Совсем в этом городе охренел, слов каких-то понабрался бандитских. Еще и дерешься. Вот скажу деду, что не встретил. Как потом до дому пешком по глухомани доберешься?
Силантий, не выпуская бутылку из рук, обиженно скривил лицо и сделал шаг назад. Никита узнал старика. Перед ним стоял старый Силантий Ращупов – по-своему знаменитая в деревне личность. В Ламбушке он слыл, невзирая на преклонный возраст, главным шутником и озорником. За десять лет ни внешне, ни по сути, деревенский прикольщик так и не изменился – такой же шустрый и непредсказуемый. Несмотря на «веселость» характера, в деревне его уважали. При всей непоседливости, шутовстве и неуемности в розыгрышах, старик дело знал. Держал крепкое хозяйство с множеством различной скотины, считался лучшим лесником в районе и всегда помогал односельчанам в домашних делах без всякой для себя корысти. В общем, личность во всем выдающаяся.
– Ну, дед Сила, ты даешь! Зачем по вещам лазаешь? Выпить так хочешь или что? – Долгая разлука с деревней сделала Басанова грубее, и былые деревенские авторитеты в какой-то мере утратили старые значения. – Встретить собрался, как же. Прячешься, как партизан, и водку воруешь.
– Да пошутить я хотел, – без всяких следов раскаяния ответил дед и, подмигнув другим глазом, добавил: – Я тебя на пенечке сразу приметил, ну и думаю, устал парень – надо чуток взбодрить, а насчет этого зелья, ты не волнуйся. Это потом, когда б спохватился, вот тут я и возвернул бы тебе ее. Ты ж меня знаешь, я один не пью. Ну что, мир?
Не дожидаясь ответа, Силантий повернулся в сторону оглушительно свистнул. Из-за поворота трусцой выбежала пегая лошадь, следом на длинных оглоблях волочились легкие сани.
– Грузи свое барахло, – махнул рукой дед и аккуратно положил бутыль на ворох байковых одеял, устилавших днище повозки.
Через пару минут Басанов закинул сумки, и под шелест уминаемого полозьями снега повозка тронулась в путь. Едва за поворотом скрылись ельник и заметный пенек, как в спину ему уперся тяжелый взгляд. Между лопаток засвербело противными леденящими мурашками. Казалось, что невидимая холодная рука провела от затылка до ягодиц. Силантий, не оборачиваясь, цыкнул языком и пробормотал:
– Не спится ему, ну ничего, завтра разберемся. Никиту разобрало любопытство: что же там было?
Большой опасности парень не чувствовал, и ему захотелось узнать поподробнее о странном явлении. Старик же заметно скукожился и начал подгонять кобылу.
Через несколько километров дорога вывела к берегу еще покрытого льдом озера. Остановив разогнавшуюся лошадь, Силантий привстал, к чему-то прислушался, затем, повернувшись, заметил:
– Повезло, что я тебя сегодня встретил. Зверь пробудился, один ты не прошел бы и ста шагов дальше того пенька, сгинул бы. Да... Беда-то какая. Не зря Аким беспокоился, неладно, мол, все, грядет что-то нехорошее. Как в воду глядел! Прозорливый твой дед. Боярин, одним словом.
– Это медведь, что ли? – задавая вопрос, Никита попытался вспомнить, что знает об этом животном, но, к великому сожалению, все познания исчерпывались общими сведениями, полузабытыми разговорами из детства да телевизионными передачами.
– Хуже. Если б мишка, то все было бы проще. – Вся веселость с Силантия слетела как шелуха, тоскливая обреченность засквозила в голосе. – Скорее всего – это дух, очень нехороший дух нехорошего зверя. А может, и того хуже.
– Какого? Это, наверное, дух бешеного зайца вышел на тропу войны, и теперь всякая тварь лесная будет от него щемиться. – Басанова стала разбирать лихая бесшабашность и чувство превосходства над замшелыми жителями глухой деревни. Лишь только он перестал ощущать чужое давление извне, как все ему показалось простым бзиком.
– Заяц, – хмыкнул возница, – а тигра не хочешь или гигантскую рысь? Никто его не видел, а те, кто увидел, их самих уже не видали. Только кости по лесу раскиданные да следы непонятные. Я лес как свои пять пальцев знаю, но что это такое, откуда оно берется и где обитает – понятия не имею. Это как дурная примета. Ведь Зверь появляется только тогда, когда грядут большие неприятности. Последний раз он приходил три года назад, в конце сентября. Две недели в лес не то что страшно зайти было – ужаснее. Потом охотники какие-то деловые из города прикатили и почти сразу пропали. Ружья их мы опосля нашли у Черных Камней, а больше – ничего. Зато на всю осень нечисть так разгулялась, что чуть Ламбушку не сгубила. Шилов хутор вообще разорили. Из их семейства только Васька жив и остался. Блаженным, правда, стал, живет в старой усадьбе (в тех развалинах и жить-то негде), за околицу не выходит и бормочет все время непонятное, как немец какой-то. Старая Мироновна, бабка твоя, над ним как только ни ворожила, да все без толку. Белая Наста так та вообще даже подходить к нему не стала. «Без толку, – говорит, – таким, мол, надолго останется, а дальше – жизнь покажет». Эх, грехи наши тяжкие!
Хлестнув вожжами, Силантий пустил лошадь вскачь и замолчал, зыркая по сторонам настороженным взглядом. Все попытки разговорить старика успеха не принесли. Лесничий не обращал на попутчика никакого внимания и лишь иногда бормотал себе под нос. Оставалось наслаждаться дорогой и думать: что же такое случилось, и зачем Никита понадобился дедушке Акиму?
Проезжая по деревянному мосту через бурную незамерзающую речушку, Силантий очнулся и показал на черный бугор, круто возвышающийся над деревьями.
– Вон там эти охотнички и сгинули. Ружья хорошие были, а от самих мужиков ничего не осталось. Всю округу облазили по следу с собаками, но у берега след оборвался, как будто они в воздухе растворились. Белая Наста даже гадала на них по-всякому, но ничего у нее не получилось. Слышал краем уха, что потом она говорила про них, мол, нет городских охотников на наших землях и искать ни в коем случае их нельзя. А кто будет с Настой спорить? Себе дороже. Вон когда Сенька хвастался, что в ночь на Ивана Купалу на Черном Камне большую фигу белой краской намалюет. Граффити! – Дед сплюнул с явным и неодобрительным презрением к Сенькиному таланту и продолжил: – В фабзайке ничему хорошему не научат, только гадить да старшим хамить. Боярыня на Подворье его лично порола не один десяток раз, да, наверное, мало. Съездил оболтус в город, баллончиков накупил разных – в сарайке их еще с десяток до сих пор валяется. Наста тогда сразу сказала, что не будет Сеньке от глупой задумки ничего хорошего – не простит Черный Камень такого охальства. А он спорить, смеяться над ней, дурак, предрассудками назвал. И что? Утром пришел, трясется как припадочный, заикается, голова седая. И бегом к ведьминому дому. Прости, говорит, не прав был, сделай что-нибудь, а то помру скоро. Конечно, не помер, но с бабками нашими ну очень обходительным стал, а о том, что в ту ночь с ним случилось, так ничего и не рассказал. Я Насту спрашивал, что же там все-таки произошло, но она меня в один миг отшила. Не твое дело, говорит, Сенька сам виноват, а ты куда не надо не суйся – тебе же лучше будет. А я и не суюсь, зачем мне эти ведьмовские дела. У меня и своих хватает. Лес большой, да и хозяйство блюсти надо. А деревню сейчас не узнать, сильно изменилась. – Неожиданно Силантий резко сменил тему разговора. – Жилых домов осталось десятка четыре, а остальные просто стоят. В них летом приезжают наши из города или дачники. Некоторые дворы вообще заброшены, а жить-то ведь стало лучше, интереснее! Электростанцию свою поставили, тарелку спутниковую. Аким и Пашка Седов компьютеров для народа накупили, штуковин всяких. Ну скажи, когда у деревенского мужика по два холодильника в доме стояло? Да что там холодильник! Где ж это видано, что капусту механизмами шинкуют? Скоро вообще все обленятся с прогрессом своим. Много чего еще понаделали, впрочем, сам все увидишь.
Никите впервые стало интересно по-настоящему. Внутреннее чувство подсказывало, что простого возвращения в детство не будет. Скорее, навалится столько всего, что вряд ли придется с тоской глядеть на унылую полузаброшенную деревню и искать, чем бы заняться. На память пришли воспоминания о детских годах, и Басанов с удивлением понял, что он не может вспомнить ничего конкретного о жизни в деревне, словно там и не жил. Так, смутные отрывки, какие-то эпизоды, не связанные между собой. Такое впечатление бывает, когда спустя много времени пытаешься вспомнить единожды виденное старое неинтересное кино. Помнишь, что смотрел, а о чем, в памяти не зацепилось.
За следующим мостом показался небольшой хутор. Высокий забор, протянувшийся вдоль дороги, скрывал все, кроме трех высоких, крытых блестящей металлочерепицей крыш и ажурной сетки антенн. Даже сквозь глухую ограду чувствовался достаток и крепость хозяйства. Таких зажиточных хуторов Басанов не помнил. Раньше слово «хутор» у него ассоциировалось с развалившимся домом, редким перекошенным забором да парой отощавших коров, а здесь словно в другой мир попал.
Силантий остановил лошадь и ловко соскочил с саней. Затем быстро подбежал к калитке, махнув на ходу Никите рукой, мол, сиди.
– Влас! Мать твою, открывай! Ты что там, спишь, что ли? – Лесничий завопил во всю глотку: – Влас!
Заскрипела щеколда, но дверь не открылась. Зато сбоку от нее отворилось маленькое круглое оконце, мелькнуло широкое лицо, и глухой недовольный голос проворчал:
– Кого там нечистая несет?
– Да это я, Сила! – заорал в приоткрывшийся проем с энтузиазмом молодого панка дед. – Давай открывай, или мне здесь чурбаном до темна торчать? Влас!
Калитка приоткрылась, из-за нее выглянул взъерошенный мордатый мужик. Всем своим недовольным видом он показывал, что незваные посетители отвлекли его от самых важных и неотложных дел.
– Не ори, не глухой. Что на ночь глядя приехал? – Говоря, Влас смотрел не на Силантия, а за спину старика и вокруг. Разглядев сидящего в повозке человека, хуторянин недоуменно уставился на лесничего. – Кого это ты везешь?
– Везу внука Акимова, но я по другому делу. Ты в лес пока не ходи. Мне кажется, что Зверь вернулся, и пока я не проверю, пока не осмотрюсь – в лес ни ногой.
– А мне и не надо, но если что – позвони. Ну, бывай. – Нелюдимый хуторянин захлопнул калитку и со скрежетом замкнул оконце в воротах.
– Бирюк он и в Африке бирюк. – Взгромоздившись на сани, Силантий прокомментировал произошедшее. – Самое главное – предупредил, а завтра будем с этой тварью разбираться. Ну-у, пошла, родимая.
Лошадь тронулась с места, увозя Никиту и Силантия от негостеприимного двора. По торопливости животного Басанову показалось, что ей самой не хотелось задерживаться возле таких мест. Он ее понимал – хозяин-бирюк чувства приязни не вызывал.
Солнце заметно скатилось к закату. Удлинились тени и образовали на подтаявшем снегу странные темные узоры, похожие на иероглифы. Лошадка, фыркая легкими облачками пара, тянула сани по накатанной дороге. Всклокоченный возница, гордо выпятив торчащую пучком бороду, порывался рассказывать деревенские байки, но Никита засыпал. Мягкое покачивание затягивало в обрывочные сны, где красно-черные, похожие на гигантских однорогих кошек кентавры неслись стадами по ярко-зеленым полям, а красивые стройные женщины со странными глазами окружали их в стремительных зажигательных танцах. Так он проспал до самой деревни.
С раннего утра Аким Афанасьевич Басанов успел переделать множество важных, как казалось ему, дел. Вроде бы можно и порадоваться, но ближе к обеду на душе становилось все гаже и гаже. Где-то в подсознании мелькала мысль 6 главном и пока не сделанном деле. Даже обходя деревню, а так он это делал каждый день на протяжении двадцати с лишним лет с той поры, как его выбрали председателем поселкового совета, правитель деревни ловил себя на мысли, что упущено что-то очень важное. То, от чего зависит будущее всех жителей Ламбушки и его самого.
История деревни насчитывала несколько сотен лет. Небольшой населенный пункт в стороне от всего мира жил своею замкнутой жизнью. Ламбушку практически не коснулись ни войны, ни социальные катаклизмы, но все равно время над ней не остановилось. Половина дворов как-то незаметно опустела. Старики потихоньку умирали. Молодежь уезжала навстречу новой жизни, перспектива жить в угасающей деревне никого не прельщала. Казалось бы, что и Ламбушке уготована судьба множества таких же карельских деревушек, потерявших своих жителей и не представляющих интереса для остальных людей. Аким видел такие и каждый раз проводил аналогию со своим родным домом, что не прибавляло ему оптимизма. Но в судьбе Ламбушки имелся один момент, не учтенный ни историей, ни другими жизненными процессами. Именно здесь, в девственном лесу, прижавшемся к большому и чистому озеру, стояли Черные Камни – древнейшие реликты, которые могли влиять на окружающий мир. Проявлялось это по-разному. То нечисть из-за них какая-то полезет, то явления возникают непонятные, а иногда казалось, что сам мир в тех местах изменяется. Для надзора за этими землями и поселилась здесь семья Акимовых предков. Срубили деревню на берегу лесного озера, ламбы – на местном наречии, и стали рубежом перед Черными Камнями. Те истории, что дошли до нынешних времен, гласили, что ни о каком добровольном подвижничестве тогда и речи не велось. Просто в один прекрасный день тайным приказом Ивана Грозного сын опального боярина Басанова Алексей и несколько семей из крепостных крестьян со всем имуществом были тайно переселены в Олонецкий край. Они обосновались невдалеке от Камней как заслон от нечистой силы. Все мужчины-переселенцы дали клятву боярину на кресте и крови. В построенную деревню потянулись обитавшие в окрестных лесах вепсы и карелы. Те, кто смогли прижиться и не отступить при встрече с реальностью чужого мира. Они также приносили присягу на верность роду Басановых и вступали в ряды защитников земного мира. Сменяли в далеких столицах на престолах друг друга цари, гремели где-то кровопролитные войны, рушились в революционных вихрях старые устои, кардинально менялся окружающий мир, но все равно время от времени вылезала из леса нечисть, витал над Черными Камнями морок, и ламбушане делали то, чем занимались сто, двести, триста, пятьсот лет назад. Родовое умение, передаваемое из поколения в поколение и обогащенное новыми знаниями, приводило к временному успеху в вековой борьбе. Все понимали, что полной и окончательной победы не будет. Ведь это просто одна из сторон жизни, такая же, как дождь или половодье.
От чего-то надо закрываться зонтом, от чего-то – защищаться плотиной, а от чего-то не укроешься ни тем, ни другим, но все равно с этим живешь. Тайные знания бережно пестовались в каждом роду и передавались главами семей своим детям по достижении ими определенного возраста, дабы детская неразумность не привела к гибельным для окружающих последствиям. Магическая аура заповедного места оказывала влияние на развитие магических способностей. Наряду с основной жизненной целью у ламбушан возникала необходимость сбережения тайны здешних мест. Это и стало одной из причин постепенного угасания деревни. Родовые знания получали не все. Посвящение проходили только самые лучшие молодые люди, которым в будущем предстояло взять власть в роду. И оставаться в деревне. Не все оказались готовы к такой жертве. Для прочих, а их было большинство, путь к власти закрывался. Стремясь к новой жизни, уезжали парни и девки в город, выходили замуж или женились и оставались там. В родах начала нарушаться преемственность поколений, но менять устоявшийся возрастной ценз посвящения старейшины не хотели. Окружающий родные земли мир казался им страшным и непонятным. То ли дело жить по исконным заветам предков. Ламбушка, Черные Камни, сложившийся образ жизни – чего уж там менять... Не буди зверя, и он тебя не тронет – такой принцип исповедовали старейшины, старательно избегая излишнего общения с представителями других деревень и различными чиновниками из волостного и губернского центров.
Во второй половине двадцатого века в деревне молодежи почти не осталось. Старшее поколение продолжало вечную войну, но пополнение в строй бойцов не прибывало. Вот и приходилось старшим в родах различными способами собирать детей и внуков, приглашать людей со стороны и пытаться дать им хотя бы часть того умения, что терялось в городской жизни. Аким в средствах не стеснялся. Наладив доходный бизнес, глава басановского рода половину добытых денег тратил на возрождение Ламбушки. Уровень жизни сельчан в короткие сроки в десятки раз превысил столичный. Но дармоедов и бездельников здесь не было. Каждый житель обеспечивался работой, и платил за нее председатель лично. Тех же, кто пытался вести праздный образ жизни, из деревни изгоняли. За все время таких набралось всего несколько человек.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46
Силантий, не выпуская бутылку из рук, обиженно скривил лицо и сделал шаг назад. Никита узнал старика. Перед ним стоял старый Силантий Ращупов – по-своему знаменитая в деревне личность. В Ламбушке он слыл, невзирая на преклонный возраст, главным шутником и озорником. За десять лет ни внешне, ни по сути, деревенский прикольщик так и не изменился – такой же шустрый и непредсказуемый. Несмотря на «веселость» характера, в деревне его уважали. При всей непоседливости, шутовстве и неуемности в розыгрышах, старик дело знал. Держал крепкое хозяйство с множеством различной скотины, считался лучшим лесником в районе и всегда помогал односельчанам в домашних делах без всякой для себя корысти. В общем, личность во всем выдающаяся.
– Ну, дед Сила, ты даешь! Зачем по вещам лазаешь? Выпить так хочешь или что? – Долгая разлука с деревней сделала Басанова грубее, и былые деревенские авторитеты в какой-то мере утратили старые значения. – Встретить собрался, как же. Прячешься, как партизан, и водку воруешь.
– Да пошутить я хотел, – без всяких следов раскаяния ответил дед и, подмигнув другим глазом, добавил: – Я тебя на пенечке сразу приметил, ну и думаю, устал парень – надо чуток взбодрить, а насчет этого зелья, ты не волнуйся. Это потом, когда б спохватился, вот тут я и возвернул бы тебе ее. Ты ж меня знаешь, я один не пью. Ну что, мир?
Не дожидаясь ответа, Силантий повернулся в сторону оглушительно свистнул. Из-за поворота трусцой выбежала пегая лошадь, следом на длинных оглоблях волочились легкие сани.
– Грузи свое барахло, – махнул рукой дед и аккуратно положил бутыль на ворох байковых одеял, устилавших днище повозки.
Через пару минут Басанов закинул сумки, и под шелест уминаемого полозьями снега повозка тронулась в путь. Едва за поворотом скрылись ельник и заметный пенек, как в спину ему уперся тяжелый взгляд. Между лопаток засвербело противными леденящими мурашками. Казалось, что невидимая холодная рука провела от затылка до ягодиц. Силантий, не оборачиваясь, цыкнул языком и пробормотал:
– Не спится ему, ну ничего, завтра разберемся. Никиту разобрало любопытство: что же там было?
Большой опасности парень не чувствовал, и ему захотелось узнать поподробнее о странном явлении. Старик же заметно скукожился и начал подгонять кобылу.
Через несколько километров дорога вывела к берегу еще покрытого льдом озера. Остановив разогнавшуюся лошадь, Силантий привстал, к чему-то прислушался, затем, повернувшись, заметил:
– Повезло, что я тебя сегодня встретил. Зверь пробудился, один ты не прошел бы и ста шагов дальше того пенька, сгинул бы. Да... Беда-то какая. Не зря Аким беспокоился, неладно, мол, все, грядет что-то нехорошее. Как в воду глядел! Прозорливый твой дед. Боярин, одним словом.
– Это медведь, что ли? – задавая вопрос, Никита попытался вспомнить, что знает об этом животном, но, к великому сожалению, все познания исчерпывались общими сведениями, полузабытыми разговорами из детства да телевизионными передачами.
– Хуже. Если б мишка, то все было бы проще. – Вся веселость с Силантия слетела как шелуха, тоскливая обреченность засквозила в голосе. – Скорее всего – это дух, очень нехороший дух нехорошего зверя. А может, и того хуже.
– Какого? Это, наверное, дух бешеного зайца вышел на тропу войны, и теперь всякая тварь лесная будет от него щемиться. – Басанова стала разбирать лихая бесшабашность и чувство превосходства над замшелыми жителями глухой деревни. Лишь только он перестал ощущать чужое давление извне, как все ему показалось простым бзиком.
– Заяц, – хмыкнул возница, – а тигра не хочешь или гигантскую рысь? Никто его не видел, а те, кто увидел, их самих уже не видали. Только кости по лесу раскиданные да следы непонятные. Я лес как свои пять пальцев знаю, но что это такое, откуда оно берется и где обитает – понятия не имею. Это как дурная примета. Ведь Зверь появляется только тогда, когда грядут большие неприятности. Последний раз он приходил три года назад, в конце сентября. Две недели в лес не то что страшно зайти было – ужаснее. Потом охотники какие-то деловые из города прикатили и почти сразу пропали. Ружья их мы опосля нашли у Черных Камней, а больше – ничего. Зато на всю осень нечисть так разгулялась, что чуть Ламбушку не сгубила. Шилов хутор вообще разорили. Из их семейства только Васька жив и остался. Блаженным, правда, стал, живет в старой усадьбе (в тех развалинах и жить-то негде), за околицу не выходит и бормочет все время непонятное, как немец какой-то. Старая Мироновна, бабка твоя, над ним как только ни ворожила, да все без толку. Белая Наста так та вообще даже подходить к нему не стала. «Без толку, – говорит, – таким, мол, надолго останется, а дальше – жизнь покажет». Эх, грехи наши тяжкие!
Хлестнув вожжами, Силантий пустил лошадь вскачь и замолчал, зыркая по сторонам настороженным взглядом. Все попытки разговорить старика успеха не принесли. Лесничий не обращал на попутчика никакого внимания и лишь иногда бормотал себе под нос. Оставалось наслаждаться дорогой и думать: что же такое случилось, и зачем Никита понадобился дедушке Акиму?
Проезжая по деревянному мосту через бурную незамерзающую речушку, Силантий очнулся и показал на черный бугор, круто возвышающийся над деревьями.
– Вон там эти охотнички и сгинули. Ружья хорошие были, а от самих мужиков ничего не осталось. Всю округу облазили по следу с собаками, но у берега след оборвался, как будто они в воздухе растворились. Белая Наста даже гадала на них по-всякому, но ничего у нее не получилось. Слышал краем уха, что потом она говорила про них, мол, нет городских охотников на наших землях и искать ни в коем случае их нельзя. А кто будет с Настой спорить? Себе дороже. Вон когда Сенька хвастался, что в ночь на Ивана Купалу на Черном Камне большую фигу белой краской намалюет. Граффити! – Дед сплюнул с явным и неодобрительным презрением к Сенькиному таланту и продолжил: – В фабзайке ничему хорошему не научат, только гадить да старшим хамить. Боярыня на Подворье его лично порола не один десяток раз, да, наверное, мало. Съездил оболтус в город, баллончиков накупил разных – в сарайке их еще с десяток до сих пор валяется. Наста тогда сразу сказала, что не будет Сеньке от глупой задумки ничего хорошего – не простит Черный Камень такого охальства. А он спорить, смеяться над ней, дурак, предрассудками назвал. И что? Утром пришел, трясется как припадочный, заикается, голова седая. И бегом к ведьминому дому. Прости, говорит, не прав был, сделай что-нибудь, а то помру скоро. Конечно, не помер, но с бабками нашими ну очень обходительным стал, а о том, что в ту ночь с ним случилось, так ничего и не рассказал. Я Насту спрашивал, что же там все-таки произошло, но она меня в один миг отшила. Не твое дело, говорит, Сенька сам виноват, а ты куда не надо не суйся – тебе же лучше будет. А я и не суюсь, зачем мне эти ведьмовские дела. У меня и своих хватает. Лес большой, да и хозяйство блюсти надо. А деревню сейчас не узнать, сильно изменилась. – Неожиданно Силантий резко сменил тему разговора. – Жилых домов осталось десятка четыре, а остальные просто стоят. В них летом приезжают наши из города или дачники. Некоторые дворы вообще заброшены, а жить-то ведь стало лучше, интереснее! Электростанцию свою поставили, тарелку спутниковую. Аким и Пашка Седов компьютеров для народа накупили, штуковин всяких. Ну скажи, когда у деревенского мужика по два холодильника в доме стояло? Да что там холодильник! Где ж это видано, что капусту механизмами шинкуют? Скоро вообще все обленятся с прогрессом своим. Много чего еще понаделали, впрочем, сам все увидишь.
Никите впервые стало интересно по-настоящему. Внутреннее чувство подсказывало, что простого возвращения в детство не будет. Скорее, навалится столько всего, что вряд ли придется с тоской глядеть на унылую полузаброшенную деревню и искать, чем бы заняться. На память пришли воспоминания о детских годах, и Басанов с удивлением понял, что он не может вспомнить ничего конкретного о жизни в деревне, словно там и не жил. Так, смутные отрывки, какие-то эпизоды, не связанные между собой. Такое впечатление бывает, когда спустя много времени пытаешься вспомнить единожды виденное старое неинтересное кино. Помнишь, что смотрел, а о чем, в памяти не зацепилось.
За следующим мостом показался небольшой хутор. Высокий забор, протянувшийся вдоль дороги, скрывал все, кроме трех высоких, крытых блестящей металлочерепицей крыш и ажурной сетки антенн. Даже сквозь глухую ограду чувствовался достаток и крепость хозяйства. Таких зажиточных хуторов Басанов не помнил. Раньше слово «хутор» у него ассоциировалось с развалившимся домом, редким перекошенным забором да парой отощавших коров, а здесь словно в другой мир попал.
Силантий остановил лошадь и ловко соскочил с саней. Затем быстро подбежал к калитке, махнув на ходу Никите рукой, мол, сиди.
– Влас! Мать твою, открывай! Ты что там, спишь, что ли? – Лесничий завопил во всю глотку: – Влас!
Заскрипела щеколда, но дверь не открылась. Зато сбоку от нее отворилось маленькое круглое оконце, мелькнуло широкое лицо, и глухой недовольный голос проворчал:
– Кого там нечистая несет?
– Да это я, Сила! – заорал в приоткрывшийся проем с энтузиазмом молодого панка дед. – Давай открывай, или мне здесь чурбаном до темна торчать? Влас!
Калитка приоткрылась, из-за нее выглянул взъерошенный мордатый мужик. Всем своим недовольным видом он показывал, что незваные посетители отвлекли его от самых важных и неотложных дел.
– Не ори, не глухой. Что на ночь глядя приехал? – Говоря, Влас смотрел не на Силантия, а за спину старика и вокруг. Разглядев сидящего в повозке человека, хуторянин недоуменно уставился на лесничего. – Кого это ты везешь?
– Везу внука Акимова, но я по другому делу. Ты в лес пока не ходи. Мне кажется, что Зверь вернулся, и пока я не проверю, пока не осмотрюсь – в лес ни ногой.
– А мне и не надо, но если что – позвони. Ну, бывай. – Нелюдимый хуторянин захлопнул калитку и со скрежетом замкнул оконце в воротах.
– Бирюк он и в Африке бирюк. – Взгромоздившись на сани, Силантий прокомментировал произошедшее. – Самое главное – предупредил, а завтра будем с этой тварью разбираться. Ну-у, пошла, родимая.
Лошадь тронулась с места, увозя Никиту и Силантия от негостеприимного двора. По торопливости животного Басанову показалось, что ей самой не хотелось задерживаться возле таких мест. Он ее понимал – хозяин-бирюк чувства приязни не вызывал.
Солнце заметно скатилось к закату. Удлинились тени и образовали на подтаявшем снегу странные темные узоры, похожие на иероглифы. Лошадка, фыркая легкими облачками пара, тянула сани по накатанной дороге. Всклокоченный возница, гордо выпятив торчащую пучком бороду, порывался рассказывать деревенские байки, но Никита засыпал. Мягкое покачивание затягивало в обрывочные сны, где красно-черные, похожие на гигантских однорогих кошек кентавры неслись стадами по ярко-зеленым полям, а красивые стройные женщины со странными глазами окружали их в стремительных зажигательных танцах. Так он проспал до самой деревни.
С раннего утра Аким Афанасьевич Басанов успел переделать множество важных, как казалось ему, дел. Вроде бы можно и порадоваться, но ближе к обеду на душе становилось все гаже и гаже. Где-то в подсознании мелькала мысль 6 главном и пока не сделанном деле. Даже обходя деревню, а так он это делал каждый день на протяжении двадцати с лишним лет с той поры, как его выбрали председателем поселкового совета, правитель деревни ловил себя на мысли, что упущено что-то очень важное. То, от чего зависит будущее всех жителей Ламбушки и его самого.
История деревни насчитывала несколько сотен лет. Небольшой населенный пункт в стороне от всего мира жил своею замкнутой жизнью. Ламбушку практически не коснулись ни войны, ни социальные катаклизмы, но все равно время над ней не остановилось. Половина дворов как-то незаметно опустела. Старики потихоньку умирали. Молодежь уезжала навстречу новой жизни, перспектива жить в угасающей деревне никого не прельщала. Казалось бы, что и Ламбушке уготована судьба множества таких же карельских деревушек, потерявших своих жителей и не представляющих интереса для остальных людей. Аким видел такие и каждый раз проводил аналогию со своим родным домом, что не прибавляло ему оптимизма. Но в судьбе Ламбушки имелся один момент, не учтенный ни историей, ни другими жизненными процессами. Именно здесь, в девственном лесу, прижавшемся к большому и чистому озеру, стояли Черные Камни – древнейшие реликты, которые могли влиять на окружающий мир. Проявлялось это по-разному. То нечисть из-за них какая-то полезет, то явления возникают непонятные, а иногда казалось, что сам мир в тех местах изменяется. Для надзора за этими землями и поселилась здесь семья Акимовых предков. Срубили деревню на берегу лесного озера, ламбы – на местном наречии, и стали рубежом перед Черными Камнями. Те истории, что дошли до нынешних времен, гласили, что ни о каком добровольном подвижничестве тогда и речи не велось. Просто в один прекрасный день тайным приказом Ивана Грозного сын опального боярина Басанова Алексей и несколько семей из крепостных крестьян со всем имуществом были тайно переселены в Олонецкий край. Они обосновались невдалеке от Камней как заслон от нечистой силы. Все мужчины-переселенцы дали клятву боярину на кресте и крови. В построенную деревню потянулись обитавшие в окрестных лесах вепсы и карелы. Те, кто смогли прижиться и не отступить при встрече с реальностью чужого мира. Они также приносили присягу на верность роду Басановых и вступали в ряды защитников земного мира. Сменяли в далеких столицах на престолах друг друга цари, гремели где-то кровопролитные войны, рушились в революционных вихрях старые устои, кардинально менялся окружающий мир, но все равно время от времени вылезала из леса нечисть, витал над Черными Камнями морок, и ламбушане делали то, чем занимались сто, двести, триста, пятьсот лет назад. Родовое умение, передаваемое из поколения в поколение и обогащенное новыми знаниями, приводило к временному успеху в вековой борьбе. Все понимали, что полной и окончательной победы не будет. Ведь это просто одна из сторон жизни, такая же, как дождь или половодье.
От чего-то надо закрываться зонтом, от чего-то – защищаться плотиной, а от чего-то не укроешься ни тем, ни другим, но все равно с этим живешь. Тайные знания бережно пестовались в каждом роду и передавались главами семей своим детям по достижении ими определенного возраста, дабы детская неразумность не привела к гибельным для окружающих последствиям. Магическая аура заповедного места оказывала влияние на развитие магических способностей. Наряду с основной жизненной целью у ламбушан возникала необходимость сбережения тайны здешних мест. Это и стало одной из причин постепенного угасания деревни. Родовые знания получали не все. Посвящение проходили только самые лучшие молодые люди, которым в будущем предстояло взять власть в роду. И оставаться в деревне. Не все оказались готовы к такой жертве. Для прочих, а их было большинство, путь к власти закрывался. Стремясь к новой жизни, уезжали парни и девки в город, выходили замуж или женились и оставались там. В родах начала нарушаться преемственность поколений, но менять устоявшийся возрастной ценз посвящения старейшины не хотели. Окружающий родные земли мир казался им страшным и непонятным. То ли дело жить по исконным заветам предков. Ламбушка, Черные Камни, сложившийся образ жизни – чего уж там менять... Не буди зверя, и он тебя не тронет – такой принцип исповедовали старейшины, старательно избегая излишнего общения с представителями других деревень и различными чиновниками из волостного и губернского центров.
Во второй половине двадцатого века в деревне молодежи почти не осталось. Старшее поколение продолжало вечную войну, но пополнение в строй бойцов не прибывало. Вот и приходилось старшим в родах различными способами собирать детей и внуков, приглашать людей со стороны и пытаться дать им хотя бы часть того умения, что терялось в городской жизни. Аким в средствах не стеснялся. Наладив доходный бизнес, глава басановского рода половину добытых денег тратил на возрождение Ламбушки. Уровень жизни сельчан в короткие сроки в десятки раз превысил столичный. Но дармоедов и бездельников здесь не было. Каждый житель обеспечивался работой, и платил за нее председатель лично. Тех же, кто пытался вести праздный образ жизни, из деревни изгоняли. За все время таких набралось всего несколько человек.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46