Привезенные Бонапартом востоковеды следили и за тем, чтобы в
выпускаемых французами на арабском и других восточных языках изданиях
не было оскорбительной для мусульман отсебятины, которая, как мы
знаем, была характерна для ряда ранних переводов и комментариев к
Корану на европейских языках. Если в прокламациях Бонапарта подобные
"вольности" и допускались, то, как правило, в целях политической
саморекламы главнокомандующего. Его отношение к лишению папы римского
светской власти в связи с объявлением в 1798 году Римской республики и
его действия на острове Мальта, захваченном французами в ходе
египетской экспедиции, толковались как проявление дружбы к мусульманам
и ненависти к их врагам.
Писать письма не только мусульманам Каира и Египта, но и видным
деятелям ислама в других странах администрация Наполеона заставляла и
представителей мусульманского духовенства. Так, по словам современника
аль-Джабарти, "французы заставили шейхов написать и отправить письма
(турецкому. - Л.К.) султану и шарифу Мекки". В письмах действия
оккупантов всячески восхвалялись. Писалось, что французы - мусульмане,
что они почитают Коран и пророка, что они помогли паломникам вернуться
(из Мекки и Медины. - Л.К.) домой и почтили их, дали коня пешему,
накормили голодного и напоили жаждущего. Французы с таких писем делали
копии и расклеивали их "вдоль дорог и на перекрестках". Лишь много
позднее в пухлых томах историков Египта можно было прочитать о том,
как в действительности вели себя эти новоявленные "истинные
мусульмане".
Когда обездоленные оккупантами жители Каира подняли против них
восстание, оно было жестоко подавлено. "Французы открыли огонь из
пушек по жилым кварталам, при этом они особенно стремились попасть в
мечеть ал-Азхар (мечеть и высшая богословская школа, основанная в Х
в. - Л.К.), для чего подтянули к тому месту, где она находилась, пушки
и ядра... После очередной ночной стражи (то есть обхода стражниками
кварталов Каира. - Л.К.) французы ворвались в город и, как поток, не
встречая никакого сопротивления, подобно дьявольскому войску, прошли
по переулкам и улицам, разрушая все преграды на своем пути... Послав
вперед группы пеших и конных, французы проникли в мечеть ал-Азхар,
причем въехали туда верхом, а пехотинцы ворвались, как дикие козы. Они
рассыпались по всему зданию мечети и по двору и привязали лошадей
своих к кибла (к нише, указывающей сторону поклонения молящихся во
время молитвы - к Мекке, Каабе. - Л.К.). Они буйствовали в галереях и
проходах, били лампы и светильники, ломали шкафы студентов и писцов,
грабили все, что находили из вещей, посуды и ценностей, спрятанных в
шкафах и хранилищах. Разорвав книги и свитки Корана, они разбрасывали
обрывки по полу и топтали их ногами. Они всячески оскверняли мечеть:
испражнялись, мочились, сморкались, пили вино, били посуду и бросали
все во двор и в сторону, а если встречали кого-нибудь - то раздевали и
отнимали одежду".
Немало мечетей было разрушено французами. "Так, они полностью
снесли мечеть, расположенную около моста Инбабат ар-Римма, разрушили
мечеть ал-Макасс... Они вырубили множество пальм и деревьев для
сооружения укреплений и траншей, разрушили мечеть ал-Казруни...
вырубили деревья в Гизе... В ал-Хилли и Булаке французы вырубили
пальмы, разрушили много домов..."
Начались массовые казни тех, кто был причастен к восстанию, а
вслед за этим появились новые прокламации, образцы все более широкого
использования Корана, учения ислама в интересах агрессора. Жестокое
усмирение восставших изображено было в обращениях Бонапарта как
исполнение им божественной воли, это-де "бог покарал их за их действия
и дурные намерения".
Быстро перейдя от обороны к новому наступлению, Бонапарт стал
поучать египтян: "Всякий разумный человек знает, что мы не делаем
ничего, что бы не совпадало с волей бога всевышнего и славного, с
желаниями и предписаниями его. Кто сомневается в этом - неразумен и
слеп".
Обращаясь же к мусульманским богословам и законоведам, он тут же
потребовал, чтобы они сообщили "народу, что бог еще до создания мира
предначертал гибель врагам ислама и уничтожение всех крестов
(христианства! - Л.К.) от моих (Бонапарта! - Л.К.) рук. Еще до
создания мира предопределил он, что я приду с запада на египетскую
землю, чтобы, погубив тех, кто установил на ней гнет тирании,
выполнить его волю. Разумный человек не сомневается в том, что все это
делается по воле бога и так, как он хотел и предопределил".
Сейчас, почти через два столетия после того, как все это сочинено
и опубликовано, когда мы знаем, кем и в каких целях это доводилось до
сведения жителей Каира, многое воспринимается как стоящее на грани
издевательства, глумления над религиозными убеждениями оккупированного
населения Египта. А ведь писались такие прокламации с коварным
расчетом: мусульманин, привыкший к аятам Корана, не отличит, где тут
привычные слова священного текста, а где закамуфлированные призывы к
покорности завоевателям. Действительно, тут подобраны слова, мысли,
близкие, например, такому аяту: "Скажи: "Не постигнет нас никогда
ничто, кроме того, что начертал нам Аллах. Он - наш покровитель!" И на
Аллаха пусть полагаются верующие!" (К., 9:51). Выбран же этот аят был
не случайно, ибо в Коране нет единства в вопросе о предопределении и
свободе или зависимости человеческой воли. Порой даже соседние аяты
одной и той же суры противоречат друг другу. Так, если 81-й аят 4-й
суры Корана гласит: "Что постигло тебя из хорошего, то - от Аллаха, а
что постигло из дурного, то - от самого себя", то в предшествующем
80-м аяте утверждается иное, исходящее из положения, что все
происходящее предопределено высшей силой, оно записано от века,
начертано и от него никуда не денешься. Читаем: "Где бы вы ни были,
захватит вас смерть, если бы вы были даже в воздвигнутых башнях. И
если постигнет их хорошее, они говорят: "Это - от Аллаха", а когда
постигнет их дурное, они говорят: "Это - от себя". Скажи: "Все - от
Аллаха".
Вместе с тем в наполеоновских прокламациях мысли, соответствующие
кораническим, изложены так, чтобы нельзя было заподозрить, будто
писавший нарочито подражает Корану, пытается заменить его
"несотворенное" всесовершенство своими человеческими потугами. Ибо в
исламе и в быту мусульман это осуждалось.
Современник этих событий известный летописец Египта Абдаррахман
аль-Джабарти (1754-1826) в названном выше труде[Арабский текст
четырехтомного труда аль-Джабарти "Аджа'иб аль-асар" был опубликован в
Каире в 1297 г. хиджры (1880). В 1888-1894 гг. там же издан его
французский перевод, сделанный четырьмя учеными-египтянами.] тщательно
собрал и опубликовал прокламации Бонапарта и его соратников и
преемников в Египте и таким образом дал возможность убедиться в том,
что, стремясь за счет египетского народа обеспечить капиталистическое
процветание Франции, ее прогресс, Бонапарт в то же время играл на
древних и средневековых пережитках, проявлял явную заинтересованность
в сохранении в оккупированной им стране отсталости, фанатизма. Да еще
завершал свои коварные прокламации успокаивающим приветствием -
священным словом "мир"!
Лев Африканский жил почти на три столетия раньше Бонапарта, но
как отличается от наполеоновского его отношение к Африке и ее народам.
В одном лишь сходство: и тот и другой, хотя и в разной мере и по
различным причинам, придерживались догматических взглядов на Коран как
на книгу, считающуюся несотворенной. Однако Лев Африканский делал это,
будучи воспитан в мусульманском медресе, а Бонапарт - боясь
оступиться, допустить то, что могло бы повредить его агрессивной
миссии главнокомандующего - "эмира французской армии"; это же
диктовало его заверения в особой любви к Корану...
Однако у нас нет возможности углубляться в эту малоосвещенную,
хотя и интересную тему. К тому же, завершая этот раздел, следует
остановиться еще на некоторых немаловажных моментах.
В период Возрождения и в Новое время одновременно с первыми
переводами Корана на европейские языки все чаще стали публиковаться и
образцы арабского текста Корана (особенно первой суры - "Фатихи"), а
также посвященные Корану работы. Последние, как правило, носили
характер полемических трактатов. Судя по изданиям, выходившим в
Италии, сама возможность публикации арабского текста Корана и даже его
перевода ставилась римско-католической церковью в зависимость от
наличия подобного, обычно миссионерско-полемического, комментария.
Близки этому были и установки протестантизма.
Духовенство всех церквей по-прежнему беспокоило наличие в Коране
критики едва ли не главных догматов христианства: учения о троице,
божественной природе Иисуса Христа, Марии как богородицы и т. п.
Причем их особенно беспокоило то, что эта критика содержится в книге,
которая сама учит, что она есть "книга бога, священная книга,
божественное слово" и т.д. Именно этим и объясняется столь позднее
издание арабского текста Корана в Европе. Даже более века спустя после
названного нами латинского перевода Корана, вышедшего в 1543 году, а
вслед за ним и его перевода на итальянский язык - "L'Alcorano di
Macometto" (Венеция, 1547) и на французский язык А. Дю Рие (первое
издание - Париж, 1649), "собор римских цензоров при папе Александре
VII (1655-1667) наложил, для католиков, формальное запрещение на
всякое издание или перевод Корана"[Крымский А. История арабов и
арабской литературы, светской и духовной (Корана, фыкха, сунны и пр.).
- Труды по востоковедению, издаваемые Лазаревским институтом восточных
языков. Вып. XV. М., 1911, ч. 1, с. 197.]. В этих условиях и
напечатанный в Гамбурге. (в Германии) протестантским богословом и
ориенталистом, почетным профессором Гессенской академии наук А.
Гинкельманом (1652-1695) арабский текст Корана ("Alcoranus") был
снабжен титульным листом, содержавшим оскорбительное для мусульман
указание, будто издаваемая книга - произведение ложного пророка
(pseudo prophetae).
Интерес к Корану и требования папской пропаганды все же вынудили
римскую курию приступить к изданию арабского текста и перевода этой
книги, по возможности близкого к оригиналу. Дело это было поручено
монаху из ордена правильных клириков, духовнику папы Иннокентия XI
Людовику Мараччи (1612-1700). Он подготовил арабский текст Корана и
его латинский перевод с многочисленными комментариями, определившими
общее название труда "Refutatio Alcorani" - "Опровержение аль-Корана".
Название, по-видимому, было выбрано в полемических целях, как
перекликающееся с названием одного из главных трудов мусульманского
богослова и философа аль-Газали (1058 или 1059-1111) "Опровержение
философов" ("Тахафут альфаласифа"), вызвавшим известный отклик Ибн
Рушда (Аверроэса) "Тахафут ат-тахафут" - "Опровержение опровержения".
Обширный труд Л. Мараччи был издан в Падуе в 1698 году и, будучи
снабжен тщательно подобранными выписками из тафсиров (Замахшари,
Бейдави, Суюта и др.), которые также приведены в арабском оригинале и
латинском переводе, способствовал появлению как новых издании
арабского текста Кооана, так и его переводов на живые европейские
языки, в том число на русский. Вместе с тем все больше стало
появляться книг, авторы которых критически относились к ортодоксальным
христианским взглядам на ислам и роль арабов в истории Халифата.
Особенно участилось издание таких работ после публичных лекций
известного французского философа и семитолога Эрнеста Ренана
(1823-1892). Они встретили отпор в печати со стороны исламских
идеологов и мусульманского духовенства в России и на Ближнем Востоке -
факт, ранее почти не встречавшийся. В России критика Ренана
прозвучала, например, в работах петербургского ахунда, имама и
мударриса Атауллы Баязитова[См.: Баязитов А. Отношение ислама к науке
и иноверцам. Спб., 1887. Ахунд (букв. - "учитель", "наставник") -
духовное звание, присваивавшееся богословам и муллам, выполнявшим
также духовно-административные обязанности; имам (букв. - "стоящий
впереди") - предстоятель на совместной молитве; мударрис - старший
преподаватель в духовной школе, медресе.], на Западе - в выступлениях
мусульманского религиозно-политического деятеля, пропагандиста
панисламизма Джемальаддина аль-Афгани (1838-1897), в 1884 году
издававшего в Париже еженедельную газету на арабском языке "Аль-Урва
альвуска" ("Неразрывная связь").
Речь шла не только об историческом пути арабов, но и конкретно об
оценке "слова Аллаха" - Корана, на что откликнулась и церковная печать
разных христианских направлений. Назовем хотя бы одно из таких
сочинений, охватывающих значительный историографический материал как
по Западной Европе, так и по России, - книгу итальянца Аурелио
Пальмиери "Полемика ислама"[Palmieri P. Aurelio. Die Polemik des
Islam. Salzburg, 1902, S. 7, 94-137.].
Полемика обострялась в связи с антифеодальной, антиколониальной и
антиимпериалистической борьбой народов Азии и Африки, необходимостью
разрешения назревавших в этих регионах внутренних и внешних
противоречий. В одних из этих стран колонизаторами стали широко
пропагандироваться произведения, авторы которых, исходя из взглядов,
близких расизму и национализму, продолжали искажать и принижать
творческие возможности тех, кто стоял у истоков ислама и его "книги
книг". В других - продолжалась идеализация крестовых походов,
противопоставлялись народы Востока и Запада. В третьих - появились
реформистско-модернистские "теории", изображавшие первобытнообщинные
установления как демократизм, рабовладельческую, феодальную и
капиталистическую филантропию - как социализм.
Только теперь, после краха колониальной системы империализма и
успехов, которых за сравнительно короткое время достигли многие
государства Азии и Африки, в странах Запада порой стали приоткрывать
действительную картину их многовековых отношений с Востоком. Это
проявилось, в частности, в исламоведении Англии, консервативные круги
которой еще совсем недавно предпринимали яростные попытки задержать
необратимый процесс деколонизации.
Видный английский специалист по истории ислама У. Монтгомери Уотт
теперь пишет, что хотя в период с 1100 г. почти до 1350 г. европейцы в
культурном и интеллектуальном отношении уступали арабам, но они "в
целом не желали признавать зависимости своей культуры от арабов,
оккупировавших в течение нескольких веков Испанию и Сицилию".
"Исламоведа поражают в средневековой Европе два момента: во-первых,
тот путь, которым формировался в Европе XII-XIV вв. искаженный образ
ислама, до сих пор продолжающий витать над европейской общественной
мыслью... И, во-вторых, то, как идея крестовых походов завладела умами
и приобрела столь горячих поборников в Европе... Это тем более
удивительно, если разобраться, каким безрассудным донкихотством были
все эти попытки". Существенно также признание в том, что "сегодняшним
жителям Западной Европы, которая близится к эпохе "единого мира",
важно исправить это искажение и признать полностью наш долг арабскому
мусульманскому миру"[Монтгомери Уотт У. Влияние ислама на
средневековую Европу, с. 17, 77, 110.].
Странно, однако, что все эти "прозрения" сопровождаются весьма
наивными "пояснениями", будто "соприкосновение Западной Европы с
мусульманской цивилизацией вызвало у европейцев многостороннее чувство
неполноценности". Оказывается, "искажение образа ислама было
необходимо европейцам, чтобы компенсировать это чувство
неполноценности". Для "объяснения" предубеждения против ислама у
европейцев Монтгомери Уотт, ссылаясь на Зигмунда Фрейда, пишет, что
"тьма, приписываемая врагам, - это лишь проекция собственной тьмы,
которую не желают признать. Так, искаженный образ ислама следует
рассматривать как проекцию теневых сторон европейца"[Монтгомери Уотт
У. Влияние ислама на средневековую Европу, с. 108-109.].
Этот густой британский туман, по-видимому, призван затушевать
сохранение в Западной Европе до настоящего времени многого из той
"собственной тьмы, которую не желают признать".
Что касается Корана, то именно в Западной Европе, а не на Востоке
создали искусственную проблему его истоков и авторства, всячески
затемняли вопрос о действительном происхождении этой большой и сложной
арабской книги.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35
выпускаемых французами на арабском и других восточных языках изданиях
не было оскорбительной для мусульман отсебятины, которая, как мы
знаем, была характерна для ряда ранних переводов и комментариев к
Корану на европейских языках. Если в прокламациях Бонапарта подобные
"вольности" и допускались, то, как правило, в целях политической
саморекламы главнокомандующего. Его отношение к лишению папы римского
светской власти в связи с объявлением в 1798 году Римской республики и
его действия на острове Мальта, захваченном французами в ходе
египетской экспедиции, толковались как проявление дружбы к мусульманам
и ненависти к их врагам.
Писать письма не только мусульманам Каира и Египта, но и видным
деятелям ислама в других странах администрация Наполеона заставляла и
представителей мусульманского духовенства. Так, по словам современника
аль-Джабарти, "французы заставили шейхов написать и отправить письма
(турецкому. - Л.К.) султану и шарифу Мекки". В письмах действия
оккупантов всячески восхвалялись. Писалось, что французы - мусульмане,
что они почитают Коран и пророка, что они помогли паломникам вернуться
(из Мекки и Медины. - Л.К.) домой и почтили их, дали коня пешему,
накормили голодного и напоили жаждущего. Французы с таких писем делали
копии и расклеивали их "вдоль дорог и на перекрестках". Лишь много
позднее в пухлых томах историков Египта можно было прочитать о том,
как в действительности вели себя эти новоявленные "истинные
мусульмане".
Когда обездоленные оккупантами жители Каира подняли против них
восстание, оно было жестоко подавлено. "Французы открыли огонь из
пушек по жилым кварталам, при этом они особенно стремились попасть в
мечеть ал-Азхар (мечеть и высшая богословская школа, основанная в Х
в. - Л.К.), для чего подтянули к тому месту, где она находилась, пушки
и ядра... После очередной ночной стражи (то есть обхода стражниками
кварталов Каира. - Л.К.) французы ворвались в город и, как поток, не
встречая никакого сопротивления, подобно дьявольскому войску, прошли
по переулкам и улицам, разрушая все преграды на своем пути... Послав
вперед группы пеших и конных, французы проникли в мечеть ал-Азхар,
причем въехали туда верхом, а пехотинцы ворвались, как дикие козы. Они
рассыпались по всему зданию мечети и по двору и привязали лошадей
своих к кибла (к нише, указывающей сторону поклонения молящихся во
время молитвы - к Мекке, Каабе. - Л.К.). Они буйствовали в галереях и
проходах, били лампы и светильники, ломали шкафы студентов и писцов,
грабили все, что находили из вещей, посуды и ценностей, спрятанных в
шкафах и хранилищах. Разорвав книги и свитки Корана, они разбрасывали
обрывки по полу и топтали их ногами. Они всячески оскверняли мечеть:
испражнялись, мочились, сморкались, пили вино, били посуду и бросали
все во двор и в сторону, а если встречали кого-нибудь - то раздевали и
отнимали одежду".
Немало мечетей было разрушено французами. "Так, они полностью
снесли мечеть, расположенную около моста Инбабат ар-Римма, разрушили
мечеть ал-Макасс... Они вырубили множество пальм и деревьев для
сооружения укреплений и траншей, разрушили мечеть ал-Казруни...
вырубили деревья в Гизе... В ал-Хилли и Булаке французы вырубили
пальмы, разрушили много домов..."
Начались массовые казни тех, кто был причастен к восстанию, а
вслед за этим появились новые прокламации, образцы все более широкого
использования Корана, учения ислама в интересах агрессора. Жестокое
усмирение восставших изображено было в обращениях Бонапарта как
исполнение им божественной воли, это-де "бог покарал их за их действия
и дурные намерения".
Быстро перейдя от обороны к новому наступлению, Бонапарт стал
поучать египтян: "Всякий разумный человек знает, что мы не делаем
ничего, что бы не совпадало с волей бога всевышнего и славного, с
желаниями и предписаниями его. Кто сомневается в этом - неразумен и
слеп".
Обращаясь же к мусульманским богословам и законоведам, он тут же
потребовал, чтобы они сообщили "народу, что бог еще до создания мира
предначертал гибель врагам ислама и уничтожение всех крестов
(христианства! - Л.К.) от моих (Бонапарта! - Л.К.) рук. Еще до
создания мира предопределил он, что я приду с запада на египетскую
землю, чтобы, погубив тех, кто установил на ней гнет тирании,
выполнить его волю. Разумный человек не сомневается в том, что все это
делается по воле бога и так, как он хотел и предопределил".
Сейчас, почти через два столетия после того, как все это сочинено
и опубликовано, когда мы знаем, кем и в каких целях это доводилось до
сведения жителей Каира, многое воспринимается как стоящее на грани
издевательства, глумления над религиозными убеждениями оккупированного
населения Египта. А ведь писались такие прокламации с коварным
расчетом: мусульманин, привыкший к аятам Корана, не отличит, где тут
привычные слова священного текста, а где закамуфлированные призывы к
покорности завоевателям. Действительно, тут подобраны слова, мысли,
близкие, например, такому аяту: "Скажи: "Не постигнет нас никогда
ничто, кроме того, что начертал нам Аллах. Он - наш покровитель!" И на
Аллаха пусть полагаются верующие!" (К., 9:51). Выбран же этот аят был
не случайно, ибо в Коране нет единства в вопросе о предопределении и
свободе или зависимости человеческой воли. Порой даже соседние аяты
одной и той же суры противоречат друг другу. Так, если 81-й аят 4-й
суры Корана гласит: "Что постигло тебя из хорошего, то - от Аллаха, а
что постигло из дурного, то - от самого себя", то в предшествующем
80-м аяте утверждается иное, исходящее из положения, что все
происходящее предопределено высшей силой, оно записано от века,
начертано и от него никуда не денешься. Читаем: "Где бы вы ни были,
захватит вас смерть, если бы вы были даже в воздвигнутых башнях. И
если постигнет их хорошее, они говорят: "Это - от Аллаха", а когда
постигнет их дурное, они говорят: "Это - от себя". Скажи: "Все - от
Аллаха".
Вместе с тем в наполеоновских прокламациях мысли, соответствующие
кораническим, изложены так, чтобы нельзя было заподозрить, будто
писавший нарочито подражает Корану, пытается заменить его
"несотворенное" всесовершенство своими человеческими потугами. Ибо в
исламе и в быту мусульман это осуждалось.
Современник этих событий известный летописец Египта Абдаррахман
аль-Джабарти (1754-1826) в названном выше труде[Арабский текст
четырехтомного труда аль-Джабарти "Аджа'иб аль-асар" был опубликован в
Каире в 1297 г. хиджры (1880). В 1888-1894 гг. там же издан его
французский перевод, сделанный четырьмя учеными-египтянами.] тщательно
собрал и опубликовал прокламации Бонапарта и его соратников и
преемников в Египте и таким образом дал возможность убедиться в том,
что, стремясь за счет египетского народа обеспечить капиталистическое
процветание Франции, ее прогресс, Бонапарт в то же время играл на
древних и средневековых пережитках, проявлял явную заинтересованность
в сохранении в оккупированной им стране отсталости, фанатизма. Да еще
завершал свои коварные прокламации успокаивающим приветствием -
священным словом "мир"!
Лев Африканский жил почти на три столетия раньше Бонапарта, но
как отличается от наполеоновского его отношение к Африке и ее народам.
В одном лишь сходство: и тот и другой, хотя и в разной мере и по
различным причинам, придерживались догматических взглядов на Коран как
на книгу, считающуюся несотворенной. Однако Лев Африканский делал это,
будучи воспитан в мусульманском медресе, а Бонапарт - боясь
оступиться, допустить то, что могло бы повредить его агрессивной
миссии главнокомандующего - "эмира французской армии"; это же
диктовало его заверения в особой любви к Корану...
Однако у нас нет возможности углубляться в эту малоосвещенную,
хотя и интересную тему. К тому же, завершая этот раздел, следует
остановиться еще на некоторых немаловажных моментах.
В период Возрождения и в Новое время одновременно с первыми
переводами Корана на европейские языки все чаще стали публиковаться и
образцы арабского текста Корана (особенно первой суры - "Фатихи"), а
также посвященные Корану работы. Последние, как правило, носили
характер полемических трактатов. Судя по изданиям, выходившим в
Италии, сама возможность публикации арабского текста Корана и даже его
перевода ставилась римско-католической церковью в зависимость от
наличия подобного, обычно миссионерско-полемического, комментария.
Близки этому были и установки протестантизма.
Духовенство всех церквей по-прежнему беспокоило наличие в Коране
критики едва ли не главных догматов христианства: учения о троице,
божественной природе Иисуса Христа, Марии как богородицы и т. п.
Причем их особенно беспокоило то, что эта критика содержится в книге,
которая сама учит, что она есть "книга бога, священная книга,
божественное слово" и т.д. Именно этим и объясняется столь позднее
издание арабского текста Корана в Европе. Даже более века спустя после
названного нами латинского перевода Корана, вышедшего в 1543 году, а
вслед за ним и его перевода на итальянский язык - "L'Alcorano di
Macometto" (Венеция, 1547) и на французский язык А. Дю Рие (первое
издание - Париж, 1649), "собор римских цензоров при папе Александре
VII (1655-1667) наложил, для католиков, формальное запрещение на
всякое издание или перевод Корана"[Крымский А. История арабов и
арабской литературы, светской и духовной (Корана, фыкха, сунны и пр.).
- Труды по востоковедению, издаваемые Лазаревским институтом восточных
языков. Вып. XV. М., 1911, ч. 1, с. 197.]. В этих условиях и
напечатанный в Гамбурге. (в Германии) протестантским богословом и
ориенталистом, почетным профессором Гессенской академии наук А.
Гинкельманом (1652-1695) арабский текст Корана ("Alcoranus") был
снабжен титульным листом, содержавшим оскорбительное для мусульман
указание, будто издаваемая книга - произведение ложного пророка
(pseudo prophetae).
Интерес к Корану и требования папской пропаганды все же вынудили
римскую курию приступить к изданию арабского текста и перевода этой
книги, по возможности близкого к оригиналу. Дело это было поручено
монаху из ордена правильных клириков, духовнику папы Иннокентия XI
Людовику Мараччи (1612-1700). Он подготовил арабский текст Корана и
его латинский перевод с многочисленными комментариями, определившими
общее название труда "Refutatio Alcorani" - "Опровержение аль-Корана".
Название, по-видимому, было выбрано в полемических целях, как
перекликающееся с названием одного из главных трудов мусульманского
богослова и философа аль-Газали (1058 или 1059-1111) "Опровержение
философов" ("Тахафут альфаласифа"), вызвавшим известный отклик Ибн
Рушда (Аверроэса) "Тахафут ат-тахафут" - "Опровержение опровержения".
Обширный труд Л. Мараччи был издан в Падуе в 1698 году и, будучи
снабжен тщательно подобранными выписками из тафсиров (Замахшари,
Бейдави, Суюта и др.), которые также приведены в арабском оригинале и
латинском переводе, способствовал появлению как новых издании
арабского текста Кооана, так и его переводов на живые европейские
языки, в том число на русский. Вместе с тем все больше стало
появляться книг, авторы которых критически относились к ортодоксальным
христианским взглядам на ислам и роль арабов в истории Халифата.
Особенно участилось издание таких работ после публичных лекций
известного французского философа и семитолога Эрнеста Ренана
(1823-1892). Они встретили отпор в печати со стороны исламских
идеологов и мусульманского духовенства в России и на Ближнем Востоке -
факт, ранее почти не встречавшийся. В России критика Ренана
прозвучала, например, в работах петербургского ахунда, имама и
мударриса Атауллы Баязитова[См.: Баязитов А. Отношение ислама к науке
и иноверцам. Спб., 1887. Ахунд (букв. - "учитель", "наставник") -
духовное звание, присваивавшееся богословам и муллам, выполнявшим
также духовно-административные обязанности; имам (букв. - "стоящий
впереди") - предстоятель на совместной молитве; мударрис - старший
преподаватель в духовной школе, медресе.], на Западе - в выступлениях
мусульманского религиозно-политического деятеля, пропагандиста
панисламизма Джемальаддина аль-Афгани (1838-1897), в 1884 году
издававшего в Париже еженедельную газету на арабском языке "Аль-Урва
альвуска" ("Неразрывная связь").
Речь шла не только об историческом пути арабов, но и конкретно об
оценке "слова Аллаха" - Корана, на что откликнулась и церковная печать
разных христианских направлений. Назовем хотя бы одно из таких
сочинений, охватывающих значительный историографический материал как
по Западной Европе, так и по России, - книгу итальянца Аурелио
Пальмиери "Полемика ислама"[Palmieri P. Aurelio. Die Polemik des
Islam. Salzburg, 1902, S. 7, 94-137.].
Полемика обострялась в связи с антифеодальной, антиколониальной и
антиимпериалистической борьбой народов Азии и Африки, необходимостью
разрешения назревавших в этих регионах внутренних и внешних
противоречий. В одних из этих стран колонизаторами стали широко
пропагандироваться произведения, авторы которых, исходя из взглядов,
близких расизму и национализму, продолжали искажать и принижать
творческие возможности тех, кто стоял у истоков ислама и его "книги
книг". В других - продолжалась идеализация крестовых походов,
противопоставлялись народы Востока и Запада. В третьих - появились
реформистско-модернистские "теории", изображавшие первобытнообщинные
установления как демократизм, рабовладельческую, феодальную и
капиталистическую филантропию - как социализм.
Только теперь, после краха колониальной системы империализма и
успехов, которых за сравнительно короткое время достигли многие
государства Азии и Африки, в странах Запада порой стали приоткрывать
действительную картину их многовековых отношений с Востоком. Это
проявилось, в частности, в исламоведении Англии, консервативные круги
которой еще совсем недавно предпринимали яростные попытки задержать
необратимый процесс деколонизации.
Видный английский специалист по истории ислама У. Монтгомери Уотт
теперь пишет, что хотя в период с 1100 г. почти до 1350 г. европейцы в
культурном и интеллектуальном отношении уступали арабам, но они "в
целом не желали признавать зависимости своей культуры от арабов,
оккупировавших в течение нескольких веков Испанию и Сицилию".
"Исламоведа поражают в средневековой Европе два момента: во-первых,
тот путь, которым формировался в Европе XII-XIV вв. искаженный образ
ислама, до сих пор продолжающий витать над европейской общественной
мыслью... И, во-вторых, то, как идея крестовых походов завладела умами
и приобрела столь горячих поборников в Европе... Это тем более
удивительно, если разобраться, каким безрассудным донкихотством были
все эти попытки". Существенно также признание в том, что "сегодняшним
жителям Западной Европы, которая близится к эпохе "единого мира",
важно исправить это искажение и признать полностью наш долг арабскому
мусульманскому миру"[Монтгомери Уотт У. Влияние ислама на
средневековую Европу, с. 17, 77, 110.].
Странно, однако, что все эти "прозрения" сопровождаются весьма
наивными "пояснениями", будто "соприкосновение Западной Европы с
мусульманской цивилизацией вызвало у европейцев многостороннее чувство
неполноценности". Оказывается, "искажение образа ислама было
необходимо европейцам, чтобы компенсировать это чувство
неполноценности". Для "объяснения" предубеждения против ислама у
европейцев Монтгомери Уотт, ссылаясь на Зигмунда Фрейда, пишет, что
"тьма, приписываемая врагам, - это лишь проекция собственной тьмы,
которую не желают признать. Так, искаженный образ ислама следует
рассматривать как проекцию теневых сторон европейца"[Монтгомери Уотт
У. Влияние ислама на средневековую Европу, с. 108-109.].
Этот густой британский туман, по-видимому, призван затушевать
сохранение в Западной Европе до настоящего времени многого из той
"собственной тьмы, которую не желают признать".
Что касается Корана, то именно в Западной Европе, а не на Востоке
создали искусственную проблему его истоков и авторства, всячески
затемняли вопрос о действительном происхождении этой большой и сложной
арабской книги.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35