Выдача его властям могла привести к ее собственному аресту, как соучастницы в торговле наркотиками, в которой Мандрепора в течение многих лет служила перевалочным пунктом – но Ингрид теперь было наплевать на это. Она чувствовала, что со смертью Отто жизнь ее кончилась, что она должна отомстить за его смерть.
К тому же она знала, что пока Джорге остается на свободе, может снова пролиться кровь. Он, несомненно, опять попытается прикончить человека, которого он принял за агента АБН, и она решила не допускать этого. Телефонный звонок в нужную инстанцию насторожил власти. Представители властей появились на острове большой группой. Джорге удрал в Латинскую Америку, но его подручных арестовали, и Ингрид горячо надеялась, что задержание Джорге – это лишь вопрос времени. Это будет нелегко сделать – основа его империи находилась в Венесуэле и многие тамошние влиятельные люди были замешаны в незаконной деятельности. Но, в конце концов, они его накроют, она в том не сомневалась. И в любом случае эта сеть ликвидирована. Теперь уже никогда подводные туннели на берегах Мандрепоры не будут использоваться для порочных незаконных целей.
– Ги, мне так жаль, что я усомнилась в вас, – произнесла Лили. – Честно, очень жаль. Неужели вам действительно надо уезжать отсюда?
Ги взглянул на нее с тяжелым сердцем. Теперь она знала, что он не агент АБН, но она не знала правды о цели его приезда сюда, и Ги знал, что никогда не расскажет ей об этом. Лили достаточно выстрадала. На нее свалились нелицеприятные факты жизни ее отца на Мандрепоре, и ей удалось как-то оправдать его в своих глазах. Она примирилась с его гибелью, смерть была неизбежна, но произошла она преждевременно. Лили проявила мужество, которое отражалось в ее темных глазах, так же, как и неутешное горе. Она не смеет ничего сделать такого, что разбило бы ее последние иллюзии. Любовь к ней была наградой и наказанием. Цена этой любви – его молчание.
– Да, Лили, мне надо уехать, – ответил он, беря себя в руки.
– Не могли бы вы остаться… ради меня?
Меня влечет к вам, хотелось сказать ему, но он знал, что не скажет этого.
– Что вы собираетесь делать? – спросил он, меняя тему разговора.
– Не знаю… думаю, поеду обратно, в Нью-Йорк. Жизнь должна продолжаться, не так ли? – Но выражение у нее было печальное.
– А я вернусь домой, в Германию, – сообщила Ингрид.
Но ни Лили, ни Ги не посмотрели на нее. Ги как бы впитывал в себя последние минуты пребывания с Лили, пряча их в сердце для одиноких дней, которые, он знал, у него впереди. Лили неотрывно смотрела на него влюбленными глазами, винила себя во всем, что произошло, и молилась о том, чтобы, хотя бы в самый последний момент, он передумал и остался.
Но зачем ему это? Он пилот – ему нужна работа, а здесь больше не существовала компания «Эр перпетуа». К тому же кто захочет остаться с девушкой, чей отец занимался торговлей наркотиками, с девушкой, которая усомнилась в нем, на острове, где его самого чуть не прикончили люди, которые разделяли ее сомнения?
– По крайней мере, это была неплохая смерть, – заметила Лили, возвращаясь к теме отца и утешая себя хотя бы одной вещью во всей этой истории. – Думаю, что так лучше, чем угасать день за днем. Папа всегда говорил, что он хочет умереть на работе. Не знаю, как он нашел в себе силы все это сделать.
– Отчаяние рождает в людях необычайную энергию, – философски заметила Ингрид. – Лили, он был героем, гордись им.
– О, я горжусь… горжусь!
И это, подумал Ги, сердцевина всего. Добавить тут абсолютно нечего.
28
Кэтрин де Савиньи внесла поднос с чаем и бисквитами в свою небольшую гостиную и взглянула на своего сына, сидевшего, развалившись в кресле, возле пылающего камина. Он как-то изменился, подумала она, но не могла определить, как именно, и размышления об этом как-то сглаживали ее радость от того, что он так неожиданно вернулся в Англию.
– Итак, – произнесла она, ставя поднос на низкий столик и пододвигая его к своему креслу, чтобы разливать чай. – Я так понимаю, что немец, которого ты заподозрил, оказался все-таки фон Райнгардом.
Ги ответил не сразу. Он смотрел на искры от горящего полена, летящие в трубу, и опять ощутил дурное предчувствие. Что он узнал там, на Карибском море, такого, что так изменило его? Удалось ли ему – после стольких лет – выяснить все правду о том, что произошло в оккупированной Франции? Потом он обратил свои темные, таящие секреты глаза на мать.
– Да, немец оказался именно фон Райнгардом. Несомненно, тот самый человек, который принес нам столько страданий. Я видел даже сокровища – семейное наследство. Все находится на его вилле.
Кэтрин нахмурилась.
– Правда? Тогда почему же?.. Почему ты передумал передать его властям?
– Он погиб. – Ги произнес это со странным бесстрастием. – Он уже умирал, когда я приехал туда – от рака.
– О, – взгляд Кэтрин ушел глубоко в себя. Несмотря на свою ненависть к фон Райнгарду, это сообщение все-таки потрясло ее. Трудно было себе представить, чтобы человек, которого она знала, сильный и жестокий, оказался на смертном одре. Фон Райнгард своими приказами нес лишь разрушение. Его смерть вносила изменения в сложившиеся у нее представления.
– А как же тогда с сокровищами? – спросила она. – Не попытался ли ты предъявить на их иск и привезти их с собой?
– Нет.
– Но почему же нет? Если это действительное фамильное наследство. Ты ведь так настраивался на то, чтобы вернуть их, Ги.
Он вздохнул, отпил чаю, взял бисквит, повертел его в руке, но не стал кусать.
– Об этом долго рассказывать.
– А я не тороплюсь и хочу послушать. – Она откинулась назад, подобрала под себя ноги. – Магазинчик свой я уже закрыла. Торопиться нам некуда.
– Хорошо, – согласился он. И он начал рассказывать.
Лили помогала Ингрид разбирать имущество отца, чтобы освободить виллу и навсегда уехать с Мандрепоры.
Это была раздирающая сердце задача – каждый предмет вызывал в ее памяти разные воспоминания, ей хотелось реветь не только по отцу, но и по счастливым дням ушедшего детства. Ингрид возвращалась домой в Германию, и Лили знала, что она тоже никогда больше не будет жить на этой вилле, которая была ее домом. Теперь здесь ничего не осталось для нее. Мандрепора будет продан – на этот раз законным путем. Новый владелец разовьет гостиничное дело, расширит причалы, превратит остров в курортный рай для тех, кто сможет позволить себе роскошь восторгаться всем этим.
Последние недели прошли болезненно, единственным светлым пятном было рождение ребенка у Джози – девочки. Поскольку Отто погиб, а семья Санчесов окопалась в Венесуэле, некому было настаивать на том, чтобы она для родов выехала с острова. Более того, Лили потребовала, чтобы Джози не уезжала. Поэтому младенец стал первым родившимся здесь мандрепорцем за последние почти двадцать лет.
И опять Джози попросила, чтобы Лили стала крестной матерью, но в нынешнем состоянии депрессии она отказалась принять на себя эту честь.
А теперь, помогая Ингрид разбирать имущество, накопившееся у отца за двадцать пять лет жизни на Мандрепоре, ее опять охватило мрачное настроение. Неужели целая жизнь заканчивается вот этим – кое-какой мебелью, тряпками и безделушками? Может быть, некоторые из этих вещей были и ценны, но они не могли заменить счастье спаянной семьи, любви дорогих вам людей, которые ничего от тебя не требовали, просили, чтобы ты оставалась, какая есть, и дарила им лишь свою любовь.
Лили выпрямилась, упаковав деревянный ящик с книгами отца, которые будут отправлены к букинисту, чтобы тот отсортировал редкие первые издания от обычных, массовых, и соответственно распорядился ими. Они с Ингрид уже разобрали одежду Отто, которую раздадут слугам, желающим взять ее, и нашли коллекционера, чтоб сбыть ему марки. Теперь наступило время, когда они должны решить, кто возьмет что из домашних вещей. В своем завещании Отто позаботился об Ингрид, но основную часть своего поместья оставил Лили, но Лили твердо решила поделиться и этим имуществом с Ингрид. Она, в конце концов, была женой Отто и оставалась с ним до самого конца, он нуждался в ней. К тому же Лили не особенно хотела брать себе крупную мебель. Ее нельзя было поставить в маленькой квартирке в Нью-Йорке. Будет лучше, если Ингрид отправит ее морем в Германию и использует для обстановки своего нового дома, который она решила приобрести там.
Нет, ей нужны были всего одна-две вещи, связанные с личными воспоминаниями, не считая ее сокровищ, все остальное могла забирать себе Ингрид. Лили хотелось только удостовериться, что Ингрид не претендует на ее сокровища, знает, что они принадлежат ей.
Лили подошла к небольшой бронзовой фигурке Цереры, нежно провела по ней пальцами, как – она видела много лет подряд – это делал ее отец. Потом оценивающе осмотрела остальные сокровища, каждый предмет в отдельности. Она решила, что паковать их должен профессионал. Она не должна рисковать тем, что в дороге они пострадают. Она постояла против триптиха, ей как будто бы послышался голос отца, прозвучавший много лет назад и сказавший: «это – триптих Лили». Слезы навернулись у нее на глазах. Она взяла один из серебряных подсвечников, повертела в руках, чтобы сладить с охватившими ее чувствами. Подсвечник на ощупь казался холодным, крепким и тяжелым, прекрасная вещь из серебра, отлитая в замысловатой форме. Она перевернула его вверх дном, повертела, чтобы осветить дно и посмотреть на клеймо. И тут, к своему удивлению, кроме клейма она увидела на дне выгравированную надпись.
Она поднесла подсвечник к окну, более внимательно посмотрела на надпись и, наконец, разобрав слова, нахмурилась.
Де Савиньи.
У меня галлюцинация, подумала Лили. Слишком необычное совпадение в том, что фамилия Ги выгравирована на подсвечнике! Но именно эта фамилия обозначена здесь. Гравировка мелкая, но отчетливая.
Де Савиньи.
Дверь в салон открылась, вошла Ингрид с коробкой слайдов.
– Лили, не знаю, как ты хочешь поступить вот с этим. Здесь главным образом твои снимки в детском возрасте… – Она замолчала, увидев, что Лили ее не слушает. – Что случилось? Что с тобой?
– Ингрид, откуда у папы эти подсвечники? – спросила Лили.
Небольшой румянец окрасил щеки цвета слоновой кости Ингрид.
– Не знаю. Они были у него еще задолго до того как я вышла за него замуж. Почему ты об этом спрашиваешь?
– Неужели он никогда не говорил, откуда они появились? – настаивала Лили, пропустив мимо ушей вопрос Ингрид. – Конечно, эти вещи находились здесь все время, которое я помню, но они привезены не из его фамильного дома в Германии, правда? Его дом разбомбили во время войны. И они не выглядят, как что-то, что он мог приобрести в Латинской Америке. В них не чувствуется испанского влияния. Более того, ни один из этих предметов не похож на немецкий или испанский. Они больше… Ну, даже мой триптих изображает Жанну д'Арк, верно?
– Они – французские, – просто сказала Ингрид. – Я думала, что ты знаешь это.
– Раньше я об этом совершенно не задумывалась. И верно, она никогда этого не делала, во всяком случае, не задумывалась серьезно. Но теперь вдруг она начала раздумывать об этом очень напряженно, и мысли ей начали приходить не совсем приятные. Французские сокровища находились во владении отца с того самого времени, когда он приехал сюда, чтобы начать после войны новую жизнь. Но где прошла большая часть его военной службы? Во Франции.
– Он привез их с собой, не правда ли? – спросила она. – Он привез их из Франции.
Румянец на лице Ингрид поднялся выше, и теперь она проявляла необычное волнение.
– Ты не должна его слишком винить, Лили, – произнесла она прерывающимся голосом. – Он нуждался в чем-то, чтобы начать здесь новую жизнь. У него не было ничего – абсолютно ничего! Дом его разрушили, семью перебили, карьера, ради которой он жил и трудился, рухнула – разве можно удивляться тому, что ему потребовались какие-то вещи в качестве страховки на будущее? К тому же, они ему очень нравились! Он полюбил их с первого взгляда и захотел заполучить себе. Он не мог устоять, чтобы не взять их с собой. Эта семья, принадлежащий им замок, в котором он жил – был полная чаша. – Ее голос становился хриплым от сознания горечи поражения немцев. – Им не пришлось бежать из своей страны и так и не увидеть ее вновь. Замок остался на своем месте, их земли возвратили им…
– Ты хочешь сказать, что он похитил эти предметы из французского замка, – произнесла Лили ровным и ледяным голосом.
– Да, эти предметы поступили из замка. Я бы не сказала, что он похитил их.
– Ну, а я бы сказала! – Голос Лили задрожал. – Если они принадлежали живущим в замке, то другого слова нет, чтобы определить его поступок. Если, конечно, они не отдали их ему сами.
– Не будь смешной, Лили.
– Или продали их ему? Или купили за них какие-нибудь льготы во время оккупации? – Она хваталась за соломинки и знала это.
Ей ужасно хотелось, чтобы Ингрид подтвердила это. Чтобы она сказала – «да, он приобрел их в результате такой-то сделки». Но она молчала. Она даже не пыталась найти оправдания, а хотела, чтобы Лили приняла все так, как оно есть. Возможно, Ингрид сама чувствовала неловкость в течение всех долгих лет в связи с этими ценными вещами, которые принадлежали кому-то другому, и, заставляя Лили взглянуть в лицо правде, пыталась каким-то образом поделить с ней бремя вины.
– Семьи в замке не было, когда там находился твой отец, – объяснила она. – Она жила в особняке на территории поместья.
– Почему?
– Твоему отцу потребовалось помещение под штаб, чтобы разместить своих офицеров. Они там не в бирюльки играли, как ты знаешь.
– Значит, они выгнали семью, которая там жила, потом похитили их пожитки, – заключила Лили. Ей стало очень холодно.
– Шла война. Такие вещи случаются во время войны.
– Но должны исправляться после ее окончания, – произнесла Лили. Ее сердце в груди показалось ей таким же тяжелым, как свинец. Она получала один удар за другим. Неужели это никогда не кончится. Сначала болезнь отца, потом ужасающая правда о смерти матери, о порочной мерзости под внешней прелестью любимого ею острова, а теперь–драгоценные сокровища, которые передал ей отец, совсем не принадлежат ей, они были не его, он не мог их дарить.
– Эти предметы надо отдать их законным владельцам, – твердо заявила она.
– Ты расстроена, Лили. Подумай, что ты говоришь.
– Ты думаешь, что теперь, когда я узнала, что они похищены, я смогу оставить их у себя? Я позабочусь о том, чтоб вернуть их, каждую отдельную вещь, туда, откуда они взяты.
– И как же ты это сделаешь? – презрительно спросила Ингрид. – Во-первых, тебе надо будет признать, что твой отец украл их, и покрыть его память позором. Во-вторых, откуда ты знаешь, кому их надо возвращать? Я не помню, в каких местах во время войны он служил – знаю только, что где-то в центре Франции – не хочу и вспоминать об этом. Ты же не можешь начинать поиски прямо сейчас.
– Мне и не надо проводить никакого расследования, – возразила Лили. – Я знаю, откуда они поступили и кому принадлежат.
– Каким же образом ты могла узнать об этом? Лили опять перевернула подсвечник, посмотрела на надпись.
– Ты помнишь пилота, который приходил сюда? Тот самый, о котором мы думали, что он ведет расследование по делу о картеле торговцев наркотиками? Так вот, никакими наркотиками он не занимался. Он наводил справки о папе с совсем другими целями.
Ингрид непонимающе уставилась на нее.
– Лили, ты спятила. Ты не соображаешь, что говоришь.
– Нет, знаю и соображаю, – продолжала свое Лили. – Его зовут Ги де Савиньи. Посмотри-ка вот сюда, Ингрид.
Она передала подсвечник Ингрид. Сначала женщина постарше отказывалась брать его, как бы отталкивая от себя возможность подтверждения слов Лили. Потом она неохотно взяла гладкий серебряный подсвечник, быстро взглянула на основание и поставила его.
– Может быть, ты и права.
– Уверена, что права. Почему же Отто не узнал?.. – Она смолкла. Возможно, он и не расслышал его имени. Он был слишком болен, чтобы обращать внимание на такие вещи, когда нанимали Ги и, конечно, когда Ингрид поручила ему доставить на остров Лили. Она сказала Отто лишь то, что фамилия пилота звучит по-французски. Но, конечно, он как-то странно отреагировал на эту новость. Ингрид припомнила, что он стал очень задумчивым, ушел в себя. В тот момент она отнесла это на счет лекарств и их воздействия, теперь же она вспомнила вдруг, что его тусклые глаза смотрели не только в пространство, но обводили также взглядом все сокровища, каждый предмет в отдельности, и все это время он озадаченно хмурился.
Могло ли случиться так, что какое-то шестое чувство подсказало ему, что человек с фамилией, звучавшей на французский манер, как-то связан с его прошлым.
– Но я все-таки не понимаю, медленно произнесла Ингрид. – Если этот человек принадлежит к тем самым де Савиньи, если он приехал сюда в поисках твоего отца и семейных драгоценностей, почему он ничего не сказал об этом?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52
К тому же она знала, что пока Джорге остается на свободе, может снова пролиться кровь. Он, несомненно, опять попытается прикончить человека, которого он принял за агента АБН, и она решила не допускать этого. Телефонный звонок в нужную инстанцию насторожил власти. Представители властей появились на острове большой группой. Джорге удрал в Латинскую Америку, но его подручных арестовали, и Ингрид горячо надеялась, что задержание Джорге – это лишь вопрос времени. Это будет нелегко сделать – основа его империи находилась в Венесуэле и многие тамошние влиятельные люди были замешаны в незаконной деятельности. Но, в конце концов, они его накроют, она в том не сомневалась. И в любом случае эта сеть ликвидирована. Теперь уже никогда подводные туннели на берегах Мандрепоры не будут использоваться для порочных незаконных целей.
– Ги, мне так жаль, что я усомнилась в вас, – произнесла Лили. – Честно, очень жаль. Неужели вам действительно надо уезжать отсюда?
Ги взглянул на нее с тяжелым сердцем. Теперь она знала, что он не агент АБН, но она не знала правды о цели его приезда сюда, и Ги знал, что никогда не расскажет ей об этом. Лили достаточно выстрадала. На нее свалились нелицеприятные факты жизни ее отца на Мандрепоре, и ей удалось как-то оправдать его в своих глазах. Она примирилась с его гибелью, смерть была неизбежна, но произошла она преждевременно. Лили проявила мужество, которое отражалось в ее темных глазах, так же, как и неутешное горе. Она не смеет ничего сделать такого, что разбило бы ее последние иллюзии. Любовь к ней была наградой и наказанием. Цена этой любви – его молчание.
– Да, Лили, мне надо уехать, – ответил он, беря себя в руки.
– Не могли бы вы остаться… ради меня?
Меня влечет к вам, хотелось сказать ему, но он знал, что не скажет этого.
– Что вы собираетесь делать? – спросил он, меняя тему разговора.
– Не знаю… думаю, поеду обратно, в Нью-Йорк. Жизнь должна продолжаться, не так ли? – Но выражение у нее было печальное.
– А я вернусь домой, в Германию, – сообщила Ингрид.
Но ни Лили, ни Ги не посмотрели на нее. Ги как бы впитывал в себя последние минуты пребывания с Лили, пряча их в сердце для одиноких дней, которые, он знал, у него впереди. Лили неотрывно смотрела на него влюбленными глазами, винила себя во всем, что произошло, и молилась о том, чтобы, хотя бы в самый последний момент, он передумал и остался.
Но зачем ему это? Он пилот – ему нужна работа, а здесь больше не существовала компания «Эр перпетуа». К тому же кто захочет остаться с девушкой, чей отец занимался торговлей наркотиками, с девушкой, которая усомнилась в нем, на острове, где его самого чуть не прикончили люди, которые разделяли ее сомнения?
– По крайней мере, это была неплохая смерть, – заметила Лили, возвращаясь к теме отца и утешая себя хотя бы одной вещью во всей этой истории. – Думаю, что так лучше, чем угасать день за днем. Папа всегда говорил, что он хочет умереть на работе. Не знаю, как он нашел в себе силы все это сделать.
– Отчаяние рождает в людях необычайную энергию, – философски заметила Ингрид. – Лили, он был героем, гордись им.
– О, я горжусь… горжусь!
И это, подумал Ги, сердцевина всего. Добавить тут абсолютно нечего.
28
Кэтрин де Савиньи внесла поднос с чаем и бисквитами в свою небольшую гостиную и взглянула на своего сына, сидевшего, развалившись в кресле, возле пылающего камина. Он как-то изменился, подумала она, но не могла определить, как именно, и размышления об этом как-то сглаживали ее радость от того, что он так неожиданно вернулся в Англию.
– Итак, – произнесла она, ставя поднос на низкий столик и пододвигая его к своему креслу, чтобы разливать чай. – Я так понимаю, что немец, которого ты заподозрил, оказался все-таки фон Райнгардом.
Ги ответил не сразу. Он смотрел на искры от горящего полена, летящие в трубу, и опять ощутил дурное предчувствие. Что он узнал там, на Карибском море, такого, что так изменило его? Удалось ли ему – после стольких лет – выяснить все правду о том, что произошло в оккупированной Франции? Потом он обратил свои темные, таящие секреты глаза на мать.
– Да, немец оказался именно фон Райнгардом. Несомненно, тот самый человек, который принес нам столько страданий. Я видел даже сокровища – семейное наследство. Все находится на его вилле.
Кэтрин нахмурилась.
– Правда? Тогда почему же?.. Почему ты передумал передать его властям?
– Он погиб. – Ги произнес это со странным бесстрастием. – Он уже умирал, когда я приехал туда – от рака.
– О, – взгляд Кэтрин ушел глубоко в себя. Несмотря на свою ненависть к фон Райнгарду, это сообщение все-таки потрясло ее. Трудно было себе представить, чтобы человек, которого она знала, сильный и жестокий, оказался на смертном одре. Фон Райнгард своими приказами нес лишь разрушение. Его смерть вносила изменения в сложившиеся у нее представления.
– А как же тогда с сокровищами? – спросила она. – Не попытался ли ты предъявить на их иск и привезти их с собой?
– Нет.
– Но почему же нет? Если это действительное фамильное наследство. Ты ведь так настраивался на то, чтобы вернуть их, Ги.
Он вздохнул, отпил чаю, взял бисквит, повертел его в руке, но не стал кусать.
– Об этом долго рассказывать.
– А я не тороплюсь и хочу послушать. – Она откинулась назад, подобрала под себя ноги. – Магазинчик свой я уже закрыла. Торопиться нам некуда.
– Хорошо, – согласился он. И он начал рассказывать.
Лили помогала Ингрид разбирать имущество отца, чтобы освободить виллу и навсегда уехать с Мандрепоры.
Это была раздирающая сердце задача – каждый предмет вызывал в ее памяти разные воспоминания, ей хотелось реветь не только по отцу, но и по счастливым дням ушедшего детства. Ингрид возвращалась домой в Германию, и Лили знала, что она тоже никогда больше не будет жить на этой вилле, которая была ее домом. Теперь здесь ничего не осталось для нее. Мандрепора будет продан – на этот раз законным путем. Новый владелец разовьет гостиничное дело, расширит причалы, превратит остров в курортный рай для тех, кто сможет позволить себе роскошь восторгаться всем этим.
Последние недели прошли болезненно, единственным светлым пятном было рождение ребенка у Джози – девочки. Поскольку Отто погиб, а семья Санчесов окопалась в Венесуэле, некому было настаивать на том, чтобы она для родов выехала с острова. Более того, Лили потребовала, чтобы Джози не уезжала. Поэтому младенец стал первым родившимся здесь мандрепорцем за последние почти двадцать лет.
И опять Джози попросила, чтобы Лили стала крестной матерью, но в нынешнем состоянии депрессии она отказалась принять на себя эту честь.
А теперь, помогая Ингрид разбирать имущество, накопившееся у отца за двадцать пять лет жизни на Мандрепоре, ее опять охватило мрачное настроение. Неужели целая жизнь заканчивается вот этим – кое-какой мебелью, тряпками и безделушками? Может быть, некоторые из этих вещей были и ценны, но они не могли заменить счастье спаянной семьи, любви дорогих вам людей, которые ничего от тебя не требовали, просили, чтобы ты оставалась, какая есть, и дарила им лишь свою любовь.
Лили выпрямилась, упаковав деревянный ящик с книгами отца, которые будут отправлены к букинисту, чтобы тот отсортировал редкие первые издания от обычных, массовых, и соответственно распорядился ими. Они с Ингрид уже разобрали одежду Отто, которую раздадут слугам, желающим взять ее, и нашли коллекционера, чтоб сбыть ему марки. Теперь наступило время, когда они должны решить, кто возьмет что из домашних вещей. В своем завещании Отто позаботился об Ингрид, но основную часть своего поместья оставил Лили, но Лили твердо решила поделиться и этим имуществом с Ингрид. Она, в конце концов, была женой Отто и оставалась с ним до самого конца, он нуждался в ней. К тому же Лили не особенно хотела брать себе крупную мебель. Ее нельзя было поставить в маленькой квартирке в Нью-Йорке. Будет лучше, если Ингрид отправит ее морем в Германию и использует для обстановки своего нового дома, который она решила приобрести там.
Нет, ей нужны были всего одна-две вещи, связанные с личными воспоминаниями, не считая ее сокровищ, все остальное могла забирать себе Ингрид. Лили хотелось только удостовериться, что Ингрид не претендует на ее сокровища, знает, что они принадлежат ей.
Лили подошла к небольшой бронзовой фигурке Цереры, нежно провела по ней пальцами, как – она видела много лет подряд – это делал ее отец. Потом оценивающе осмотрела остальные сокровища, каждый предмет в отдельности. Она решила, что паковать их должен профессионал. Она не должна рисковать тем, что в дороге они пострадают. Она постояла против триптиха, ей как будто бы послышался голос отца, прозвучавший много лет назад и сказавший: «это – триптих Лили». Слезы навернулись у нее на глазах. Она взяла один из серебряных подсвечников, повертела в руках, чтобы сладить с охватившими ее чувствами. Подсвечник на ощупь казался холодным, крепким и тяжелым, прекрасная вещь из серебра, отлитая в замысловатой форме. Она перевернула его вверх дном, повертела, чтобы осветить дно и посмотреть на клеймо. И тут, к своему удивлению, кроме клейма она увидела на дне выгравированную надпись.
Она поднесла подсвечник к окну, более внимательно посмотрела на надпись и, наконец, разобрав слова, нахмурилась.
Де Савиньи.
У меня галлюцинация, подумала Лили. Слишком необычное совпадение в том, что фамилия Ги выгравирована на подсвечнике! Но именно эта фамилия обозначена здесь. Гравировка мелкая, но отчетливая.
Де Савиньи.
Дверь в салон открылась, вошла Ингрид с коробкой слайдов.
– Лили, не знаю, как ты хочешь поступить вот с этим. Здесь главным образом твои снимки в детском возрасте… – Она замолчала, увидев, что Лили ее не слушает. – Что случилось? Что с тобой?
– Ингрид, откуда у папы эти подсвечники? – спросила Лили.
Небольшой румянец окрасил щеки цвета слоновой кости Ингрид.
– Не знаю. Они были у него еще задолго до того как я вышла за него замуж. Почему ты об этом спрашиваешь?
– Неужели он никогда не говорил, откуда они появились? – настаивала Лили, пропустив мимо ушей вопрос Ингрид. – Конечно, эти вещи находились здесь все время, которое я помню, но они привезены не из его фамильного дома в Германии, правда? Его дом разбомбили во время войны. И они не выглядят, как что-то, что он мог приобрести в Латинской Америке. В них не чувствуется испанского влияния. Более того, ни один из этих предметов не похож на немецкий или испанский. Они больше… Ну, даже мой триптих изображает Жанну д'Арк, верно?
– Они – французские, – просто сказала Ингрид. – Я думала, что ты знаешь это.
– Раньше я об этом совершенно не задумывалась. И верно, она никогда этого не делала, во всяком случае, не задумывалась серьезно. Но теперь вдруг она начала раздумывать об этом очень напряженно, и мысли ей начали приходить не совсем приятные. Французские сокровища находились во владении отца с того самого времени, когда он приехал сюда, чтобы начать после войны новую жизнь. Но где прошла большая часть его военной службы? Во Франции.
– Он привез их с собой, не правда ли? – спросила она. – Он привез их из Франции.
Румянец на лице Ингрид поднялся выше, и теперь она проявляла необычное волнение.
– Ты не должна его слишком винить, Лили, – произнесла она прерывающимся голосом. – Он нуждался в чем-то, чтобы начать здесь новую жизнь. У него не было ничего – абсолютно ничего! Дом его разрушили, семью перебили, карьера, ради которой он жил и трудился, рухнула – разве можно удивляться тому, что ему потребовались какие-то вещи в качестве страховки на будущее? К тому же, они ему очень нравились! Он полюбил их с первого взгляда и захотел заполучить себе. Он не мог устоять, чтобы не взять их с собой. Эта семья, принадлежащий им замок, в котором он жил – был полная чаша. – Ее голос становился хриплым от сознания горечи поражения немцев. – Им не пришлось бежать из своей страны и так и не увидеть ее вновь. Замок остался на своем месте, их земли возвратили им…
– Ты хочешь сказать, что он похитил эти предметы из французского замка, – произнесла Лили ровным и ледяным голосом.
– Да, эти предметы поступили из замка. Я бы не сказала, что он похитил их.
– Ну, а я бы сказала! – Голос Лили задрожал. – Если они принадлежали живущим в замке, то другого слова нет, чтобы определить его поступок. Если, конечно, они не отдали их ему сами.
– Не будь смешной, Лили.
– Или продали их ему? Или купили за них какие-нибудь льготы во время оккупации? – Она хваталась за соломинки и знала это.
Ей ужасно хотелось, чтобы Ингрид подтвердила это. Чтобы она сказала – «да, он приобрел их в результате такой-то сделки». Но она молчала. Она даже не пыталась найти оправдания, а хотела, чтобы Лили приняла все так, как оно есть. Возможно, Ингрид сама чувствовала неловкость в течение всех долгих лет в связи с этими ценными вещами, которые принадлежали кому-то другому, и, заставляя Лили взглянуть в лицо правде, пыталась каким-то образом поделить с ней бремя вины.
– Семьи в замке не было, когда там находился твой отец, – объяснила она. – Она жила в особняке на территории поместья.
– Почему?
– Твоему отцу потребовалось помещение под штаб, чтобы разместить своих офицеров. Они там не в бирюльки играли, как ты знаешь.
– Значит, они выгнали семью, которая там жила, потом похитили их пожитки, – заключила Лили. Ей стало очень холодно.
– Шла война. Такие вещи случаются во время войны.
– Но должны исправляться после ее окончания, – произнесла Лили. Ее сердце в груди показалось ей таким же тяжелым, как свинец. Она получала один удар за другим. Неужели это никогда не кончится. Сначала болезнь отца, потом ужасающая правда о смерти матери, о порочной мерзости под внешней прелестью любимого ею острова, а теперь–драгоценные сокровища, которые передал ей отец, совсем не принадлежат ей, они были не его, он не мог их дарить.
– Эти предметы надо отдать их законным владельцам, – твердо заявила она.
– Ты расстроена, Лили. Подумай, что ты говоришь.
– Ты думаешь, что теперь, когда я узнала, что они похищены, я смогу оставить их у себя? Я позабочусь о том, чтоб вернуть их, каждую отдельную вещь, туда, откуда они взяты.
– И как же ты это сделаешь? – презрительно спросила Ингрид. – Во-первых, тебе надо будет признать, что твой отец украл их, и покрыть его память позором. Во-вторых, откуда ты знаешь, кому их надо возвращать? Я не помню, в каких местах во время войны он служил – знаю только, что где-то в центре Франции – не хочу и вспоминать об этом. Ты же не можешь начинать поиски прямо сейчас.
– Мне и не надо проводить никакого расследования, – возразила Лили. – Я знаю, откуда они поступили и кому принадлежат.
– Каким же образом ты могла узнать об этом? Лили опять перевернула подсвечник, посмотрела на надпись.
– Ты помнишь пилота, который приходил сюда? Тот самый, о котором мы думали, что он ведет расследование по делу о картеле торговцев наркотиками? Так вот, никакими наркотиками он не занимался. Он наводил справки о папе с совсем другими целями.
Ингрид непонимающе уставилась на нее.
– Лили, ты спятила. Ты не соображаешь, что говоришь.
– Нет, знаю и соображаю, – продолжала свое Лили. – Его зовут Ги де Савиньи. Посмотри-ка вот сюда, Ингрид.
Она передала подсвечник Ингрид. Сначала женщина постарше отказывалась брать его, как бы отталкивая от себя возможность подтверждения слов Лили. Потом она неохотно взяла гладкий серебряный подсвечник, быстро взглянула на основание и поставила его.
– Может быть, ты и права.
– Уверена, что права. Почему же Отто не узнал?.. – Она смолкла. Возможно, он и не расслышал его имени. Он был слишком болен, чтобы обращать внимание на такие вещи, когда нанимали Ги и, конечно, когда Ингрид поручила ему доставить на остров Лили. Она сказала Отто лишь то, что фамилия пилота звучит по-французски. Но, конечно, он как-то странно отреагировал на эту новость. Ингрид припомнила, что он стал очень задумчивым, ушел в себя. В тот момент она отнесла это на счет лекарств и их воздействия, теперь же она вспомнила вдруг, что его тусклые глаза смотрели не только в пространство, но обводили также взглядом все сокровища, каждый предмет в отдельности, и все это время он озадаченно хмурился.
Могло ли случиться так, что какое-то шестое чувство подсказало ему, что человек с фамилией, звучавшей на французский манер, как-то связан с его прошлым.
– Но я все-таки не понимаю, медленно произнесла Ингрид. – Если этот человек принадлежит к тем самым де Савиньи, если он приехал сюда в поисках твоего отца и семейных драгоценностей, почему он ничего не сказал об этом?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52