Мать и дочь очутились лицом к лицу.
- Не себя ли я вижу в глубокой воде? - спросила мать.
- Не мое ли это отражение в водяном зеркале? - промолвила дочь.
Они приблизились друг к другу и крепко обнялись. Сердце матери
забилось сильнее, и она поняла почему.
- Мое дитя, цветок моего сердца, мой лотос из глубины вод!
И она опять обняла дочь и заплакала; эти слезы были для Хельги новым
крещением, возрождавшим ее к жизни и любви.
- Я прилетела на болото в лебедином оперении и здесь сбросила его с
себя! - начала свой рассказ мать. - Ступив на зыбкую почву, я погрузилась
в болотную тину, которая сразу же сомкнулась над моей головой. Скоро я
почувствовала приток свежей воды, и какая-то неведомая сила увлекала меня
все глубже и глубже; веки мои отяжелели, и я заснула... Во сне мне
грезилось, что я опять внутри египетской пирамиды, но передо мной -
колеблющийся ольховый пень, который так испугал меня на поверхности
болота. Я рассматривала трещины на его коре, и они вдруг засветились и
стали иероглифами - передо мной очутилась мумия. Наружная оболочка ее
вдруг распалась, и оттуда выступил древний царь, покоившийся тысячи лет,
черный как смоль, лоснящийся, как лесная улитка или жирная, черная
болотная грязь. Был ли передо мною сам болотный царь, или мумия - я уж
перестала понимать. Он обвил меня руками, и мне показалось, что я умираю.
Очнулась я, почувствовав на своей груди что-то теплое: на груди у меня
сидела, трепеща крылышками, птичка, щебетала и пела. Потом она взлетела с
моей груди кверху, к черному, тяжелому своду, но длинная зеленая лента
привязывала ее ко мне. Я поняла ее тоскливое щебетанье: "На волю, на волю,
к отцу!" Мне вспомнился мой отец, залитая солнцем родина, вся моя жизнь,
моя любовь... И я развязала узел, отпустила птичку на волю к отцу! С той
минуты я уже не видела никаких снов и спала непробудно, пока сейчас меня
не вызвали со дна болота эти звуки и аромат!
Где же развевалась, где была теперь зеленая лента, привязывавшая
птичку к сердцу матери? Видел ее лишь аист, лентой ведь был зеленый
стебель, узлом - яркий цветок - колыбель малютки, которая теперь
превратилась в юную красавицу девушку и опять покоилась на груди у матери.
А в то время, как они стояли обнявшись на берегу болота, над ними
кружился аист. Он быстро слетал назад, в гнездо, за спрятанными там
давным-давно оперениями и бросил их матери с дочерью. Они сейчас же
накинули их на себя и поднялись на воздух в виде белых лебедок.
- Теперь поговорим! - сказал аист. - Теперь мы поймем друг друга,
хотя клюв не у всех птиц скроен одинаково!.. Хорошо, что вы явились как
раз сегодня ночью: днем нас бы уже не было тут. И я, и жена, и птенцы -
все улетаем поутру на юг! Я ведь старый знакомый ваш с нильских берегов! И
жена моя тут же, со мною; сердце у нее добрее, чем язык! Она всегда
говорила, что принцесса выпутается из беды! А я и птенцы наши перенесли
сюда лебединые перья!.. Ну, очень рад! Ведь это просто счастье, что я еще
здесь! На заре мы улетаем всей компанией! Мы полетим вперед, только не
отставайте, и вы не собьетесь с дороги! Мы с птенцами будем, впрочем,
присматривать за вами.
- И я принесу с собой на родину лотос! - сказала египетская
принцесса. - Он летит рядом со мною в лебедином оперении! Цветок моего
сердца со мною - вот как это все разрешилось! Домой теперь, домой!
Но Хельга сказала, что не может покинуть Данию, не повидавшись со
своею приемною матерью, доброю женою викинга. Хельга припомнила всю ее
доброту, каждое ее ласковое слово, каждую слезу, пролитую ею из-за
приемной дочери, и в эту минуту девушке казалось даже, что она любит ту
мать сильнее, чем эту.
- Да нам и надо слетать в замок викинга! - ответил аист. - Там ведь
ждет нас жена с птенцами! Вот-то заворочают они глазами и затрещат! Жена -
та, пожалуй, не много скажет! Она вообще скупа на слова, выражается кратко
и вразумительно, а думает еще лучше! Сейчас я затрещу, чтобы предупредить
их о нашем приближении!
И он затрещал, защелкал клювом. Скоро они подлетели к замку викинга.
В замке все было погружено в глубокий сон. Забылась сном и жена
викинга, но только позднею ночью: страх и беспокойство долго не давали ей
уснуть. Прошло ведь уже три дня, как Хельга исчезла вместе с пленным
христианином; должно быть, это она помогла ему бежать: в конюшне
недоставало именно ее лошади. Но как могло все это случиться? И жене
викинга невольно припомнились рассказы о чудесах, которые творил сам белый
Христос и веровавшие в него. Все эти мысли, бродившие в ее голове наяву,
облеклись во сне в живые образы, и вот ей пригрезилось, что она
по-прежнему сидит на постели, погруженная в думы о Хельге; все кругом
тонет в сплошном мраке, надвигается буря. С обеих сторон - и со стороны
Северного моря и со стороны Каттегата - слышится грозный шум прибоя.
Чудовищная змея, обвивающая в глубине морской кольцом всю землю, бьется в
судорогах. Приближается страшная ночь - Рагнарок, как древние называли
последнюю ночь, когда рухнет мир и погибнут самые боги. Вот слышится
громкий звук рога и по радуге выезжают верхом на конях боги, закованные в
светлые доспехи, выезжают на последнюю битву! Перед ними летят крылатые
валькирии, а замыкается поезд рядами умерших героев. Небо залито северным
сиянием, но мрак победит. Приближается ужасный час.
А рядом с испуганной женой викинга сидит на полу Хельга в образе
жабы, дрожит от страха и жмется к ней. Она берет жабу на колени и с
любовью прижимает к себе, хоть она и безобразна. Вот воздух задрожал от
ударов мечей и палиц, засвистели стрелы - словно град посыпался с неба.
Настал тот час, когда земля и небо должны были рухнуть, звезды упасть с
неба, и все погибнуть в пламени Суртура <Суртур - в скандинавской
мифологии владыка тьмы>.
Но жена викинга знала, что после того возникнут новое небо и новая
земля, и хлебная нива заволнуется там, где прежде катило свои волны по
желтому песчаному дну сердитое море. Она знала, что воцарится новый
неведомый бог, и к нему вознесется кроткий, светлый Бальдур, освобожденный
из царства теней. И вдруг она видит его перед собою! Она узнала его с
первого взгляда - это был пленный христианин.
- Белый Христос! - воскликнула она и, произнося это имя, поцеловала в
лоб свое безобразное дитя-жабу. В ту же минуту оболочка с жабы спала, и
перед ней очутилась Хельга, прекрасная, как всегда, но такая кроткая и с
таким сияющим любовью взглядом! Хельга поцеловала руки жены викинга, как
бы благодаря ее за все заботы и любовь, которыми она окружала свою
приемную дочь в тяжелое время испытания, за все добрые мысли и чувства,
которые она пробудила в ее душе, и за произнесенное ею сейчас имя белого
Христа. Хельга повторила это имя и вдруг поднялась на воздух в виде
лебедя: белые крылья распустились и зашумели, словно взлетала на воздух
целая стая птиц.
Тут жена викинга проснулась. На дворе в самом деле слышалось хлопанье
крыльев. Она знала, что настала пора обычного отлета аистов, и догадалась,
что это они шумели крыльями. Ей захотелось еще раз взглянуть на них и
попрощаться с ними. Она встала, подошла к отверстию, заменяющему окно,
распахнула ставню и выглянула во двор. На крыше пристройки сидели рядышком
сотни аистов, а над двором, над высокими деревьями, летали стаями другие;
прямо же против окна, на краю колодца, где так часто сиживала, пугая свою
приемную мать, красавица Хельга, сидели две лебедки, устремив свои умные
глаза на жену викинга. Она вспомнила свой сон, который произвел на нее
такое глубокое впечатление, что почти казался ей действительностью,
вспомнила Хельгу в образе лебедя, вспомнила христианина, и сердце ее вдруг
радостно забилось.
Лебедки захлопали крыльями и изогнули шеи, точно кланялись ей, а она,
как бы в ответ на это, протянула к ним руки и задумчиво улыбнулась им
сквозь слезы.
Аисты, шумя крыльями и щелкая клювами, взвились в воздух, готовясь
направить свой полет к югу.
- Мы не станем ждать этих лебедок! - сказала аистиха. - Коли хотят
лететь с нами, пусть не мешкают! Не оставаться же нам тут, пока не
соберутся лететь кулики! А ведь лететь так, как мы, семьями, куда
пристойнее, чем так, как летят зяблики или туруханы: у тех мужья летят
сами по себе, а жены сами по себе! Просто неприлично! А у лебедей-то, у
лебедей-то что за полет?!
- Всяк летит по-своему! - ответил аист. - Лебеди летят косою линией,
журавли - треугольником, а кулики - змеею!
- Пожалуйста, не напоминай мне теперь о змеях! - заметила аистиха. -
У птенцов может пробудиться аппетит, а чем их тут накормишь?

- Так вот они, высокие горы, о которых я слышала! - сказала Хельга,
летевшая в образе лебедки.
- Нет, это плывут под нами грозовые тучи! - возразила мать.
- А что это за белые облака в вышине? - спросила дочь.
- Это вечно снежные вершины гор! - ответила мать, и они, перелетев
Альпы, продолжали путь по направлению к Средиземному морю.

- Африка! Египет! - ликовала дочь нильских берегов, завидев с высоты
желтую волнистую береговую полосу своей родины.
Завидели берег и аисты и ускорили полет.
- Вот уж запахло нильскою тиной и влажными лягушками! - сказала
аистиха птенцам. - Ох, даже защекотало внутри! Да, вот теперь сами
попробуете, каковы они на вкус, увидите марабу, ибисов и журавлей. Они все
нашего же рода, только далеко не такие красивые. А важничают! Особенно
ибисы - их избаловали египтяне; они делают из ибисов мумии, набивая их
душистыми травами. А по мне, лучше быть набитой живыми лягушками! Вот вы
узнаете, как это приятно! Лучше при жизни быть сытым, чем после смерти
попасть в музей! Таково мое мнение, а оно самое верное!
- Вот и аисты прилетели! - сказали обитатели дворца на нильском
берегу. В открытом покое на мягком ложе, покрытом шкурой леопарда, лежал
сам царственный владыка, по-прежнему ни живой, ни мертвый, ожидая
целебного лотоса из глубокого северного болота. Родственники и слуги
окружали ложе.
И вдруг в покой влетели две прекрасные лебедки, прилетевшие вместе с
аистами. Они сбросили с себя оперения, и все присутствовавшие увидали двух
красавиц, похожих друг на друга, как две капли воды. Они приблизились к
бледному, увядшему старцу и откинули назад свои длинные волосы. Хельга
склонилась к деду, и в ту же минуту щеки его окрасились румянцем, глаза
заблистали, жизнь вернулась в окоченевшее тело. Старец встал помолодевшим,
здоровым, бодрым! Дочь и внучка взяли его за руки, точно для утреннего
приветствия после длинного тяжелого сна.
Что за радость воцарилась во дворце! В гнезде аистов тоже радовались
- главным образом, впрочем, хорошему корму и обилию лягушек. Ученые
впопыхах записывали историю обеих принцесс и целебного цветка, принесшего
с собою счастье и радость всей стране и всему царствующему дому, аисты же
рассказывали ее своим птенцам, но, конечно, по-своему, и не прежде, чем
все наелись досыта, - не то у них нашлось бы иное занятие!
- Теперь и тебе перепадет кое-что! - шепнула аистиха мужу. - Уж не
без того!
- А что мне нужно? - сказал аист. - И что я такое сделал? Ничего!
- Ты сделал побольше других! Без тебя и наших птенцов принцессам
вовек не видать бы Египта и не исцелить старика. Конечно, тебе перепадет
за это! Тебя, наверно, удостоят степени доктора, и наши следующие птенцы
уже родятся в этом звании, их птенцы - тоже и так далее! По мне, ты и
теперь ни дать ни взять - египетский доктор!
А ученые и мудрецы продолжали развивать основную мысль, проходившую,
как они говорили, красною нитью через все событие, и толковали ее на
разные лады. "Любовь - родоначальница жизни" - это была основная мысль, а
истолковывали ее так: "Египетская принцесса, как солнечный луч, проникла
во владения болотного царя, и от их встречи произошел цветок..."
- Я не сумею как следует передать их речей! - сказал подслушивавший
эти разговоры аист, когда ему пришлось пересказать их в гнезде. - Они
говорили так длинно и так мудрено, что их сейчас же наградили чинами и
подарками; даже лейб-повар получил орден - должно быть, за суп!
- А ты что получил? - спросила аистиха. - Не следовало бы им забывать
самое главное лицо, а самое главное лицо - это ты! Ученые-то только языком
трепали! Но дойдет еще очередь и до тебя!
Позднею ночью, когда весь дворец, все его счастливые обитатели спали
сладким сном, не спала во всем доме лишь одна живая душа. Это был не аист
- он хоть и стоял возле гнезда на одной ноге, но спал на страже, - не
спала Хельга. Она вышла на террасу и смотрела на чистое, ясное небо,
усеянное большими блестящими звездами, казавшимися ей куда больше и ярче
тех, что она привыкла видеть на севере. Но это были те же самые звезды! И
Хельге вспомнились кроткие глаза жены викинга и слезы, пролитые ею над
своею дочкой-жабой, которая теперь любовалась великолепным звездным небом
на берегу Нила, вдыхая чудный весенний воздух. Она думала о том, как умела
любить эта язычница, какими нежными заботами окружала она жалкое создание,
скрывавшее в себе под человеческою оболочкой звериную натуру, а в звериной
- внушавшее такое отвращение, что противно было на него и взглянуть, не то
что дотронуться! Хельга смотрела на сияющие звезды и вспомнила блеск,
исходивший от чела убитого христианина, когда они летели вместе над лесом
и болотом. В ушах ее снова раздавались те звуки и слова, которые она
слышала от него тогда, когда сидела позади него на лошади: он говорил ей о
великом источнике любви, высшей любви, обнимающей все поколения людские!..
Когда-то страусы славились красотой; крылья их были велики и сильны.
Однажды вечером другие могучие лесные птицы сказали страусу: "Брат,
завтра, бог даст, полетим к реке напиться!" И страус ответил: "Захочу и
полечу!" На заре птицы полетели. Все выше и выше взвивались они, все ближе
и ближе к солнцу, Божьему оку. Страус летел один, впереди всех, горделиво,
стремясь к самому источнику света и полагаясь лишь на свои силы, а не на
подателя их; он говорил не "Бог даст", а "захочу", и вот ангел возмездия
сдернул с раскаленного солнечного диска тонкую пелену - в ту же минуту
крылья страуса опалило, как огнем, и он, бессильный, уничтоженный, упал на
землю. Никогда больше он и весь его род не могли подняться с земли!
Испугавшись чего-нибудь, они мечутся как угорелые, описывая все один и тот
же узкий круг, и служат нам, людям, живым напоминанием и предостережением.
Хельга задумчиво опустила голову, посмотрела на страусов, мечущихся
не то от ужаса, не то от глупой радости при виде своей собственной тени на
белой, освещенной луной, стене, и душою ее овладело серьезное настроение.
Да, ей выпала на долю богатая счастьем жизнь, что же ждет ее впереди? Еще
высшее счастье - "даст Бог!"

Ранней весною, перед отлетом аистов на север, Хельга взяла к себе
золотое кольцо, начертила на нем свое имя и подозвала к себе своего
знакомого аиста. Когда тот приблизился, Хельга надела ему кольцо на шею,
прося отнести его жене викинга, - кольцо скажет ей, что приемная дочь ее
жива, счастлива и помнит о ней.
"Тяжеленько это будет нести! - подумал аист. - Но золото и честь не
выбросишь на дорогу! "Аист приносит счастье", - скажут там на севере!.."
- Ты несешь золото, а не яйца! - сказала аистиха. - Но ты-то
принесешь его только раз, а я несу яйца каждый год! Благодарности же не
дождется ни один из нас! Вот что обидно!
- Довольно и собственного сознания, женушка! - сказал аист.
- Ну, его не повесишь себе на шею! - ответила аистиха. - Оно тебе ни
корму, ни попутного ветра не даст!
И они улетели.
Маленький соловей, распевавший в тамариндовой роще, тоже собирался
улететь на север; в былые времена Хельга часто слышала его возле Дикого
болота. И она дала поручение и соловью: с тех пор, как она полетала в
лебедином оперении, она могла объясняться на птичьем языке и часто
разговаривала и с аистами и с ласточками, которые понимали ее. Соловей
тоже понял ее: она просила его поселиться на Ютландском полуострове в
буковом лесу, где возвышался курган из древесных ветвей и камней, и
уговорить других певчих птичек ухаживать за могилой и, не умолкая, петь
над нею свои песни.
Соловей полетел стрелой, полетело стрелой и время!

Осенью орел, сидевший на вершине пирамиды, увидел приближавшийся
богатый караван;
1 2 3 4 5