Кейт положила свой дипломат из крокодиловой кожи прямо на стол и открыла два золотых замка. Затем она достала оттуда квадратную коробочку и щелчком пустила ее скользить по гладкой металлической поверхности.
Поймав коробочку, генерал открыл ее, и глаза его широко открылись, когда он вынул содержимое. Это были золотые часы «Ролекс Ойстер» с алмазными вкраплениями. Генерал быстро отстегнул железный браслет своего «Таймекса» и заменил старые часы на новые, при этом он развернулся в кресле в сторону окна, чтобы полюбоваться на циферблат при ярком свете дня.
Несмотря на холод, небо за окном было голубое и высокое. Кейт посмотрела туда и на фоне генеральского плеча увидела Петропавловский собор, который вознес свой золотой шпиль, словно пытаясь пронзить небеса. «А что же еще остается делать с этой лазурью, если и там не осталось милосердия», – пронеслось вдруг в голове Кейт.
Всю жизнь Кейт суеверно боялась различных предзнаменований. Так после семидесяти лет, прошедших после Октябрьской революции, казалось бы раз и навсегда победившей в этом городе, бронзовая статуя Ленина вдруг оказывается где-то на задворках, как и само леденящее душу название города. Город вновь вернул себе подлинное имя, будто обрел истинного отца.
Кейт постоянно мучил один и тот же вопрос: приблизится ли она к истине, когда получит наконец все нужные ей ответы, узнает ли, кто был ее отец, или нет.
Генерал откашлялся и вдруг произнес что-то. По-русски Кейт не знала ни слова, но сразу же поняла, в чем дело. Медведь хотел чего-то еще.
Она достала еще один сверток и так же переправила его генералу.
Он жадно схватил этот сверток и вытащил оттуда зеленые банкноты. Распушив пальцами острые углы купюр, генерал вновь что-то спросил. И Кейт опять поняла суть вопроса:
– Сколько?
На это она достала золотую ручку и на клочке бумажки указала цифру: 50 тысяч долларов.
Кейт смотрела прямо ему в глаза. Она была деловой женщиной, и эта сумма явилась результатом тяжелой работы и немалой экономии. Не так-то легко решиться пустить подобный сверток скользить по гладкой поверхности стола, чтобы он очутился в лапах медведя. Но друзья говорили ей, что только наличными можно растопить русский лед.
Пятьдесят тысяч долларов в переводе на русские рубли представляли значительную сумму для человека, собирающегося на пенсию. Ту же мысль Кейт прочла и на упрямом лбу русского.
Он встал, почесывая бритый затылок, явно обдумывая предложение. Затем обошел свой огромный стол, слегка прихрамывая при этом, и снова посмотрел на дипломат Кейт, словно через крышку пытался разглядеть там что-нибудь еще. В ответ Кейт только развела руками.
– Это все, что у меня есть, генерал.
Тогда он сам начал рыться в дипломате своими почти негнущимися пальцами, нашел ее паспорт и стал рассматривать. Генерал долго щупал паспорт Кейт, читая и перечитывая в который раз ее имя, дату и место рождения, произнося английские слова на какой-то свой, особый манер.
Затем генерал положил паспорт в дипломат и, упершись задом в письменный стол, уставился взглядом в лицо женщине. Кейт было сорок с небольшим, и ее без преувеличения можно было назвать чрезвычайно элегантной женщиной для своих лет. Часть очарования Кейт составляло ее природное благородство, которое не потускнело, не растерялось с годами. Она не красила седые пряди волос, уже проступавшие в ее пышной прическе, не прибегала и к ухищрениям хирургии, чтобы подтянуть слегка кожу и сделать себя тридцатилетней. Кейт была самой собой, без всякого притворства и ненужных реверансов перед быстро текущим временем.
В ответ она тоже посмотрела на генерала большими темными глазами, изогнув слегка губы в улыбке. Пальцы Кейт сплелись, и видно было маникюр на овальных ноготках да большое кольцо с изумрудом, который мерцал в холодном свете северного дня, подобно хищному взгляду львицы.
Затем, будто это было самым обычным делом, генерал просунул руку под жакет и деловито начал мять левую грудь Кейт. Быстро вскочив с места, она отбросила генеральскую ладонь.
– Мы займемся делом наконец, – решительно потребовала она, – или будем тратить время понапрасну?
Глаза генерала сощурились в улыбке, а лицо покрылось мелкой сетью морщин. Когда он улыбался, то больше походил на татарина. Он взмахнул руками, словно дирижер, требующий от оркестра пианиссимо: «Пожалуйста. Пожалуйста» . Успокоившись, Кейт опустилась на стул.
Генерал сгреб сверток с долларами и старые часы в кучу, бросив в верхний ящик стола, закрыл все это на замок. Потом сел в кресло и принялся рассматривать «Ролекс» на запястье, поворачивая его в разные стороны и поднося к самому уху, чтобы послушать ход. Когда генерал отважился заговорить по-английски, то акцент оказался настолько сильным, что поначалу Кейт даже не смогла разобрать слова, и ему пришлось повторить сказанное.
– Сколько у вас всего денег?
– Простите.
– Я спрашиваю, сколько у вас всего денег?
– Это все. – Кейт кивнула в сторону ящика стола.
– Нет , – произнес генерал и наставил на Кейт свой указательный палец, будто ствол револьвера. – Сколько у вас всего денег? Я имею в виду в банке.
Кейт покоробило от неожиданности:
– Я не очень богата.
– Нет. Вы богаты. А вот я очень скоро потеряю работу.
– Мне кажется, что вас не забудут, – спокойно заметила Кейт.
– Может быть, вы найдете мне работу на Западе?
– А что вы можете?
На это генерал постучал пальцами по наградным планкам:
– Я могу быть Героем Советского Союза.
– Но самого Союза уже давно нет.
– Пятьдесят тысяч долларов мне не хватит.
– Пятьдесят тысяч долларов – это целое состояние здесь. Плюс «Ролекс» – вот уже семьдесят пять тысяч долларов.
Улыбка сошла с генеральского лица. Всем телом он наклонился вперед.
– То, что вы хотите, – слишком опасно. Понимаете, это принадлежит к тому разряду событий, которые никогда не происходили. Понятно? Никогда.
– Понимаю.
– Положим, я добуду вам информацию, а потом вы, опираясь на эти сведения, поссорите Америку с Россией. И в конце концов я лишусь и работы, и пенсии.
Кейт еще раз внимательно посмотрела на этот каменный лик, который когда-то был лицом человека:
– Сколько вам еще надо?
– Сто тысяч долларов.
– Это абсурд.
– Значит, сделке конец.
– Я могу вам дать еще десять тысяч. После того как вы предоставите мне информацию.
– Двадцать. И после информации.
Кейт уже не колебалась.
– Хорошо. Согласна.
Генерал от радости всплеснул руками и уже дружелюбнее спросил:
– Вьетнам?
– Нет. Вторая мировая война.
На это его пушистые брови поднялись от удивления вверх.
– Давняя история.
– Да. Слишком давняя.
Затем генерал придвинул блокнот и по-деловому осведомился:
– Хорошо. Имя человека, о котором вы хотите все узнать?
ДЕНВЕР, КОЛОРАДО
Его взгляд остановился на двух девичьих силуэтах на фоне яркой витрины. Эрекция была настолько сильной, что он даже почувствовал боль.
Девочки, ничего не подозревая, продолжали о чем-то болтать и весело смеяться под яркими цветастыми зонтиками, пока из лавки не появилась папина дочка.
По всей аллее ярко горели вывески вроде «Сакс Пятая авеню» или «Лорд и портной». И люди сновали как муравьи, однако уверенность в успехе не покидала его ни на секунду. Ведь все продумано заранее, он специально припарковал свой вэн рядом с ее машиной. Такая предусмотрительность должна во многом облегчить дело.
На вэне было указано, что он принадлежит какой-то канализационной компании, а сам Ломовик надел войлочную куртку и такую же шапочку, которая закрывала коротко стриженные волосы. И только узкие и короткие джинсы, из-под которых выглядывали шнурованные армейские ботинки, могли испортить всю эту маскировку под спецодежду.
Но вот девицы наконец расстались, и папина дочка направилась к стоянке, копаясь в сумочке в поисках ключей от машины. Брюки из вельвета плотно облегали ее стройные бедра, шелковистые каштановые волосы слегка растрепались.
Он следил за ней: глаза невольно сузились, зубы почти прокусили сигарету, а музыка в машине продолжала бить по ушам. Ее, конечно, можно и изнасиловать. Но дисциплина и контроль – превыше всего.
Ломовик уже успел открыть для себя новый вид религии – контроль. За короткое время он успел полюбить свою новую веру. Безумное отрочество и ранняя юность закончились в здании суда штата Колорадо, когда его обвинили сразу в шести изнасилованиях. И если бы ему не помогли в тот час, запихнув в психушку (Господи, спаси того адвоката), то сидеть бы Ломовику за решеткой ближайшие 15 лет.
Тот же, кто спас его тогда, научил Ломовика самодисциплине. И не случайно спасителя звали Контролем.
Контроль будто открыл Ломовику его самого, показав, какие возможности кроются в умении обуздать себя в нужный момент.
И всё теперь в его жизни стало одной огромной жертвой. Жертвой Контролю. Вот она, настоящая религия.
Пока девчонка подходила все ближе и ближе к своей машине, Ломовик успел соскользнуть с переднего сиденья и продвинуться к задней дверце вэна. Он бросил недокуренную сигарету прямо на металлический пол, и окурок замерцал, как метеор в ночном небе. Теперь Ломовик не отрываясь смотрел сквозь маленькое окошко фургона.
Как только девочка появилась в поле его зрения, Ломовик с силой распахнул обе дверцы. Папина дочка стояла в нескольких футах от него. Она застыла, будто в шоке, и видела только, как он спрыгнул на землю, а потом поднял руку так, будто собирался схватить ее за горло.
Девчонка неуверенно хихикнула: – Как ты испугал меня!
А Ломовик быстро огляделся – нет ли свидетелей – и бросился к ней, ботинки тяжело застучали по мостовой. Девчонка только слабо вскрикнула. Ломовик схватил ее за горло, затем заткнул ладонью рот и потянул за волосы вперед и вниз. Потеряв равновесие, она упала на колени, а Ломовик быстро забросил девчонку в фургон и продолжал бороться с извивающимся телом внутри. Девчонка издавала слабые сдавленные звуки. Ломовик захлопнул дверцы и закрыл их изнутри.
Когда она попыталась крикнуть изо всех сил, то он не оставил ей никакого шанса. Давая волю нерастраченной похоти, что бурлила в нем, Ломовик коленом ударил девчонку по лицу, потом с наслаждением повторил удар семь или восемь раз, крепко держа жертву за плечи. Ломовик был большим, сильным зверем, и он знал, куда бить. Колено чувствовало сначала слабое сопротивление, а потом хруст – ломались хрящи, кости, вылетали зубы. Теперь она уже не будет такой красивой. Потому что он, Ломовик, навсегда заберет эту красоту.
Когда он остановился, девчонка осталась лежать на полу фургона без признаков жизни.
Теперь она не будет кричать. Может быть, и не стоило ее так бить, ведь девчонка потеряла сознание уже от первого удара? Ломовик склонился над «куклой». Струйка крови медленно текла из сделавшегося плоским носа. Теперь папочка будет слушать, что ему говорят. Ломовик протянул ладонь и слегка коснулся пальцами крови, а потом поднес руку к губам. Вкус, как всегда, был солоноватым и металлическим. И в следующий момент он ощутил в паху влажность и теплоту. Несколько мгновений он не мог шевелиться. Затем, взяв себя в руки и чувствуя дрожь в коленях, Ломовик все-таки добрался до переднего сиденья и сел за руль.
Когда он отъезжал от стоянки, безжизненное тело перекатывалось по дну фургона от стенки к стенке. Ломовик протянул руку, чтобы включить стерео, и тяжелый рок ударил по ушам из мощных колонок.
Проехав несколько улиц, Ломовик остановил фургон. В полной тьме он открыл задние дверцы и вывалил тело на улицу. Он аккуратно подтащил девушку к канаве, чувствуя то, что обычно ощущал в такие минуты: нежность, почти ласку по отношению к брошенному телу.
По дороге домой он вдруг начал хохотать – истерично, навзрыд – и через полчаса, продолжая всхлипывать от смеха, достиг своего жилища. Это был лагерь, состоящий из фургончиков. Ломовик оставил вэн и вошел в дом – тоже на колесах. Первое, что он ощутил, – запах давно нестиранного белья и немытой посуды. Лет двадцать фургон, в котором жил Ломовик, никуда не двигался, зарос травой, должно быть, простоит на месте еще столько же. Жилище Ломовика ничем не отличалось от подобных нищенских лачуг, напоминающих коробки, разбросанные в беспорядке на фоне сурового осеннего неба.
Как исключение, в вагончике имелся телефон. Войдя, Ломовик тут же открыл банку пива и осушил ее в два глотка. Громко рыгнув, начал стаскивать с себя грязные джинсы, затем набрал номер, который знал наизусть, – впрочем, только этот телефон и был известен Ломовику.
Мрачный голос Контроля раздался в трубке.
– Да.
– Я все сделал.
– Как надо?
– У нее не лицо, а гамбургер, – сказал Ломовик и еще раз хихикнул.
– Что ж. Хорошо. Тогда надо будет поработать еще. Он готов был уже расслабиться и открыть новую банку пива, но при этом предложении Ломовик весь замер.
– Да, сэр .
– Я хочу сделать одолжение другу. Работенка пустячная, но требует такта. Завтра на прежнем месте.
Ломовик открыл было рот, чтобы ответить, но услышал только гудки.
Он бросил трубку на рычаг и открыл пиво, улыбаясь каким-то своим мыслям.
– Да, – тихо сказал Ломовик сам себе, – я буду тактичен и даже очень.
ПЕТИОНВИЛЛЬ, ГАИТИ
– Доктор Левек примет вас через десять минут, mam`selle. Он предлагает вам что-нибудь выпить и тем самым скрасить ожидание.
– Сок гуавы, если можно.
– Avec plaisir, mam`selle.
Дворецкий показал рукой на стул, приглашая сесть, но Анна отрицательно покачала головой в ответ, и слуга, налив сок, тут же исчез, словно растаял в воздухе. Она осталась стоять одна, поднеся к губам стакан холодного сока. Анна решила одеться сегодня по-особому: в длинный, облегающий бедра жакет и безупречно сидящие на ней брюки. На шее красовалось экстравагантное жемчужное ожерелье. Серьги из больших жемчужин обрамляли смуглое лицо. Анна была стройной брюнеткой с черными глазами. Этот наряд и жемчуг кремового оттенка делали Анну похожей на индийского принца, которого было бы весьма странно встретить здесь.
Архитектура дома, где находилась Анна, была очень необычной – словно соната из стекла и бетона. Человек, который выстроил этот дворец, был прекрасным детским хирургом, специализирующимся па пересадке органов: роговой оболочки глаза, сердца и почек. Этот дом можно было рассматривать как своеобразный памятник самому хирургу.
У Андре Левека было две клиники. Одна на Палм-Бич, в штате Флорида, где он брал десять тысяч долларов за каждую операцию, а другая здесь – на Гаити, в Порт-о-Пренсе, где он не получал почти ничего.
Дрю Маккензи, издатель Анны, послал ее сюда, чтобы раздобыть материал о хирурге – довольно странная и страшная история.
– Добрый вечер.
Анна быстро оглянулась. Андре Левек в белом костюме в стиле сафари с распахнутым на груди воротом рубашки вошел в комнату. Он пристально глядел на Анну, изучал ее.
– Вы великолепны, как Мата Хари.
– Очень мило с вашей стороны, что вы согласились на интервью, – сказала Анна. – Уверяю вас, это – последнее.
– Вы оказались слишком усердны в своем расследовании.
Анна взглянула на собеседника. Левек был красив и напоминал чем-то молодого Алена Делона, но выражение его зеленовато-карих глаз говорило о стихии страстей.
– Я люблю во всем доходить до конца, доктор Левек. Вы не возражаете, если я еще раз включу диктофон?
– Пожалуйста.
Анна достала маленький диктофон фирмы Sony из сумочки и положила на столик перед собой. Затем раскрыла блокнот, сняла с ручки колпачок, приготовившись вести запись беседы.
– Со времени нашего последнего разговора успело произойти еще что-то.
Левек наклонил голову.
– Да?
– В начале этого года здесь, в Порт-о-Пренсе, произошел скандал, из-за того что вы не уделяете как врач должного внимания гаитянским детям в отличие от ваших американских клиентов. Говорили, что вы совершенно не проводите операций по пересадке органов у себя на родине, а внутренние органы доноров переправляете отсюда, с Гаити, в Палм-Бич на собственном самолете, оснащенном специальными морозильными камерами, и в дальнейшем используете эти органы для высокооплачиваемых операций американским детям. Доктор слегка улыбнулся.
– Позвольте мне объяснить вам кое-что. Операция по пересадке органов зависит не только от таланта хирурга. Она зависит от целой команды высококвалифицированных ассистентов, не говоря уже о соответствующих условиях. Мне кажется, что это объясняет суть дела и причину, по которой я не работаю здесь, на Гаити, а предпочитаю Соединенные Штаты.
– О да, понятно. Но, как говорится, нет дыма без огня. Моему издателю в Майами позвонил местный священник отец Джереми. Ваша клиника принадлежит его приходу, не правда ли?
– Я знаю отца Джереми.
– Именно отец Джереми и сообщил нам о возмутительных вещах, происходящих в больнице, доктор Левек.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10