– думала Лили. Если все это богатство – результат продажи наркотиков, то мне не надо ни гроша! Лучше подохнуть с голоду!
Но дело до этого не дойдет. В Нью-Йорке у нее есть работа, которая неплохо оплачивается, чтобы жить сносно, – и еще ей принадлежат сокровища.
Лили повела взглядом по гостиной, где находились предметы, которые отец всегда именовал «сокровищами»– серебряные подсвечники, небольшие часы эпохи Людовика XIV, бронзовая статуэтка Цереры, триптих, и ее охватила твердая решимость. Только эти вещи она возьмет с собой, когда покинет остров, единственные предметы, не запятнанные преступным бизнесом. Они принадлежали отцу еще до того, как началась его криминальная деятельность. Их он больше всего любил. Слезы брызнули из ее глаз, когда она вспомнила, с какой любовью он обращался с ними, как взирал на них, любуясь, даже во время разговора. Сокровища останутся у нее, а все остальное не стоит и выеденного яйца. Как и для отца, они станут для Лили своего рода страховкой, гарантией того, что она не пропадет: любой из этих предметов, выставленный на аукцион, даст достаточно средств, чтобы пережить тяжелые времена.
Но она не допускала и мысли, что сможет расстаться хотя бы с одним из них. Они слишком много значили для нее. Лили подошла к триптиху, любуясь необыкновенным цветом, пока навернувшиеся на глаза слезы не затуманили прекрасные образы; ей страстно захотелось вернуться в те, давно минувшие дни юности и счастья и как-то облегчить свои теперешние страдания.
24
С детских лет, когда что-либо волновало Лили, она уходила на пляж. Тогда, конечно, ее заботы носили детский характер, а ощущения беспокойства и подавленности, которые их сопровождали, возникали и пропадали так же неожиданно и быстро, как летние штормы. Много раз Лили ревела от обиды и горевала на мягком как шелк песке, а упругий ветерок с моря сушил ей слезы. Тогда она думала, что нельзя долго оставаться несчастной, когда рядом дышит и шумит океан – он отдавался в ее ушах неспешным могучим ритмом, который жил рядом с ней. Солнце согревало ее кожу, а душистые запахи острова при каждом вдохе наполняли грудь. Лили отправилась на пляж, когда умерла ее мать, и ей показалось, что она там услышала тихий, веселый шепот пальм:
– Не печалься, малышка. Я здесь. Я навсегда останусь здесь.
Единственный раз, когда она не захотела найти отдохновение на пляже, – это после того ужасного случая, когда отец застал ее с Джорге. Это событие произошло не очень давно, и память о нем была болезненной. Но теперь Лили переоделась в купальный костюм, поверх в тон костюму надела юбку, вышла из виллы, где на нее начали давить сами стены, сохранявшие мрачные тайны и предвещавшие неминуемую смерть.
Идя по дорожке к пляжу, Лили на какое-то мгновение почувствовала угрызения совести за эгоистическое желание остаться одной. Может быть, ей надо остаться на вилле–вдруг отец позовет ее; но она знала, что он спит. Конечно, раз уж она вышла из дома, ей надо повидаться с Джози, своей подругой, без письма которой ее бы не было теперь здесь. Джози, вероятно, знает, что она приехала на Мандрепору и теперь ждет ее, – Лили представила себе, как та сидит у дверей лачуги с ребенком на коленях и смотрит на дорогу, надеясь увидеть Лили. Но хотя две молодые женщины и оставались в близких отношениях, Лили не хотелось встречаться с ней сейчас. Ее тянуло побыть наедине на уютном пляже, которого она может скоро по настоянию отца лишиться.
Дойдя до песка Лили сняла туфли-лодочки и понесла их в руках, пока не подошла к тенистому месту возле большой развесистой пальмы. Тут она бросила их на песок, села рядом сама, поправила на коленях юбку в яркий цветочек и стала смотреть на окаймленные пеной разбивающиеся волны, и дальше, до самого горизонта, где море соединялось с небом в мягком мареве чистой лазури.
Первое потрясение от откровений отца теперь начало смягчаться – как быстро человеческое сознание способно примириться с неприемлемым! – и многие вещи, которые озадачили ее, все-таки ни на секунду не вызвали настоящего ужаса, теперь же начали укладываться на свои места, как квадратики рисунка-загадки.
Почему, размышляла Лили, она по-настоящему так и не заинтересовалась частыми поездками на остров Джорге и дяди Фернандо? Почему не сумела понять, что законный экспорт цветной одежды и бананов, так же как любительское коллекционирование ее отца редких марок, явно не могли обеспечивать им такой стиль жизни, который она всегда принимала как само собой разумеющееся? И почему она, непослушная, азартная Лили, подчинилась отцу, когда тот запретил ей ходить на северо-восточную оконечность острова? Было ли это потому, что инстинктивно она знала: если сделает это, то разрушит очарование своего воображаемого эдемского сада; посещение запретного места равносильно вкушению запретного плода?
Но теперь шоры упали с ее глаз, и Лили увидела в подлинном свете всех, кого любила. Не только Джоpге и дядю Фернандо, но также и отца, и дедушку Висенте, и Ингрид, готовую оправдать любое зло при условии, что она останется с любимым человеком, и даже мать…
При мысли о ней Лили нахмурилась и потеребила свой лоб. Что же имела в виду Ингрид, когда говорила, что Лили не все знает о ее смерти? Разве Лили не видела собственными глазами, как она лежала на полу гостиной в луже крови? И разве отец не сказал ей, что мать покончила с собой из-за того, что ее бросил Джорге?
Память об этом причинила ей особую, самую острую боль. Ах, мама, почему, почему? – вопрошала Лили, хотя прекрасно понимала, что Джорге представлял собой не меньшую опасность, чем наркотики. Даже те, кто его презирал, привязывались к нему. Отвращение к нему, отвращение к его слабостям ничего не меняло. Те, кого он поработил и кто бежал к нему по мановению его руки, думали: всего один, последний раз – один только раз! Дай я почувствую прикосновение его губ, его рук, всего его тела еще раз, а потом навсегда брошу его. Но сделать этого они не могли. У ее матери не хватило духу решиться на это, и несмотря на все свои клятвы и заверения, Лили ужасалась при мысли о том, что если он подвергнет ее испытанию, у нее тоже не хватит решимости порвать.
Ее охватила грусть, большая, как волна океана, и на вдруг почувствовала себя старой, такой же старой, как пальмы, как сам этот остров. Пляж не должен пробуждать в ней такие чувства! Здесь ее прибежище, здесь она должна была бы забыться, очиститься душой. Но не могла. Прошлое, настоящее и будущее, казалось, слилось в одно целое, она словно попала в западню, не умея избежать уготованной ей судьбы, уязвленная и напуганная.
Бесцельно оглядывая пляж, Лили слегка повернулась и с досадой заметила, что на пляже появился кто-то еще. Среди деревьев показался мужчина в шортах и желтой рубашке. Лили с негодованием уставилась на него. Когда он несколько приблизился, она узнала в нем пилота, который доставил ее вчера на остров – неужели это действительно было только вчера?! Ее чувства к пришельцу несколько смягчились, ей даже показалось, что он может превратиться в ее друга и союзника, хотя в первый миг она посчитала его незнакомцем, который нарушает уединение страдающей от душевных мук женщины.
– Мое почтение, – приветствовал он Лили, останавливаясь поодаль, в нескольких ярдах от нее, – одна рука – в кармане шорт, в другой – свернутое пляжное полотенце. – Не ожидал вас здесь увидеть.
Лили взглянула на него и отвела взгляд.
– Я прихожу сюда, когда мне хочется побыть одной, – произнесла она с вызовом и намеком.
– Ах, простите. Этот пляж частный?
– Весь остров частный – конечно, если не считать гостиницы.
– Мне и в голову не пришло. – Лицо его вытянулось. – Честно говоря, весьма неудобно для тех, кто здесь работает. Но раз уж вам принадлежит остров, то вы имеете полное право решать, кто может пользоваться пляжем.
С некоторым удивлением Лили отметила раздражение в его голосе, что сильно отличалось от вчерашнего дружелюбия, и с запозданием поняла, что она обидела его, сама того не желая. А его ответ – естественная реакция сильного и уверенного в себе человека.
– Тогда я оставлю вас в покое, – добавил он, поворачиваясь.
– Нет! – живо воскликнула она. – Уходить вам совсем необязательно. Простите. Я не хотела вас обидеть. Просто… мне действительно хочется побыть одной. У меня голова идет кругом от уймы забот.
За его темными очками вздернулась бровь.
– Вы беспокоитесь об отце. Хорошо понимаю это. Нет, откуда вам понять! – хотела она возразить.
Но вместо этого неопределенно кивнула.
– Да, я беспокоюсь о нем. Он… серьезно болен.
– Я слышал об этом. Сочувствую. Что же собственно с ним?
Лили смотрела на свои ступни, которые высовывались из-под юбки как из-под шатра.
– У него рак. Разве вы не знали? Я думала, все здешние служащие давно знают об этом.
– Ну, я не совсем местный служащий. – В его тоне опять прозвучало некоторое наигранное удивление, и Лили сообразила, что и эта ее фраза прозвучала слишком покровительственно. Неужели так подействовало стрессовое состояние, придав тебе качества, которые ты сама ненавидишь в людях? Или же заговорила другая сторона твоей натуры, которая только ждала удобного случая, чтобы заявить о себе. Лили Брандт, избалованная девчонка, дочь и внучка торговцев наркотиками – Господи!
К горлу опять подступил комок. Лили с трудом совладала с собой, желая, с одной стороны, чтоб он ушел и дал ей возможность выплакаться, а, с другой, ей неожиданно захотелось, чтобы он остался.
Ей как-то удалось все-таки подавить всхлипывание, издав хриплый смешок.
– Я говорю что-то все не то, не правда ли? Обычно я не такая, честное…
– Не беспокойтесь об этом, – быстро произнес он. – Знаю, что вы не такая. Во всяком случае, вчера такой не были. Более того, когда я доставил вас сюда, то подумал, что вы мне очень нравитесь. Вы даже пригласили меня на рюмку вина, помните? – Ему удалось произнести это непринужденно, но показав, насколько важным для него было ее приглашение.
Лили вяло улыбнулась.
– О, да, помню. Но не знаю, насколько это теперь окажется возможным. Отец болен значительно серьезнее, чем я предполагала. – Она замолчала, прикусив губу, думая, не воспримет ли он ее слова как новое оскорбление. Хотя она и была расстроена и в данный момент очень хотела, чтобы ее не донимали расспросами, ей почему-то ужасно хотелось не задевать его и не заставлять плохо думать о себе. – Послушайте, может быть, вы присядете? – предложила она и покраснела, сознавая, что даже это приглашение в ее нынешнем состоянии прозвучало больше как приказание, чем просьба.
Он смотрел на нее все так же иронично. Лили чувствовала это, хотя за темными очками его глаз не было видно.
– Вы действительно этого хотите?
– Да. Мне не по себе, когда вы стоите, – произнесла она шутливо.
– Хорошо. Если вы обещаете сразу же сказать мне, если я начну злоупотреблять вашим гостеприимством.
– Не беспокойтесь. Я сразу дам вам знать. Ги бросил на песок полотенце и сел рядом.
– Я понимаю так, что вы приехали домой из-за болезни отца.
– Да, я бы прилетела сюда значительно раньше, если бы узнала, что он заболел, но я этого не знала. Папа не разрешил сообщать мне об этом, поэтому Ингрид молчала.
– Ингрид. Ваша сестра?
– Мачеха.
– Злая мачеха?
– На этот вопрос я не стану отвечать, – отозвалась Лили.
Ги улыбнулся. В ее тоне не было даже намека на легкомысленность, но он не мог позволить себе оставить ее в покое. Возможность поговорить с Лили может повториться не скоро.
– Они – немцы, правда?
– Да.
– Я понял это по фамилии, хотя не встречался с вашим отцом. Впрочем, вы сами на немку совсем не похожи.
– Моя мама была венесуэлкой. Она умерла… – Тяжелая туча закрыла солнце.
– Понятно. Как же ваш отец познакомился с ней?
– Он приехал сюда после войны. Война ужасно сказалась на его семье – их родовое гнездо разрушили при бомбежке… пропало все. У него ничего не осталось там.
– Значит, он приехал сюда с пустыми руками.
– Думаю, да. – Лобик ее нахмурился, потом опять разладился. – Он был знаком с моим дедушкой, Висенте Кордоба, потому что его семья занималась перед войной импортом кофе. Дедушка Висенте помог ему начать новую жизнь, и он полюбил дочь Висенте Магдалену – мою маму.
– Ему, наверное, пришлось здесь очень трудно?
– Да. – По пляжу опять пробежала тень от тучи. Нахмурилась и Лили. Ей явно не хотелось говорить о своей семье. Особенно теперь, когда она узнала столько нового. – Думаю, – заметила Лили, – неплохо искупаться.
– Вы хотите, чтобы я ушел?
– Необязательно. Оставайтесь, если хотите. Я действительно не собиралась задевать вас, когда сказала о частном пляже.
Она встала, расстегнула хлопчатобумажную юбку, ожидая, то он вызовется поплавать вместе с нею, но он не сделал этого. Бросив юбку на песок, она побежала к морю, даже не оглянувшись, – худенькая девушка со смуглой кожей в ярком купальном костюме. Она выглядела беззаботной, а чувствовала себя, напротив, очень старой, несмотря на то, что все в ее внешности отрицало это.
Вода оказалась теплой. Ее нагревшаяся на солнце кожа почти не заметила погружения в воду. Она пробежала, не останавливаясь, по разбивающимся о берег гребешкам волн, и бросилась в воду, уйдя в нее с головой. Ах, какое блаженство! Как она жаждала оказаться в успокаивающих ласковых водах близ родного острова, когда дрожала от холода в Нью-Йорке! Она отплыла от берега, потом перевернулась на спину, широко раскинув в стороны руки, и отдалась на волю волн, поднимавших и опускавших ее. Над ней распростерлось голубое бездонное небо: рай – совершенно непохожий на грешную землю под ним, и такой недосягаемый, хоть и близкий.
Колыхание моря и ослепительная голубизна неба, каждая микроскопическая частица которого мерцала и переливалась в лучах послеполуденного солнца, так что оно выглядело почти непроницаемым, убаюкало Лили до состояния, близкого к трансу. Впервые за этот день она целиком расслабилась, – возможно, первый раз за много дней, в такой же степени отдыхало и ее сознание. Лили взирала на небеса и думала, как прекрасно было бы совершенно слиться со, всем этим, стать его частицей, полностью раствориться там, а потом и эта мысль покинула ее, как будто ее растопил нарастающий послеобеденный жар. Она почувствовала полное опустошение. Нет, не абсолютное опустошение, а пустоту вакуума. Успокоение, умиротворение, с которым ей не хотелось расставаться.
Волны мягко покачивали Лили и, совершенно не задумываясь ни о чем, она понимала, что останется здесь, просто останется, пока море и небо не возьмут ее к себе.
Ги вытянулся на песке во весь рост, конец полотенца он сунул под голову, словно подушку, прикрыв ладонями лицо от нещадно палившего солнца.
Он мог бы пойти поплавать вместе с Лили – мысль о теплой воде в неглубоких местах рождала представление о теплой ванне – и казалась соблазнительной. И кто знает, может быть, шалости в волнах помогли их дальнейшему сближению. А может быть и нет. Она выглядела очень… хрупкой… иногда. И, несомненно, нуждалась в том, чтобы ее не тревожили. Ги не хотел слишком навязываться. Если бы он поступил так, то наверняка получил бы от ворот поворот. Она, собственно, только что так и поступила, когда почти попросила его удалиться. Лежа под полотенцем, Ги поморщился. То был неприятный момент, и он сразу же решил, что будет действовать более осмотрительно. Девушка близка к состоянию эмоционального срыва, ее нельзя торопить. В спокойной обстановке, когда все шло гладко и хорошо, Ги удавалось завоевывать почти недоступных женщин очарованием ухаживания, а не тем, что он напропалую старался их заполучить. Но этот случай был особый. Ему было необходимо завоевать доверие Лили, а времени оставалось немного.
Не один уже раз Ги проклинал судьбу за то, что она наградила фон Райнгарда раком именно в тот момент, когда того отыскал Ги. Если это действительно фон Райнгард, напомнил себе Ги, ибо пока что абсолютной уверенности все-таки у него не было. И если у него с Лили не установятся быстро доверительные отношения, возможно, он так этого и не узнает. Ну, что же, ему надо вести игру по всем правилам и не портить редкой возможности, предоставившейся ему. Конечно, навязывание себя было бы неправильным поведением.
Над головой прогудел небольшой самолет. Ги отодвинул полотенце и мельком взглянул вверх, сделав это просто из-за профессиональной привычки. Самолет казался крошечной точкой в необъятной голубизне неба – он не имел ни малейшего отношения к Мандрепоре – но все равно напомнил Ги о событиях этого утра, и тот опять задумался о грузовике, который разгружался в безлюдной части острова. Очень странно. Но какие бы ни были причины всего этого, Ги было не до выяснения, и, подумав о том немного, он отставил мысли на второй план.
Солнце немилосердно жарило его тело, а полотенце, прикрывшее лицо, очень располагало к дремоте.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52
Но дело до этого не дойдет. В Нью-Йорке у нее есть работа, которая неплохо оплачивается, чтобы жить сносно, – и еще ей принадлежат сокровища.
Лили повела взглядом по гостиной, где находились предметы, которые отец всегда именовал «сокровищами»– серебряные подсвечники, небольшие часы эпохи Людовика XIV, бронзовая статуэтка Цереры, триптих, и ее охватила твердая решимость. Только эти вещи она возьмет с собой, когда покинет остров, единственные предметы, не запятнанные преступным бизнесом. Они принадлежали отцу еще до того, как началась его криминальная деятельность. Их он больше всего любил. Слезы брызнули из ее глаз, когда она вспомнила, с какой любовью он обращался с ними, как взирал на них, любуясь, даже во время разговора. Сокровища останутся у нее, а все остальное не стоит и выеденного яйца. Как и для отца, они станут для Лили своего рода страховкой, гарантией того, что она не пропадет: любой из этих предметов, выставленный на аукцион, даст достаточно средств, чтобы пережить тяжелые времена.
Но она не допускала и мысли, что сможет расстаться хотя бы с одним из них. Они слишком много значили для нее. Лили подошла к триптиху, любуясь необыкновенным цветом, пока навернувшиеся на глаза слезы не затуманили прекрасные образы; ей страстно захотелось вернуться в те, давно минувшие дни юности и счастья и как-то облегчить свои теперешние страдания.
24
С детских лет, когда что-либо волновало Лили, она уходила на пляж. Тогда, конечно, ее заботы носили детский характер, а ощущения беспокойства и подавленности, которые их сопровождали, возникали и пропадали так же неожиданно и быстро, как летние штормы. Много раз Лили ревела от обиды и горевала на мягком как шелк песке, а упругий ветерок с моря сушил ей слезы. Тогда она думала, что нельзя долго оставаться несчастной, когда рядом дышит и шумит океан – он отдавался в ее ушах неспешным могучим ритмом, который жил рядом с ней. Солнце согревало ее кожу, а душистые запахи острова при каждом вдохе наполняли грудь. Лили отправилась на пляж, когда умерла ее мать, и ей показалось, что она там услышала тихий, веселый шепот пальм:
– Не печалься, малышка. Я здесь. Я навсегда останусь здесь.
Единственный раз, когда она не захотела найти отдохновение на пляже, – это после того ужасного случая, когда отец застал ее с Джорге. Это событие произошло не очень давно, и память о нем была болезненной. Но теперь Лили переоделась в купальный костюм, поверх в тон костюму надела юбку, вышла из виллы, где на нее начали давить сами стены, сохранявшие мрачные тайны и предвещавшие неминуемую смерть.
Идя по дорожке к пляжу, Лили на какое-то мгновение почувствовала угрызения совести за эгоистическое желание остаться одной. Может быть, ей надо остаться на вилле–вдруг отец позовет ее; но она знала, что он спит. Конечно, раз уж она вышла из дома, ей надо повидаться с Джози, своей подругой, без письма которой ее бы не было теперь здесь. Джози, вероятно, знает, что она приехала на Мандрепору и теперь ждет ее, – Лили представила себе, как та сидит у дверей лачуги с ребенком на коленях и смотрит на дорогу, надеясь увидеть Лили. Но хотя две молодые женщины и оставались в близких отношениях, Лили не хотелось встречаться с ней сейчас. Ее тянуло побыть наедине на уютном пляже, которого она может скоро по настоянию отца лишиться.
Дойдя до песка Лили сняла туфли-лодочки и понесла их в руках, пока не подошла к тенистому месту возле большой развесистой пальмы. Тут она бросила их на песок, села рядом сама, поправила на коленях юбку в яркий цветочек и стала смотреть на окаймленные пеной разбивающиеся волны, и дальше, до самого горизонта, где море соединялось с небом в мягком мареве чистой лазури.
Первое потрясение от откровений отца теперь начало смягчаться – как быстро человеческое сознание способно примириться с неприемлемым! – и многие вещи, которые озадачили ее, все-таки ни на секунду не вызвали настоящего ужаса, теперь же начали укладываться на свои места, как квадратики рисунка-загадки.
Почему, размышляла Лили, она по-настоящему так и не заинтересовалась частыми поездками на остров Джорге и дяди Фернандо? Почему не сумела понять, что законный экспорт цветной одежды и бананов, так же как любительское коллекционирование ее отца редких марок, явно не могли обеспечивать им такой стиль жизни, который она всегда принимала как само собой разумеющееся? И почему она, непослушная, азартная Лили, подчинилась отцу, когда тот запретил ей ходить на северо-восточную оконечность острова? Было ли это потому, что инстинктивно она знала: если сделает это, то разрушит очарование своего воображаемого эдемского сада; посещение запретного места равносильно вкушению запретного плода?
Но теперь шоры упали с ее глаз, и Лили увидела в подлинном свете всех, кого любила. Не только Джоpге и дядю Фернандо, но также и отца, и дедушку Висенте, и Ингрид, готовую оправдать любое зло при условии, что она останется с любимым человеком, и даже мать…
При мысли о ней Лили нахмурилась и потеребила свой лоб. Что же имела в виду Ингрид, когда говорила, что Лили не все знает о ее смерти? Разве Лили не видела собственными глазами, как она лежала на полу гостиной в луже крови? И разве отец не сказал ей, что мать покончила с собой из-за того, что ее бросил Джорге?
Память об этом причинила ей особую, самую острую боль. Ах, мама, почему, почему? – вопрошала Лили, хотя прекрасно понимала, что Джорге представлял собой не меньшую опасность, чем наркотики. Даже те, кто его презирал, привязывались к нему. Отвращение к нему, отвращение к его слабостям ничего не меняло. Те, кого он поработил и кто бежал к нему по мановению его руки, думали: всего один, последний раз – один только раз! Дай я почувствую прикосновение его губ, его рук, всего его тела еще раз, а потом навсегда брошу его. Но сделать этого они не могли. У ее матери не хватило духу решиться на это, и несмотря на все свои клятвы и заверения, Лили ужасалась при мысли о том, что если он подвергнет ее испытанию, у нее тоже не хватит решимости порвать.
Ее охватила грусть, большая, как волна океана, и на вдруг почувствовала себя старой, такой же старой, как пальмы, как сам этот остров. Пляж не должен пробуждать в ней такие чувства! Здесь ее прибежище, здесь она должна была бы забыться, очиститься душой. Но не могла. Прошлое, настоящее и будущее, казалось, слилось в одно целое, она словно попала в западню, не умея избежать уготованной ей судьбы, уязвленная и напуганная.
Бесцельно оглядывая пляж, Лили слегка повернулась и с досадой заметила, что на пляже появился кто-то еще. Среди деревьев показался мужчина в шортах и желтой рубашке. Лили с негодованием уставилась на него. Когда он несколько приблизился, она узнала в нем пилота, который доставил ее вчера на остров – неужели это действительно было только вчера?! Ее чувства к пришельцу несколько смягчились, ей даже показалось, что он может превратиться в ее друга и союзника, хотя в первый миг она посчитала его незнакомцем, который нарушает уединение страдающей от душевных мук женщины.
– Мое почтение, – приветствовал он Лили, останавливаясь поодаль, в нескольких ярдах от нее, – одна рука – в кармане шорт, в другой – свернутое пляжное полотенце. – Не ожидал вас здесь увидеть.
Лили взглянула на него и отвела взгляд.
– Я прихожу сюда, когда мне хочется побыть одной, – произнесла она с вызовом и намеком.
– Ах, простите. Этот пляж частный?
– Весь остров частный – конечно, если не считать гостиницы.
– Мне и в голову не пришло. – Лицо его вытянулось. – Честно говоря, весьма неудобно для тех, кто здесь работает. Но раз уж вам принадлежит остров, то вы имеете полное право решать, кто может пользоваться пляжем.
С некоторым удивлением Лили отметила раздражение в его голосе, что сильно отличалось от вчерашнего дружелюбия, и с запозданием поняла, что она обидела его, сама того не желая. А его ответ – естественная реакция сильного и уверенного в себе человека.
– Тогда я оставлю вас в покое, – добавил он, поворачиваясь.
– Нет! – живо воскликнула она. – Уходить вам совсем необязательно. Простите. Я не хотела вас обидеть. Просто… мне действительно хочется побыть одной. У меня голова идет кругом от уймы забот.
За его темными очками вздернулась бровь.
– Вы беспокоитесь об отце. Хорошо понимаю это. Нет, откуда вам понять! – хотела она возразить.
Но вместо этого неопределенно кивнула.
– Да, я беспокоюсь о нем. Он… серьезно болен.
– Я слышал об этом. Сочувствую. Что же собственно с ним?
Лили смотрела на свои ступни, которые высовывались из-под юбки как из-под шатра.
– У него рак. Разве вы не знали? Я думала, все здешние служащие давно знают об этом.
– Ну, я не совсем местный служащий. – В его тоне опять прозвучало некоторое наигранное удивление, и Лили сообразила, что и эта ее фраза прозвучала слишком покровительственно. Неужели так подействовало стрессовое состояние, придав тебе качества, которые ты сама ненавидишь в людях? Или же заговорила другая сторона твоей натуры, которая только ждала удобного случая, чтобы заявить о себе. Лили Брандт, избалованная девчонка, дочь и внучка торговцев наркотиками – Господи!
К горлу опять подступил комок. Лили с трудом совладала с собой, желая, с одной стороны, чтоб он ушел и дал ей возможность выплакаться, а, с другой, ей неожиданно захотелось, чтобы он остался.
Ей как-то удалось все-таки подавить всхлипывание, издав хриплый смешок.
– Я говорю что-то все не то, не правда ли? Обычно я не такая, честное…
– Не беспокойтесь об этом, – быстро произнес он. – Знаю, что вы не такая. Во всяком случае, вчера такой не были. Более того, когда я доставил вас сюда, то подумал, что вы мне очень нравитесь. Вы даже пригласили меня на рюмку вина, помните? – Ему удалось произнести это непринужденно, но показав, насколько важным для него было ее приглашение.
Лили вяло улыбнулась.
– О, да, помню. Но не знаю, насколько это теперь окажется возможным. Отец болен значительно серьезнее, чем я предполагала. – Она замолчала, прикусив губу, думая, не воспримет ли он ее слова как новое оскорбление. Хотя она и была расстроена и в данный момент очень хотела, чтобы ее не донимали расспросами, ей почему-то ужасно хотелось не задевать его и не заставлять плохо думать о себе. – Послушайте, может быть, вы присядете? – предложила она и покраснела, сознавая, что даже это приглашение в ее нынешнем состоянии прозвучало больше как приказание, чем просьба.
Он смотрел на нее все так же иронично. Лили чувствовала это, хотя за темными очками его глаз не было видно.
– Вы действительно этого хотите?
– Да. Мне не по себе, когда вы стоите, – произнесла она шутливо.
– Хорошо. Если вы обещаете сразу же сказать мне, если я начну злоупотреблять вашим гостеприимством.
– Не беспокойтесь. Я сразу дам вам знать. Ги бросил на песок полотенце и сел рядом.
– Я понимаю так, что вы приехали домой из-за болезни отца.
– Да, я бы прилетела сюда значительно раньше, если бы узнала, что он заболел, но я этого не знала. Папа не разрешил сообщать мне об этом, поэтому Ингрид молчала.
– Ингрид. Ваша сестра?
– Мачеха.
– Злая мачеха?
– На этот вопрос я не стану отвечать, – отозвалась Лили.
Ги улыбнулся. В ее тоне не было даже намека на легкомысленность, но он не мог позволить себе оставить ее в покое. Возможность поговорить с Лили может повториться не скоро.
– Они – немцы, правда?
– Да.
– Я понял это по фамилии, хотя не встречался с вашим отцом. Впрочем, вы сами на немку совсем не похожи.
– Моя мама была венесуэлкой. Она умерла… – Тяжелая туча закрыла солнце.
– Понятно. Как же ваш отец познакомился с ней?
– Он приехал сюда после войны. Война ужасно сказалась на его семье – их родовое гнездо разрушили при бомбежке… пропало все. У него ничего не осталось там.
– Значит, он приехал сюда с пустыми руками.
– Думаю, да. – Лобик ее нахмурился, потом опять разладился. – Он был знаком с моим дедушкой, Висенте Кордоба, потому что его семья занималась перед войной импортом кофе. Дедушка Висенте помог ему начать новую жизнь, и он полюбил дочь Висенте Магдалену – мою маму.
– Ему, наверное, пришлось здесь очень трудно?
– Да. – По пляжу опять пробежала тень от тучи. Нахмурилась и Лили. Ей явно не хотелось говорить о своей семье. Особенно теперь, когда она узнала столько нового. – Думаю, – заметила Лили, – неплохо искупаться.
– Вы хотите, чтобы я ушел?
– Необязательно. Оставайтесь, если хотите. Я действительно не собиралась задевать вас, когда сказала о частном пляже.
Она встала, расстегнула хлопчатобумажную юбку, ожидая, то он вызовется поплавать вместе с нею, но он не сделал этого. Бросив юбку на песок, она побежала к морю, даже не оглянувшись, – худенькая девушка со смуглой кожей в ярком купальном костюме. Она выглядела беззаботной, а чувствовала себя, напротив, очень старой, несмотря на то, что все в ее внешности отрицало это.
Вода оказалась теплой. Ее нагревшаяся на солнце кожа почти не заметила погружения в воду. Она пробежала, не останавливаясь, по разбивающимся о берег гребешкам волн, и бросилась в воду, уйдя в нее с головой. Ах, какое блаженство! Как она жаждала оказаться в успокаивающих ласковых водах близ родного острова, когда дрожала от холода в Нью-Йорке! Она отплыла от берега, потом перевернулась на спину, широко раскинув в стороны руки, и отдалась на волю волн, поднимавших и опускавших ее. Над ней распростерлось голубое бездонное небо: рай – совершенно непохожий на грешную землю под ним, и такой недосягаемый, хоть и близкий.
Колыхание моря и ослепительная голубизна неба, каждая микроскопическая частица которого мерцала и переливалась в лучах послеполуденного солнца, так что оно выглядело почти непроницаемым, убаюкало Лили до состояния, близкого к трансу. Впервые за этот день она целиком расслабилась, – возможно, первый раз за много дней, в такой же степени отдыхало и ее сознание. Лили взирала на небеса и думала, как прекрасно было бы совершенно слиться со, всем этим, стать его частицей, полностью раствориться там, а потом и эта мысль покинула ее, как будто ее растопил нарастающий послеобеденный жар. Она почувствовала полное опустошение. Нет, не абсолютное опустошение, а пустоту вакуума. Успокоение, умиротворение, с которым ей не хотелось расставаться.
Волны мягко покачивали Лили и, совершенно не задумываясь ни о чем, она понимала, что останется здесь, просто останется, пока море и небо не возьмут ее к себе.
Ги вытянулся на песке во весь рост, конец полотенца он сунул под голову, словно подушку, прикрыв ладонями лицо от нещадно палившего солнца.
Он мог бы пойти поплавать вместе с Лили – мысль о теплой воде в неглубоких местах рождала представление о теплой ванне – и казалась соблазнительной. И кто знает, может быть, шалости в волнах помогли их дальнейшему сближению. А может быть и нет. Она выглядела очень… хрупкой… иногда. И, несомненно, нуждалась в том, чтобы ее не тревожили. Ги не хотел слишком навязываться. Если бы он поступил так, то наверняка получил бы от ворот поворот. Она, собственно, только что так и поступила, когда почти попросила его удалиться. Лежа под полотенцем, Ги поморщился. То был неприятный момент, и он сразу же решил, что будет действовать более осмотрительно. Девушка близка к состоянию эмоционального срыва, ее нельзя торопить. В спокойной обстановке, когда все шло гладко и хорошо, Ги удавалось завоевывать почти недоступных женщин очарованием ухаживания, а не тем, что он напропалую старался их заполучить. Но этот случай был особый. Ему было необходимо завоевать доверие Лили, а времени оставалось немного.
Не один уже раз Ги проклинал судьбу за то, что она наградила фон Райнгарда раком именно в тот момент, когда того отыскал Ги. Если это действительно фон Райнгард, напомнил себе Ги, ибо пока что абсолютной уверенности все-таки у него не было. И если у него с Лили не установятся быстро доверительные отношения, возможно, он так этого и не узнает. Ну, что же, ему надо вести игру по всем правилам и не портить редкой возможности, предоставившейся ему. Конечно, навязывание себя было бы неправильным поведением.
Над головой прогудел небольшой самолет. Ги отодвинул полотенце и мельком взглянул вверх, сделав это просто из-за профессиональной привычки. Самолет казался крошечной точкой в необъятной голубизне неба – он не имел ни малейшего отношения к Мандрепоре – но все равно напомнил Ги о событиях этого утра, и тот опять задумался о грузовике, который разгружался в безлюдной части острова. Очень странно. Но какие бы ни были причины всего этого, Ги было не до выяснения, и, подумав о том немного, он отставил мысли на второй план.
Солнце немилосердно жарило его тело, а полотенце, прикрывшее лицо, очень располагало к дремоте.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52