Были сотни путей, чтобы избежать этого, отвергнуть предложение, отказаться, вскрыть нечистую игру, но я не воспользовался ни одним из них. Потому что я сам хотел этой перемены в жизни – сознательно или неосознанно. Я хотел начать все сначала, оказаться без гроша в кармане, сражаться за собственную свободу.
Неизбежное заключение, к которому я приходил, дожидаясь Майлса, – он должен был принять решение, отправить меня за решетку или немного повременить с этим, – было таково: я нравился себе. Да, представьте. И конечно, это следовало остановить, пресечь раз и навсегда.
А вот пес не нуждался в азарте. Ему нравилось носиться сломя голову за мячом, но зачем нужен риск, он не понимал и нервы умышленно себе не щекотал. Только закосневшие люди нуждаются в острых ощущениях, чтобы разжечь в себе давно потухший огонь чувств. А когда ты можешь ощутить целую симфонию запахов на одном только запачканном дегтем камешке на пляже, когда твоей чувствительности хватает на то, чтобы угадать по дыханию или даже сердцебиению любое чувство, которое испытывают люди, тебе не нужно играть по высоким ставкам, чтобы узнать, что такое жизнь.
И для этого вовсе не обязательно быть собакой. В самом деле, когда я в последний раз искренне интересовался кем-нибудь из окружающих, прислушивался к чужим мнениям, находил отраду в том, как по-разному люди видят мир? Пучок начал учить меня этому, но пока я занимался только им и еще не добрался до людей.
Иначе бы со мной всего этого не случилось – умей я так же, как он, распознавать по запаху человеческие эмоции – нюхом чуять хитрость, обман, ложь и предательство, так же как симпатию, откровенность и доброжелательность.
Если ты в самом деле живешь, то, чтобы завести проржавевший двигатель чувств, тебе достаточно трепета лепестка, и не надо искать головокружительного риска, не надо всего этого «экстремального спорта», который в последнее время для многих стал таким же наркотиком, каким для меня являлся покер.
Я не вернусь в игру, решил я. Приведу пса к Коту, если удастся набрать денег на ставку, и сяду за стол в последний раз, но не ради игры, а чтобы слушать Пучка. Потом отдам деньги Майлсу, и с этим будет покончено.
Больше покера в моей жизни не будет. Ну, разве что интернет и редкие встречи в дружеском кругу.
Но что-то все равно не давало мне покоя. Я должен Майлсу около 25 миллионов фунтов. Это на 24 миллиона больше самой экстравагантной ставки в Англии, сделанной каким-нибудь толстосумом-экстремалом. Кто со мной будет играть на такие деньги?
Впрочем, я пытался успокоить себя тем, что моя «доля» составляет лишь миллион. Ведь остальных денег я в глаза не видел. Дай мне Майлс, скажем, тысяч сто – и я мог бы вернуть ему миллион. Что ему с меня прибыли: из имущества у меня остались только одежда, которая была на мне, да Пучок, фактически украденный. Даже Майлс, думаю, понимает, что через суд от меня можно получить немного.
– Сперва было совершенно темно, а потом из темноты – лучший подарок для пса! – доносился радостный голос. Это был Пучок, бежавший ко мне, тянувший за собой на поводке Майлса.
Майлс плюхнулся в кресло напротив. Психоделически одетый австралиец (по происхождению – англичанин) и бродяга смерили друг друга взглядами, как два ковбоя, каждый держал руку на кобуре.
– Хотели испытания? Ладно, – сказал Майлс. – Что произошло в комнате?
– Он уже рассказал мне.
– И что же?
– Вы набросили ему на голову одеяло, а потом дали кусок стейка.
Прежде мне приходилось видеть, как у людей отваливается челюсть, особенно часто, когда выкладываешь последнюю карту из комбинации и вероятность выигрыша один к десяти меняется на один к одному. Рот Майлса так долго не закрывался, что проходящие мимо могли принять меня за дантиста, нанесшего визит в гостиницу по просьбе клиента.
– Сначала он задернул шторы, – рассказывал Пучок.
– Сначала вы задернули шторы, – продолжал я.
– И сказал: «Посмотрим, что твоя камера скажет на это».
– И сказали: «Посмотрим, что твоя камера скажет на это», – послушно повторил я.
– Еще он сменил нижнее белье, – подсказал пес.
– Новые… гм… трусы на вас, не так ли?
Майлс откинулся в кресле, раздувая щеки.
– Это какой-то трюк… фокус, – сказал он, – только никак не могу понять, в чем тут дело.
Я подался вперед и сделал свой ход конем:
– Все мои деньги переведены на счет бывшей подруги. Она не хочет меня видеть после всего случившегося и уж точно не отдаст ни мне, ни вам, ни пенни в силу своего характера, так что вам из меня все равно ничего не выжать. Если вы подадите на меня в суд, не получите ни гроша. Вы можете сообщить в полицию, меня могут посадить. Поскольку это преступление из категории «беловоротничковых», я, вероятнее всего, буду отбывать срок в тюрьме с настольным теннисом, бассейном, гимнастическим залом, меня даже будут отпускать домой на выходные, поскольку не пью. Там я даже в покер смогу играть.
– Ну и к чему вы мне это говорите? Впрочем, продолжайте, – дал отмашку Майлс.
– Я хочу вернуть вам деньги – те, что я лично получил от вашей матери. Это ровно на 999 999 фунтов и 88 пенсов больше, чем у меня есть с собой. Если вы ссудите меня деньгами, я смогу отыграть эту сумму, заодно наказав человека, руководившего всей аферой, при помощи этого замечательного пса.
Пучок выжидательно кашлянул, точно дворецкий, пытающийся отвлечь свою хозяйку, поправляющую цветы в вазе, от ее занятия, чтобы она обратила внимание на пришедшего с товаром лавочника.
– Нет, – сказал Майлс.
– Но почему?
– Это классическое надувательство. Называется «пройти по старым следам». Раскрутить еще раз того, кого и так уже ободрал как липку. У вас это не пройдет. Вы слишком плохо меня знаете.
Интересная у него была манера речи: австралиец пополам с итонцем.
– Выиграй их у него! – рявкнул Пучок, пытавшийся засунуть морду под диван, чтобы достать закатившийся туда арахисовый орешек.
– Заткнись, – процедил я.
– А что он сказал? – поинтересовался Майлс.
Для человека, воспитанного женщиной, пребывающей в абсолютной уверенности, что животные обладают всеми человеческими достоинствами и пороками, вплоть до того, что рвут в клочки шторы, потому что им не нравится узор, наверное, не столь уж большой уступкой здравому смыслу было признать, что пес может разговаривать.
– Он посоветовал мне выиграть эти деньги у вас, – признался я. – Не понимает, что мне нечего поставить на кон.
Подошедший официант спросил, не желаю ли я еще чашечку кофе, и предложил, если я обратил внимание на сувенирные свитера с логотипами отеля, тут же принести мне один из них.
– Да, конечно, – охотно отозвался я, не стесняясь пользоваться гостеприимством Майлса, раз уж предоставляется такая возможность.
– А вот мне кажется, – заговорил он, – у вас как раз есть что поставить.
И он был прав. Должен сказать, он был не новичок в игре, этот Майлс.
36
СЫГРАЙ СО МНОЙ
Майлс задумывает карту, не вытаскивает из колоды, а именно задумывает, чтобы исключить подтасовку и прочие фокусы. После выходит на улицу и идет к морю, подальше от любого возможного наблюдения.
Затем Майлс записывает на листке бумаги, какую карту он задумал, кладет листок в конверт, запечатывает. По возвращении конверт помещается в сейф отеля.
С помощью собаки я должен угадать масть и достоинство карты. Ставка – 100 000 фунтов.
Если я выигрываю, то получаю деньги для игры с Котом.
Если проигрываю, в сейфе имеется еще кое-что.
Тут я уже забегаю вперед. События на деле развивались в такой последовательности. Майлс разрешил мне принять душ в его номере и позаимствовать кое-что из его одежды. Правда, он был немного ниже меня ростом, и вообще мне не нравилось, как он одевается, тем не менее, приятно почувствовать себя в свежей одежде.
Портье была рада услужить и предоставила не только сейф для заключения пари, но и двух свидетелей из персонала, которые были бы рады заработать по 100 фунтов на Рождество за минутное дело.
Моей ставкой в игре с Майлсом было составленное и подписанное мной признание, в котором перечислялись все имена задействованных и заинтересованных в афере лиц.
Линдси я не упомянул. Девочка, конечно, вела со мной нечестную игру, но все же она была дорога мне. К тому же она, если как следует разобраться, не виновата. Ею руководила, скорее, не жадность, а страх. Она боялась бедности, боялась вернуться туда, откуда когда-то сбежала. И я не собирался возвращать ее на прежнее место, с которого ей пришлось начать.
Зато Кот и все его подручные из «Бумажного Сообщества» были перечислены поименно, вместе с суммами, до последнего пенни, которые им удалось заработать на доверчивости миссис Кэдуоллер-Бофорт. Определить их барыши не составляло труда: я знал обо всех домах в Чартерстауне, какой за сколько продан.
Не обошел я вниманием и тот факт, что, хотя облапошили они владелицу имения минимум на 25 миллионов, реальная сумма, которую удалось выручить от этой авантюры, была вчетверо выше. Таким образом, каждый из членов «Бумажного Сообщества» нагрел руки на 10 миллионов. Неплохо они обставили пожилую леди.
В довершение я поручался за возвращение 100 000 фунтов, которые как бы занимал у Майлса, и сверх того обещал выплатить миллион, который лично был должен ему. Но это пустяки, я уже чувствовал вкус победы.
Два служащих отеля были привлечены, чтобы засвидетельствовать мою подпись, хотя содержание документа оставалось для них тайной, но Майлс, естественно, дал им слово адвоката, что сделка совершенно законна. Таким образом, я дал письменно подтвержденные показания против себя и остальных «собратьев по бесчестью», показания, которые могли быть представлены в суд. Но я ничуть не беспокоился, считая, что победа у меня в кармане. Да и тюрьма не страшна, когда тобой руководит азарт. Как всякий игрок, я был полностью поглощен мечтой, фантазией, а моя фантазия состояла в том, чтобы отомстить Коту.
Почему я был так уверен, что Майлс не отнесет тут же мое признание в полицию? Наверное, потому, что я начал понимать этого человека. Им двигало любопытство, он видел способности пса, но по-прежнему сомневался, сможет ли это сработать в игре.
Когда с писаниной было покончено, свидетели удалились со своим гонораром и наилучшими пожеланиями, выразив готовность в другой раз, когда потребуется, поучаствовать в подобном пари.
Остались трое: он, я и Пучок.
– Приступим, – сказал Майлс. – Итак, вы угадываете задуманную карту.
– Я буду просто задавать вопросы, – предложил я. – Вам на них отвечать не надо. Пес будет чувствовать вашу реакцию.
– Без проблем, – развел руками Майлс. Он опять перешел на лексику антипода.
– Это червы?
– Никакой реакции, – подсказал Пучок.
– Бубны?
– То же самое.
– Пики?
– Никаких эмоций.
Стало быть, трефы, что еще остается? Следующий заход.
– Картинка или туз.
– Нет, – заметил Пучок.
– Пятерка или ниже.
– Ничего.
– Помните, вы не должны отвечать, – оттягивал я время. – Только когда я скажу: «Вот ваша карта» – и запишу ее. Восьмерка или ниже?
– Холодный, как огурец, – сказал пес, который вряд ли был на короткой ноге с огурцами. Насколько мне известно, в собачьем рационе они не предусматривались.
Стало быть, по методу исключения, оставалась девятка треф.
– Вот ваша карта, сказал я, придвигая к себе листок бумаги и взяв карандаш.
Я уже стал записывать карту, когда услышал слова Пучка:
– Он ни капельки не вспотел.
Я наспех заштриховал записанное.
В чем дело? Почему он так хладнокровен? Любого проберет дрожь или пот, когда дело идет о ста тысячах.
– Вас не беспокоит проигрыш? – спросил я.
– Ничуть, – непринужденно ответил Майлс, слегка улыбаясь и откидываясь в кресле.
– В таком случае здесь может быть проблема.
– Так какая карта? – с нотками злорадства в голосе спросил Майлс.
– Что за карта, что за карта? – забормотал Пучок, смущенно виляя хвостом.
– Гм.
– Это не карта, – заметил Майлс.
Тут я понял, что попал. Мой метод не действовал, когда я играл против того, кто эмоционально не переживал потерю денег.
– Ладно, – сказал я, демонстративно протягивая ему запястья для наручников. – Сажайте.
– Уже сдаетесь? – усмехнулся Майлс. – В таком случае фонд «Прозрение» будет вам чрезвычайно благодарен.
– За что?
– За вложение ста тысяч фунтов на их счет. Я уже заранее расстался с этими деньгами – они были предназначены на благотворительность. Вы садитесь в тюрьму, а дети в Африке избавляются от катаракты, так что все довольны. Деньги переходят к тем, кто в них нуждается и их заслуживает.
Пес притиснулся ко мне, жарко дыша.
– Это здорово, – сказал он. – Жалко слепых детей.
И он был прав.
– И что случилось бы с этими детьми, если бы я выиграл? Неужели вы не выделили бы им эти деньги?
– Нет.
– Но почему?
– Я филантроп, а не социалист, который мечтает раздать все свои капиталы. Существует предел персональной ответственности даже для финансовых набобов. Я уже давно собирался выделить им эту сумму, они идут у меня пятнадцатыми в списке. Четырнадцать организаций уже получили свое. Вы исчерпали мой лимит, полтора миллиона в год – это сумма, которую я могу себе позволить тратить на благие цели.
– Вы еще не выиграли, – сказал я. Ничего себе, я, оказывается, отбирал деньги у слепых африканских детей. О боже, теперь мне нужно, во что бы то ни стало, выиграть миллион сто тысяч фунтов.
– Мне кажется, я все-таки выиграл, – сказал адвокат.
– А что случилось бы, если бы вы проиграли?
– Я даже не задумывался об этом, мистер Баркер, – усмехнулся он.
– Скольким детям можно спасти зрение на эту сумму?
– Десяткам тысяч. Думаю, каждая операция стоит около двух тысяч фунтов.
– И вы готовы были отдать эти деньги мне.
– Я смотрю на это несколько по-другому. И в отличие от вас не призываю никого «принять мою точку зрения», как вы там говорили в начале нашего разговора.
– Нет, вы собирались поставить на карту здоровье тысяч детей. Не кажется ли вам это чересчур эгоистичным?
Майлс чуть зарделся. Краснеющий адвокат – это нечто новое.
– Он стал потеть, – тихо сообщил Пучок. Но я и сам видел это. Он отвел глаза, скрестил руки на груди – все признаки волнения налицо.
– Я не собирался проигрывать пари, потому что вы не можете угадать карту!
– Ну, теперь я начинаю думать другое. – Он был у меня на мушке. – Ну-ка, попробуем еще раз. Начнем все снова. Вам просто надо осознать, что значит проиграть. Если я угадаю карту, деньги пойдут на игру. Если нет, тысячи детей получат шанс увидеть мир. Это червы?
– Он весь покрылся потом! – возликовал пес. – И сердце у него застучало.
Меня и самого бросило в пот. Еще бы. Слепые дети. Я же не последний подонок.
– Трефы?
– Успокоился, – сообщил пес.
– Значит, червы, – констатировал я.
– Нога у него затряслась мелкой дрожью, – заметил пес.
Я и сам это видел.
– Это картинка или туз.
– Жми его, дави! – подзадоривал пес.
– Не будь свиньей, – одернул я его.
– Прошу прощения.
– Король или выше.
– Утих, – доложил пес, – но не очень.
– Дама, – сказал я.
– Гав, гав, гав! – обрадовался Пучок. – Вот он, детка!
– Значит, это валет червей.
– Успокоился. Похоже, это была дама.
Я написал на листке «дама червей» – в этот раз я не стал рисовать карту, после первой неудачной попытки уверенности у меня поубавилось.
– Вот ваша карта, – придвинул я ему листок. Теперь мне не нужно было подтверждения Пучка – Майлс заметно побледнел, ознакомившись с содержанием листка. Вот теперь у него был надлежащий вид. Такой, как и должен быть у человека, только что проигравшего сотню тысяч.
– Ну… я… – замямлил Майлс, с которого сразу сошел весь лоск.
– Я же говорил, – сказал Пучок.
Возможно, адвокат слишком долго жил в прагматичном Южном полушарии, возможно, «мое слово закон», усвоенное с университетской скамьи, было забыто, или, может быть, он просто был слишком умудрен опытом, в любом случае денег я так и не получил – ни денег, ни даже твердого обещания, что они будут моими. И вообще, я не ощущал твердой уверенности, что Майлс готов с ними расстаться.
Спорить не приходилось: я был не в том положении, чтобы отстаивать свои права. Достаточно было уже и того, что я доказал свои возможности, точнее, наши с Пучком возможности. Теперь ему были нужны гарантии, что я действительно разбираюсь в покере, что я, говоря профессиональным языком, «лошадка», на которую можно поставить сто тысяч. «Лошадкой» в покере называется тот, кто играет на чужие деньги, вроде брокера на бирже. В покере много таких звериных терминов. Например, 500 фунтов называются «обезьяной». Но, чтобы поставить их в игре, не нужно идти в зоопарк за североафриканской бесхвостой макакой по имени магот. Впрочем, я отвлекся.
Вначале мы заказали колоду карт, и я в десять минут разбил его в игру под названием «семикарточный стад».
– У меня был зажат туз, – заявил он, объясняя, почему поставил на кон все свои спички.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44
Неизбежное заключение, к которому я приходил, дожидаясь Майлса, – он должен был принять решение, отправить меня за решетку или немного повременить с этим, – было таково: я нравился себе. Да, представьте. И конечно, это следовало остановить, пресечь раз и навсегда.
А вот пес не нуждался в азарте. Ему нравилось носиться сломя голову за мячом, но зачем нужен риск, он не понимал и нервы умышленно себе не щекотал. Только закосневшие люди нуждаются в острых ощущениях, чтобы разжечь в себе давно потухший огонь чувств. А когда ты можешь ощутить целую симфонию запахов на одном только запачканном дегтем камешке на пляже, когда твоей чувствительности хватает на то, чтобы угадать по дыханию или даже сердцебиению любое чувство, которое испытывают люди, тебе не нужно играть по высоким ставкам, чтобы узнать, что такое жизнь.
И для этого вовсе не обязательно быть собакой. В самом деле, когда я в последний раз искренне интересовался кем-нибудь из окружающих, прислушивался к чужим мнениям, находил отраду в том, как по-разному люди видят мир? Пучок начал учить меня этому, но пока я занимался только им и еще не добрался до людей.
Иначе бы со мной всего этого не случилось – умей я так же, как он, распознавать по запаху человеческие эмоции – нюхом чуять хитрость, обман, ложь и предательство, так же как симпатию, откровенность и доброжелательность.
Если ты в самом деле живешь, то, чтобы завести проржавевший двигатель чувств, тебе достаточно трепета лепестка, и не надо искать головокружительного риска, не надо всего этого «экстремального спорта», который в последнее время для многих стал таким же наркотиком, каким для меня являлся покер.
Я не вернусь в игру, решил я. Приведу пса к Коту, если удастся набрать денег на ставку, и сяду за стол в последний раз, но не ради игры, а чтобы слушать Пучка. Потом отдам деньги Майлсу, и с этим будет покончено.
Больше покера в моей жизни не будет. Ну, разве что интернет и редкие встречи в дружеском кругу.
Но что-то все равно не давало мне покоя. Я должен Майлсу около 25 миллионов фунтов. Это на 24 миллиона больше самой экстравагантной ставки в Англии, сделанной каким-нибудь толстосумом-экстремалом. Кто со мной будет играть на такие деньги?
Впрочем, я пытался успокоить себя тем, что моя «доля» составляет лишь миллион. Ведь остальных денег я в глаза не видел. Дай мне Майлс, скажем, тысяч сто – и я мог бы вернуть ему миллион. Что ему с меня прибыли: из имущества у меня остались только одежда, которая была на мне, да Пучок, фактически украденный. Даже Майлс, думаю, понимает, что через суд от меня можно получить немного.
– Сперва было совершенно темно, а потом из темноты – лучший подарок для пса! – доносился радостный голос. Это был Пучок, бежавший ко мне, тянувший за собой на поводке Майлса.
Майлс плюхнулся в кресло напротив. Психоделически одетый австралиец (по происхождению – англичанин) и бродяга смерили друг друга взглядами, как два ковбоя, каждый держал руку на кобуре.
– Хотели испытания? Ладно, – сказал Майлс. – Что произошло в комнате?
– Он уже рассказал мне.
– И что же?
– Вы набросили ему на голову одеяло, а потом дали кусок стейка.
Прежде мне приходилось видеть, как у людей отваливается челюсть, особенно часто, когда выкладываешь последнюю карту из комбинации и вероятность выигрыша один к десяти меняется на один к одному. Рот Майлса так долго не закрывался, что проходящие мимо могли принять меня за дантиста, нанесшего визит в гостиницу по просьбе клиента.
– Сначала он задернул шторы, – рассказывал Пучок.
– Сначала вы задернули шторы, – продолжал я.
– И сказал: «Посмотрим, что твоя камера скажет на это».
– И сказали: «Посмотрим, что твоя камера скажет на это», – послушно повторил я.
– Еще он сменил нижнее белье, – подсказал пес.
– Новые… гм… трусы на вас, не так ли?
Майлс откинулся в кресле, раздувая щеки.
– Это какой-то трюк… фокус, – сказал он, – только никак не могу понять, в чем тут дело.
Я подался вперед и сделал свой ход конем:
– Все мои деньги переведены на счет бывшей подруги. Она не хочет меня видеть после всего случившегося и уж точно не отдаст ни мне, ни вам, ни пенни в силу своего характера, так что вам из меня все равно ничего не выжать. Если вы подадите на меня в суд, не получите ни гроша. Вы можете сообщить в полицию, меня могут посадить. Поскольку это преступление из категории «беловоротничковых», я, вероятнее всего, буду отбывать срок в тюрьме с настольным теннисом, бассейном, гимнастическим залом, меня даже будут отпускать домой на выходные, поскольку не пью. Там я даже в покер смогу играть.
– Ну и к чему вы мне это говорите? Впрочем, продолжайте, – дал отмашку Майлс.
– Я хочу вернуть вам деньги – те, что я лично получил от вашей матери. Это ровно на 999 999 фунтов и 88 пенсов больше, чем у меня есть с собой. Если вы ссудите меня деньгами, я смогу отыграть эту сумму, заодно наказав человека, руководившего всей аферой, при помощи этого замечательного пса.
Пучок выжидательно кашлянул, точно дворецкий, пытающийся отвлечь свою хозяйку, поправляющую цветы в вазе, от ее занятия, чтобы она обратила внимание на пришедшего с товаром лавочника.
– Нет, – сказал Майлс.
– Но почему?
– Это классическое надувательство. Называется «пройти по старым следам». Раскрутить еще раз того, кого и так уже ободрал как липку. У вас это не пройдет. Вы слишком плохо меня знаете.
Интересная у него была манера речи: австралиец пополам с итонцем.
– Выиграй их у него! – рявкнул Пучок, пытавшийся засунуть морду под диван, чтобы достать закатившийся туда арахисовый орешек.
– Заткнись, – процедил я.
– А что он сказал? – поинтересовался Майлс.
Для человека, воспитанного женщиной, пребывающей в абсолютной уверенности, что животные обладают всеми человеческими достоинствами и пороками, вплоть до того, что рвут в клочки шторы, потому что им не нравится узор, наверное, не столь уж большой уступкой здравому смыслу было признать, что пес может разговаривать.
– Он посоветовал мне выиграть эти деньги у вас, – признался я. – Не понимает, что мне нечего поставить на кон.
Подошедший официант спросил, не желаю ли я еще чашечку кофе, и предложил, если я обратил внимание на сувенирные свитера с логотипами отеля, тут же принести мне один из них.
– Да, конечно, – охотно отозвался я, не стесняясь пользоваться гостеприимством Майлса, раз уж предоставляется такая возможность.
– А вот мне кажется, – заговорил он, – у вас как раз есть что поставить.
И он был прав. Должен сказать, он был не новичок в игре, этот Майлс.
36
СЫГРАЙ СО МНОЙ
Майлс задумывает карту, не вытаскивает из колоды, а именно задумывает, чтобы исключить подтасовку и прочие фокусы. После выходит на улицу и идет к морю, подальше от любого возможного наблюдения.
Затем Майлс записывает на листке бумаги, какую карту он задумал, кладет листок в конверт, запечатывает. По возвращении конверт помещается в сейф отеля.
С помощью собаки я должен угадать масть и достоинство карты. Ставка – 100 000 фунтов.
Если я выигрываю, то получаю деньги для игры с Котом.
Если проигрываю, в сейфе имеется еще кое-что.
Тут я уже забегаю вперед. События на деле развивались в такой последовательности. Майлс разрешил мне принять душ в его номере и позаимствовать кое-что из его одежды. Правда, он был немного ниже меня ростом, и вообще мне не нравилось, как он одевается, тем не менее, приятно почувствовать себя в свежей одежде.
Портье была рада услужить и предоставила не только сейф для заключения пари, но и двух свидетелей из персонала, которые были бы рады заработать по 100 фунтов на Рождество за минутное дело.
Моей ставкой в игре с Майлсом было составленное и подписанное мной признание, в котором перечислялись все имена задействованных и заинтересованных в афере лиц.
Линдси я не упомянул. Девочка, конечно, вела со мной нечестную игру, но все же она была дорога мне. К тому же она, если как следует разобраться, не виновата. Ею руководила, скорее, не жадность, а страх. Она боялась бедности, боялась вернуться туда, откуда когда-то сбежала. И я не собирался возвращать ее на прежнее место, с которого ей пришлось начать.
Зато Кот и все его подручные из «Бумажного Сообщества» были перечислены поименно, вместе с суммами, до последнего пенни, которые им удалось заработать на доверчивости миссис Кэдуоллер-Бофорт. Определить их барыши не составляло труда: я знал обо всех домах в Чартерстауне, какой за сколько продан.
Не обошел я вниманием и тот факт, что, хотя облапошили они владелицу имения минимум на 25 миллионов, реальная сумма, которую удалось выручить от этой авантюры, была вчетверо выше. Таким образом, каждый из членов «Бумажного Сообщества» нагрел руки на 10 миллионов. Неплохо они обставили пожилую леди.
В довершение я поручался за возвращение 100 000 фунтов, которые как бы занимал у Майлса, и сверх того обещал выплатить миллион, который лично был должен ему. Но это пустяки, я уже чувствовал вкус победы.
Два служащих отеля были привлечены, чтобы засвидетельствовать мою подпись, хотя содержание документа оставалось для них тайной, но Майлс, естественно, дал им слово адвоката, что сделка совершенно законна. Таким образом, я дал письменно подтвержденные показания против себя и остальных «собратьев по бесчестью», показания, которые могли быть представлены в суд. Но я ничуть не беспокоился, считая, что победа у меня в кармане. Да и тюрьма не страшна, когда тобой руководит азарт. Как всякий игрок, я был полностью поглощен мечтой, фантазией, а моя фантазия состояла в том, чтобы отомстить Коту.
Почему я был так уверен, что Майлс не отнесет тут же мое признание в полицию? Наверное, потому, что я начал понимать этого человека. Им двигало любопытство, он видел способности пса, но по-прежнему сомневался, сможет ли это сработать в игре.
Когда с писаниной было покончено, свидетели удалились со своим гонораром и наилучшими пожеланиями, выразив готовность в другой раз, когда потребуется, поучаствовать в подобном пари.
Остались трое: он, я и Пучок.
– Приступим, – сказал Майлс. – Итак, вы угадываете задуманную карту.
– Я буду просто задавать вопросы, – предложил я. – Вам на них отвечать не надо. Пес будет чувствовать вашу реакцию.
– Без проблем, – развел руками Майлс. Он опять перешел на лексику антипода.
– Это червы?
– Никакой реакции, – подсказал Пучок.
– Бубны?
– То же самое.
– Пики?
– Никаких эмоций.
Стало быть, трефы, что еще остается? Следующий заход.
– Картинка или туз.
– Нет, – заметил Пучок.
– Пятерка или ниже.
– Ничего.
– Помните, вы не должны отвечать, – оттягивал я время. – Только когда я скажу: «Вот ваша карта» – и запишу ее. Восьмерка или ниже?
– Холодный, как огурец, – сказал пес, который вряд ли был на короткой ноге с огурцами. Насколько мне известно, в собачьем рационе они не предусматривались.
Стало быть, по методу исключения, оставалась девятка треф.
– Вот ваша карта, сказал я, придвигая к себе листок бумаги и взяв карандаш.
Я уже стал записывать карту, когда услышал слова Пучка:
– Он ни капельки не вспотел.
Я наспех заштриховал записанное.
В чем дело? Почему он так хладнокровен? Любого проберет дрожь или пот, когда дело идет о ста тысячах.
– Вас не беспокоит проигрыш? – спросил я.
– Ничуть, – непринужденно ответил Майлс, слегка улыбаясь и откидываясь в кресле.
– В таком случае здесь может быть проблема.
– Так какая карта? – с нотками злорадства в голосе спросил Майлс.
– Что за карта, что за карта? – забормотал Пучок, смущенно виляя хвостом.
– Гм.
– Это не карта, – заметил Майлс.
Тут я понял, что попал. Мой метод не действовал, когда я играл против того, кто эмоционально не переживал потерю денег.
– Ладно, – сказал я, демонстративно протягивая ему запястья для наручников. – Сажайте.
– Уже сдаетесь? – усмехнулся Майлс. – В таком случае фонд «Прозрение» будет вам чрезвычайно благодарен.
– За что?
– За вложение ста тысяч фунтов на их счет. Я уже заранее расстался с этими деньгами – они были предназначены на благотворительность. Вы садитесь в тюрьму, а дети в Африке избавляются от катаракты, так что все довольны. Деньги переходят к тем, кто в них нуждается и их заслуживает.
Пес притиснулся ко мне, жарко дыша.
– Это здорово, – сказал он. – Жалко слепых детей.
И он был прав.
– И что случилось бы с этими детьми, если бы я выиграл? Неужели вы не выделили бы им эти деньги?
– Нет.
– Но почему?
– Я филантроп, а не социалист, который мечтает раздать все свои капиталы. Существует предел персональной ответственности даже для финансовых набобов. Я уже давно собирался выделить им эту сумму, они идут у меня пятнадцатыми в списке. Четырнадцать организаций уже получили свое. Вы исчерпали мой лимит, полтора миллиона в год – это сумма, которую я могу себе позволить тратить на благие цели.
– Вы еще не выиграли, – сказал я. Ничего себе, я, оказывается, отбирал деньги у слепых африканских детей. О боже, теперь мне нужно, во что бы то ни стало, выиграть миллион сто тысяч фунтов.
– Мне кажется, я все-таки выиграл, – сказал адвокат.
– А что случилось бы, если бы вы проиграли?
– Я даже не задумывался об этом, мистер Баркер, – усмехнулся он.
– Скольким детям можно спасти зрение на эту сумму?
– Десяткам тысяч. Думаю, каждая операция стоит около двух тысяч фунтов.
– И вы готовы были отдать эти деньги мне.
– Я смотрю на это несколько по-другому. И в отличие от вас не призываю никого «принять мою точку зрения», как вы там говорили в начале нашего разговора.
– Нет, вы собирались поставить на карту здоровье тысяч детей. Не кажется ли вам это чересчур эгоистичным?
Майлс чуть зарделся. Краснеющий адвокат – это нечто новое.
– Он стал потеть, – тихо сообщил Пучок. Но я и сам видел это. Он отвел глаза, скрестил руки на груди – все признаки волнения налицо.
– Я не собирался проигрывать пари, потому что вы не можете угадать карту!
– Ну, теперь я начинаю думать другое. – Он был у меня на мушке. – Ну-ка, попробуем еще раз. Начнем все снова. Вам просто надо осознать, что значит проиграть. Если я угадаю карту, деньги пойдут на игру. Если нет, тысячи детей получат шанс увидеть мир. Это червы?
– Он весь покрылся потом! – возликовал пес. – И сердце у него застучало.
Меня и самого бросило в пот. Еще бы. Слепые дети. Я же не последний подонок.
– Трефы?
– Успокоился, – сообщил пес.
– Значит, червы, – констатировал я.
– Нога у него затряслась мелкой дрожью, – заметил пес.
Я и сам это видел.
– Это картинка или туз.
– Жми его, дави! – подзадоривал пес.
– Не будь свиньей, – одернул я его.
– Прошу прощения.
– Король или выше.
– Утих, – доложил пес, – но не очень.
– Дама, – сказал я.
– Гав, гав, гав! – обрадовался Пучок. – Вот он, детка!
– Значит, это валет червей.
– Успокоился. Похоже, это была дама.
Я написал на листке «дама червей» – в этот раз я не стал рисовать карту, после первой неудачной попытки уверенности у меня поубавилось.
– Вот ваша карта, – придвинул я ему листок. Теперь мне не нужно было подтверждения Пучка – Майлс заметно побледнел, ознакомившись с содержанием листка. Вот теперь у него был надлежащий вид. Такой, как и должен быть у человека, только что проигравшего сотню тысяч.
– Ну… я… – замямлил Майлс, с которого сразу сошел весь лоск.
– Я же говорил, – сказал Пучок.
Возможно, адвокат слишком долго жил в прагматичном Южном полушарии, возможно, «мое слово закон», усвоенное с университетской скамьи, было забыто, или, может быть, он просто был слишком умудрен опытом, в любом случае денег я так и не получил – ни денег, ни даже твердого обещания, что они будут моими. И вообще, я не ощущал твердой уверенности, что Майлс готов с ними расстаться.
Спорить не приходилось: я был не в том положении, чтобы отстаивать свои права. Достаточно было уже и того, что я доказал свои возможности, точнее, наши с Пучком возможности. Теперь ему были нужны гарантии, что я действительно разбираюсь в покере, что я, говоря профессиональным языком, «лошадка», на которую можно поставить сто тысяч. «Лошадкой» в покере называется тот, кто играет на чужие деньги, вроде брокера на бирже. В покере много таких звериных терминов. Например, 500 фунтов называются «обезьяной». Но, чтобы поставить их в игре, не нужно идти в зоопарк за североафриканской бесхвостой макакой по имени магот. Впрочем, я отвлекся.
Вначале мы заказали колоду карт, и я в десять минут разбил его в игру под названием «семикарточный стад».
– У меня был зажат туз, – заявил он, объясняя, почему поставил на кон все свои спички.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44