В церковь он ходил раз в году на пасху, да и то не молиться, а чтобы в тот момент, когда поп, обратясь к прихожанам, скажет: «Христос воскрес», то ему, вместо «воистину воскрес», ответить: «А у меня двадцать одно!..»
Слыхал он, что после такого дерзкого ответа черт помогает всякому выигрывать в карты. И еще для успеха в картежной игре. Копыто соблюдал одно не очень святое правило: тайком уходил в сарай, украдкой снимал с шеи медный крест и прятал его под пяту в сапог.
Говорят, и это помогает в картежной игре.
И все же не было в его жизни ни одного случая, чтобы он выходил с выигрышем. Свои неудачи он относил за счет того, что самому черту не были нужны его старательные прегрешения. Он даже доходил до того, что был готов продать ради хорошей жизни черту душу. Однако душа у Копыта, видимо, была неважнецкая, и покупателя на нее не находилось.
19. КТО ВЫДУМАЛ ТРЕНОГУ!
ДЕЛО БЫЛО незадолго до революции в селе Устье-Кубенском. Разбогатела от подаяний церковная касса, и поп, на удивление соседним причтам и на радость своим прихожанам, решил приобрести дорогое Евангелие. Знающие люди говорили, что на деньги, затраченные на Евангелие, можно было бы построить в деревне приходскую школу на сорок учеников. Книга большого формата, аршин в длину, на толстой бумаге, каждая страница ее украшена орнаментами. Оклад тяжелый. На верхней крышке в центре Христос, сверкающий золотом. По углам эмалевые, в сиянии разноцветных камней четыре евангелиста, а на нижней золоченой крышке – изображение креста и две застежки для запирания этой массивной книги.
Вес Евангелия превышал пуд, и старику Паше – пономарю – не под силу было выдерживать на руках перед попом такую тяжесть, когда тот читал Евангелие в особо торжественные службы.
Руки у пономаря тряслись от тяжести книги, пот выступал на лбу, и Паша втихомолку поторапливал попа:
– Батюшка, нельзя ли читать побыстрей, боюсь, как бы не уронить на пол священное писание…
Договорились поп с дьяконом, старостой и пономарем, что вообще неудобно держать книгу на руках и стоять пономарю спиной к молящимся. Вся ценная евангельская художественная, позлащенная красота скрывается за спиной пономаря, и ее никто не видит.
Читать с аналоя тоже неудобно: опять-таки блеск божественной книги пропадает втуне.
Из затруднительного положения, помню, вывел попа догадливый сторож Ваня Герасимов. Он был неплохим столяром и сколотил отличную треногу, покрыл лаком, позолотил, где надо, принес в церковь, поставил на край амвона и показал, как удобно будет держаться на треноге святое Евангелие. Словно на выставке, на полном виду у всех.
Духовному причту приглянулось изобретение сторожа. При первом воскресном богослужении поп решил опробовать треногу в деле.
Перед тем как читать Евангелие, дьякон поставил треногу передним упором на край самого амвона.
Потом он вынес из алтаря роскошное Евангелие и раскрыл его на том месте, где была положена широкая шелковая закладка.
Обе крышки, створки или обложки – как угодно называйте – обнажились перед публикой в полном сиянии эмали, позолоты и художественного мастерства неизвестных умельцев.
Выйдя из алтаря, поп распевно начал:
– От Матфея, святого Евангелия, чтение…
Дьякон ответствовал:
– Воньмем…
Публика молча внимала, а некоторые, особенно набожные, незаметно елозя коленями по полу, подбирались ближе, дабы рассмотреть такую сверкающую невидаль. Одна старушка, поднявшись на ноги, хотела поцеловать по очереди всех евангелистов, ей казалось, что это ничуть не помешает попу продолжать чтение. Дочитавши до того места, где сказано: «И взыграша младенец во чреве Марии…» – поп, увидев старушку, пожелавшую облобызать Евангелие, слегка подвинул треногу вперед. Передний упор соскочил с края амвона, тренога грохнулась на пол. Евангелие, весом пуд с гаком, накрыло старушку, упавшую со стоном и мольбой.
По церкви прошел шумок. Растерянный поп, позабыв, где он находится, возопил на весь храм:
– Какая сволочь придумала эту проклятую треногу?!!
Роскошное Евангелие дьякон еле поднял и понес в алтарь.
Треногу и ушибленную старуху вынесли на паперть.
Остаток службы церковной прошел как подобает, и закончился многолетием царствующему дому, коему оставалось царствовать не так уж долго…
20. ТУРКИНЫ ДИСПУТЫ
АЛЕКСЕЙ Турка не помнит, с какого времени перестал быть верующим. Но «для порядка» какие-то нераженькие иконы в избе держал и даже в молебные дни приходил на улицу к водосвятию, чтобы по душам побеседовать с попом.
С дьяконом ему было трудней беседовать, так как дьякон, Никаха Авениров, иногда выпивал с Туркой и в вопросах религии придерживался его «материалистических» взглядов. Поэтому Турка, подготовившись заранее, выбирал своим оппонентом самого протоиерея, довольно пожилого, пропитанного законом божьим старца. Наши попихинские граждане составляли заинтересованную аудиторию. Турка вел разговор аккуратный, не затрагивая чувств верующих:
– Батюшка, отец Василий, – спрашивал он, – скажи, кто самый первый в ад попал?
– Спроси об этом любого школьника, – отвечал поп, – скажут: Каин, убивший брата Авеля, раньше всех прочих угодил в ад.
– А почему же вездесущий бог-Саваоф не отвел руку убийцы и не выхватил у него финку. И жили бы братья припеваючи, как мы с Николахой Бёрдом, поскольку нам делить нечего. Ведь не много добра нажили Каин с Авелем, да и зачем им наживать было, если весь земной шар им принадлежал? Странно и глупо вели себя первые братья, да и господь в ротозеях оказался. Как же он за теперешним бесчисленным миром уследит? Вот люди с тех пор и волтузят друг друга. Каину сошло, а почему бы Вильгельму не накинуться на Николашку? Эти тоже вроде сродни, говорят, – братаны…
Поп мычит, не ведая, что сказать на Туркино словоизвержение. А тот, не задумываясь, снова вопрошает:
– Скажи, отец Василий, в аду, кроме главного сатаны, водятся и черти? Иначе, кто же будет там котлы со смолой подогревать? Вот, значит, попадают в ад грешные бабы, скажем, блудницы, воровки, ведьмы. А с лица смазливенькие. Разрешается ли чертям на них жениться?
– Чего не знаю, того не знаю. Нам в сатанинские дела вмешиваться не дано. Будет второе пришествие Христа, и он снизойдет в ад, и адову разрушит силу, и будет судити живых и мертвых…
– Не завидую Христу, – замечает Турка, – ох, большая работенка ему предстоит. Сатана тоже не дремлет. Адвокатов готовит для того судилища… Я безгрешен: никого не убивал, никого не обокрал, к бабам чужим не хаживал, отца и мать всю жизнь почитал, кумиров не сотворял, к уряднику с доносами не бегал. Значит, по заповедям я чист и непорочен. Быть мне, Турке, в раю, хотя бы на самом краю. В сапожную мастерскую пристроюсь. Онамедни Ваньку Конина во сне видел, он меня заранее приглашает. Фирменную обутку на ангелов шить…
– Перестань, Турка, кощунствовать, среди святых угодников не водится сапожников греховодников, – перебивает его поп. – Да и сапожной мастерской нигде в писании не упоминается, зачем она там, в раю?
– Как зачем? А у вас же в церкви на царских вратах стоит Михайло Архангел с огненным мечом, а на нем сафьянные сапожки до колен, узконосые, с пуговками и кисточками. Я фасон снял и точно такие обуточки сафьяновые торговке Паничавой сшил.
– Странные тебя вопросы затрагивают, – отвечает поп на Туркины рассуждения. – Что кажется непонятным, надо здраво домышлять.
– Вот я домышляя и думаю: если черти не будут на грешницах жениться, то не будет ни чертовок, ни чертенят и весь их род кончится. И никакого порядка не будет в аду, хоть ворота запирай и гони всех в рай. А в раю скучища, особенно святым бездельникам, стоят навытяжку, как идивоты, и богу славу воздают. Нет, меня и в рай если примут, так только в сапожную мастерскую. Скажи, батюшка, попадает душа на тот свет, черту ли в лапы, или ангелу в рученьки, в каком она виде? Вся с кулачок, или в полный рост человеческий, или, как пар из самовара, невидимкой становится?
– И это нам не дано знать, – отвечает поп, – дело это одному богу ведомо.
Турка не удовлетворен ответом и перед тем, как уйти с места, где происходила беседа с попом, ворчит:
– Богу, богу… А зачем же с темного народа за всякое затемнение и деньжонками, и зерном, и маслом не брезгуете поборы устраивать? С меня-то вашему брату и на том свете не причтется. Берите с грешников… Гляньте, они вам лукошками жито воздают. Ох, и придется вам за обманы потерпеть гораздо раньше, чем вы в ад сами попадете. Ссыльные политиканы хорошую песню в наши деревни занесли. Начинается так:
Церковь золотом облита;
Пред оборванной толпой
Проповедовал с амвона
Поп в одежде парчевой…
Там, в этой песне, вся правда сказана – и супротив бога, и черта, и против вас, обманщиков. Прощевайте, батюшка, хоть и старенек вы, а за ум браться никогда не поздно.
21. ПАНИНА ОСИНА
НАША Попиха в окружении других деревень стоит на взгорье. И на самой ее возвышенности выросла стройная высоченная осина. Она, в отличие от себе подобных, десятки лет поднималась и поднималась круглой, как шар, верхушкой. И настолько поднялась, что стала служить ориентиром для тех, кто нечаянно мог заблудиться в лесу. С приозерных пожен можно было, судя по этой осине, определить, в какой деревне, не дай бог, случился пожар. Повсюду эта осина называлась Паниной, так как находилась в огороде братьев Паничевых – Алехи Турки и Николая Берда.
Осина служила указателем для многих деревенских жителей. Стоило только в лесу забраться на самое высокое дерево и с его вершины увидеть вдали макушку Паниной осины, как сразу, вернее, чем по компасу, можно найти выход из лесной трущобы.
Лес от устья Кубены-реки протянулся длинной полосой на северо-запад, как мы знали, верст на сто, а там дальше, если вправо взять, то, говорят, иди хоть до самого Белого моря – все лес…
За грибами мы ходили в малые перелески и рощи вблизи деревень, а под осень за клюквой в дальнее болото. Ходили обычно артелями: исключительно бабы и ребятишки. И чтобы не заблудиться, не потерять друг друга и не нарваться на медведя, бродили по болоту дружной толпой, не забегая вперед ведущей бабы и не особенно от нее отставая.
Нас было тогда шестеро: Маша Тропика, Лариса Митина, Дуня Панина, Анюта Свистулька да я с Колькой Травничком. Собирали мы клюкву не торопясь, выбирали ягоды покрупней да покрасней, клюкву в корзины и в мешки заплечные, а перезрелую морошку – в рот.
Ягод насобирали – еле носим. Пора направляться на выход из леса. Кстати, и солнце клонится к закату.
За главную вожатую была у нас Колькина мать – Лариса.
– Пора к домам, – сказала она, – ноши тяжелые, надсадимся тащить. Колька, полезай на сосну, да портки не порви, и погляди хорошенько, в коей стороне Панина осина. А ты, Костюха, заберись на эту ель и тоже погляди…
Нам это ничего не стоит. Раз-раз – и мы оба на вершинах. Посмотрели во все стороны – нет нигде Паниной осины. Не видно ее шарообразной точки на горизонте за вершинами леса. Так мы и сказали с Колькой.
– Хорошенько смотрите во все стороны, – настаивали бабы. – Ну, Лариса, полезай сама, больше толку будет. А то леший окружит нас, запутаемся.
Лариса забралась на Колькину сосну. Смотрит, как и мы, туда-сюда, нет Паниной осины. С одной стороны вдалеке Кубенское озеро сливается с небом, а с трех остальных сторон ничего, кроме сплошного леса, не видно.
– Бабы, и в самом деле куда-то нас черт занес, пропала из виду Панина осина. Давайте, пойдем сначала влево, потом прямо, посмотрим еще с разных концов.
Ходили мы по лесу и по болотам до самого позднего вечера, лазали еще и еще на высокие деревья, высматривали уж если не Панину осину, так хотя бы что-нибудь другое, напоминающее близость селений.
И видели только лес да лес. Споры и разговоры ни к чему не привели, а только еще больше запутали.
В лесу потемки наступили скоро. Нас накрыла непроницаемая, жуткая темь. Пришлось заночевать под разлапистыми деревьями; на случай дождя наломали веток, сделали подобие укрытия, надергали сухого моха – чем не постель. Перед сном покричали, поаукали и, кроме своих голосов, ничего не услышали. Значит, забрели слишком далеко и куда-то совсем не туда, если такая примета – Панина осина – исчезла из нашего поля зрения.
Усталые от шатания по лесу, мы спали крепко и надежно, тем более, что все помолились и, были уверены в том, что бог все-таки сильнее черта и лешего, наутро выведет нас, куда следует. Недаром же говорят: утро вечера мудренее…
Проснулись с восходом солнца. Протерли глаза, снова полазали по деревьям и, не обнаружив заветной спасительной осины, обругали ее, назвав предательским Иудиным деревом, пошли прямиком наугад – куда-нибудь да выйдем.
Не раз переходили какие-то незнакомые нам лесные ручейки. Добрались до заросшей тропинки. Бабы стали гадать, куда ведет тропинка.
– В Заболотье, в Никольское, к Межакову в усадьбу… – сказала Анюта Свистулька.
– Нет, это скорей всего тропинка к Богородице на Корень, – высказала свое мнение Дуня Панина и первая из баб высыпала половину клюквы на дорожку, дабы облегчить себе ношу. Ее примеру последовали и другие бабы.
Мы с Колькой тоже ополовинили свои корзины.
– Я, бабоньки, просто не знаю, куда нас нечистая сила занесла, – призналась наша ведущая Лариса Митина, – просто ума не приложу. Давайте уж пойдем по тропочке, авось до жилья доберемся.
И на наше счастье ударил и прогудел колокол.
– Слава те, господи! Наконец-то!
Бабы перекрестились и двинулись на колокольный звон.
Через час, не более, мы вышли на опушку леса.
Перед нами прямо оказалась река – Малый Пучкас. Знали мы эту реку все. И на рыбалке бывали, и скат через нее вплавь перегоняли, а тут, выйдя из леса, так себе замутили головы, что никто из баб не признал ее, не говоря уже о нас с Колькой. А слева, за перелеском и песчаным мысом, показалось нам невиданной красоты село: в чудном видении несколько церквей и домов.
Мы долго стояли в недоумении: куда же пришли, как теперь до дому доберемся? Где мы оказались?
После долгого блуждания нас, что называется, «окружило». Выйдя из леса с неожиданной противоположной стороны, мы растерянно глазели, не узнавая сместившееся в наших глазах село, находящееся от нашей деревни всего в четырех верстах.
– Ясно, леший нас попутал.
Другого мнения у баб не было. Пришли в деревню с облегченными ношами клюквы. Мужики посмеялись. Особенно братья Паничевы.
Пока мы ходили за клюквой, они спилили и поделили пополам знаменитую Панину осину.
По жребию Турке досталась вершина, Берду – комель.
Они наделали из осины досок-кроельниц для кройки кожи и продавали сапожникам по гривеннику за штуку.
22. ПРЕДСТАВЛЕНИЯ
ТЕАТРЫ, концерты, кино, телевидение, радио… В наше время разве кого удивишь этим?
Не так давно я был в Афинах, в древнейшем театре Ирода Аттического, и в постановке Королевского академического театра смотрел «Медею» Эврипида. Пожалуй, лучшего на сцене театра я за свою жизнь не видел…
Возвращаясь с этого спектакля в гостиницу, я вспомнил свое давнее прошлое, свое деревенское, дореволюционное вологодское детство. Какие представления сохранились в моей памяти?
В школе нам не устраивали рождественскую елку с подарками. Мы бегали в село смотреть с улицы через двойные зимние рамы, как в домах богачей веселятся дети, танцуют, поют, наделяются гостинцами, подарками. Нам от такого невинного соглядатайства перепадали зернышки зависти. Почему у них есть, а у нас этого быть не может? Чем мы хуже их? А не поколотить ли нам, ребята, этих барчуков?
Колотили. Особенно, когда подросли.
Из первых самобытных деревенских представлений я запомнил святочных ряженых. У нас их называли кудесами. Гуляющая взрослая молодежь после рождества кудесничала, наряжалась в немыслимые одежды и прикрывалась самодельными масками.
«Кудесов» ждали, провожали от деревни до деревни, и в избах, и по дороге смеялись над их кривлянием и потугами остроумия…
Еще помню разные фортели, представляемые нищими зимогорами. Один из них, Егорко, по обету, за какие-то грехи, носил на своем матером голом теле тяжкие вериги с большим медным крестом на груди. Напивался он на подаяния допьяна, раздевался догола и плясал, потешая кого придется. Другой странник ему под пляску в такт стучал посохом, украшенным мелкими звонкими бубенцами. Люди дивились и, глядя на их представления, говорили:
– Бог веселых любит. Настоящие комедиянты!..
Другой зимогор, сложив ладонь горсткой, просовывал под мышки и наяривал скрипучие, не весьма пристойные звуки, сопровождаемые частушками с завитушками. Третьего, матерого, корявого, звали Пашка Шадрун. Летом, как и все прочие зимогоры, он работал у кого-либо из кулаков по найму, а зиму горевал, пробиваясь милостынями. Он не просил, не поминал имя Христово и не благодарил за подаяние, а считал, что ему полагается за «представление».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22
Слыхал он, что после такого дерзкого ответа черт помогает всякому выигрывать в карты. И еще для успеха в картежной игре. Копыто соблюдал одно не очень святое правило: тайком уходил в сарай, украдкой снимал с шеи медный крест и прятал его под пяту в сапог.
Говорят, и это помогает в картежной игре.
И все же не было в его жизни ни одного случая, чтобы он выходил с выигрышем. Свои неудачи он относил за счет того, что самому черту не были нужны его старательные прегрешения. Он даже доходил до того, что был готов продать ради хорошей жизни черту душу. Однако душа у Копыта, видимо, была неважнецкая, и покупателя на нее не находилось.
19. КТО ВЫДУМАЛ ТРЕНОГУ!
ДЕЛО БЫЛО незадолго до революции в селе Устье-Кубенском. Разбогатела от подаяний церковная касса, и поп, на удивление соседним причтам и на радость своим прихожанам, решил приобрести дорогое Евангелие. Знающие люди говорили, что на деньги, затраченные на Евангелие, можно было бы построить в деревне приходскую школу на сорок учеников. Книга большого формата, аршин в длину, на толстой бумаге, каждая страница ее украшена орнаментами. Оклад тяжелый. На верхней крышке в центре Христос, сверкающий золотом. По углам эмалевые, в сиянии разноцветных камней четыре евангелиста, а на нижней золоченой крышке – изображение креста и две застежки для запирания этой массивной книги.
Вес Евангелия превышал пуд, и старику Паше – пономарю – не под силу было выдерживать на руках перед попом такую тяжесть, когда тот читал Евангелие в особо торжественные службы.
Руки у пономаря тряслись от тяжести книги, пот выступал на лбу, и Паша втихомолку поторапливал попа:
– Батюшка, нельзя ли читать побыстрей, боюсь, как бы не уронить на пол священное писание…
Договорились поп с дьяконом, старостой и пономарем, что вообще неудобно держать книгу на руках и стоять пономарю спиной к молящимся. Вся ценная евангельская художественная, позлащенная красота скрывается за спиной пономаря, и ее никто не видит.
Читать с аналоя тоже неудобно: опять-таки блеск божественной книги пропадает втуне.
Из затруднительного положения, помню, вывел попа догадливый сторож Ваня Герасимов. Он был неплохим столяром и сколотил отличную треногу, покрыл лаком, позолотил, где надо, принес в церковь, поставил на край амвона и показал, как удобно будет держаться на треноге святое Евангелие. Словно на выставке, на полном виду у всех.
Духовному причту приглянулось изобретение сторожа. При первом воскресном богослужении поп решил опробовать треногу в деле.
Перед тем как читать Евангелие, дьякон поставил треногу передним упором на край самого амвона.
Потом он вынес из алтаря роскошное Евангелие и раскрыл его на том месте, где была положена широкая шелковая закладка.
Обе крышки, створки или обложки – как угодно называйте – обнажились перед публикой в полном сиянии эмали, позолоты и художественного мастерства неизвестных умельцев.
Выйдя из алтаря, поп распевно начал:
– От Матфея, святого Евангелия, чтение…
Дьякон ответствовал:
– Воньмем…
Публика молча внимала, а некоторые, особенно набожные, незаметно елозя коленями по полу, подбирались ближе, дабы рассмотреть такую сверкающую невидаль. Одна старушка, поднявшись на ноги, хотела поцеловать по очереди всех евангелистов, ей казалось, что это ничуть не помешает попу продолжать чтение. Дочитавши до того места, где сказано: «И взыграша младенец во чреве Марии…» – поп, увидев старушку, пожелавшую облобызать Евангелие, слегка подвинул треногу вперед. Передний упор соскочил с края амвона, тренога грохнулась на пол. Евангелие, весом пуд с гаком, накрыло старушку, упавшую со стоном и мольбой.
По церкви прошел шумок. Растерянный поп, позабыв, где он находится, возопил на весь храм:
– Какая сволочь придумала эту проклятую треногу?!!
Роскошное Евангелие дьякон еле поднял и понес в алтарь.
Треногу и ушибленную старуху вынесли на паперть.
Остаток службы церковной прошел как подобает, и закончился многолетием царствующему дому, коему оставалось царствовать не так уж долго…
20. ТУРКИНЫ ДИСПУТЫ
АЛЕКСЕЙ Турка не помнит, с какого времени перестал быть верующим. Но «для порядка» какие-то нераженькие иконы в избе держал и даже в молебные дни приходил на улицу к водосвятию, чтобы по душам побеседовать с попом.
С дьяконом ему было трудней беседовать, так как дьякон, Никаха Авениров, иногда выпивал с Туркой и в вопросах религии придерживался его «материалистических» взглядов. Поэтому Турка, подготовившись заранее, выбирал своим оппонентом самого протоиерея, довольно пожилого, пропитанного законом божьим старца. Наши попихинские граждане составляли заинтересованную аудиторию. Турка вел разговор аккуратный, не затрагивая чувств верующих:
– Батюшка, отец Василий, – спрашивал он, – скажи, кто самый первый в ад попал?
– Спроси об этом любого школьника, – отвечал поп, – скажут: Каин, убивший брата Авеля, раньше всех прочих угодил в ад.
– А почему же вездесущий бог-Саваоф не отвел руку убийцы и не выхватил у него финку. И жили бы братья припеваючи, как мы с Николахой Бёрдом, поскольку нам делить нечего. Ведь не много добра нажили Каин с Авелем, да и зачем им наживать было, если весь земной шар им принадлежал? Странно и глупо вели себя первые братья, да и господь в ротозеях оказался. Как же он за теперешним бесчисленным миром уследит? Вот люди с тех пор и волтузят друг друга. Каину сошло, а почему бы Вильгельму не накинуться на Николашку? Эти тоже вроде сродни, говорят, – братаны…
Поп мычит, не ведая, что сказать на Туркино словоизвержение. А тот, не задумываясь, снова вопрошает:
– Скажи, отец Василий, в аду, кроме главного сатаны, водятся и черти? Иначе, кто же будет там котлы со смолой подогревать? Вот, значит, попадают в ад грешные бабы, скажем, блудницы, воровки, ведьмы. А с лица смазливенькие. Разрешается ли чертям на них жениться?
– Чего не знаю, того не знаю. Нам в сатанинские дела вмешиваться не дано. Будет второе пришествие Христа, и он снизойдет в ад, и адову разрушит силу, и будет судити живых и мертвых…
– Не завидую Христу, – замечает Турка, – ох, большая работенка ему предстоит. Сатана тоже не дремлет. Адвокатов готовит для того судилища… Я безгрешен: никого не убивал, никого не обокрал, к бабам чужим не хаживал, отца и мать всю жизнь почитал, кумиров не сотворял, к уряднику с доносами не бегал. Значит, по заповедям я чист и непорочен. Быть мне, Турке, в раю, хотя бы на самом краю. В сапожную мастерскую пристроюсь. Онамедни Ваньку Конина во сне видел, он меня заранее приглашает. Фирменную обутку на ангелов шить…
– Перестань, Турка, кощунствовать, среди святых угодников не водится сапожников греховодников, – перебивает его поп. – Да и сапожной мастерской нигде в писании не упоминается, зачем она там, в раю?
– Как зачем? А у вас же в церкви на царских вратах стоит Михайло Архангел с огненным мечом, а на нем сафьянные сапожки до колен, узконосые, с пуговками и кисточками. Я фасон снял и точно такие обуточки сафьяновые торговке Паничавой сшил.
– Странные тебя вопросы затрагивают, – отвечает поп на Туркины рассуждения. – Что кажется непонятным, надо здраво домышлять.
– Вот я домышляя и думаю: если черти не будут на грешницах жениться, то не будет ни чертовок, ни чертенят и весь их род кончится. И никакого порядка не будет в аду, хоть ворота запирай и гони всех в рай. А в раю скучища, особенно святым бездельникам, стоят навытяжку, как идивоты, и богу славу воздают. Нет, меня и в рай если примут, так только в сапожную мастерскую. Скажи, батюшка, попадает душа на тот свет, черту ли в лапы, или ангелу в рученьки, в каком она виде? Вся с кулачок, или в полный рост человеческий, или, как пар из самовара, невидимкой становится?
– И это нам не дано знать, – отвечает поп, – дело это одному богу ведомо.
Турка не удовлетворен ответом и перед тем, как уйти с места, где происходила беседа с попом, ворчит:
– Богу, богу… А зачем же с темного народа за всякое затемнение и деньжонками, и зерном, и маслом не брезгуете поборы устраивать? С меня-то вашему брату и на том свете не причтется. Берите с грешников… Гляньте, они вам лукошками жито воздают. Ох, и придется вам за обманы потерпеть гораздо раньше, чем вы в ад сами попадете. Ссыльные политиканы хорошую песню в наши деревни занесли. Начинается так:
Церковь золотом облита;
Пред оборванной толпой
Проповедовал с амвона
Поп в одежде парчевой…
Там, в этой песне, вся правда сказана – и супротив бога, и черта, и против вас, обманщиков. Прощевайте, батюшка, хоть и старенек вы, а за ум браться никогда не поздно.
21. ПАНИНА ОСИНА
НАША Попиха в окружении других деревень стоит на взгорье. И на самой ее возвышенности выросла стройная высоченная осина. Она, в отличие от себе подобных, десятки лет поднималась и поднималась круглой, как шар, верхушкой. И настолько поднялась, что стала служить ориентиром для тех, кто нечаянно мог заблудиться в лесу. С приозерных пожен можно было, судя по этой осине, определить, в какой деревне, не дай бог, случился пожар. Повсюду эта осина называлась Паниной, так как находилась в огороде братьев Паничевых – Алехи Турки и Николая Берда.
Осина служила указателем для многих деревенских жителей. Стоило только в лесу забраться на самое высокое дерево и с его вершины увидеть вдали макушку Паниной осины, как сразу, вернее, чем по компасу, можно найти выход из лесной трущобы.
Лес от устья Кубены-реки протянулся длинной полосой на северо-запад, как мы знали, верст на сто, а там дальше, если вправо взять, то, говорят, иди хоть до самого Белого моря – все лес…
За грибами мы ходили в малые перелески и рощи вблизи деревень, а под осень за клюквой в дальнее болото. Ходили обычно артелями: исключительно бабы и ребятишки. И чтобы не заблудиться, не потерять друг друга и не нарваться на медведя, бродили по болоту дружной толпой, не забегая вперед ведущей бабы и не особенно от нее отставая.
Нас было тогда шестеро: Маша Тропика, Лариса Митина, Дуня Панина, Анюта Свистулька да я с Колькой Травничком. Собирали мы клюкву не торопясь, выбирали ягоды покрупней да покрасней, клюкву в корзины и в мешки заплечные, а перезрелую морошку – в рот.
Ягод насобирали – еле носим. Пора направляться на выход из леса. Кстати, и солнце клонится к закату.
За главную вожатую была у нас Колькина мать – Лариса.
– Пора к домам, – сказала она, – ноши тяжелые, надсадимся тащить. Колька, полезай на сосну, да портки не порви, и погляди хорошенько, в коей стороне Панина осина. А ты, Костюха, заберись на эту ель и тоже погляди…
Нам это ничего не стоит. Раз-раз – и мы оба на вершинах. Посмотрели во все стороны – нет нигде Паниной осины. Не видно ее шарообразной точки на горизонте за вершинами леса. Так мы и сказали с Колькой.
– Хорошенько смотрите во все стороны, – настаивали бабы. – Ну, Лариса, полезай сама, больше толку будет. А то леший окружит нас, запутаемся.
Лариса забралась на Колькину сосну. Смотрит, как и мы, туда-сюда, нет Паниной осины. С одной стороны вдалеке Кубенское озеро сливается с небом, а с трех остальных сторон ничего, кроме сплошного леса, не видно.
– Бабы, и в самом деле куда-то нас черт занес, пропала из виду Панина осина. Давайте, пойдем сначала влево, потом прямо, посмотрим еще с разных концов.
Ходили мы по лесу и по болотам до самого позднего вечера, лазали еще и еще на высокие деревья, высматривали уж если не Панину осину, так хотя бы что-нибудь другое, напоминающее близость селений.
И видели только лес да лес. Споры и разговоры ни к чему не привели, а только еще больше запутали.
В лесу потемки наступили скоро. Нас накрыла непроницаемая, жуткая темь. Пришлось заночевать под разлапистыми деревьями; на случай дождя наломали веток, сделали подобие укрытия, надергали сухого моха – чем не постель. Перед сном покричали, поаукали и, кроме своих голосов, ничего не услышали. Значит, забрели слишком далеко и куда-то совсем не туда, если такая примета – Панина осина – исчезла из нашего поля зрения.
Усталые от шатания по лесу, мы спали крепко и надежно, тем более, что все помолились и, были уверены в том, что бог все-таки сильнее черта и лешего, наутро выведет нас, куда следует. Недаром же говорят: утро вечера мудренее…
Проснулись с восходом солнца. Протерли глаза, снова полазали по деревьям и, не обнаружив заветной спасительной осины, обругали ее, назвав предательским Иудиным деревом, пошли прямиком наугад – куда-нибудь да выйдем.
Не раз переходили какие-то незнакомые нам лесные ручейки. Добрались до заросшей тропинки. Бабы стали гадать, куда ведет тропинка.
– В Заболотье, в Никольское, к Межакову в усадьбу… – сказала Анюта Свистулька.
– Нет, это скорей всего тропинка к Богородице на Корень, – высказала свое мнение Дуня Панина и первая из баб высыпала половину клюквы на дорожку, дабы облегчить себе ношу. Ее примеру последовали и другие бабы.
Мы с Колькой тоже ополовинили свои корзины.
– Я, бабоньки, просто не знаю, куда нас нечистая сила занесла, – призналась наша ведущая Лариса Митина, – просто ума не приложу. Давайте уж пойдем по тропочке, авось до жилья доберемся.
И на наше счастье ударил и прогудел колокол.
– Слава те, господи! Наконец-то!
Бабы перекрестились и двинулись на колокольный звон.
Через час, не более, мы вышли на опушку леса.
Перед нами прямо оказалась река – Малый Пучкас. Знали мы эту реку все. И на рыбалке бывали, и скат через нее вплавь перегоняли, а тут, выйдя из леса, так себе замутили головы, что никто из баб не признал ее, не говоря уже о нас с Колькой. А слева, за перелеском и песчаным мысом, показалось нам невиданной красоты село: в чудном видении несколько церквей и домов.
Мы долго стояли в недоумении: куда же пришли, как теперь до дому доберемся? Где мы оказались?
После долгого блуждания нас, что называется, «окружило». Выйдя из леса с неожиданной противоположной стороны, мы растерянно глазели, не узнавая сместившееся в наших глазах село, находящееся от нашей деревни всего в четырех верстах.
– Ясно, леший нас попутал.
Другого мнения у баб не было. Пришли в деревню с облегченными ношами клюквы. Мужики посмеялись. Особенно братья Паничевы.
Пока мы ходили за клюквой, они спилили и поделили пополам знаменитую Панину осину.
По жребию Турке досталась вершина, Берду – комель.
Они наделали из осины досок-кроельниц для кройки кожи и продавали сапожникам по гривеннику за штуку.
22. ПРЕДСТАВЛЕНИЯ
ТЕАТРЫ, концерты, кино, телевидение, радио… В наше время разве кого удивишь этим?
Не так давно я был в Афинах, в древнейшем театре Ирода Аттического, и в постановке Королевского академического театра смотрел «Медею» Эврипида. Пожалуй, лучшего на сцене театра я за свою жизнь не видел…
Возвращаясь с этого спектакля в гостиницу, я вспомнил свое давнее прошлое, свое деревенское, дореволюционное вологодское детство. Какие представления сохранились в моей памяти?
В школе нам не устраивали рождественскую елку с подарками. Мы бегали в село смотреть с улицы через двойные зимние рамы, как в домах богачей веселятся дети, танцуют, поют, наделяются гостинцами, подарками. Нам от такого невинного соглядатайства перепадали зернышки зависти. Почему у них есть, а у нас этого быть не может? Чем мы хуже их? А не поколотить ли нам, ребята, этих барчуков?
Колотили. Особенно, когда подросли.
Из первых самобытных деревенских представлений я запомнил святочных ряженых. У нас их называли кудесами. Гуляющая взрослая молодежь после рождества кудесничала, наряжалась в немыслимые одежды и прикрывалась самодельными масками.
«Кудесов» ждали, провожали от деревни до деревни, и в избах, и по дороге смеялись над их кривлянием и потугами остроумия…
Еще помню разные фортели, представляемые нищими зимогорами. Один из них, Егорко, по обету, за какие-то грехи, носил на своем матером голом теле тяжкие вериги с большим медным крестом на груди. Напивался он на подаяния допьяна, раздевался догола и плясал, потешая кого придется. Другой странник ему под пляску в такт стучал посохом, украшенным мелкими звонкими бубенцами. Люди дивились и, глядя на их представления, говорили:
– Бог веселых любит. Настоящие комедиянты!..
Другой зимогор, сложив ладонь горсткой, просовывал под мышки и наяривал скрипучие, не весьма пристойные звуки, сопровождаемые частушками с завитушками. Третьего, матерого, корявого, звали Пашка Шадрун. Летом, как и все прочие зимогоры, он работал у кого-либо из кулаков по найму, а зиму горевал, пробиваясь милостынями. Он не просил, не поминал имя Христово и не благодарил за подаяние, а считал, что ему полагается за «представление».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22