Я выглянул в коридор, убедившись, что под моей дверью не стоит некое ушастое существо, плотнее прикрыл дверь и набрал телефон справочной.
Девушка, — сказал я тихо, прикрывая микрофон ладонью. — Мне нужны адрес и фамилия абонента под номером девятьсот восемьдесят три — двадцать один — двадцать три.
Справка платная. Согласны оплачивать счет? — предупредила телефонистка.
Согласен.
Секундочку… Диктую, записывайте: Тарасов Павел Григорьевич. Востряковский проезд, дом девяносто, корпус один. Квартира сто пятьдесят четыре.
Я успел записать адрес пальцем на запотевшем окне. Ну вот, подумал я с облегчением, мой «хозяин» уже не кажется некоей виртуальной субстанцией. Все, что привязано к недвижимости, обретает реальность. Даже неуловимые мафиози.
Я накинул на плечи теплую куртку, великодушно подаренную мне дядей Жорой. Тарасов, мысленно повторял я фамилию человека, на которого работал мой бывший друг Влад и который натравил на меня Цончика с шалопаями. Кто этот человек, мой враг? От кого узнал обо мне? Насколько он силен и опасен?
За окном, в мертвенно-белом свете неоновых фонарей, тихо опускался на землю пушистый снег. Ветки сосен, закованные в ледяную скорлупу, напоминали бутафорную декорацию в опере, когда Онегин стрелялся с Ленским. Даже сейчас я не желал Владу неотвратимой смерти и, если бы это было возможно, выбрал бы красивую и благородную развязку наших отношений — дуэль.
«К Анне!» — мысленно приказал я себе, понимая, что должен сначала определиться в отношении ее, понять, наконец, к кому она ближе в нашем треклятом неравнобедренном любовном треугольнике.
Я сунул телефон в нагрудный карман и вышел из комнаты. Едва я спустился в зимний сад с водопадом, как путь мне преградила тонкая черная фигура вьетнамца.
А , дружище! — воскликнул я, взмахнув руками, словно мы давно не виделись, и наша встреча обрадовала обоих. — Ты не забыл о том, что должен дать мне одну штуковину?
Вы уже уходите? — спросил вьетнамец. — Тогда я предупрежу водителя, чтобы он отвез вас в город.
Водителя не надо, — попросил я. — Лучше дай мне денег.
— Я постараюсь решить этот вопрос, — ответил вьетнамец, не глядя мне в глаза. — Идите за мной.
Он провел меня к выходу и открыл дверь. Я вздохнул всей грудью морозный воздух, почему-то пахнущий спелыми арбузами, и ступил на хрустящий свежий снег. Вьетнамец сразу же спрятался за дверью и запер изнутри замок, и я некоторое время стоял под навесом, глядя на ровную стенку сугробов, сгружающих подъездной овал, и на остекленевшие деревья вокруг особняка.
Щелкнул замок. Вьетнамец бесшумно приблизился ко мне, протянул худую стопочку долларовых купюр, а затем пистолет. Я взвесил его на ладони, выдвинул магазин, убедившись, что там все патроны, и, коротким движением толкнув вьетнамца к стене, приставил к его тонкой шее ствол «Макарова».
— Ну-ка, расскажи мне напоследок, кто твой шеф? — тихо спросил я.
Вьетнамец не сопротивлялся и не морщился от боли и холода, несмотря на то что был в тонком трико и легких гимнастических тапочках без подошвы. Я вдавил «Макаров» ему под челюсть и навалился на его тонкое тело всем своим весом.
— Ну, чего ты молчишь, Арлекино? — шепнул я, уже понимая, что вьетнамец даст убить себя, но ничего не скажет. — Зачем его люди вытащили меня из клиники, а? Нехорошо получилось — больного человека в пижаме на мороз…
Это был беспомощный лепет. Я, физически более сильный, с пистолетом в руке, не мог выдавить из малорослого, тщедушного человека ни слова.
Лишь после того, как я опустил руки, пряча «макаров» в глубокий карман куртки, и отошел от вьетнамца на шаг, он, все еще прижимаясь спиной к стене, словно успел примерзнуть к ней, сказал спокойно и уверенно:
— Ты скоро умрешь.
Это прозвучало как приговор, не подлежащий обжалованию, и мне на мгновение стало страшно.
Я жалко усмехнулся, повернулся и быстро пошел по скрипучему снегу к темным соснам, подальше от мертвенного света фонарей, прыгнул в сугроб, сразу увязнув в снегу по пояс, и, помогая руками, стал пробивать длинную траншею. "Трепло! — мысленно обращался я к вьетнамцу. — Узкоглазое чучело! Ему стало обидно, что я чуть-чуть помял ему бока, вот и пригрозил. Вроде как тот пацан, который, быстро убегая, не оглядываясь, кричит: «В морду получишь!»
Уставший, вываленный в снегу, как рыба в муке, я нескоро вышел на пустынное шоссе, и меня сразу же ослепил свет фар. Я даже не успел поднять руку — машина сбавила ход и остановилась передо мной, нацелив на меня, как минимум, восемь мощных прожекторов.
— Чего рот раскрыл? — устало спросил кто-то из темноты. — Садись, а то ноги простудишь.
Прикрывая рукой глаза от нестерпимо яркого света, я пошел на голос и сел в кабину джипа позади водителя. Не мучаясь над вопросом, почему водитель так странно себя ведет, я сказал:
Мне в Москву…
Да ладно! — оборвал меня водитель и взял резкий старт. — Куда ты на фиг денешься!
Он не успел разогнать автомобиль до последней передачи, как стал притормаживать. Из темноты на нас наплыла кирпичная стена и глухие ворота. По мере того как джип приближался к ним, ворота все дальше откатывались в сторону, освобождая проезд. Какой-то человек в пуховой куртке, прижимая к щеке трубку телефона, махнул водителю рукой.
До меня только сейчас дошло, что все это время я находился на огороженной территории, необыкновенно обширной, выбраться из которой самостоятельно вряд ли бы смог. Водитель, словно читая мои мысли, произнес:
— Вот теперь можно и про Москву говорить.
Мы неслись по узкой лесной дороге. В лобовое стекло, словно материализуясь из мрака, летели тучи снежинок. Стеклоочистители не успевали разгребать снежные завалы. В то же время обогревательная печка работала настолько сильно, что мне казалось, будто я стою на раскаленных углях.
— Вот что, — сказал водитель, когда темная стена леса разорвалась перед нами и на горизонте показалась россыпь огней микрорайона. — Через пост ГАИ нам лучше не ехать — восемьдесят процентов на то, что твою пушку найдут. Я высажу тебя на остановке автобуса. Как-нибудь доберешься, правда?
Он притормозил у железного навеса, где не было ни пассажиров, ни скамеек, ни света, лишь корявые идиотские надписи на стене, помахал мне рукой и погнал в обратном направлении. Я поднял воротник куртки, встал спиной к ветру, провожая глазами два красных огонька, медленно плывших над заснеженной дорогой. Потом полез в карман, достал баксы, которые мне дал вьетнамец и, пользуясь галактическим светом, идущим от микрорайона, пересчитал купюры. Семьсот долларов. Этого с лихвой хватило бы на то, чтобы купить авиабилет в бизнес-классе до Симферополя и оттуда на такси домчаться до Судака, а потом упиваться коллекционным новосветским шампанским в обществе дорогой проститутки.
Так я и сделаю, твердо решил я, пряча деньги в карман. Вот только загляну к Анне — и сразу же во Внуково. В гробу видал я В лада с его поганым золотом. Жизнь дороже.

8

Снег, который я принес в протекторах кроссовок, растаял, и подо мной, по кафельным плиткам, растеклась мутная лужа. Может быть, мне только казалось, что на лестничной площадке стоит неимоверная жара, но я расстегнул куртку и ослабил ворот рубашки.
Лучше было бы не трогать эту белую бумажную полоску, наклеенную углом на дверь, обмануть себя, попытаться убедить, что это какое-нибудь нудное предупреждение из ЖЭКа или телефонной станции о неуплате или записка от друзей, которые не застали Анну дома, и тем самым спасти свои нервы. Но я, обрекая себя узнать правду, протянул руку, взялся за край полоски и сорвал ее.
На ней не было ничего, кроме желтых пятен засохшего канцелярского клея и размазанной круглой печати, на которой слабо проступали согнутые в дугу слова: «ПРОКУРАТУРА ЮВАО г. МОСКВЫ». Рядом, от руки, была проставлена дата: «17 НОЯБРЯ» и неразборчивая роспись.
Больше месяца назад, подумал я и в сердцах врезал кулаком по двери. Мощная, из цельного дерева, дверь даже не издала гула, словно это была могильная плита.
— По голове лучше постучите, — глухим голосом посоветовал кто-то очень остроумный из-за соседней двери.
Я вытащил изо рта жвачку, налепил ее на глазок, вылупившийся на меня, швырнул обрывок бумажной полоски на пол и пошел вниз. Когда я спустился этажом ниже, сверху лязгнул замок, и мне вдогон, дробясь на эхо, полетела угроза:
— Всех вас, гадов, давно надо было пересажать!Я взглянул наверх и успел заметить, как между чугунных стоек ограждения мелькнула босая нога в домашнем тапочке. Оставляя за собой дымовой след, мимо моего носа пролетел вниз окурок, ударился о кафельный пол первого этажа и выплеснул из себя желтые искры.
Вне себя от злости, я побежал наверх, одним шагом покоряя по три ступени, но трусливый хам успел отлепить жвачку от глазка и спрятаться за своей дверью.
Некоторое время я стоял перед дверью соседа Анны, раздумывая, выломать ее или же ограничиться тем, что разбить глазок. «Ее посадили? — думал я, еще не совсем представляя себе, что это такое и как работал механизм этого действа, потому как Анна и тюрьма были понятиями несовместимыми. — Но за что? За какое преступление? И надолго посадили?»
Чем дольше я стоял перед закрытыми дверями, тем глубже осознавал весь ужас случившегося. В душе царил хаос. Чувство спелой злости, которое толкало меня на запертую дверь, как быка на тореадора, мгновенно сменяла апатия и бессилие, а затем вновь вскипала злость. Я оперся руками на стену, отгородившую меня от Анны, и застонал.
Скандалист, спрятавшийся от меня в своей квартире, мог бы рассказать, что произошло с его соседкой, но я повел себя неразумно, и уже невозможно было рассчитывать на нормальный разговор. А унизиться до того, чтобы звонить ему в дверь и просить прощения, я не мог.
Я завис среди сотен вопросов, как младенец, перед которым открылся весь сложный и многообразный мир. Единственное, что теперь я знал твердо и что в какой-то ничтожной степени утешало меня, — это уверенность в том, что Анна не причастна к той злой шутке, которую сыграл со мной Влад. К Анне, как и ко мне, судьба повернулась черной стороной.
Опустошенный бессилием, я поднял с пола обрывок бумажной полоски и, медленно ступая по ступеням, пошел вниз, не зная даже приблизительно, даже в общих чертах, что буду снйчас делать. Я рассматривал расплывшуюся на клею печать «ПРОКУРАТУРА ЮВАО г. МОСКВЫ» и подпись. Крупные, слегка наклоненные влево буквы «СЕВ П» или «СОВ П». «Советский писатель», машинально разгадывал я ребус. Или «Советский патриот». А может быть, это какое-нибудь новое государственное образование, вроде «Совета прокуратуры»…
Я вдруг замер посреди лестничного пролета, уставившись на бумажный обрывок. Фу, черт! Это же фамилия. Точнее, ее окончание. Фамилия того, кто приказал опечатать дверь. Какой-то Некрасов или Портасов. Может быть, Тарасов.
Я снова поднялся к квартире Анны и, присев у дверной ручки .пристроил обрывок к своему прежнему месту. Света было мало, но я отчетливо разглядел всю подпись: «ТАРАСОВ П.Г.»
Чушь, подумал я, выпрямляя ноги и вытирая мгновенно взмокший лоб. Совпадение. Причем здесь мой «хозяин» с шайкой шалопаев и Владом впридачу и прокурор, опечатавший дверь Анны? Ничего общего между ними быть не должно…
Я расстегнул пуговицы на рубашке почти до пупка. Была б возможность — разделся бы до пояса и упал бы в сугроб. Круг замкнулся. Конечно же, это тот самый Тарасов Павел Григорьевич, который сначала арестовал Анну, а затем натравил на меня своих шалопаев. Значит, он мент. Или гэбэшник. И Жорж, скорее всего, работает в той же системе. Это ясно, как Божий день. И клюнули они на золото. Все правильно, клады положено сдавать государству и пол-учатьза них двадцать пять процентов. А мы взяли себе все, за что и расплачиваемся. А Влад? Выходит, он работает на них? И раньше работал? Значит, он давно пас нас с Анной, потихоньку загоняя в расставленные сети. Предатель! Предатель в кубе!
В подобные критические минуты человеку должно с избытком хватать злости. Великая вещь — злость! Передо мной рухнули стены. Я отпустил тормоза, и меня понесло на форсаже.

* * *

Дом девяносто на Востряковском проезде стоял на краю поля, за которым высились серые, широкие трубы ТЭЦ, похожие на вулканы. Пар белым столбом медленно поднимался в звездное небо, и на высоте, словно наткнувшись на препятствие, дробился на облака и плыл над землей. Дом, исполосованный как тельняшка белым светом лестничных пролетов, уже спал, лишь некоторые окна светились цветными шторами. Я зашел в подъезд, не таясь, не приглушая шагов, поднялся на второй этаж и, не колеблясь, позвонил в сто пятьдесят четвертую квартиру.
Сегодня мне «везло» на закрытые двери. Может быть, мой ангел-хранитель таким образом оберегал мою горячую голову от роковых ошибок, потому и здесь мне никто не открыл. Но не думаю, что двенадцатый час ночи для Тарасова — слишком позднее время, чтобы даже не подойти к двери, и я настойчиво нажимал на кнопку звонка не меньше минуты, после чего снова вышел на улицу.
Может, оно и к лучшему, думал я, глядя на темные окна второго этажа. Тополь, растущий у самых стен, упирался толстыми ветками в застекленный балкон, но я даже не попытался подняться по обледеневшему стволу. Прошелся под балконами, увязая в сугробах. Как бы мимоходом поднял руку, дотянулся до решетки на балконе первого этажа, сорвал сосульку и с щелчком разломил ее надвое. Отступать поздно. Будь что будет!
Я ухватился за витиеватую решетку, ограждающую жильцов первого этажа от непрошеных гостей, вскарабкался по ней, как по лестнице, и дотянулся до козырька, покрытого льдом. Пистолет, который я затолкал за пояс джинсов, очень мешал и причинял мне боль всякий раз, когда я высоко поднимал колено. Ухватившись одной рукой за узкую полочку из вагонки, над которой находилась форточка лоджии, я принялся вытаскивать пистолет. Кроссовки скользили по козырьку, я был на грани срыва, и в тот момент, когда жестяной козырек согнулся под моей тяжестью и угрожающе затрещал, я ударил по раме форточки рукояткой «Макарова». Форточка, к счастью, оказалась незапертой, и я успел закинуть руку за раму.
Несколько мгновений я висел над сугробами, ожидая какой-нибудь гадости, то ли крика, то ли острых собачьих зубов, которые вот-вот должны вцепиться мне в ногу, затем ухватился за край рамы второй рукой, подтянулся и втиснул плечи в узкий проем.
Я почувствовал запах жилья, увидел перед собой белый экран одеревеневшей на морозе простыни и, тараня ее головой, ввалился в лоджию. Сидя на деревянном полу и прислушиваясь к гулу автомобиля на соседней улице, который был единственным звуком, заполнявшим морозную ночь, я только сейчас по-на— стоящему ужаснулся тому, что сделал, и, подавляя в себе острое желание дать задний ход и вывалиться из лоджии в сугробы, встал на ноги, сдвинул в сторону холодные простыни и приблизился к окну.
Оно тотчас запотело от моего дыхания. Резким движением я размазал его рукавом, словно матовый круг мог стать серьезной уликой против меня, и машинально толкнул балконную дверь. Она легко открылась, словно вход в ловушку. Отдернув тюль, я вошел в комнату, как боксер на ринг после удара гонга, сжимая рукоятку пистолета в опущенной руке.
Ринг был пуст. Я стоял на мягком ворсистом ковре, едва различая контуры мягкой мебели, громоздких книжных полок, широкой кровати с бесформенными пятнами скомканных одеял и подушек. Где-то в глубине комнаты я уловил движение и мгновенно вскинул руку с пистолетом, но темная фигура человека столь же стремительно проделала то же самое, и только после этого я перевел дух и опустил руку. Огромное зеркало, заменяющее дверь платяного шкафа, копировало мои движения, до смешного нелепые, если смотреть на них со стороны.
Я, устыдившись собственного отражения, пошел по комнате свободнее и быстрее, и где-то рядом с кроватью уловил легкий сладковатый запах перегара. Мгновением позже я услышал тихое дыхание.

9

Мужчина в костюме, туфлях ничком лежал на кровати поверх одеяла. Левая его рука безжизненно свисала с кровати, правой он обнимал лежащую рядом подушку. Галстук, перекрутившись, длинной косой стелился по спине. Сдавленный негромкий хрип и выразительный запах не оставляли у меня сомнений. Мужчина был сильно пьян.
Я подошел к двери, повернул латунную ручку и выглянул в темный холл. Стандартная «трешка» с частично сделанным евроремонтом. Ковровое покрытие под ногами, светлые, выделяющиеся картинной рамкой дубовые плинтуса, напольная ваза с корявой сухой веткой, невыразительные пейзажики на стенах…
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20