозревал, как это унизительно! Я – потомок благороднейшего рода фон Коттов – и на цепи!
– Можно подумать, кто-то вас в этом виде узнает!
Мы остановились возле фургонов, отгораживавших цирковой «лагерь» от площади, где шло представление. Судя по шуму, зрителей собралось преизрядно, да оно и понятно – воскресный день, добрые обыватели уже вернулись из церкви, отобедали, и души их возжелали развлечений. А развлечений в селе не то чтобы много – посидеть вечером в кабаке да набить потом друг другу морды. На таком скудном культурном фоне прибытие бродячего цирка – настоящее событие. Синьор Сароз хорошо разбирается в таких вопросах.
Толпа зашумела особенно сильно, и в проход между кибитками ввалился раскрасневшийся потный Андрэ. Огюст додумался нарядить гиганта в одни обтягивающие испанские кальсес, да еще размера на два меньше, чем нужно, так что все без исключения героические пропорции «Самсона-силача» были доступны обозрению. Догадываюсь, что пришедших на представлении дам восторгала далеко не только и не столько толщина рук Булыги. Андрэ без особого труда волочил на себе целый ворох порванных цепей и четыре огромные гири, которыми только что жонглировал. Что меня поразило – лицо гиганта, несмотря на усталость, сияло неподдельным счастьем. Похоже, отрава честолюбия постепенно просачивается даже в эту девственно чистую душу.
– А теперь, господа и дамы, зрелище преудивительнейшее! Истинное чудо природы! Ко-о-т ученый! И гений, сумевший обучить животное невероятным трюкам, – синьор Огю-ю-ю-юст Саро-о-о-оз!
Огюст оскалил желтые прокуренные зубы, изображая радость от встречи со зрителями, и шагнул в проход. Я поплелся за ним. Ошейник сдавливал шею… Или меня душил стыд?
Да уж, толпа собралась немалая, Синяша постарался от души. Торопливо выбежали, просвечивая сквозь мел свежими синяками, Марк и Матвей, вынесли реквизит и так же стремительно ретировались.
– Щедрые господа и милые дамы! – раскланялся перед толпой Огюст. – У всех из вас дома есть кошки, и вы, несомненно, замечали – сии твари весьма глупы и ленивы, так что обучить их каким-либо трюкам практически невозможно! Однако для Огюста Сароза не существует слова «невозможно»! Осмелюсь представить вам результат моих многолетних изысканий в области дрессуры!
Все взгляды обратились на меня. Начинается…
– Место!
Я послушно вспрыгнул на бочку.
Собственно, представление не было утомительным, ничего сложного мне делать не приходилось. С самого начала Огюст решил не демонстрировать публике мое умение говорить, и в этом я с ним был полностью солидарен – слишком уж такое умение попахивало колдовством, а связываться с инквизицией себе дороже. Потому мои номера балансировали на грани того, что можно добиться от любого животного путем обычной дрессировки. Я послушно прыгал через обруч, ходил на задних и передних лапах, балансировал на пирамиде из всякого барахла, указывал на дощечки с цифрами, которые выкрикивали из толпы. Гвоздем выступления был комический номер с «пением» – Огюст напевал какую-нибудь широко известную песенку, а я «подпевал», мяукая в унисон. Несмотря на полный идиотизм, вернее, как раз благодаря ему, именно эта сценка пользовалась особой любовью у толпы – большая часть гнилых помидоров и тухлых яиц приберегалась до этого момента. К счастью, рано или поздно любой кошмар заканчивается. Последний раз увернувшись от благоухающего знака внимания, я затрусил вслед за Огюстом. Нас сменила Леди Годива на своей рыжей кляче, Сароз снял с меня ошейник, и я, совершенно обессиленный, заполз в фургон на свой топчан. Вот ведь вроде ничего тяжелого не делаю, а каждый раз словно махал биденхандером, срубая наконечники копий… впрочем, откуда я знаю, как это? В силу невысокого роста и скромного телосложения я даже и не пытался научиться обращаться с двуручным мечом. Да и, несмотря на двойное жалованье, как-то не прельщало бросаться в атаку на ощетинившийся копьями строй противника. А вот поди ж ты, сейчас с радостью поменял бы нынешнее мое унизительное положение на место в первом ряду с двуручником или алебардой в руках. Я свернулся на тюфяке и прикрыл глаза. Время уходит – вот что страшно! Уходит время… Надо решаться. Вот сейчас немного полежу с закрытыми глазами и решусь…
– Господин кот!
– А? Что? Где? – Я открыл глаза и огляделся в неожиданно наступивших сумерках. Похоже, я незаметно для самого себя заснул и проспал до самого вечера. Ленивая кошачья натура постепенно берет верх.
– Господин кот! – вновь позвал Огюст. – Конрад, вы здесь?
– Проклятье, Огюст! А где мне еще быть? Зачем разбудил?
– Я, конечно, понимаю, что общество безродных паяцев не к лицу благородному потомку древнего германского рода, но, может быть, он все же снизойдет и разделит с нами скромную трапезу? Короче, жрать будете? Если не будете – отдам ваш ужин Булыге.
– Снизойдет, снизойдет… – Я выбрался из фургона и поежился. – А прохладно что-то!
– Так осень же. Теперь ночи будут все холоднее и холоднее. Ничего, к тому времени, как наступят настоящие холода, мы уже доберемся до столицы и там останемся до весны… Э-э-э… ну конечно, если вы к тому времени еще не найдете своего колдуна…
Я равнодушно пропустил неловкие оправдания мимо ушей. И без этой оговорки, очевидно, что Огюст спит и видит, чтобы мне не повезло в поисках, а значит, помогать мне не станет. Скорее всего, даже постарается мешать изо всех сил.
Однако как же холодно! Пока мех вполне согревал мое туловище, но вот лапы от земли ощутимо мерзли. А ведь скоро – может быть, уже завтра – начнутся холодные осенние дожди, слякоть и замерзшая поутру грязь под ногами.
– Огюст, мне нужна обувь!
– Чего?.. Вы так шутить изволите? Где это видано – обувь для кота?
– Огюст, если я простужусь – долго не протяну, у меня легкие слабые с детства. Слягу с горячкой и сдохну. Ты хочешь потерять самого кассового артиста?
– Гм… В чем-то вы, конечно, правы. Но зачем вам обувь? Можно наматывать на лапы рогожу…
– Замечательная идея, браво! Рогожа будет намокать, потом замерзать, так я еще быстрее простужусь. Не будь таким жмотом, Огюст! Неужели деньги, которые я тебе приношу, не стоят небольшой траты?
– Вы мне пока никаких особых денег не принесли, – мгновенно завел привычную песню Сароз. – Люди пока идут просто в цирк, про вас никто не знает. Неизвестно, сколько еще придется вложить денег в вашу раскрутку и окупятся ли они? А обувь-дело серьезное. Одна кожа сколько стоить будет!
– Ладно, ладно, не ной! Дай денег только на работу. Я попрошу сапожника подогнать мне по ноге мои старые сапоги.
Я с удовольствием понаблюдал, как синьор Сароз мучается, раздираемый между скупостью и благоразумием. Благоразумие победило, мне была выдана жалкая сумма и в сопровождение Фредерик – мрачный толстый шут, репертуар которого состоял из десятка сальных острот настолько «бородатых», что над ними не смеялись уже во времена Апулея. Я бы, конечно, предпочел пойти с Булыгой, но сопровождающему предстояло вести все переговоры с сапожником вместо меня, и гигант представлялся мне недостаточно сообразительным для столь сложной задачи.
– Вы бы еще ночью пришли! – недовольно проворчал сапожник, вертя в руках мои сапоги. – Перешить на кота? Настоящего кота? Ах, вот на этого кота? Убирайтесь! Мало того, что вы приперлись так поздно, так еще и сумасшедший!
Впрочем, звон монет смягчил сапожника, и он, весьма забористо отозвавшись об умственных способностях циркачей, все же снял с меня мерку и сказал приходить за сапогами утром. Мы вернулись в лагерь как раз к моменту, когда все положенные дела уже завершены, спать еще не хочется, артисты собрались вокруг костра и бурдюк с кислым вином пошел по рукам. В такие моменты эта компания бродяг так напоминала мой отряд, что жизнь переставала казаться совсем уж скверной шуткой. Даже Фредерик слегка отмяк и своеобычное мрачное выражение на его лице сменилось просто усталым. Когда Огюст куда-то отошел, шут неожиданно тихо поинтересовался:
– Значит, решил сбежать?
– Почему ты так решил? – обмер я.
– Не дурак потому что. Единственный здесь. Ха! Неплохая шутка: единственный умный человек, и тот – профессиональный дурак. Жаль, никто не оценит… Догадался потому, что ты сапоги перешить решил. Считай – угробил практически новую обувку, ведь если станешь человеком – останется их только выбросить. Ради чего? Не нужно быть гением, чтобы догадаться – собираешься в дальний путь. Притом – пешком.
– Скоро дожди…
– И что? Можно подумать, тебе придется фургон из грязи выталкивать или дрова на стоянке собирать. Ты ведь и сейчас особо из фургона не вылезаешь. Если бы Огюст был хоть вполовину таким умным, каким он себя считает, тоже сообразил бы… Да ты не бойся, я ничего ему не скажу.
– Почему?
– А зачем? Благодарности от него все равно не дождешься. Да и неправильно это – что человеку приходится зверем жить.
– Спасибо…
– Погоди благодарить. Может, еще проклянешь меня не раз за то, что не остановил. Здесь у тебя хоть крыша над головой и какая-никакая, а регулярная кормежка. Думаешь, тебе легкая прогулка предстоит? – Фредерик криво усмехнулся. – Ты колдунов-то своих, скорее всего, в Либерхоффе не застанешь. Городишко маленький, заработка никакого. На зиму все бродяги вроде нас стягиваются в крупные города, где можно по кабакам выступать. Думаю, они в столицу двинутся. Но ты в Либерхоффе все же побывай. Жила там на улице Маргариток раньше одна ведьма – из настоящих. Если и до сих пор живет, загляни к ней – может быть, поможет.
– Вряд ли. Мне гномовский маг сказал – только наложивший заклятие его снять сможет. Да и почем знаешь, что она настоящая ведьма? Настоящих всех инквизиция давно переловила.
– Да вот знаю. Можно сказать, из первых рук. Был один случай… давно – лет тридцать уже прошло с тех пор. Ведьма та была в те времена еще совсем молодой девушкой. Собственно, она и ведьмой-то еще себя не осознала – это ведь прирожденный дар, который надо только осознать, просто училась лечить людей и наивно считала, что больным помогают ее травки да молитвы. У девушки той был жених – парень не такой уж плохой, но с ветром в голове и… гм… еще в одном месте. Повеса и шутник… Узнав об очередной его измене, она каждый раз плакала, просила не разбивать ей сердце, но парень только отшучивался. Ну и как-то раз то ли шутка вышла особенно жестокой, то ли просто иссякло ее терпение, только в сердцах прокляла она этого парня, да так, что проклятие до сих пор силу не потеряло.
– Что за проклятие-то?
– Проклятие-то? – Фредерик долго молчал, уставившись в кружку с вином. Я уже подумал, что шут слишком пьян и забыл, о чем рассказывал, но он все-таки закончил: – Хорошее проклятие вышло. Даже если бы она долго думала, вряд ли бы придумала что-то лучше. Сказала она тогда: «Нравится тебе быть шутом – так будь им всю жизнь. И пусть тебе от каждой твоей шутки будет так же скверно, как мне сейчас!» Парень посмеялся над ее словами, хотел отшутиться, как привык это делать, да в тот же момент навалилась на него такая тоска – хоть в колодец головой. Так и пошло с того дня: и тошно ему от каждой шутки, а перестать шутить не может… Вот так бывает…
Циркачи колобродили почти всю ночь и повалились спать прямо вокруг костра кто где сидел.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30