– Может быть, если б не ребенок. Его я не могу бросить.
– Ну-ну. – Доналд усмехнулся. – В таком случае, мой друг, я к твоим услугам. Мне всегда хотелось стать сыщиком. Ты же не можешь прочесать Лондон в одиночку. А на меня можешь положиться, я буду молчать.
Маркус заколебался было, потом с улыбкой протянул руку.
– Договорились.
Друзья говорили негромко, но не шепотом, так что сидевший неподалеку человек расслышал почти все и довольно ухмыльнулся. Выходя из клуба рука об руку с Доналдом, Маркус не заметил соглядатая.
– Здесь мой фаэтон, – сказал он. – Поедешь со мной?
– Хорошо.
Они залезли в фаэтон, и Маркус взял в руки поводья, чувствуя прилив уверенности.
– Если ты их найдешь, буду благодарен тебе до гробовой доски, – проговорил он, направляя лошадей сквозь густой поток транспорта к Линкольн-Инн-Филдз, где, как он знал, проживала сестра миссис Пул.
Они съездили по нескольким адресам, расспросили сестру миссис Пул и всех, с кем, по ее словам, Хэрриет была знакома в Лондоне. Впрочем, таких было немного.
– Ей же нужно как-то зарабатывать на жизнь, – сказал Доналд на обратном пути. – Возможно, она занялась…
– Нет, не думаю, – оборвал его Маркус.
– Ну, тогда остается попрошайничество. Надо расспросить констеблей, они знают всех нищих.
– На каком участке?
– Да на любом. Высади меня на углу Ковент-Гарден, почему бы не начать отсюда?
Маркус послушно направил лошадей к собору Св. Павла.
– Тебя подождать? – он остановился.
– Не надо, предоставь все мне, а сам поезжай к дочери. – Доналд помахал рукой и исчез в переулке.
Маркус с минуту сидел неподвижно, глядя невидящими глазами на оживленную рыночную площадь. Разыскивать женщину в таком городе, как Лондон, – все равно что искать иголку в стоге сена. Но ведь и Джозеф Пул, небось, тоже встретит такие же трудности? А ребенок? Что станет с ним, если что-то случится с его матерью?
А тут еще дочь, которая становится все более неуправляемой. Девочка избалована донельзя, привыкла, что любое ее желание выполняется. Хорошо хоть Дункана рано отправили в школу, мать не успела его испортить.
И еще неожиданное осложнение – встреча с Френсис, которую он любил так страстно, что готов был даже отказаться от наследства, о чем она, кстати, не подозревала. Что он чувствовал к ней сейчас? Он и сам не мог точно определить. Семнадцать лет – срок немалый, если любовь ничем не подпитывается.
У сэра Перси Понсонби больше прав на нее, чем у него, и, надо думать, рано или поздно этот хлыщ соберется с духом и сделает ей предложение. Интересно, она согласится? С внезапным стеснением в груди Маркус вдруг понял, что ни в коем случае этого не хочет.
Его размышления были прерваны каким-то шумом. Он встряхнул головой, отгоняя мысли о Френсис, посмотрел в сторону собравшейся толпы, потом вдруг соскочил с фаэтона и побежал, расталкивая прохожих.
В эту ночь Френсис спала плохо и в половине одиннадцатого, невыспавшаяся, вызвала звонком Роуз, чтобы та принесла горячей воды и чашку шоколада. Одевшись, она сошла вниз, без аппетита позавтракала и прошлась по комнатам, изредка делая замечания слугам, которые приводили дом в порядок. Убедившись, что ее присутствие не требуется, она решила пойти в мастерскую и поработать над портретом Лавинии, в надежде, что среди царившего там привычного беспорядка она успокоится душой.
Достав эскизы, Френсис поставила перед собой холст и начала смешивать краски, спокойно и методично, как всегда. Но это был самообман, покой не приходил. Можно было подумать, что она страдает от похмелья. Но Френсис-то знала: похмелье тут ни при чем. Во всем виноват герцог Лоскоу.
Подумать только, какой нахал! Ну, ладно, ему все равно, что о нем говорят, но ей-то совсем не все равно! Чтобы завоевать нынешнюю незапятнанную репутацию, ей понадобились десять лет брака с достойным, пусть и скучным, аристократом, а потом годы беспорочного вдовства.
Лишь благодаря своей душевной стойкости и чувству собственного достоинства Френсис сумела справиться с отчаянием после скандала, связанного с неожиданной помолвкой Маркуса и Маргарет Конно, заново построить свою жизнь и завоевать репутацию добропорядочной и благонравной женщины, к которой не пристает никакая грязь. И если случится так, что приезд герцога Лоскоу все разрушит, она никогда ему этого не простит.
И что за игру он ведет? Чего хочет? Вывести ее из равновесия? Ну так он этого уже добился. Но зачем ему это? Она не сделала ему ничего плохого, готова забыть прошлое и установить с ним нормальные отношения; она согласилась учить его дочь, начала писать ее портрет. Не стоило соглашаться, но, если б она отказалась, это только укрепило бы его в убеждении, что ее чувства к нему не остыли. А это неправда. Ничего подобного нет!
Френсис посмотрела на эскиз улыбающейся Лавинии. Дочь была удивительно похожа на отца, достаточно было взглянуть на нее, чтобы тут же вспомнить его. Френсис подошла к составленным у стены полотнам, вытащила эскиз, написанный во время пикника в Ричмонде, поднесла к окну и отерла с него пыль тыльной стороны ладони. Маркус снова был перед ней, молодой и красивый, беспечный и искренний, глядевший на нее обожающим взглядом. Сердце у Френсис сжалось от воспоминаний.
Они поехали тогда в его коляске, что уже само по себе было чрезвычайно смелым и рискованным поступком. Но она была слишком влюблена в него. Матери она сказала, что едет к подруге, та лишь коротко усмехнулась и ни о чем не спросила. Лишь позже Френсис поняла, что мать обо всем догадалась и надеялась, что дочь достаточно себя скомпрометирует и Маркусу волей-неволей придется предложить ей руку и сердце. Она даже призналась двум своим подругам, что знает, куда они отправились.
Для матери верхом мечтаний было выдать свою юную дочь, в происхождении которой не было ничего примечательного, за наследника одного из первейших герцогских родов Англии.
Прежде мать рассчитывала заполучить хоть какого-нибудь баронета или младшего отпрыска незначительной аристократической фамилии; именно ради этого она заняла денег у своего кузена-баронета и привезла Френсис в Лондон.
И надо же – дочь обратила на себя внимание Маркуса Стенмора, маркиза Риели, который стал бывать повсюду, где бы она ни появлялась, и танцевать с ней на всех балах, на которые ее мать ухитрялась раздобыть приглашение. Это был упоительный сезон, и ничто, никакие дурные предчувствия не могли омрачить его. Френсис купалась в любви Маркуса, ей и в голову не приходило, что они стали предметом пересудов, да если бы и пришло, это вряд ли остановило бы ее. Маркус осыпал ее комплиментами, посылал ей цветы и не упускал момента, чтобы побыть с ней несколько минут наедине, где бы они ни находились. Она жила ожиданием минуты, когда он сделает ей предложение. А раз так, что же плохого, если она поедет с ним на пикник?
Это был чудесный, волшебный день. Было тепло, над головой раскинулось чистое небо, ярко зеленела трава. В корзине, которую, по его приказанию, загрузили в багажное отделение коляски, была масса всяких вкусных вещей; от шампанского у Френсис защекотало в носу, и она рассмеялась. А потом попросила его посидеть спокойно, она его нарисует.
Он вытянулся на траве, подложив руки под голову.
– Я бы мог часами сидеть и смотреть на тебя, только вот… – Он улыбнулся. – Мне захочется протянуть руку и до тебя дотронуться, чтобы убедиться, что это не сон, что ты не ангел или какая-нибудь сказочная фея: я моргну, а она вдруг возьмет и исчезнет.
– Ой, да я не собираюсь никуда исчезать, – со смехом проговорила Френсис. – И никакая я не фея, я из плоти и крови.
– Из чудесной плоти и крови. Все в тебе такое совершенство, что у меня сердце заходится.
– Ты преувеличиваешь! – Она и сама была вне себя от счастья. Человек, которому нет в мире равных, любит ее!
Он с трудом дождался, пока она сделает набросок, потом, не утерпев, выхватил у нее альбом, отбросил в сторону, обхватил ее руками и притянул к себе. Он и раньше несколько раз пытался поцеловать ее, но их прерывали или было слишком людно, так что он успевал только мазнуть губами по щеке или волосам, отчего ее бросало в жар и по спине бежали мурашки. Юная, невинная девушка, она не могла понять, что с ней происходит, знала только, что ей полагается протестовать. И она протестовала, но так робко, что он без труда заставлял ее умолкнуть.
– Я люблю тебя, – говорил он. – А как иначе я докажу это?
На пикнике все было не так. Когда он обхватил ее, она почувствовала, что происходит нечто иное. Он больше не прижимался губами к щеке или волосам, нет, он искал ее губы. И она с готовностью подставила ему их, и поцелуй все длился и длился, а его руки скользили по ее спине, а потом прокрались к грудям.
Она знала, что делает что-то нехорошее, но даже не пыталась остановить его, напротив, прижалась к нему еще теснее и обхватила его руками за шею. Любовь несла их все дальше по пути безрассудства. Маркус начал расстегивать пуговички на лифе ее платья и надавил большим пальцем на сосок… Френсис затаила дыхание, не зная, что за этим последует, но инстинктивное чувство опасности вывело ее из оцепенения.
Она вырвалась, охваченная внезапным страхом и растерянностью.
– Нет, – проговорила она, садясь и пытаясь дрожащими пальцами застегнуть пуговички. – Мы не должны это делать, это неправильно.
– Неправильно? Почему? Разве мы не признались, что любим друг друга? Разве я не говорил тебе столько раз, что не могу жить без тебя?
– Говорил.
– Ведь ты меня тоже любишь, да?
– Люблю.
– Тогда чего ты боишься? Она и сама точно не знала.
– Я думала об этом. Считается, что юноше и девушке лучше не оставаться наедине, и только сейчас я поняла почему.
– Ну и почему же?
– Да потому, что мы можем забыться и позволить себе лишнее, то, что разрешается только после свадьбы.
Он взял ее за руку, лицо у него было серьезным.
– Для меня было бы самым большим счастьем знать, что мы с тобой скоро поженимся, но впереди у нас столько препятствий…
– Препятствий? – переспросила Френсис, чувствуя, как ее пронзает страх. – Ты хочешь сказать, твои родители считают, что я тебе не пара?
– Как они могут что-то считать, если они про тебя вообще не знают? Я еще им не говорил.
– Но ты скажешь?
– Конечно, скажу. Недели через две они приедут в Лондон, тогда и скажу.
– Ну, две недели – это не очень долго, – сказала Френсис.
– Это целая вечность.
– Для меня тоже. – Она наклонилась и поцеловала его в щеку, пытаясь смягчить свой отказ, но он снова притянул ее к себе и стал целовать.
– Милая, любимая Фэнни…
– Нет, не надо, Маркус, ну пожалуйста. – Она вырвалась и потянулась к капору, валявшемуся на траве. – Ты меня пугаешь.
– Пугаю? Ну прости, любимая, я не хотел. Не понимаю, что на меня нашло.
– Так уж и не понимаешь? – Френсис была уже на ногах, на безопасном расстоянии от него, а потому снова пришла в веселое настроение.
Он засмеялся и схватил ее за руку.
– Да понимаю, конечно. Любовь на меня нашла, вот что. Только ты не бойся, я ни за что тебя не обижу.
– Я знаю. – В тот день она верила каждому его слову.
А две недели спустя он разбил ей сердце.
Френсис оторвала взгляд от картины, посмотрела в окно и удивилась, что ничего не видит – слезы застилали ей глаза. Она даже не почувствовала, что плачет. Зрелая женщина, спокойная и уравновешенная, она рыдала как семнадцатилетняя девочка, только что узнавшая о предательстве мужчины. Единственного в ее жизни мужчины.
Торопливо поставив полотно на место, Френсис выдернула из кармана платок, отерла глаза и застыла, озираясь вокруг. Мольберт и холст, краски и эскиз леди Лавинии – все было там, где она их оставила, и выглядело живым укором. Френсис решительно села перед мольбертом и взяла кисть. Но ничего не получалось, она не могла сосредоточиться. Взяв альбом и карандаши, она бросилась к выходу.
На улице она двинулась к Ковент-Гарден. Здесь было людно и шумно. Сновали туда-сюда женщины с корзинами на головах, мужчины несли тюки с товаром или правили огромными тяжеловозами, тащившими нагруженные телеги; и повсюду с криками и бранью крутились десятки детей, некоторые совсем малыши. Почти все были босыми и, казалось, не испытывали от этого никаких неудобств. Одежда их мало чем отличалась от лохмотьев нищего. Иногда проезжала карета, ее пассажиры с презрением поглядывали на толпу.
Френсис пристроилась у задка телеги, в которой, судя по запаху, перевозили кур, и принялась рисовать. Угольный карандаш быстро бегал по бумаге, она не старалась ничего приукрасить: не пририсовывала башмаки к ногам босых детей, не заставляла улыбаться мужчин и не добавляла приятности женским лицам. Она рисовала то, что видела, – бедность и нечистоту.
– А что это вы делаете? – Мужчина заглянул ей через плечо. Голос его звучал неприветливо, но Френсис обернулась с обезоруживающей улыбкой, которая всегда ей помогала, и молча показала рисунок. – О, да это ж вылитый я. – Мужчина был явно польщен. – А это моя Дейзи и сорванец старого Роба Генри. Это я, да?
– Да. Вы что, себя не узнаете?
– А зачем, госпожа, вы нас рисуете?
– А вы мне интересны. Если б вы снова занялись своей работой, я бы вас дорисовала.
– Ну уж нет, от вас добра не жди. Небось, покажете потом полицейским.
– Что вы, зачем мне это нужно?
– А чтобы прогнать нас отсюда. Хотя чего плохого мы делаем? Ничего, просто пытаемся заработать на хлеб.
– Вот и я тоже пытаюсь, для того и рисую. Мужчина оторвал взгляд от рисунка и уставился на Френсис.
– Поглядишь на вас, так зарабатываете-то вы очень даже неплохо… и все за счет бедняков вроде меня.
Именно на такой случай у Френсис был при себе кошелек. Она вытащила гинею и показала мужчине.
– Вот, сэр, вы получите это, если разрешите мне продолжать…
Мужчина выхватил у нее монету, громко позвал жену и дочь, и те остановились возле Френсис, обдав ее запахом немытого тела. Через минуту вокруг собралась настоящая толпа. Вперед протолкался человек в засаленной кожаной куртке и грязных штанах.
– А за что это вы дали этому паршивцу целый золотой?
– Я просто хотела отблагодарить его, я отвлекла его от дела…
– Дела?! Какого такого дела? Да у него лицензии нет на торговлю, чтоб вы знали. Лучше бы караульному свистнули, он его в кутузку засадит.
– А моя жена пусть с голоду подыхает, да? – отозвался первый мужчина. – Я ничего плохого не делаю.
– Отбираешь последний кусок у моих внуков, вот что ты делаешь. Где это видано – продавать цыплят по шесть пенсов и два вилка капусты за два пенса!
Френсис почувствовала, что ситуация выходит из-под контроля, и хотела уйти, но ее не собирались отпускать. Все сгрудились вокруг, требуя, чтобы она их нарисовала и дала каждому по гинее. Она открыла кошелек, кто-то выбил его у нее из рук, содержимое рассыпалось по земле. Люди бросились, отталкивая ее, подбирать деньги.
Внезапно высокая фигура в касторовой шляпе, с легкостью протолкавшись сквозь толпу, приблизилась к Френсис.
– Фэнни, вы в порядке?
Она так обрадовалась, что даже не обратила внимания на то, как он ее назвал.
– Нет, не совсем, ваша светлость.
Маркус схватил ее за руку и потащил за собой, прокладывая путь сквозь враждебно настроенную толпу. По дороге он швырнул пригоршню монет, началась свалка, и они выбрались на свободное место.
– Что, черт побери, вы здесь делаете? – сердито закричал он.
Френсис увидела на углу знакомый фаэтон. Наверное, он оттуда с высоты заметил, в каком положении она оказалась. Она должна была испытывать благодарность к нему за спасение, но его тон рассердил ее.
– Я их рисовала.
– Вы что, с ума сошли? Да они затоптали бы вас – и даже не заметили бы!
– Никакой опасности не было, я и раньше это делала, а из-за вашего вмешательства они больше не согласятся позировать.
– Больше не согласятся, – повторил он сквозь зубы. – Никаких “больше” не будет!
Френсис резко остановилась и гневно посмотрела на него.
– Я вам не жена, не дочь и даже не служанка, чтобы вы мне приказывали.
– Допустим. Но пока вы занимаетесь с моей дочерью, вы будете вести себя так, как я говорю.
Френсис была вне себя от злости.
– Ну конечно, ведь ваше поведение столь безупречно, что вы считаете себя вправе поучать других! Но позвольте сказать вам: я слишком долго была независимой, чтобы разрешать кому бы то ни было приказывать мне, и уж тем более вам.
Они подошли к фаэтону. Маркус взял ее за талию, чтобы помочь подняться на ступеньку, но Френсис оттолкнула его.
– Пустите меня, сэр! Я не привыкла к такому фамильярному обращению. Я возьму извозчика или портшез.
Маркус отошел.
– Ну что ж, давайте, графиня.
И тут Френсис вдруг сообразила: мало того, что в этом районе нет никаких извозчиков и портшезов, так у нее еще и денег нет. Она молча влезла в фаэтон. Маркус запрыгнул следом и взял в руки поводья.
Несколько минут они молчали.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19