Собеседник продолжал напряженно смотреть на Анну.
– Вы пришли сегодня для того, чтобы сообщить мне, что готовы уничтожить дело всей моей жизни?
При этих словах Анна внутренне содрогнулась.
– Следовательно, вам хорошо известен разговор моего издателя с отцом Джереми?
– Мне пришлось навести справки. Мисс Анна Келли, вы не столь невинны, как кажетесь. Вы одна из тех, кого называют репортерской ищейкой. Несмотря на вашу милую улыбку и молодость, мне представляется, как вы крепко сжали своими ручками рукоять меча правосудия. Однако я не хотел бы лишать вас радости поиска. Поэтому продолжайте.
Доктор произнес свою тираду каким-то странным голосом, и Анну вдруг поразила догадка: не пьян ли он, не находится ли под воздействием наркотиков.
– Однако что же сказал наш священник?
– Он сказал, что некоторые гаитянские доноры, особенно когда речь заходит о роговице, не были мертвы, что вы лишаете зрения и живых, здоровых детей. Говорят также, что в Америке у вас столько заказов и столько детей богатых родителей ждут вашей помощи, что обычный донорский способ уже не может удовлетворить эти нужды. И поэтому вы нашли собственные источники. Вы получаете у бедных матерей Гаити детей, совсем младенцев, которых те не в состоянии прокормить, и приносите их в жертву, вырезая необходимые органы. Это очень доходный бизнес, включающий услуги доноров, повитух, медсестер… – на этом она запнулась. А потом недоуменно спросила: – Доктор Левек? Вы слушаете меня?
– Конечно. Почему бы мне не слушать?
– Но по вашему виду этого не скажешь. Я выдвигаю против вас обвинение в одном из самых страшных преступлений, а вы спокойно сидите и улыбаетесь.
– Когда неделю назад мы встретились впервые, то я начал догадываться, зачем вы появились здесь, – ответил он мягко. – Теперь у меня не осталось ни ненависти, ни злобы к вам.
– Так, значит, вы ничего не отрицаете?
– А какой смысл? – Доктор продолжал по-прежнему улыбаться своей шальной улыбкой. Всем своим поведением он как бы бросал вызов нравственности. Левек использовал Богом данный ему дар во зло. Она помнила, что сказал доктор еще во время их первой встречи: «В хирургии по пересадке органов вообще не может быть вопросов этики, только профессионализм» . Левек вдруг взмахнул своими великолепными руками хирурга и начал:
– Там, на другом конце шоссе Петионвилль, есть городишко, где обитает около миллиона человеческих существ. Они все отчаянно бедны. В их среде процветают насилие, убожество и другая мерзость. Вот моя родина. Мне пришлось самому прокладывать дорогу наверх. Но как бы то ни было, часть моей души навеки осталась в этом гиблом месте. Я с ними одной крови. – Затуманившийся от наркотиков взгляд Левека встретился со взглядом Анны. – Вы даже представить себе не можете, что испытываешь, когда из Порт-о-Пренса прилетаешь в Палм-Бич, а потом возвращаешься назад.
– Могу ли я все это расценить как извинения, доктор Левек?
– Мне не в чем извиняться, – ответил доктор, продолжая изучать Анну. – Знаете, а ведь вы само очарование. Двадцать шесть лет плюс красота. С таким лицом и с такой фигурой вам бы следовало оказаться не здесь, а где-нибудь в Голливуде.
– Похоже на рекомендации хирурга по пересадке органов.
– Издатель послал вас сюда на мою погибель, – с этими словами он немного наклонился вперед. – Но ведь читатели с трудом могут отличить Гаити от Гаваев. Чьи же интересы защищает издатель?
– Прежде всего интересы невинных жертв.
– Кто-то из пациентов умирает и тем самым дает жить другому.
– Убийству детей нет оправданий.
– Гаити – самая бедная и перенаселенная страна в Западном полушарии. – Впервые в голосе хирурга появились гневные нотки. Он продолжал: – Это самая убогая страна на земле, и дети здесь рождаются для того, чтобы жить в аду.
– Но их нельзя лишать шанса на спасение. Вы же избежали подобной участи. Вы выросли и стали выдающимся хирургом.
– Кого же тогда вы хотите уничтожить?
– Только зло, – произнесла Анна еле слышно. – Это чудовищно, что гаитянский ребенок должен умереть, чтобы его американский сверстник обрел зрение.
Кажется, подобное заявление даже повеселило доктора:
– Интересно, а вашингтонская администрация согласна с вами? С превращением России в беззубого нищего для Америки настал золотой век . В сравнении с тем, что делает ваша держава с другими государствами, пересадка почек и прочая мелочь – просто пустяк.
– Оставьте Америку в покое и несите ответственность за себя. Это была целиком ваша идея, и она приносит вам немалый доход. Ведь без денег вы не смогли бы построить такой дом. – Анна сделала широкий жест рукой.
При этих словах лицо доктора помрачнело.
– Знаете, что больше всего задевает меня? Обвинение в том, будто бы я с пренебрежением отношусь к детям Гаити. Что вы знаете о моей работе? Пересадка органов. Здесь моим пациентам она и не нужна вовсе, потому что они умирают в основном от дизентерии и недоедания. Одна же пересадка роговой оболочки глаза в штате Флорида стоит столько же, сколько четыре тысячи упаковок пенициллина здесь, на Гаити. Следовательно, одна загубленная жизнь спасает четыре тысячи других. Это очень хорошая арифметика. Если бы я смог более подробно познакомить вас с сутью дела, то вы бы по достоинству оценили мои усилия…
Наверное, доктору хотелось сказать что-то еще, но он вдруг резко замолчал, и наступила неловкая пауза. Анна подождала еще немного, а затем выключила диктофон и поднялась, чтобы уйти.
– Если вы ничего не хотите добавить, доктор, то тогда мне пора.
В глазах Левека будто вспыхнула искра, и в ответ он промолвил холодно:
– Сядьте.
– Сожалею, но мне действительно надо спешить.
На это Левек ничего не ответил, но в дверях бесшумно появились охранники и, скрестив руки на груди, бесстрастно смотрели на Анну желтыми зрачками своих глаз. Левек, должно быть, незаметно нажал на кнопку вызова.
Неожиданно Анне стало страшно. Из последних сил она старалась скрыть свой испуг.
– Мне удалось собрать материал, которого в основном хватит на статью, – произнесла девушка, удивляясь сама своему спокойному тону. – Я сделала это сегодня утром. Свидетели, имена, даты – короче говоря, все. И копия в любую минуту может быть отправлена куда следует.
Левек слегка улыбнулся:
– А вы все-таки боитесь меня.
– Я говорю серьезно. Материал все равно появится в газетах, что бы ни произошло. И если вы попытаетесь помешать мне каким-то образом, то мою статью прочтут в пять раз больше читателей.
– Поучения лицемера , – сказал Левек и вдруг оживился. – Послушайте, Анна. Напишите про меня книгу. Уговорите Маккензи финансировать ее, и я вступлю с ним в долю. Я могу это сделать даже из тюремной камеры, если уж вам так хочется меня уничтожить.
От неожиданности она даже не сразу нашлась что ответить:
– Простите, доктор Левек, но вы слишком ничтожны для того, чтобы писать о вас книгу.
В следующий момент Анна увидела, как помрачнело его лицо и на нем появилось выражение жестокости. Теперь этого человека ничто не сдерживало, а готовые ко всему охранники способны были на все. Анна уже пожалела о своей опрометчивости. Наконец она пришла в себя и сказала как можно тверже:
– Мне надо идти.
– Чтобы убить меня? Что ж, пойдемте.
С этими словами доктор протянул ей руку. Губы его растянулись в бессмысленной улыбке. От страха она почувствовала сухость во рту, но взяла протянутую руку.
Как ни в чем не бывало он вывел Анну из дома и провел в сад. Мириады насекомых и кваканье лягушек, казалось, заполнили непроглядную бархатную тьму ночи. Но звук барабанов ничто не могло заглушить.
– Слышите эти ритмы? – спросил Левек мягко.
– Это звучит Воду. Я вырос под эти звуки, видел ритуалы, которые сопровождают звуки Воду. Ни одному белому не разрешается смотреть на таинство.
Анна слышала тяжелую поступь охранников у себя за спиной. Ноги, казалось, стали ватными. Она была вынуждена ухватиться за доктора, хотя это прикосновение не доставило ей особого удовольствия.
Они шли в глубь сада, во тьму джунглей, которые Левек создал по особому плану. Анна подумала обо всем, чего она лишится в этой жизни: любовь, прогулка на яхте, Пулитцеровская премия, мама. Интересно, кто-нибудь узнает о том, что все-таки произошло?
И вдруг Левек открыл калитку, а Анна увидела за ней улицу. Ее автомобиль, как божественная колесница, несущая спасение, стоял рядом с фонарем.
Доктор повернулся к Анне. Взгляд его по-прежнему блуждал, рот слегка искривился.
– До свидания, – сказал он и крепко сжал ее руку. Она ощутила холодную, но не потную ладонь. – Увидимся в аду.
Неужели они убьют ее прямо здесь, на пустынной улице?
Калитка медленно закрылась, отделяя Анну от Левека и охранников в саду. Она услышала, как звякнул запор.
Сердце билось, она быстро подошла к машине, села за руль и бросила сумку рядом с собою на сиденье. Затем воткнула ключ в зажигание и завела мотор. Джип сорвался с места так неожиданно, что завизжали шины.
САНКТ-ПЕТЕРБУРГ
Ждать ответа надо было дня два.
Кейт потратила их на магазины, на подарки для дочери: шарфы, шали, маленькая икона в серебряном окладе, которая, по уверению продавца, была подлинной. Не забыла Кейт купить сувениры и для своих сослуживцев в Вейле.
Не теряя времени, девочка-переводчица рассказывала о Петербурге. Она знала город, его историю и была на редкость точна. Город поражал свои великолепием, но во всем этом чувствовалась какая-то искусственность. Он скорее напоминал праздное творение человека, который, подобно ребенку, решил построить не город, а замок на песке. Во всех этих зданиях Кейт видела только фальшь и неуемное, безудержное тщеславие.
Когда они решили выпить по чашке кофе в каком-то из баров – Кейт избегала дорогих ресторанов, – то экран телевизора, светящийся над бутылками из-под водки, не умолкая рассказывал о кровавых последствиях распада империи. Мелькали кадры гражданской войны в Нагорном Карабахе, своры голодных псов пожирали трупы и набрасывались на оставшихся в живых. А в репортажах из Москвы были видны только бесконечные очереди отчаявшихся стариков за тарелкой супа. Говорилось также и о том, что Советская Армия потеряла единое управление и теперь была разорвана на куски местными правительствами.
– Они хотят предупредить, что готовится новый государственный переворот, – переводила девочка, разглядывая на экране баллистическую ракету, которую везли куда-то через непроходимые лесные заросли. – Да, они так и сказали: если Запад не поможет нам инвестициями, мол, в России может установиться военная диктатура.
– И тогда человек, похожий на нашего с тобой генерала в кабинете, вновь окажется у власти?
– Возможно.
«Печально, конечно, но кто бы отважился вкладывать деньги в подобную страну», – пришло вдруг на ум Кейт. Экономика почти разрушена. Во всяком случае, она могла об этом судить по существованию черного рынка и организованной преступности.
Они продолжали свои прогулки но Петербургу, но Кейт уже была сыта по горло этим золоченым величием.
Девушка-переводчица, почувствовав состояние Кейт, на второй день предложила съездить в Петродворец, этот желто-белый огромный особняк, что царь выстроил для себя неподалеку от города, где золоченые статуи мирно расположились среди фонтанов и прудов. Но и здесь Кейт была словно не в своей тарелке и предпочитала гулять среди деревьев, подальше от этого напускного тщеславия.
К вечеру Кейт пожалела свою замухрышку-переводчицу, пригласила ее в номер и сделала девчонке небольшие подарки из своего гардероба: чулки, туфли, нижнее белье, юбки, блузки, жакеты. Девчонка была ошеломлена.
– Это всего лишь тряпки, – вежливо произнесла Кейт.
– Да, но какие дорогие, мадам!
– Ты заслужила их. Ведь ты так старалась, чтобы сделать мне приятное.
Затем Кейт подошла к бару, достала бутылку водки и два бокала.
– И, пожалуйста, не называй меня больше мадам. Мне кажется, мы можем уже обращаться друг к другу по имени.
Девушка благодарно улыбнулась в ответ.
– Петрушка. Меня зовут Петрушка.
– А меня Кейт. – Она протянула Петрушке бокал водки. – На здоровье , – сказала Кейт по-русски.
– На здоровье .
Теперь они сидели у окна, и девушка держала одной рукой бокал, а другой нежно гладила кучку подаренных тряпок, лежавших у нее на коленях. Затем она смущенно посмотрела на Кейт:
– У вас столько прекрасных вещей. Вы, должно быть, очень богаты.
– Нет. Я не богата. Просто красиво одеваться составляет часть моей работы.
– А кем вы работаете?
– В Америке я работаю в отеле. И где он находится?
– В Вейле, штат Колорадо.
Петрушкино лицо даже засветилось:
– Я кое-что слышала о Вейле.
– Неужели?
– Это место для горнолыжников, да?
Кейт кивнула в ответ.
– Должно быть, там прекрасно. Все голливудские звезды собираются в Вейле.
– Нет. Голливудские звезды предпочитают ехать в Аспен, – заметила Кейт с улыбкой. – Вейл скорее для семейного отдыха. Он не такой помпезный.
– Значит, для очень богатых семей, – не унималась Петрушка. – А ваш отель, должно быть, шикарный, да?
– Это хороший отель.
– Вы менеджер?
– Нет, директор. Один из двух.
Пожалуй, ее слишком давно нет на месте. Скоро День Благодарения, и сезон уже начался из-за раннего снегопада. Кейт подумала и о том, что Дженнифер Прескотт, ее заместитель, начала, пожалуй, интриговать в ее отсутствие. Интересно, когда она вернется в отель, ей сразу сообщат об увольнении или все-таки оставят хоть какие-нибудь шансы?
– Вы замужем? – вновь спросила Петрушка.
– Нет. Сейчас уже нет.
– А дети есть?
– Дочь. Она репортер. Ведет журналистские расследования. Работает во Флориде. Сейчас, должно быть, где-то на Гаити берет у кого-то интервью.
– Господи! Какие же вы счастливые! – Водка развязала язык Петрушке. – Какая прекрасная у вас жизнь.
– Да, пожалуй, что так.
Но в душе Кейт не чувствовала себя счастливой. Интересно, а Анна, ее дочь, могла бы назвать свою жизнь прекрасной? Об этом они уже давно не разговаривали: о счастье, о смысле жизни.
Глаза Петрушки блестели:
– У вас должно быть много любовников.
– Не очень, – ответила Кейт сухо.
– Но, наверное, у вас есть кто-то особенный.
– Да. Есть.
Петрушка даже вспыхнула при этих словах:
– Он красив?
– Некоторым он нравится.
– А фотография есть?
– Да. Где-то была.
– Пожалуйста, покажите, – попросила девушка.
Кейт встала и направилась к чемодану, где после некоторых поисков нашла фотографию Кемпбелла Бринкмана в кожаной рамочке. Она передала снимок Петрушке. Та схватила снимок обеими руками и принялась жадно разглядывать.
– Он красив. Он очень красив. Он любит вас?
– Говорит, что да.
– Ну а вы, конечно, его обожаете?
– Не знаю.
Переводчица была обескуражена подобным ответом:
– Он что, плохой любовник?
Кейт рассмеялась от души:
– Нет. Он хороший любовник.
– Тогда почему вы его не любите?
Любопытство девочки не возмущало Кейт, хотя в каком-то смысле эти вопросы были шокирующими. Почему-то оказалось легко вот так запросто рассказывать постороннему человеку о вещах, о которых и самой-то подумать страшно. Кейт откинулась в кресле, и копна черных как смоль волос упала на спинку. Она закрыла глаза:
– Знаешь, я не сказала, что не люблю его. Я сказала, что просто не знаю.
– Если не знаете, значит, не любите, – категорично заметила Петрушка.
– Не все так просто.
– Любовь не знает сомнений, если она настоящая.
Кейт медленно открыла глаза:
– А с тобой подобное случалось, Петрушка?
Девочка отрицательно закачала головой:
– Нет. Но когда-нибудь произойдет.
Кейт посмотрела на девочку черными выразительными глазами и сказала:
– Надеюсь.
Через несколько лет ей будет пятьдесят. Иногда в ночной тиши во время бессонницы Кейт вспоминала о прожитых годах и видела их, как что-то бессмысленное, пустое, тщеславное, как этот позолоченный город. Как блуждание ребенка в игрушечном магазине, хватающего без разбору то одну, то другую игрушку, которые напоминают реальность, а на самом деле так далеки от нее. Богатство плоти и нищета духа – вот ее жизнь.
Кейт не хотела провести остаток жизни в этом позолоченном игрушечном магазине. Ей хотелось прикоснуться наконец к чему-то реальному, настоящему; она желала правды, правды о самой себе. Вот почему она не могла дать прямой ответ Кемпбеллу Бринкману: не хотелось превращать этого мужчину в еще одну игрушку. Значит, она его все-таки любила, чтобы понять хотя бы такую истину. Если Кейт и собиралась отдать себя Кемпбеллу, то зная в точности, кто же она и что отдает.
Кейт хотела правды и хотела ее так страстно, что подобного жгучего желания никакая Петрушка не смогла бы никогда понять.
Щеки Петрушки раскраснелись от водки:
– А тот, другой человек, о котором вы расспрашивали генерала, он кто?
– Тоже не знаю.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10