А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 


– Это ты… оскорбила меня… – Я запнулся, с усилием удержавшись от бранного слова.
– В каком смысле? Чем?
– Тем, что до последнего скрывала, что мне придется бросить моего лучшего друга во всем мире ради этого контракта.
– Я думала, твой лучший друг – это я, – спокойно сказала она.
Вот, таковы они, женщины. Доводят до самого пика раздражения, а затем поворачивают все так, что ты же и оказываешься неправ. Есть, конечно, и мужчины, умеющие поступать подобным образом, но я к ним не отношусь.
– Ты, конечно, – буркнул я. – Ты знаешь, что я имею в виду. Не заговаривай зубы.
– В таком случае не знаю, – сказала Линдси, посмотрев на меня уже несколько добрее. – Я понимаю, как много значит для тебя эта собака, но, думаю, ты сможешь все взвесить и решить, что для тебя – и нас – важнее. Думаю, ты придешь к верному решению. А чтобы ты знал, я даже подчеркнула это место в контракте, который переслала тебе. Так что ты не можешь обвинять меня в обмане, Дэйв.
– Но я же не читал этого контракта, сколько можно говорить тебе! Я даже думать об этом не могу.
– Не можешь думать?
– Да. Я уже говорил. Меня преследует чувство вины. К тому же ты могла сказать мне сама, а не тыкать носом в эти бумажки.
Она успокаивающе взяла меня за руку, которую мне тут же захотелось с негодованием отдернуть. Чего я, естественно, не сделал.
– Мне не хотелось, чтобы это выглядело так, будто условие о собаке исходит от меня, – продолжала она. – Я просто положила контракт перед тобой, чтобы ты сам мог с ним ознакомиться. Тем более, яснее, чем там написано, и не скажешь. – Последовала пауза.
– Я люблю эту собаку, – сказал я, чувствуя, как слезы наворачиваются на глаза.
– О, детка, я знаю, как ты его любишь. Тебе ли говорить мне об этом. Ну. Обними же меня. – Линдси обвила меня руками. – Ты ведь понимаешь, – продолжала она, – речь идет о нашей жизни, о всей жизни, которую нам предстоит прожить вместе. Этой собаке может быть два года, а может и семь, может быть, она старше, чем ты думаешь. Завтра она может попасть под машину. В любом случае будь уверен, что прожить тебе предстоит дольше, чем собаке. И большую часть своей жизни ты все равно проведешь без нее. И ты не можешь калечить свое будущее ради собаки. А что, если все и дальше пойдет на лад и мы сможем скопить денег, чтобы перебраться на Сент-Киттс? Мы не сможем взять его с собой.
Теперь Сент-Киттс. Мы переезжаем с когда-то желанного Мастик.
Я заметил боксера, который преследовал Пучка, гарцевавшего по направлению к морю.
– Не вижу, как отказ от проживания в Чартерстауне может исковеркать мое будущее, – сказал я. – И вообще не хочу там жить.
Линдси покачала головой:
– Но ведь ты сделал меня очень-очень счастливой, разве ради этого нельзя пойти на небольшую жертву? К тому же тебе и не придется бросать Пучка. Ведь его может взять Люси, наверняка она будет только рада. И ты его будешь видеть хоть каждый день в конторе.
Я еще не рассказывал ей, чем закончилась история с Люси.
– Она давно уволилась. И с тех пор я ее больше не видел.
– Ну и что, все равно она с радостью заберет его к себе. Она же любит собак.
Сказано это было так, как будто речь шла о каком-то терпимом физическом недостатке.
Теперь я понял, что моя привязанность к Пучку была вызвана не тем, что он разговаривал со мной, хотя я находил его взгляды на жизнь интересными, а иногда забавными; просто я привык к нему, как к старому другу, расстаться с которым нету сил. Сама мысль о том, чтобы лишь изредка видеться с ним во время случайных прогулок, даже если Люси и согласится на это, была невыносима. Да и кем я тогда буду для него? Место вожака стаи займет Люси, а я потеряю свой авторитет.
Я повернулся лицом к морю, к изменчивым полосам света на согретой солнцем воде. Как там говорил пес? «Жизнь ничего не меняет, жизнь сама по себе изменение».
– Мы уже сделали это, – напомнила Линдси. – Назад хода нет.
– Мы можем продать этот дом, и даже с прибылью, и найти место получше.
– Пока ничего лучше я не вижу, – сказала она. – Ты только представь: у нас будет бассейн, теннисный корт под рукой, изолированные детские площадки под охраной. Это то, о чем я всегда мечтала, Дэвид, если не думать о Флориде или…
Я остановил ее рукой, чтобы она не сказала этого слова: «Мастик».
Может ли уступчивость войти в привычку? Полагаю, да, хотя мне искренне хотелось, чтобы Линдси была счастлива.
– Я ни для кого не мог бы пожертвовать большим, – произнес я, чувствуя, что этими словами искушаю Бога, и он может подумать: «В самом деле? Ну, попробуй тогда вот еще что…»
Мой мозг не мог включиться в работу. Неужели сказанное мной означает, что я готов расстаться с Пучком. Похоже, Линдси поняла мои слова именно так.
Она прильнула ко мне и поцеловала в щеку.
– Все будет в порядке, – сказала она. – Пойдем, я хочу купить тебе мороженое. Деньги за собачью будку ты скоро получишь обратно.
24
ТАБЛЕТКИ
На следующий день, получив от доктора рецепт, я отправился в аптеку. Пучку пришлось ждать снаружи, что, как мне кажется, является вопиющей несправедливостью со стороны фармацевтической индустрии, от экспериментов которой пострадало столько собак.
Лето не шло на убыль, день ото дня становилось жарче, солнце пылало сердитым оком, словно разгневанное моей лживостью и слабохарактерностью.
– А от чего это лекарство? – спросил я женщину за кассой.
– От чего салбарбимил? – крикнула она провизору.
– Слуховые галлюцинации, – отозвался тот.
– От слуховых галлюцинаций, – перевела она.
– Не так громко, – попросил я, тревожно оглядываясь на очередь.
– А что я такого сказала? – ответила женщина, удивленно приподнимая брови.
Я вздохнул.
– А есть побочные эффекты?
Женщина посмотрела на упаковку:
– Зрительные галлюцинации.
– Какие именно?
Она пожала плечами:
– Ну, какие-нибудь монстры, вурдалаки.
– Стало быть, можно выбирать?
– Что?
– Какую форму примет безумие.
– Вот сука – жизнь, – вздохнула кассирша, покачав головой и посмотрев на меня.
– Тогда ей тоже сюда вход воспрещен, – заметил я, кивая на табличку с перечеркнутой собакой.
Перед выходом из магазина я проглотил таблетку, чтобы избежать лишних вопросов со стороны пса. Не успев придумать, чем ее запивать, я услышал настырный звонок мобильника.
Это была Люси. Столько всякого свалилось на меня в последнее время, что я даже забыл, как давно мы не виделись, и не замечал, как соскучился по ней, пока не увидел высветившийся на экранчике телефона номер.
Судьба, подумал я. Я никак не мог собраться с духом, чтобы позвонить ей насчет Пучка, – и вот она позвонила сама.
– Приветствую!
– Привет. – Голос ее дрожал, и она старалась говорить нарочито беззаботным тоном. – Дэвид, я…
– Что?
Странно, никто не звал меня Дэвидом, даже родители. Для всех я был Дэйвом, даже в бизнесе, и я никогда не считал унизительным такое сокращение имени. На мгновение мне показалось, что она говорит о ком-то другом и, судя по тону, готова сообщить какие-то неприятные новости. Однако Дэвид – это, по всей видимости, был я и никто другой.
– Дэвид, нам нужно поговорить.
– Насчет Чартерстауна?
– Отчасти и о нем, – ответила она.
Судя по голосу, настроение у нее было подавленное, однако непохоже, что она сообщила о моих «делах» в полицию. Вы же помните, я считал, что это непременно расстроило бы ее – необходимость донести на меня.
– Мне тоже надо с тобой поговорить, – бросился я навстречу. – Я хотел попросить тебя кое о чем. – Я заметил, что Пучок высовывает голову за угол, натягивая поводок, отчего автоматическая дверь аптеки распахивается, словно по команде «сезам, откройся!» – Когда мы можем встретиться?
– Когда пожелаешь, – сказала Люси. – Ты будешь с Пучком?
– Думаю, лучше встретиться с глазу на глаз.
Таблетки не возымели немедленного эффекта. Во всяком случае, пес по пути домой стал еще болтливее.
Насчет Пучка одно можно сказать со стопроцентной уверенностью: его интересует жизнь во всех ее проявлениях. Его увлекает все происходящее вокруг, хотя он ни на чем особенно не сосредоточивается.
Так, пока Пучок торчал на улице перед аптекой, ему стала ясна причина, по которой его не впускали в аптеку.
– Я начинаю думать, что отношения между собаками и людьми не настолько взаимны, как я предполагал, – задумчиво произнес он.
– И отчего же, по-твоему, собак не пускают в аптеку?
– Наверное, чтобы люди могли сделать им сюрприз. Купить неожиданный, но приятный подарок, – заявил он, тычась любопытным носом в пакет, куда я бросил таблетки.
– Считается, что собаки – распространители инфекций.
– Ни разу в жизни, – сказал пес, – не слышал ничего более оскорбительного.
– Мы награждаем собак призами за их верность и мужество.
– Полная опека, – резюмировал пес. – Мы жертвы самого бесцеремонного овеществления и потребительского отношения в вездесущей системе гуманархии.
Надо принять еще порцию таблеток, а то что-то пес стал сыпать неизвестными терминами.
– Ты что, проглотил словарь? – спросил я, пока мы добирались до машины.
– Всего лишь немного развлекся им в минуты скуки, – отозвался пес, как-то подозрительно притихнув.
Когда мы вернулись домой, я стал искать свой «Оксфордский толковый». Он оказался на полу, с пожеванной обложкой, сохранившей остатки гордого названия: «фордс толовы сварь», теперь уже в сокращенном, собачьем издании.
Мы с Люси договорились посидеть в каком-нибудь недорогом барчике. Она предложила кафе с видом на море, но я уже устал от моря, от его утомительного блеска, от этих изменчивых лучей, пресмыкающихся по водной глади, и прочего, и прочего. С меня было достаточно воспоминаний о предыдущей встрече, поэтому я решил попробовать сменить декорации: местом нашей встречи стало заведение, дизайном интерьера напоминавшее станцию техобслуживания, здесь можно было попробовать картофельные клинья и получить за 6 фунтов и 23 пенса «карри клаб», состоявший из «чикен буна», двух пинт пива и паппадама.
Пса я оставил дома, к его невыразимой досаде.
– И что я буду делать в твое отсутствие? – брюзжал он, морща лоб так, что шерсть на загривке встала дыбом.
– Как насчет того, чтобы поспать? – предложил я.
– Спать? – переспросил пес. – Ну конечно! – завопил он. – Какая честь, сэр, ваша щедрость не знает границ. Вы меня просто облагодетельствовали. – Затем, скосив глаза в сторону, уточнил: – Диван подойдет?
– Поскольку ты сжевал его почти до основания, можешь заодно и покрыть своей шерстью.
Да, с Линдси ему никогда не ужиться.
Люси сидела у окна, на спину ей падал свет – такую картину я застал в момент своего появления.
Я не видел ее вот уже два месяца, и, конечно, за это время она изменилась – пусть чуть-чуть, но уже достаточно заметно: в ушах появились серьги, которых я прежде не видел, она потягивала из бокала «шпритцер». Теперь, со стороны, уже не выступая в роли секретарши, она казалась такой красивой и неприступной, в то же время, излучая вокруг себя сияние доброты и расположения. А я подползал к ней, как змея из травы, чувствуя себя недостойным такой компании.
Неловко улыбаясь, я поставил перед ней пакет.
– Ты ушла, не дав нам возможности преподнести тебе на прощание «корпоративный подарок».
В пакете был плеер для лазерных дисков, парфюмерия, шоколад и открытка, подписанная мной и ребятами. Довольно сентиментальный жест – я поставил на ней и отпечаток лапы Пучка, хотя удалось мне это лишь после продолжительной дискуссии: зачем же я так настаивал всегда, что лапы должны быть чистыми, а теперь мажу их чернильной подушечкой.
Люси была тронута. Во всяком случае, мне так показалось.
– Прости, я поступила эгоистично, думала только о себе, – сказала она, прикоснувшись к пакету, но не открывая. – Передай от меня ребятам спасибо.
Я посмотрел ей в глаза:
– Я знаю, почему ты ушла.
Люси опустила глаза:
– Мне очень жаль. Прости.
– Это я должен просить прощения, – сказал я. – Нелегко жить с нечистой совестью. Но я ничего не мог поделать, так сложились обстоятельства. Жизнь – не всегда то, что мы для себя выбираем.
– Не всегда, но иногда, – ответила она. – Если ты хочешь чего-то, надо попросить.
В музыкальный автомат зарядили пластинку с песней какого-то рэппера, который рассказывал о том, как клево быть эгоистом. Порок отныне возведен в степень достоинства, уродство стало прекрасным, испорченность означает превосходство.
– Я чувствую себя так, словно сделал что-то непоправимо гадкое, – признался я.
– Никогда не поздно повернуть, – заметила она.
– Иногда бывает поздно. Я переступил границу. Зашел слишком далеко.
– Ну, ты же не убил никого.
«Теперь я в этом не уверен», – чуть не сказал я, но воздержался.
– Хотел попросить тебя кое о чем, – заговорил я, но поперхнулся и сделал вид, что коктейль попал не в то горло.
– Что бы это ни было, я на все согласна, – улыбнулась она.
– Но ты еще не знаешь, что я хочу попросить.
– Ты же не попросишь у меня ничего такого, в чем я буду вынуждена отказать. Я тебя знаю.
– Дело в том, – запнулся я, – что это свяжет нас двоих самым серьезным образом, причем на долгое время. И я не уверен, не внесет ли это в твою жизнь дополнительных неудобств.
В самом деле, кто захочет связываться с преступником? Полстраны, если верить песне рэппера, но речь идет не о позере с пистолетом и брильянтиками в ушах, а о самом настоящем преступнике, который, правда, не имеет дела с гангстерами и сутенерами, но грабит доверчивых старых леди. Ему просто больше по душе их общество.
– Проси, – сказала Люси тоном замерзшего на остановке пассажира, ждущего появления автобуса, опаздывающего на час.
– Мне нужно, чтобы ты присмотрела за Пучком, – сказал я. – Причем на время. Возможно, на долгое время.
Видно было, что эти слова произвели на нее сильное впечатление. Сначала я отбросил в сторону принципы, теперь бросаю свою собаку. И что? Я катился с горы, я падал; а падая, не думаешь о том, насколько красиво ты летишь, не так ли? Тебе просто ничего другого не остается, только падать.
– Ну… конечно, – ответила она, оправившись от потрясения. – Ты же знаешь, я на все для тебя готова.
Я поспешно отвернулся, сжигаемый изнутри поднявшейся во мне волной тепла, чувствуя себя так, как будто мне разом купили тысячу пирожных.
У меня зазвонил телефон. Это была Линдси. Я ответил.
– Привет, герой! – прокричала она. – На сегодня есть задачи!
Последовал долгий перечень, в котором значилась, помимо прочего, какая-то эхинацея . Рыбу следовало покупать вечером, когда на нее появится скидка.
– Я от тебя без ума! – сказала Линдси напоследок.
Я автоматически повторил формулировку:
– И я от тебя, – и отключился.
– А о чем ты хотела поговорить? – обратился я к Люси.
– Не знаю, – пожала она плечами. – Теперь это не имеет значения.
25
РАЗЛУКА
Как я ни старался пусть хотя бы мысленно уйти от этого, время неотвратимого и неизбежного расставания с Пучком приближалось.
Шли дни, была уже присмотрена кухня, выбраны диваны, обои, линолеум и ковролин. Наступал момент, когда пса предстояло посвятить в происходящее, а стало быть, открыть ему глаза на будущее, которое ожидает его впереди.
Нелегко сообщать столь душераздирающие известия кому бы то ни было, а уж тем более любимой собаке, но я решил наконец, что время пришло. За неделю до переезда я набрался духу для откровенного разговора. Надо было только выбрать подходящее место, где бы пес чувствовал себя наиболее комфортно и мог легче перенести ожидавший его удар.
Я пытался дать Люси денег на съем квартиры попросторнее, но она об этом и слышать не хотела. Она поступила в университет Суссекса, это всего четыре часа лекций в неделю, так что псу не придется долго оставаться в одиночестве.
Она будет с ним почти постоянно. Кроме того, Люси сказала, что привыкла к своей квартирке и места им вполне хватит обоим.
И еще я опасался, что она скажет ему что-нибудь вроде: «Ну вот, кареглазый дурачок, теперь будешь жить со мной!», что неизбежно вызовет шквал нежелательных вопросов в голове Пучка. Вопросов, которые задать будет некому.
Но главное… Впрочем, что говорить о главном. Люси для меня все равно оставалась путеводной звездой в темном лабиринте, куда я забрался благодаря своей слабохарактерности, несмотря на то, что я продолжал по инерции двигаться в противоположном направлении.
– Куда пойдем сегодня? – обратился я к Пучку в субботу. Это был день, который я назначил для разговора с ним. – Выбирай, что тебе больше нравится: Даунс, лес, что угодно.
– Что угодно? – переспросил пес.
– Что угодно, – ответил я.
– Что угодно?
– Да, что угодно.
– Значит, что угодно? Совсем что угодно?
– Сколько можно переспрашивать!
– Я хотел проверить, сколько раз я могу заставить тебя повторить.
– Что повторить – «что угодно»?
– Четыре раза! – торжествующе объявил он. – Целых четыре раза подряд.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44