Фигура, закутанная в плащ, бесшумно появилась из соседней комнаты и предстала в трепетном свете камина. Эта женщина отличалась столь редкостной плавностью движений и совершенной красотой, что Джон Гилберт тотчас же понял, почему король так настойчиво добивался леди, несмотря на ее явную холодность.
Сэр Сэмюел поцеловал дочь.
– Не волнуйся, Анна. Через несколько недель, а возможно, и дней я вернусь. Я сейчас же поеду к твоему дяде епископу. Он нам поможет. А теперь ты должна ехать с мастером Гилбертом. Мы обо всем договорились. Он знает, что делать.
– Но, отец…
Сэр Сэмюел заставил дочь замолчать, нежно коснувшись пальцем ее щеки. Анна посмотрела на Джона, и, чтобы скрыть замешательство, он снова отвесил поклон, еще более изысканный и преувеличенно учтивый.
Он воображал ее столь решительной блюстительницей собственной добродетели с лицом, хранящим все признаки лицемерия и ханжества, что теперь, когда он увидел девушку, голова у него пошла кругом. Ослепительные каштановые кудри выбивались из-под капюшона бархатного дорожного плаща, в свете камина обрамляя ее нежное лицо, словно ореол. Джон судорожно сглотнул и вспомнил строчку из стихов Джона Донна: «И эта маленькая келья со мной повсюду».
Все же он был еще способен крепко держать себя в руках. О, плоть человеческая слаба и постоянно борется с рассудком. Полено выпало из камина на решетку, затрещало, и искры заплясали в воздухе.
Девушка шагнула к сэру Сэмюелю.
– Уверена, что мастер Гилберт знает, что надо делать, отец, но знает ли он, чего не надо делать?
Леди Анна Гаскойн не могла поверить, что этот мужчина, чьи, несомненно, красивые черты, а также безупречно тонкие усики и длинные вьющиеся темные волосы не соответствовали его грубому ремеслу, был тем самым, о котором девицы в тавернах и дамы при дворе пели непристойные куплеты и кого называли Джентльменом Джонни, тем самым, который слыл любовником самой Нелл Гвин. Анна вспыхнула, потому что на ум ей пришли скабрезные песенки, воспевавшие главным образом его мужские достоинства. На поясе у нее висел кинжал итальянской работы, и она крепко сжала его рукоять и распахнула плащ, чтобы Джон мог его увидеть.
– Сэр, я без колебания пущу его в ход, если у вас хватит дерзости помыслить обо мне как о подходящей жертве ваших мужских подвигов.
Эти слова прозвучали глупой бравадой, и Анна пожалела о том, что они вырвались у нее.
Джон слегка наклонил голову. Лицо его было серьезно.
– Я не сделал бы ничего, миледи, что могло бы нанести ущерб вашей восхитительной скромности. Многие женщины оказывают мне честь и готовы довериться моей нежной заботе.
Он возложил руку на эфес шпаги, показав при этом мускулистую и жилистую ногу красивой формы.
– Клянусь всем самым дорогим для меня, что ваше целомудрие останется при вас, как вы сами того пожелаете.
Но его оценивающий взгляд и скрытый сарказм его слов не успокоили Анну. Ее охватил ужас при мысли о том, что она должна провести довольно значительное время с этим опасным человеком, способным воспользоваться ее женской слабостью.
Через несколько минут у входа в гостиницу отец поцеловал Анну в щеку и помог ей сесть в седло. На одно мгновение она прильнула к его спасительной руке, памятуя, что ребенком всегда прибегала к его защите. Он поднял на нее встревоженный взгляд, но она через силу улыбнулась и выпрямилась в седле.
Джон поклонился судье.
– Я восхищаюсь вами, сэр, хотя вы заключили со мной странную сделку. Мне больно вам это говорить, но, боюсь, у вас нет ни малейшего шанса на успех против короля и его сводника. Многие будут судачить о том, что вы помогли мне бежать.
– Это моя забота.
– В таком случае как вам будет угодно.
Джон вскочил в седло позади леди Анны, взял в руки поводья и пустил коня галопом.
Внезапно она почувствовала его руки на своей талии. Его ноги прижимались к ней, а его теплое влажное дыхание омывало ее шею.
Сидя за ее спиной, Джон удивился охватившему его возбуждению и приписал его тому, что ощущение вновь обретенной жизни нахлынуло на него и радость заструилась по его жилам, а возможно, виной тому было и то, что за обедом он осушил полбутылки вина. Разумеется, дело не в этой набожной бабенке, сбежавшей от своего законного короля лишь для того, чтобы спасти свою невинность, которую в этом королевстве никто не ценит. Да и сам он мог похвастаться тем, что лишил многих девиц этого атрибута, на что они шли с охотой и по доброй воле. Может ли быть так, что эта Анна Гаскойн совсем не хочет мужчину? Нет, не может. Уж кому об этом знать, как не Джону. С ней было бы приятно покувыркаться. Пусть даже это стоило бы ему жизни.
Но стоит ли обрести то, что она столь свято хранит, и утратить надежду на новую жизнь в колониях?
Он решительно покачал головой и свернул с дороги на узкую лесную тропу. Если эта женщина способна заставить забыть о священной клятве и вызывает другие греховные мысли, ее следует опасаться. Сэр Сэмюел прав. Джону Гилберту нечего терять в жизни, незаконнорожденный, бастард, у него нет ни родителей, ни наследства, ни имени. Бастарда ждет вечное одиночество, и он должен помнить об этом.
Анна почувствовала, как он подался в седле вперед, и попыталась уклониться, но внутренняя сторона его бедер напряглась, и она оказалась зажатой, словно в тиски, и с минуту размышляла, не была ли эта близость еще более опасной, чем та, от которой она бежала.
В это время в комнате на втором этаже гостиницы сэр Сэмюел извлек свою шпагу из очистительного огня камина и вонзил в мякоть своей левой руки. Содрогнувшись от боли, он обернул кровоточащую конечность чистым платком. Теперь настал черед королевских магистратов рассуждать о том, каким образом Джон Гилберт отвоевал свой путь к свободе, так и не рассказав, где находятся его сокровища.
Глава 3
В лесном лагере
В каком-то отношении это было по-настоящему приятным. Анна, утомленная двумя днями ужаса и ночной езды, сонно откинулась на грудь Джона Гилберта. Она и представить себе не могла, что столь неподатливое и твердое человеческое тело может дать такое утешение и ощущение защищенности. Анна не могла поверить, что соприкосновение с этим человеком, которого ей следовало бы презирать, могло даровать силу и укрепляющую ее собственную уверенность.
Опыт жизни при дворе не подготовил ее к пониманию людей вроде Джона Гилберта, человека, который только что казался лишенным всяких чувств и вдруг, что было необычным и странным, явил собою личность, способную проявить мужество без показухи, не размахивая мечом и не хвастаясь. Ее отец заметил это его качество и поверил ему, иначе он ни за что не отдал бы ее на попечение этому разбойнику.
Уиттлвудский лес становился все гуще, и Анна Гаскойн запрокинула голову, глядя на зелёный полог деревьев, постепенно смыкавшихся над головой, достаточно плотный, чтобы не пропустить первых косых лучей солнца, проникавших сквозь ветви.
– Сядьте поудобнее, – сказал Джон, и голос его после холодной ночи показался неожиданно грубым и низким. Он прочистил горло и продолжал: – Прошу прощения, леди Анна, но должен предупредить, что любой связанный со мной человек, будь то мужчина или женщина, должен покоряться моей мужской власти.
Анна выпрямилась в седле, и тело ее обрело жесткость и неподвижность.
– Не сомневаюсь, мастер Гилберт, вы знаете, чего потребовать от женщины.
Джон пожалел о том, что ее нежные покатые плечи больше не покоятся на его груди, но он не мог остаться в долгу и не ответить на вызов.
– В таком случае вас не удивит, если я завяжу вам глаза на тот случай, если вам вдруг заблагорассудится променять сведения о моем тайном укрытии на благосклонное внимание короля.
Если бы она могла вырваться из его железных объятий, то изо всей силы ударила бы его веером (в случае, если бы при ней оказался веер). Трудно отвыкать от придворных нравов и привычек.
Джон натянул поводья и пустил усталого коня через бурный лесной ручей, заросший папоротником, и поспешил завязать ей глаза (а заодно и нос) своим тонким платком французской работы. Она чувствовала его пальцы, зарывшиеся ей в волосы, чтобы покрепче завязать концы платка узлом.
В нос ей ударил специфический мужской запах его кожи, а также солнца, и ветра, и лошадиного пота, и кларета – всего, что хранил этот платок.
Он заставил коня перейти поток вброд. Некоторое время Анна слышала плеск воды и поняла, что они едут по ручью.
– Неудивительно, – насмешливо сказала Анна, – что собаки не могут вас выследить.
– Будь это возможно, – заявил он жестко, – я заткнул бы вам и уши.
Она задела его за живое, но это не могло помешать ей слушать и напрягать зрение, чтобы что-нибудь разглядеть сквозь ткань платка, пока наконец ее глаза не адаптировались и не стали различать смутные очертания пейзажа впереди. Ей следовало все это запомнить, чтобы позже поддразнить его, сказав, что его платок недостаточно плотен и позволяет кое-что видеть.
Джон Гилберт ехал к своему лагерю привычным путем, гадая, почему не выставлены часовые и на деревьях нет дозорных. В лесу было слишком уж тихо и спокойно, будто и дичь, и охотник уснули с ощущением ложной безопасности. Он знал, что такое не может длиться долго. Раз уж сэр Сэмюел объявил о его побеге, шериф графства поставит посты на всех дорогах, ведущих в Уиттлвуд и из него. Он улыбнулся. К счастью, шериф не знает всех способов улизнуть отсюда. Пришпорив коня, Джон заставил его выйти из ручья на сушу и наконец остановил у зарослей переплетенных кустов шиповника.
Анна почувствовала, что он спешился, в тот момент, когда на нее перестал давить его вес, и чуть не опрокинулась на спину. Только сейчас она осознала, что полагаться на его силу нельзя, даже опасно, поскольку Джентльмен Джонни – плут.
Джон Гилберт, казалось, не замечал ее. Разглядывал переплетение кустов шиповника, образовавшее густую чащу, которая сквозь платок очень напоминала гигантскую оленью лежку, укромное местечко в лесу, где лань могла родить и выкормить олененка. Джон пошарил среди кустов, нащупал большое черное железное кольцо и потянул его обеими руками. В сторону медленно скользнула гигантская мощная дверь, которая со скрипом двигалась по металлическим полозьям. Анна с шумом втянула воздух, когда перед ней открылся вход в укромное место.
– Пригнитесь к шее лошади, – скомандовал Джон.
– Дальше я не поеду, сэр, пока вы не снимете с меня повязку.
Его рука грубо толкнула ее вперед на холку коня и придержала на ней, пока лошадь не протиснулась между ветвями шиповника. За ее спиной скрипнула, закрываясь, дверь, и внезапно повязку сорвали с ее лица. Ослепленная желтым светом фонаря, Анна заморгала. Она оказалась в пещере с земляными стенами, вырытой, насколько она могла судить, в холме позади зарослей шиповника, настолько просторной, что в нее мог въехать всадник, не задев головой потолка. Потолок и кровля были бревенчатыми.
Она не могла сдержать восхищения, и оно прозвучало в ее голосе:
– Если это ваших рук дело, мастер Инженер, значит, я недооценила ваш ум. Но разумеется, ваш талант и сноровка нашли бы лучшее применение, попытайся вы пойти в услужение к какому-нибудь лорду.
Джон сделал несколько шагов к освещенному пространству впереди, ведя за собой коня в поводу.
– Почему, миледи, женщины всегда стараются улучшить то, что не нуждается в усовершенствовании? Если вы чем-то восхищаетесь, делайте это без умысла и не давайте оценки качеству увиденного.
Анна была глубоко уязвлена словами Джона – она полагала, что сделала ему комплимент. Он же отчитал ее как невежду. Да как он посмел? Следующее ее замечание было столь высокомерным, что сделало бы честь и леди Каслмейн.
– Мне не требуются уроки хороших манер от дерзкого и наглого разбойника.
– Вам, миледи, требуются уроки почти по всем статьям.
– Но только не от вас, сэр.
Джон отвесил поклон, но в наклоне его головы сквозило вопиющее презрение и желание оскорбить.
– Я тоже не расположен расточать свои таланты на даму вашего пошиба, вообразившую, будто чистота крови дает ей право демонстрировать дурной нрав и плохие манеры. Я обещал вашему отцу охранять вас, но ваше общество не доставило мне удовольствия ни на минуту, если не считать чудесной прошлой ночи.
Он снова отвесил ей поклон, и на этот раз было совершенно ясно, что плут потешается над ней.
Анна стиснула зубы и не снизошла до ответа. Джон обращался с ней грубо, разговаривал дерзко и нагло. Но почему?
Она была придворной дамой, а его следовало бы дважды посадить в Ньюгейтскую тюрьму за наглость. Никогда еще она не встречала простолюдина, относившегося с таким презрением к людям более благородного происхождения. Он держал себя с большим достоинством, чем Эдвард!
При этом постыдном воспоминании Анна вспыхнула от печали и гнева. Она не могла придумать извинения его предательству. По крайней мере этому разбойнику было присуще чувство чести, хотя он наверняка стал бы это с презрением отрицать.
Они выехали из дальнего конца тоннеля и оказались в маленькой зеленой долине, окруженной кольцом крутых лесистых холмов, деревья там росли так густо, что между ними трудно было бы протиснуться человеку. Когда глаза Анны привыкли к яркому утреннему освещению, она с изумлением увидела то, что можно было бы назвать хоть и крошечной, но настоящей деревней графства Котсуолд с домами, крытыми соломой. Из труб лениво поднимались извилистые струйки дыма от очагов, на которых готовили пищу. Сами трубы были сделаны из веток, промазанных глиной и раствором. Рядом на зеленой лужайке паслись молочные коровы.
– Джонни!
Огромный седобородый человек окликнул разбойника из кузни, огороженной стенами с трех сторон, расположенной на краю деревни. Он бросился бежать им навстречу настолько быстро, насколько позволяло его брюхо.
– Джозеф! – откликнулся Джон, не выпуская поводьев, и немедленно попал в объятия великана.
– Мы уж думали, Джонни, мой мальчик, что вчера пополудни ты принял смерть на Тайберне.
– Это долгая история, Джозеф, не уверен, что ты поверишь мне, если я тебе ее расскажу.
– Возможно, это так. Но дай-ка мне посмотреть на тебя. Кузнец похлопывал Джона по плечам огромными ручищами, будто хотел проверить, цел ли он и все ли него на месте.
– Во времена, когда все мы исповедовали старую веру, я зажег бы свечи в церкви и заплатил священнику за благодарственную мессу. Именно так я бы поступил, клянусь слезами Господними!
Он обратил свои прочувствованные взоры на женщину на коне.
– Ну ты, как всегда, себе не изменяешь. Притащил сюда бабенку с места казни.
Джон обхватил Анну за талию и бережно снял с седла.
– Джозеф, это леди Анна, дочь сэра Сэмюела Гаскойна, фрейлина королевы Екатерины. Некоторое время она поживет с нами.
Анна едва держалась на ногах. От ночной езды и необходимости держаться подальше от Джона Гилберта все ее тело затекло.
– Так она леди? Вот как? Что-то не очень верится. – Кузнец с хитрым видом подмигнул Анне.
– Говорю тебе правду, Джозеф, – нетерпеливо возразил Джон. – Леди Анна займет мои комнаты, а я поживу с тобой в кузне.
Кустистые брови Джозефа изумленно взлетели.
– Как пожелаешь, Джонни, но, похоже, палач так тебя встряхнул, что у тебя голова пошла кругом, если ты позволишь этой девице спать одной.
– Можете больше не держать меня, мастер Гилберт, – сказала Анна, хладнокровно снимая руки Джона со своей талии и предпочитая держаться за лошадь, а не оставаться в объятиях разбойника.
– Мастер Гилберт? – усмехнулся Джозеф. – Так вот как обстоят дела? Да?
Джон не ответил на улыбку.
– Почему не выставлены часовые? – спросил он суровым тоном.
– Ах, Джонни, ты же знаешь наших парней. Они поехали в Лондон выручать тебя из королевской петли и в случае чего привезти твое тело, чтобы друзья могли предать его земле согласно достойному христианскому обряду.
– В таком случае выставь в качестве часовых наших славных девиц, Джозеф, а когда ребята вернутся, они заплатят штраф своим женщинам, – мрачно заметил Джон. – Первое правило заключается в том, что ни один человек не смеет подвергать опасности общину, совершая рискованные и необдуманные поступки. Я знал, какой опасности подвергаюсь, когда явился в Королевский театр переодетым.
Джозеф покраснел.
– Я не мог им помешать, Джонни. Они слушают только тебя.
– Будь я проклят! Но они будут поступать как положено, – заявил Джон. А теперь мне надо отдохнуть. В Ньюгейтской тюрьме я не спал двое суток. Приговор, обещающий петлю, лишает человека сна.
Джон устало улыбнулся, отвесил еще один насмешливый поклон Анне и зашагал прочь от кузни.
– Позаботься о ней, Джозеф.
Анна прислонилась к лошадиному крупу, слишком усталая, чтобы обижаться на непочтительное к ней отношение.
Джозеф с хмурым и недоумевающим видом смотрел вслед удалявшемуся Джону Гилберту.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33