– Согласен, – ответил взбешенный Гурго, – но имейте в виду, что эта дуэль не помешает вам быть обманутым. Я хотел только предупредить вас, так как мы были с вами товарищами и нас обоих удерживают здесь одинаковые обязанности. Вы не хотите слушать меня, тем хуже для вас! Прощайте! Скоро вы получите вести обо мне.
– А вы услышите обо мне, – ответил ему Монтолон, все еще сохраняя полное хладнокровие.
– Я убью этого рогоносца, – удаляясь проворчал Гурго.
Императору вскоре уже сообщили о ссоре, происшедшей между двумя его приближенными. Монтолон, слепо доверяя своей жене, сообщил ей истинную причину ссоры и выразил мнение, что старый барон, по-видимому, рехнулся. Графиня согласилась с мнением мужа и добавила, что Гурго, по всей вероятности, говорит это потому, что не встретил с ее стороны сочувствия к своей любви. В то же время она попыталась отговорить мужа от поединка. Она сказала, что, конечно, Гурго был виновен и заслуживал наказания, но какие последствия могут быть от этой дуэли? Они живут окруженные врагами, под неприязненным оком губернатора Хадсона Лоу. Все, что может повредить Наполеону во мнении Европы, сообщается в Англию с добавлением разных комментариев. Нужно постараться избежать этой дуэли, которая только запятнает ее честное имя и повредит императору. Монтолон возразил, что не сомневается в ее чести, но у Гурго было злое намерение поссорить его с императором, и он должен быть наказан за это. Кроме того, когда у таких старых солдат, как он и барон, возникает разногласие, то единственным средством решить спор является дуэль.
– Я сейчас попрошу Берто быть моим секундантом. Надеюсь, он не откажет мне в этой услуге, – сказал он в заключение.
В то время как генерал шел к дому, где жил Берто, его жена поспешила к императору и через Маршана попросила немедленно принять ее. Удивленный и обеспокоенный этим неожиданным требованием, император решил оказать самый холодный прием той женщине, которая всего лишь несколько часов назад стала его любовницей. Но при первых же словах молодой женщины он пришел в неистовство и решительно заявил, что употребит всю свою власть против Гурго.
– Будьте на время моим секретарем и напишите, что я вам продиктую! – сказал он графине и выпрямился, причем его глаза метали искры, а сам он сердито шагал по комнате, стуча каблуками.
Посреди комнаты находился стол, за которым и заняла место графиня Монтолон с пером в руке. Наполеон продиктовал:
– «Господин барон Гурго! Я очень огорчен тем, что состояние Вашего здоровья требует Вашего немедленного возвращения в Европу вследствие того, что здешний климат плохо сказывается на Вас. Болезнь печени, которой Вы уже давно страдаете, требует Вашего немедленного возвращения во Францию. Вы еще молоды, у Вас есть способности и Вы сможете еще устроить свою карьеру. Желаю Вам всякого счастья Примите уверения в моем к Вам расположении!»
На этом император остановился, а так как графиня продолжала ожидать, то он сухо сказал:
– Добавлять больше нечего.
Затем, взяв из рук молодой женщины перо, он наклонился и написал: «Нап». Перо, прорвав бумагу, не закончило подпись и вычертило какой-то странный зигзаг.
После этого император-узник сухо произнес:
– Потрудитесь немедленно же отнести это письмо барону Гурго и сообщите своему супругу, что он не смеет покинуть свою комнату, пока я не получу ответа, то есть пока не станет известно, что барон отправился во Францию. – Затем он с улыбкой прибавил: – Это распоряжение, конечно, не относится к вам. Вы свободно можете находиться где вам заблагорассудится. Я всегда буду рад видеть вас у себя! – и галантно поцеловал графине руку.
Гурго, получив это письмо, чуть не помешался от неожиданности. Он читал и перечитывал письмо, хватаясь то за голову, то ударяя себя в грудь кулаком.
Все рушилось вокруг него: он полюбил женщину, но она не захотела ответить ему взаимностью. До сих пор у него все же было удовольствие видеть ее и разговаривать с нею. Кроме того, он надеялся на изменчивость чувств женщины и думал, что, может быть, впоследствии она полюбит его. Теперь же между нею и им будет непреодолимая преграда из волн океана. А ее глупый муж, ревность которого он хотел возбудить, как станет он торжествовать теперь свою победу! Ведь поле битвы оставалось за ним, и он будет продолжать оставаться слепым, будет нести с покорностью свою долю. Но это было ничто в сравнении с ударом, который он получил от императора.
Гурго чувствовал, как его глаза застилают слезы. Горе от мысли о том, что император неправильно понял его, было сильнее, чем само унижение отставки. Ему было обидно сознавать, что император не любит его более, и это сильнее всего удручало. Так, значит, его отставили, он оказался плохим слугой, которого понадобилось выгнать? Что оставалось ему теперь предпринять? Он хотел помешать Наполеону попасть в сети честолюбивой женщины; конечно, он был неправ, вмешиваясь не в свое дело, но ведь в нем говорила ревность! Наполеон должен был понять и простить человека, действовавшего под влиянием слепой страсти. Однако хотя император был неправ, поступил с ним жестоко, все-таки его воля священна. Выказать непокорность по отношению к нему он не мог, а потому решил, что возвратится во Францию. Усилием воли поборов себя и взяв перо, он написал:
«Ваше Величество! Ваше распоряжение будет исполнено; я уеду отсюда. Но в этот момент я испытываю огромное страдание при мысли, что мне приходится расстаться с тем, кому я посвятил всю жизнь, все силы. Эта мысль угнетает меня, но в своем несчастье я смею надеяться, что Вы, Государь, сохраните в своей памяти воспоминание о моей службе, о моей привязанности к Вам, что наконец, потеряв Ваше расположение, я не потерял все-таки Вашего уважения. Вы отнесетесь справедливо к моим чувствам и причине моего отъезда. Соблаговолите, Ваше Величество, принять мой привет и пожелания Вам всякого счастья. Пожалейте о моей участи и, вспоминая обо мне, скажите, что у меня есть по крайней мере сердце».
Написав это письмо, бедняга барон откинулся в кресле и заплакал. Итак, он должен покинуть этот негостеприимный остров, эту голую скалу! Он увидит в скором времени своих родных и друзей, увидит дорогую ему Францию! Но все-таки эта мысль нисколько не утешала его.
В день своего отъезда Гурго получил записку с просьбой прийти вечером к месту, которое называлось «источником» и где любил иногда сидеть и мечтать Наполеон. Сильно заинтригованный барон ломал голову над тем, кто мог назначить ему свидание. Посланный мог только сказать ему, что об этом просит его какой-то англичанин со своим другом, желающим видеть его по поручению маршала Лефевра.
– Посланный от маршала? Это очень странно! Хорошо, скажи, что я приду, – ответил Гурго посланному, но направляясь к себе домой, раздумывал: «Не скрывается ли какая-нибудь ловушка под этим свиданием? Впрочем, увидим… А если хотят лишить меня жизни, то этим окажут мне только услугу, так как я буду счастлив оставить свои кости на этом проклятом острове, где уже похоронено мое сердце».
XXIX
По тенистой аллее около элегантного коттеджа в окрестностях Лондона прогуливалась молодая женщина с голубыми грустными глазами и распущенными волосами. По временам она внезапно останавливалась и тогда кончиком зонтика машинально чертила буквы, которые всегда складывались в одно имя: «Андрэ».
На повороте аллеи сидел какой-то пожилой человек с красным лицом; при одном из приближений молодой женщины этот человек повернулся к ней и произнес:
– Отличная сегодня погода, миссис Люси.
– Да, доктор, – ответила молодая женщина, – здесь чудно сегодня, и прогулка очень нравится мне.
– Я счастлив, миссис Люси, что вам нравится у меня жизни, то этим окажут мне только услугу, так по устройству считается одним из лучших в Англии, и я могу смело, не хвастаясь, утверждать это.
Молодая женщина, в которой читатель, конечно, уже узнал несчастную Люси, сошедшую с ума после исчезновения сына и которую ее брат перевез в санаторий доктора Блэксмиса, остановилась и продолжала разговор:
– Доктор, я хотела бы с вами поговорить.
– Пожалуйста, миссис Люси! Может быть, вы не довольны здешним комфортом? Или, может быть, вам надоедает болтовня вашей горничной. Или у вас есть какое-нибудь желание, которое, может быть, восстановит ваш аппетит? Вы кушаете очень мало, а между тем вам необходимо питаться как следует, иначе вы долго не восстановите силы.
– Благодарю вас, доктор, но я не хочу есть, – ответила молодая женщина. – Я хотела спросить вас, когда привезут мне моего Андрэ?
Доктор нервным движением скомкал газету, находившуюся у него в руках, и сказал:
– Это удивительно! Я думал, вы уже поправились, и вот опять приходится начинать все сначала! Потерпите, дорогая миссис Люси, я уже сказал вам, что вы скоро увидите своего мальчика. Пойдемте на кухню! Я покажу вам дивные бараньи котлетки, которые будут подавать вам утром и вечером.
Взяв под руку Люси, доктор нежно и осторожно повел ее к коттеджу.
– Вы ведете меня к моему Андрэ, не правда ли, доктор? – проговорила Люси. – Пойдемте же скорее к нему!
И она в приливе материнской любви бегом бросилась к коттеджу, преследуемая запыхавшимся доктором. На пороге дома ее встретила высокая женщина с костлявым, лоснящимся лицом и, обхватив ее, проговорила:
– Куда вы так стремительно бежите, моя дорогая? Успокойтесь, доктор запретил вам резкие движения.
– Где мой Андрэ? Я хочу видеть Андрэ! – пролепетала бедная больная.
Миссис Арабелла, как звали сиделку, пожала плечами и довольно грубо ответила:
– Идите за мной, я покажу вам, где находится Андрэ.
Она провела Люси в вестибюль. Там ее встретила другая сиделка и увлекла внутрь заведения, откуда неслись дикие вопли, крики и пение. В то же время к дому приблизился и доктор.
– Решительно она неизлечима! – сказал он.
– Миссис Люси Элфинстон, – ответила сиделка, – совершенно не хочет подчиняться установленному для нее режиму, и, мне кажется, мы с ней никогда не добьемся благих результатов.
– Хорошо еще, что брат аккуратно вносит за нее плату, – сказал доктор. – Но, впрочем, я хотел поговорить с тобой совсем о другом. Сегодня я получил от некоего мистера Тэркея письмо; он просит меня принять в наше заведение мальчика, рассудок которого несколько помутился и который нуждается в самом тщательном уходе.
– Ты назначил плату за пансион? – спросила Арабелла, которая заведовала счетами больницы и приходилась, кроме того, сестрой доктору. – Ты знаешь, Том, что с детьми гораздо больше хлопот, чем со взрослыми, так как они никогда не сидят смирно в комнате и носятся как угорелые повсюду.
– Я обо всем это подумал, – ответил врач, – но мистер Тэркей, по-видимому, не постоит за деньгами. Он должен приехать сегодня с мальчиком, и тогда мы условимся относительно цены.
– А принял ли ты в расчет, что на некоторых больных вид детей действует угнетающе, так как вызывает в них тяжелые воспоминания? Вот, например, как раз теперь эта бедная миссис Люси требует все время, чтобы ей возвратили ее ребенка; не произведет ли на нее вид маленького мальчика слишком тяжелое впечатление?
– Все это я предвидел, дорогая сестра, – ответил доктор. – Но не сама ли ты сказала, что за миссис Люси вносится плата самым регулярным образом, и какой будет от того вред, если она продолжит у нас пребывание?
– Как ты думаешь, – спросила Арабелла, – этот мальчик будет находиться у нас один или с ним будет кто-нибудь?
– Не думаю, так как об этом мистер Тэркей ничего не упоминает. Я знаю только, что они должны приехать с первой почтой, и вот теперь как раз слышатся колокольчики почтового экипажа. Пойдем скорее навстречу!
Почтенный мистер Тэркей, которого мы уже встречали у миссис Грэби, где он обнаружил свои химические таланты на банковских билетах, явился в сопровождении мальчика – Андрэ, сына Люси.
Тэркей, соблазнившись способностями мальчика проделывать всевозможные прыжки, решил использовать его в своих целях, но при первом же предложении перепрыгнуть высокую стену (Тэркей рассчитывал таким путем совершить кражу в одном намеченном доме), Андрэ наотрез отказался и сказал, что если Тэркей будет настаивать, то он закричит, а так как время было слишком раннее и мальчик мог обратить на себя внимание полиции, то почтенному оксфордскому химику пришлось отказаться от мысли использовать прыгуна для своего дела.
Он отвел мальчика опять к миссис Грэби, и та в течение нескольких недель заставляла Андрэ выдергивать нитки из меток, причем не позволяла ему ни на минуту оторвать глаза от работы. Единственным его утешением являлась беседа с Анни, которая находилась там же на чердаке, где и он, вместе с прочими нищими, которых миссис Грэби каждое утро выгоняла на улицу. Во время этих длинных бесед они обменивались разными признаниями, причем Андрэ рассказывал Анни о своей матери, которая, по его мнению, непременно в один прекрасный день явится за ним. Он только боялся, что мать не найдет его здесь, на чердаке, и потому решил как-нибудь бежать отсюда. Он решил притвориться, будто готов служить Тэркею в качестве помощника и, когда тот прикажет ему перепрыгнуть стену, он выполнит это, но, затем, очутившись в доме, позовет людей и предупредит их об опасности. Тогда, может быть, люди из сострадания и благодарности к нему помогут ему отыскать мать. Однако Тэркей в течение нескольких месяцев не появлялся у миссис Грэби, так как гостил в одном из учреждений короля Георга, куда он попал, желая разменять фальшивый билет. Возвратившись из Нью-гэйтской тюрьмы, почтенный Тэркей увидел мальчика и сказал:
– Так как ты, маленький негодяй, не хочешь прыгать, то скоро я дам тебе другую работу.
Эта угроза напугала Андрэ, и он стал – увы, тщетно – ломать голову, какой род новой работы предстоит ему. Но тем не менее он принял решение, что как только он очутится на улице, то при первой же возможности попытается вернуть свободу.
Через несколько дней Тэркей, гладко выбритый и одетый в самый шикарный костюм, приказал Андрэ следовать за ним.
Мальчик едва успел мельком поцеловать Анни и, сев с Тэркеем в дилижанс, покатил к учреждению доктора Блэксмиса, где их, как уже мы знаем, ожидал сам хозяин.
Доктор ласково потрепал Андрэ рукой по щеке и проговорил:
– Не бойтесь, молодой человек, вам здесь будет недурно. Пансионеры для нас все равно как наши дети.
Андрэ, который еще по дороге из Лондона имел разговор с Тэркеем, стоял в смущении перед доктором и только беспомощно повторял: «Да! да!» Он чувствовал на себе взгляд Тэркея и содрогался при воспоминании о наставлениях, которые были сделаны ему.
– Теперь Арабелла отведет мальчика в спальню, где он может отдохнуть с дороги, – сказал доктор Блэксмис, – а вы, мистер Тэркей, потрудитесь дать мне сведения о мальчике.
– Мальчика зовут Джон Прайс, – спокойно ответил Тэркей, – ему одиннадцать лет и он родился в Булонь-сюр-мер.
– А, – заметил доктор, – так он почти француз?
– Да, он даже плохо говорит по-английски, хотя понимает недурно.
– О, у нас здесь есть немало пансионеров, которые говорят по-французски.
– Это будет очено приятно! – сказал Тэркей, вежливо раскланиваясь.
– А теперь, – проговорил доктор почесывая переносицу, – на чье имя должен я написать расписку в получении денег?
– Расписку?
– Ну, да, расписку в получении двадцати фунтов стерлингов, так как, по нашим правилам, деньги за пансион и лечение должны быть внесены за два месяца вперед.
Тэркей очень любезно улыбнулся и почтительно сказал:
– Конечно, вы совершенно правы, господин доктор. К несчастью… – И он стал рыться в карманах.
Доктор Блэксмис тотчас же принял строгий вид и проговорил:
– Так я жду! Двадцать фунтов! Знаете, эта сумма не так уж велика.
– К несчастью, – ответил Тэркей, – я так поспешно уехал из Лондона…
– Ах, вы забыли кошелек? – саркастически сказал доктор. – Ну, уж извините… – И доктор направился было в другую комнату, чтобы распорядиться не выдавать мальчику чай и сандвичи, которыми пошла угощать его Арабелла.
Однако Тэркей успел схватить его за рукав и произнес:
. – Виноват, у меня есть с собой бумажник! – В ту же минуту он вытащил из кармана огромный бумажник, набитый банковскими билетами, и продолжал: – К сожалению, как я уже имел честь сообщить вам, я уехал слишком поспешно из. Лондона и не успел запастись мелочью.
Лицо доктора разом просветлело, и он с изысканной вежливостью ответил:
– Ну, это не важно, я дам вам сдачи.
– У меня нет других билетов как по пятьдесят фунтов, – продолжал Тэркей, после чего вынул из бумажника пачку и небрежно бросил на стол бумажку в пятьдесят фунтов.
– Я сейчас разменяю вам, – поспешно сказал Блэксмис, как будто боялся, что тот уйдет не заплатив, после чего, открыв ящик бюро и начав быстро отсчитывать золото, заявил:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29