на глазах жабы
выступили крупные слезы.
- Настанет время и твоего испытания! - продолжала жена викинга. - Но
много горя придется тогда изведать и мне!.. Ах, лучше бы выбросили мы тебя
на проезжую дорогу, когда ты была еще крошкой; пусть бы ночной холод
усыпил тебя навеки!
Тут жена викинга горько заплакала и ушла, полная гнева и печали, за
занавеску из звериной шкуры, подвешенную к балке и заменявшую перегородку.
Жаба, съежившись, сидела в углу одна; мертвая тишина прерывалась лишь
ее тяжелыми, подавленными вздохами; казалось, в глубине сердца жабы с
болью зарождалась новая жизнь. Вдруг она сделала шаг к дверям,
прислушалась, потом двинулась дальше, схватилась своими беспомощными
лапами за тяжелый дверной болт и тихонько выдвинула его из скобы. В
горнице стоял зажженный ночник; жаба взяла его и вышла за двери; казалось,
чья-то могучая воля придавала ей силы. Вот она вынула железный болт из
скобы, прокралась к спавшему пленнику и дотронулась до него своею
холодною, липкою лапой. Пленник проснулся, увидал безобразное животное и
задрожал, словно перед наваждением злого духа. Но жаба перерезала ножом
связывавшие его веревки и сделала ему знак следовать за нею.
Пленник сотворил молитву и крестное знамение - наваждение не
исчезало; тогда он произнес:
- Блажен, кто разумно относится к малым сим, - Господь спасет его в
день несчастья!.. Но кто ты? Как может скрываться под оболочкой животного
сердце, полное милосердного сострадания?
Жаба опять кивнула головой, провела пленника по уединенному проходу
между спускавшимися с потолка до полу коврами в конюшню и указала на одну
из лошадей. Пленник вскочил на лошадь, но вслед за ним вскочила и жаба и
примостилась впереди него, уцепившись за гриву лошади. Пленник понял ее
намерение и пустил лошадь вскачь по окольной дороге, которую никогда бы не
нашел один.
Скоро он забыл безобразие животного, понял, что это чудовище было
орудием милости Божьей, и из уст его полились молитвы и священные псалмы.
Жаба задрожала - от молитв ли, или от утреннего предрассветного холодка?
Что ощущала она - неизвестно, но вдруг приподнялась на лошади, как бы
желая остановить ее и спрыгнуть на землю. Христианин силою удержал жабу и
продолжал громко петь псалом, как бы думая победить им злые чары. Лошадь
понеслась еще быстрее: небо заалело, и вот первый луч солнца прорвал
облако. В ту же минуту произошло превращение: жаба стала молодою
красавицей с демонски злою душой! Молодой христианин увидал, что держит в
объятиях красавицу девушку, испугался, остановил лошадь и соскочил на
землю, думая, что перед ним новое наваждение. Но и Хельга в один прыжок
очутилась на земле, короткое платье едва доходило ей до колен; выхватив
из-за пояса нож, она бросилась на остолбеневшего христианина.
- Постой! - крикнула она. - Постой, я проколю тебя ножом насквозь.
Ишь, побледнел, как солома! Раб! Безбородый!
Между нею и пленником завязалась борьба, но молодому христианину,
казалось, помогали невидимые силы. Он крепко стиснул руки девушки, а
старый дуб, росший у дороги, помог ему одолеть ее окончательно: Хельга
запуталась ногами в узловатых, переплетающихся корнях дуба, вылезших из
земли. Христианин крепко охватил ее руками и повлек к протекавшему тут же
источнику. Окропив водою грудь и лицо девушки, он произнес заклинание
против нечистого духа, сидевшего в ней, и осенил ее крестным знамением, но
одно крещение водою не имеет настоящей силы, если душа не омыта внутренним
источником веры.
И все-таки во всех действиях и словах христианина, совершавшего
таинство, была какая-то особая, сверхчеловеческая сила, которая и покорила
Хельгу. Она опустила руки и удивленными глазами, вся бледная от волнения,
смотрела на молодого человека. Он казался ей могучим волшебником,
посвященным в тайную науку. Он ведь чертил над ней таинственные знаки,
творил заклинания! Она не моргнула бы глазом перед занесенным над ее
головой блестящим топором или острым ножом, но когда он начертил на ее
челе и груди знак креста, она закрыла глаза, опустила голову на грудь и
присмирела, как прирученная птичка.
Тогда он кротко заговорил с нею о подвиге любви, совершенном ею в эту
ночь, когда она, в образе отвратительной жабы, явилась освободить его от
уз и вывести из мрака темницы к свету жизни. Но сама она - говорил он -
опутана еще более крепкими узами, и теперь его очередь освободить ее и
вывести к свету жизни. Он повезет ее в Хедебю, к святому Ансгарию, и там,
в этом христианском городе, чары с нее будут сняты. Но он уже не смел
везти ее на лошади перед собою, хотя она и покорилась ему.
- Ты сядешь позади меня, а не впереди! Твоя красота обладает злой
силой, и я боюсь ее! Но с помощью Христа победа все-таки будет на моей
стороне.
Тут он преклонил колена и горячо помолился; безмолвный лес как будто
превратился в святой храм: словно члены новой паствы, запели птички; дикая
мята струила аромат, как бы желая заменить ладан. Громко прозвучали слова
священного писания:
"Народ, сидящий во тьме, увидел свет великий, и сидящим в стране тени
смертной воссиял свет!"
И он стал говорить девушке о духовной тоске, о стремлении к высшему
всей природы, а ретивый конь в это время стоял спокойно, пощипывая листики
ежевики; сочные, спелые ягоды падали в руку Хельги, как бы предлагая ей
утолить ими жажду.
И девушка покорно дала христианину усадить себя на круп лошади;
Хельга была словно во сне. Христианин связал две ветви наподобие креста и
высоко поднял его перед собою. Затем они продолжали путь по лесу, который
все густел и густел, дорожка становилась все уже и уже, а где и вовсе
пропадала. Терновые кусты преграждали путь, точно опущенные шлагбаумы;
приходилось объезжать их. Источник превратился не в быстрый ручей, а в
стоячее болото; и его надо было объехать. В лесной чаще веяло отрадною,
подкрепляющею и освежающею душу прохладой, но не меньше подкрепляли и
освежали душу кроткие, дышащие верою и любовью, речи христианина,
воодушевленного желанием вывести заблудшую из мрака к свету жизни.
Говорят, дождевая капля дробит твердый камень, волны морские
обтачивают и округляют оторванные обломки скал - роса божьего милосердия,
окропившая душу Хельги, также продолбила ее жесткую оболочку, сгладила
шероховатости. Но сама Хельга еще не отдавала себе отчета в том, что в ней
совершается: ведь и едва выглянувший из земли росток, впивая благотворную
влагу росы и поглощая теплые лучи солнца, тоже мало ведает о заложенном в
нем семени жизни и будущем плоде.
И, как песня матери незаметно западает в душу ребенка, ловящего одни
отдельные слова, не понимая их смысла, который станет ему ясным лишь с
годами, так западали в душу Хельги и животворные слова христианина.
Вот они выехали из леса в степь, потом опять углубились в дремучий
лес и под вечер встретили разбойников.
- Где ты подцепил такую красотку? - закричали они, остановили лошадь
и стащили всадника и всадницу; сила была на стороне разбойников.
У христианина для защиты был лишь нож, который он вырвал в борьбе у
Хельги. Один из разбойников замахнулся на него топором, но молодой человек
успел отскочить в сторону, иначе был бы убит на месте. Топор глубоко
врезался в шею лошади: кровь хлынула ручьем, и животное упало. Тут Хельга
словно очнулась от глубокой задумчивости и припала к издыхающей лошади.
Христианин тотчас заслонил девушку собою, но один из разбойников раздробил
ему голову секирой. Кровь и мозг брызнули во все стороны, и молодой
священник пал мертвым.
Разбойники схватили Хельгу за белые руки, но в эту минуту солнце
закатилось, и она превратилась в безобразную жабу. Бледно-зеленый рот
растянулся до самых ушей, руки и ноги стали тонкими и липкими, а кисти рук
превратились в веерообразные лапы с перепонкой между пальцами. Разбойники
в ужасе выпустили ее. Чудовище постояло перед ними с минуту, затем высоко
подпрыгнуло и скрылось в лесной чаще. Разбойники поняли, что это или Локе
<Локе - в скандинавской мифологии бог огня, олицетворяющий собою коварство
и хитрость> сыграл с ними злую шутку, или перед ними совершилось страшное
колдовство, и в ужасе убежали прочь.

Полный месяц осветил окрестность, и безобразная жаба выползла из
кустов. Она остановилась перед трупом христианина и коня и долго смотрела
на них полными слез глазами; из груди ее вырвалось тихое кваканье, похожее
на всхлипывание ребенка. Потом она начала бросаться то к тому, то к
другому, черпала своею глубокою перепончатою горстью воду и брызгала на
убитых. Но мертвых не воскресишь! Она поняла это. Скоро набегут дикие
звери и растерзают их тела! Нет, не бывать этому! Она выроет для них такую
глубокую могилу, какую только сможет. Но у нее был только толстый обломок
ветви, а перепончатые лапы плохо рыли землю. В пылу работы она разорвала
перепонку; из лап полилась кровь. Тут она поняла, что ей не справиться;
она опять зачерпнула воды и обмыла лицо мертвого; затем прикрыла тела
свежими, зелеными листьями, на них набросала больших ветвей, сверху еще
листьев, на все это навалила тяжелые камни, какие только в силах была
поднять, а все отверстия между ними заткнула мхом. Она надеялась, что под
таким могильным курганом тела будут в безопасности. За этою тяжелою
работой прошла ночь; выглянуло солнышко, и Хельга опять превратилась в
красавицу девушку, но руки ее были все в крови, а по розовым девичьим
щекам в первый раз в жизни струились слезы.
За минуту до превращения обе ее натуры словно слились в одну. Она
задрожала всем телом и тревожно оглянулась кругом, словно только пробудясь
от страшного сна, затем бросилась к стройному буку, крепко уцепилась за
ветви, ища точку опоры, и в один миг, как кошка, вскарабкалась на вершину.
Там она крепко примостилась на ветвях и сидела, как пугливая белка, весь
день одна-одинешенька среди пустынного безмолвия леса. Пустынное безмолвие
леса! Да, тут было и пустынно и безмолвно, только в воздухе кружились
бабочки, не то играя, не то борясь между собою; муравьиные кучки кишели
крохотными насекомыми; в воздухе плясали бесчисленные рои комаров,
носились тучи жужжащих мух, божьих коровок, стрекоз и других крылатых
созданьиц; дождевой червяк выползал из сырой почвы; кроты выбрасывали
комья земли, - словом, тихо и пустынно здесь было лишь в том смысле, в
каком принято говорить и понимать это. Никто из лесных обитателей не
обращал на Хельгу внимания, кроме сорок, с криком летавших над вершиной
дерева, где она сидела. Они даже перепрыгивали с ветки на ветку,
подбираясь поближе к ней, - такие они смелые и любопытные! Но довольно
было ей метнуть на них взгляд, и они разлетались; так им и не удалось
разгадать это странное явление, да и сама Хельга не могла разгадать себя!
Перед закатом солнца предчувствие приближавшегося превращения
заставило Хельгу слезть с дерева; последний луч погас, и она опять сидела
на земле в виде съежившейся жабы с разорванною перепонкою между пальцами.
Но глаза безобразного животного сияли такою красотою, какою вряд ли
отличались даже глаза красавицы Хельги. В этих кротких, нежных глазах
светились глубоко чувствующая душа и человеческое сердце; ручьями лились
из них слезы, облегчая переполненную горем душу.
На кургане лежал еще крест - последняя работа умершего христианина.
Хельга взяла его, и ей сама собою пришла в голову мысль утвердить крест
между камнями над курганом. При воспоминании о погребенном под ним слезы
заструились еще сильнее, и Хельга, повинуясь какому-то внутреннему
сердечному влечению, вздумала начертить знаки креста на земле вокруг всего
кургана - вышла бы такая красивая ограда! Но едва она начертила обеими
лапами первый же крест, перепонка слетела с них, как разорванная перчатка.
Она омыла их в воде источника и удивленно посмотрела на свои белые тонкие
руки, невольно сделала ими тот же знак в воздухе между собою и могилою,
губы ее задрожали, и с языка слетело имя, которое она столько раз во время
пути слышала от умершего: "Господи Иисусе Христе"!
Мгновенно оболочка жабы слетела с Хельги, и она опять стала молодою
красавицей девушкой; но голова ее устало склонилась на грудь, все тело
просило отдыха - она заснула.
Недолго, однако, спала она; в полночь она пробудилась: перед нею
стояла убитая лошадь, полная жизни, вся окруженная сиянием; глаза ее
метали пламя; из глубокой раны на шее тоже лился свет. Рядом с лошадью
стоял и убитый христианин, "прекраснее самого Бальдура" - сказала бы жена
викинга. Он тоже был весь окружен сиянием.
Кроткие глаза его смотрели испытующе-серьезно, как глаза праведного
судии, проникающего взглядом в самые сокровенные уголки души. Хельга
задрожала, память ее пробудилась мгновенно, словно в день последнего суда.
Все доброе, что выпало ей на долю, каждое ласковое слово, слышанное ею, -
все мгновенно ожило в ее памяти, и она поняла, что в эти дни испытаний ее,
дитя живой души и мертвой тины, поддержала одна любовь. Она осознала, что
повиновалась при этом лишь голосу внутреннего настроения, а сама для себя
не сделала ничего. Все было ей дано, все она совершила не сама собою, а
руководимая чьею-то высшею волею. Сознавая все свое ничтожество, полная
стыда, смиренно преклонилась она перед тем, кто читал в глубине ее сердца.
В ту же минуту она почувствовала, как зажглась в ней, как бы от удара
молнии, светлая, божественная искра, искра духа святого.
- Дочь тины! - сказал христианин. - Из тины, из земли ты взята, из
земли же ты и восстанешь! Солнечный луч, что животворит твое тело,
сознательно стремится слиться со своим источником; но источник его не
солнце, а сам Бог! Ни одна душа в мире не погибает; но медленно течет вся
жизнь земная и есть лишь единый миг вечности. Я явился к тебе из обители
мертвых; некогда и ты совершишь тот же путь через глубокие долины в горные
светлые селения, где обитают Милость и Совершенство. Я поведу тебя теперь,
но не в Хедебю для восприятия крещения, - ты должна сначала прорвать
пелену, стелющуюся над глубоким болотом, и освободить живой корень твоей
жизни и колыбели, выполнить свое дело, прежде нежели удостоишься
посвящения!
И, посадив ее на лошадь, он протянул ей золотую кадильницу, похожую
на ту, что Хельга видела раньше в замке викинга; из кадильницы струился
ароматный фимиам. Рана на лбу убитого христианина сияла, точно диадема. Он
взял крест, возвышавшийся над курганом, и высоко поднял его перед собою;
они понеслись по воздуху над шумящим лесом, над курганами, под которыми
были погребены герои, верхом на своих добрых конях. И могучие тени
поднялись, выехали и остановились на вершинах курганов; лунный свет играл
на золотых обручах, красовавшихся на лбах героев; плащи их развевались по
ветру. Дракон, страж сокровищ, поднял голову и смотрел воздушным путникам
вслед. Карлики выглядывали на них из холмов, из борозд, проведенных
плугом, мелькая голубыми, красными и зелеными огоньками, - словно сотни
искр перебегали по золе, оставшейся после сгоревшей бумаги.
Они пролетали над лесами, степями, озерами и трясинами, направляясь к
Дикому болоту. Долетев до него, они принялись реять над ним: христианин
высоко поднимал крест, блестевший, точно золотой, а из уст его лились
священные песнопения; Хельга вторила ему, как дитя вторит песне матери, и
кадила при этом золотою кадильницей. Из кадильницы струился такой сильный,
чудодейственный фимиам, что осока и тростник зацвели, а со дна болота
поднялись зеленые стебли, все, что только носило в себе зародыш жизни,
пустило ростки и вышло на свет Божий. На поверхности воды раскинулся
роскошный цветочный ковер из кувшинок, а на нем покоилась в глубоком сне
молодая женщина дивной красоты. Хельга подумала, что видит в зеркале вод
свое собственное отражение, но это была ее мать, супруга болотного царя,
египетская принцесса.
Христианин повелел спящей подняться на лошадь, и та опустилась под
новою тяжестью, точно свободно висящий в воздухе саван, но христианин
осенил ее крестным знамением, и тень вновь окрепла. Все трое выехали на
твердую почву.
Пропел петух во дворе замка викинга, и видения рассеялись в воздухе,
как туман от дуновения ветра.
1 2 3 4 5