Порой обнаруживаются и новые находки, сулящие пополнить уже
накопленные данные об истории "священной книги" ислама, к тому же
являющейся первым крупным произведением арабской прозы. Например, в
Сане - столице Йеменской Арабской Республики во время земляных работ,
производившихся в 1971 году у минарета западной стены Большой мечети,
найдено около 40 тысяч листов пергамента с текстами различных списков
Корана. Оказалось, как сообщала печать многих стран, эти листы
пролежали долгие века, будучи кем-то спрятаны между внутренней и
внешней кладкой минарета. Среди них найден палимпсест, на котором
текст, написанный куфическим письмом, нанесен на стертый более,
ранний, исполненный древней хиджазской письменностью. А на двух
листах, размером 60х50 см, оказались рисунки мечетей, сделанные
цветными чернилами. Манера их исполнения, по мнению специалистов,
напоминает декоративное искусство мастеров Дамаска эпохи халифов
Омейядов, что позволяет датировать рисунки началом VIII века.
Уничтожение разноречивых списков Корана, а также записей, на
основании которых они составлены, произведенное по указанию халифов, -
наиболее серьезное препятствие при выяснении истории возникновения
текста и редакций этой книги. В сохранившихся и распространяемых
сейчас списках Корана есть лишь некоторые отличия, сводящиеся в
основном к разному делению на стихи и другие разделы (например, джузы
или сипары, всего 30), введенные для удобства чтецов. Общее число
аятов в старейших списках Корана колеблется в пределах от 6204 (в
басрийском списке) до 6236 (в куфийском, индийском и некоторых других
списках); в общепринятых списках, размножаемых теперь типографски,
обычно 6226 или 6238 аятов.
Каждого, кто впервые приступает к чтению Корана, поражают прежде
всего постоянные нарушения в нем хронологической и особенно смысловой
последовательности. Необычным кажется и то, что его суры расположены,
как правило, не по их хронологии или содержанию, а по размеру. За
немногими исключениями суры, как мы уже отмечали, начиная со второй,
названной "Корова" ("аль-Бакара"), расположены так, что по своему
размеру к концу книги они все более уменьшаются. Если во второй главе
286 аятов, то в третьей - 200, в четвертой - 175, в пятой - 120 и т.
д. В сурах 103, 108 и 110 всего лишь по три аята (в последней, 114-й
главе шесть аятов). Но эта "последовательность" только внешняя. В
большой мере условными оказываются также названия сур и обозначения в
подзаголовке: "мекканская" или "мединская". На это обстоятельство было
обращено внимание еще в средние века. Однако произведенные с тех пор
попытки хронологического расположения сур и аятов Корана, предпринятые
толкователем Корана Джалальаддином Суйути (1445-1505), а затем
европейскими исследователями XIX и XX веков Г. Вейлем, А. Шпренгером,
В. Мьюром, И. Родвелем, Г. Гримме, Т. Нёльдеке и Ф. Швалли, Р.
Блашэром и др., не дали до сих пор больших результатов. Это
объясняется прежде всего тем, что все названные исследователи были в
той или иной мере связаны с клерикальной традицией, находились под
влиянием авторов "неисчерпаемых морей" предания, хотя у последних едва
ли имелись заслуживающие доверия источники, кроме того же Корана.
Вопросы хронологии и контекстовой терминологии Корана в советской
арабистике освещались прежде всего К.С. Кашталевой (1897-1939).
"Интересуясь Кораном как историческим источником, она применила
оригинальный терминологический метод к его изучению и на ряде этюдов
показала значение нового подхода для внутренней истории памятника и
фиксации хронологического порядка его частей"[Крачковский И.Ю.
Избранные сочинения. М.-Л., 1958, т. 5, с. 168.]. Сохраняет
определенный интерес, например, ее этюд "К вопросу о хронологии 8-й,
24-й и 47-й сур Корана", опубликованный в "Докладах Академии наук
СССР" за 1927 год. Речь идет, собственно, о терминологии нескольких
аятов названных сур, обычно относимых комментаторами-традиционалистами
к "военным речам Мухаммеда" мединского периода, точнее, ко 2-му и 3-му
подразделам этого периода. Как правильно подчеркнула Кашталева, имея в
виду хронологические рамки сур Корана, "следует скорее говорить о
времени создания тех или иных отдельных стихов... так как состав
каждой суры (независимо от того, была она названа "мекканской" или
"мединской". - Л.К.) большею частью является разновременным и
пестрым"[Кашталева К.С. К вопросу о хронологии 8-й, 24-й и 47-й сур
Корана. - Доклады Академии наук СССР. Серия В. Л., 1928, с. 102.].
Обратившись к 47-й суре Корана - "Мухаммед", Кашталева прежде
всего познакомила читателя с тем, как ее истолковывают крупные
европейские исламоведы - Г. Гримме (1864-1942), Т. Нёльдеке
(1836-1930) и Ф. Швалли (1863-1919). Оказалось, что Гримме относит ее
к первому подразделу мединского периода, а Нёльдеке и Швалли - ко
второму.
Доводы у каждого исследователя свои. Так, исходя из содержащейся
в 47-й суре "военной речи пророка", в которой сказано, как сражаться,
поступать с пленными, относиться к уклоняющимся от сражения, Гримме
считает её относящейся ко времени незадолго до битвы при Бедре[Grimme
Н. Mohammed., Th. 11. Einleitung in den Koran. Munster, 1895, S. 27.].
А Нёльдеке, обратив внимание на места этой же "речи", где упор сделан
на посрамление уклонившихся от битвы, полагает, что она произнесена не
до, а после битвы при Бедре[Noldeke Th. Geschichte des Qorans. 2 Aufl.
bearb. von Fr. Schwally. T. I. Leipzig, 1909. S. 189.]. Отметив это
противоречие, Кашталева резонно заключила, что "если трудно решить,
сказана ли данная речь до сражения или после него, то еще труднее
решить, было ли это сражение битвой при Бедре или какой-нибудь
другой". В итоге Кашталева, сославшись на аяты 22, 24, 27, 28, 30-34 и
36 суры 47, пришла к новому заключению: "По контексту эти слова скорее
могут относиться к внутренним врагам Мухаммеда, уклоняющимся от битвы,
таящим недоверие к пророку в его же лагере, чем к его внешним врагам -
мекканцам"[Кашталева К.С. К вопросу о хронологии 8-й, 24-й и 47-й сур
Корана, с. 105.]. Полагая так, Кашталева указывает еще одну возможную
дату 47-й суры, 4-й аят которой заключает уже приводившийся нами
текст, позднее получивший известность как фанатический "стих меча",
начинающийся словами: "А когда вы встретите тех..." (см. выше, с. 55).
Однако следующий, 5-й аят, как и аят 33, той же 47-й суры
истолковывает войну уже не как исполнение предписанного мусульманам
Аллахом истребления и покорения неверных (о чем читаем в "стихе
меча"), а как испытание верующих - "усердствующих и терпеливых". Это
же находим в тафсирах, комментариях Корана мусульманских богословов,
где содержится истолкование также уже упомянутой нами битвы при горе
Оход, относимой к более позднему времени, чем битва при Бедре.
Права Кашталева и в том, что в названных аятах Корана, как,
кстати, и некоторых других, можно найти "намеки на исторические факты,
относящиеся к III (мединскому. - Л.К.) периоду, в частности к эпохе
битвы при Оходе". Основательно и ее заключение, согласно которому
рассмотренные ею в Коране указания, относимые к тому же периоду, по
существу, "так же туманны, как и предыдущие". Установив это, Кашталева
вполне логично пришла к выводу, что "новый способ исследования требует
и новой хронологической классификации, основанной на материале этого
исследования"[Там же, с. 106, 108.].
Заключения Кашталевой не были случайны и в других вопросах.
Вместе с тем они отражали состояние исламоведения, и прежде всего
изучения раннего ислама и его главнейшего источника - Корана, в те
годы и не только в нашей стране.
В связи с этим небезынтересно вспомнить, что датский исламовед
Франте Буль (1850-1932) в заключительной главе своей монографии "Das
Leben Muhammeds" ("Жизнь Мухаммеда") писал о Коране как о "несомненно
подлинном и верном источнике, единственно абсолютно правильном
контроле над другими сведениями".
"К сожалению, - добавил он тут же, - ценность этого пособия
сильно ограничена рядом присущих ему своеобразий". В числе их, прежде
всего, редкость "ясных и недвусмысленных" исторических ссылок,
"собственные имена встречаются как исключение"; если они и
подразумеваются, то "в анонимной неопределенности". "Важные события и
обстоятельства" упоминаются бегло, а не представляющим исторической
ценности "пророческим легендам" отведено несоразмерно большое место.
"Откровения разбросаны в беспорядке, так что не только трудно точно
датировать отдельные разделы, но иногда трудно отличить мекканские от
мединских"[Buhl F. Das Leben Muhammeds. Leipzig, 1930, S. 366-367].
Таким образом, если Кашталева пришла к выводу, что, следуя методу
контекстового изучения терминологии и хронологии Корана, "опереться на
способы доказательства классической критики текста представляется
затруднительным"[Кашталева К.С. К вопросу о хронологии 8-й, 24-й и
47-й сур Корана, с. 106.], то и выводы представителя "классической
критики" невольно приблизились к подобному заключению. Характеризуя
состояние исследования раннего ислама, Ф. Буль считает его таким, что
при анализе Корана оно заставляет исламоведа "весьма беспомощно
стоять" перед главным источником, если не пополнять его данными
преданий. Жалоб на недостаток или неполноту преданий быть не может -
их число "огромно; но трудность заключена в том, как отделить истинные
от фальшивых, так как здесь вмещается столько лжи, сколько нет во
многих других областях литературы человечества"[Buhl F. Das Leben
Muhammeds, S. 367.].
Подобное положение в большой мере сложилось из-за формального
подхода к собиранию сборников преданий (сунна), в каждый из которых
входили порой многие сотни и даже тысячи сообщений - хадисов (у шиитов
- хабаров). Первая часть любого сообщения содержала иснад - цепь имен
передатчиков, причем следили прежде всего за тем, кто и кому передал
сообщение, оставляя в тени главное - суть сообщения, его содержание
(матн). Швейцарский арабист Адам Мец (1869-1917), обратившись к
первоисточникам, выписал оттуда немало курьезов, допущенных при
составлении таких сборников. "До каких тонкостей дошла в них
критическая техника, - писал он, - показывают сочинения аль-Хатиба
(аль-Багдади, Х в. - Л.К.): "Об отцах, которые передавали хадисы по
словам их сыновей" и "Книга сподвижников пророка, которые передавали
хадисы по словам последующего поколения"[Мец А. Мусульманский
Ренессанс, 2-е изд. М., 1973, с. 165.].
Еще исследования венгерского востоковеда И. Гольдциера и
голландца X. Снук-Хюргронье (1857-1936) выявили, сколь неправильно
игнорировать такие факты. Опыт исследования источников раннего ислама
должен быть учтен и при анализе главного из них - Корана. Без этого не
может быть и правильного подхода к задаче его полноценного
комментирования и адекватного перевода.
Слабости в изучении раннего ислама, естественно, отразились на
состоянии исследования Корана и уровне переводов "слова Аллаха". Все
чаще стали появляться переводы, особенно на европейские языки, с
оригинальной последовательностью его сур, отражающие эстетические,
"вкусовые" и т. п. пристрастия их истолкователей. Из английских
переводов к ним можно отнести перевод-интерпретацию Корана в стихах
востоковеда А. Арберри[Arberry А. J. The Koran Interpreted. I-II.
L-N.Y., 1955.], в котором традиционные обозначения глав, "мекканская"
или "мединская", вообще отсутствуют. Однако в данном случае трудно
расценить это как шаг вперед, так как автор интерпретации, выдвигая
правильную задачу понимать Коран не только в деталях, но прежде всего
в целом, решает ее, исходя из религиозной традиции, идет не столько
путем науки, сколько путем "мистического приближения"[Ibid., II, p.
16.]. Более строг и за сравнительно небольшими исключениями следует за
схемой хронологического порядка сур уже упоминавшегося нами немецкого
семитолога Т. Нёльдеке перевод на английский язык Н. Давуда,
выдержавший несколько изданий в популярной серии классики "Пингвин"
(1956, 1959, 1961)[The Koran. Translated by N.J. Dawood. L. -
Tonbridge, 1961.]. Перевод предваряет "Хронологическая таблица главных
событий в жизни Мохаммеда"[Ibid., p. 13.], по-видимому, призванная
подчеркнуть независимость Н. Давуда от мусульманской догмы. Нет в этом
переводе и деления сур на аяты.
О том, сколь осложнена была к этому времени проблема выяснения
хронологической последовательности сур и аятов, можно судить и по
последнему русскому переводу Корана академика И.Ю. Крачковского,
изданному посмертно в 1963 году. В заголовках сур и здесь нет указания
"мекканская" или "мединская", но вслед за переводом дан
"Хронологический порядок сур", воспроизводящий схему Нёльдеке-Швалли.
Однако лишь внимательный читатель, проштудировав следующие за этим
"Комментарии", занимающие 145 страниц петитом, сможет получить
представление, с какой долей оговорок и скептицизма приходится
относиться к приведенной хронологической таблице.
Вот несколько примеров. Из 218 примечаний к суре 2 - "Корова" 19
относятся к хронологии. В примечании 1 эта сура, в соответствии с
мусульманской традицией и схемой Нёльдеке-Швалли, определена как
"старейшая мединская", а из примечания 6 к ней узнаем, что ее аяты
19-37, "может быть, мекканского происхождения". Дальше в примечании 55
сказано, что часть аята 79 один из исследователей (Барт) "считает
вставкой". Подобные замечания сделаны и в примечаниях 66, 94, 133, 146
к другим аятам. Примечание 101 гласит, что аяты "148-152 моложе
[других частей суры]...", а 103 примечание, что аят "153 не на
месте...". В примечании 106 указано, что "аяты 158-162 - мекканские;
может быть, [они -] начало суры...". В примечании 147 сказано, что аят
"199 не определяется хронологически", а аят 206 "может быть...
мекканский" (примечание 151), то же и об аяте "211, может быть,
другого времени..." (примечание 157), а в аяте 262 слово "великий" -
арабским шрифтом - "кабир, судя по смыслу, [это -] поздняя вставка..."
(примечание 162), аяты "285 и 286 могут быть и мекканскими и
мединскими..." (примечание 215).
Примечания к суре 3 - "Семейство Имрана", также считающейся
мединской, начинаются с фразы: "Когда [прочтена] первая часть, ст.
1-86, неизвестно; после сражения при Бадре". Есть тут и такие
комментарии, как к 66-му аяту: "вставка, нарушающая связь" (примечание
45); к 100-му аяту: "добавление Усмана" (примечание 63; имеется в виду
третий халиф Осман); к 125-130-му аятам: "ст. 125-130 неизвестного
происхождения..." (примечание 73); к аяту 132: "...цитата Абу Бакра
(первого халифа. - Л.К.) после смерти Мухаммада" (примечание 78) и
т.д.
Та же примерно картина и в примечаниях к "мекканским сурам". Вот
сура 96 - "Сгусток": "По мусульманской традиции... первая [сура]
(переданная в ночь предопределения - лайлат аль-кадр. - Л.К.)...
Большинство ученых [полагают так же], некоторые колеблются между нею и
С. 74... Andrae (шведский востоковед. - Л.К.) ... считает, что [эта]
сура более поздняя и представляет единое произведение..." (примечания
1-2). И дальше в примечании 12: "Ст. 15-18 [добавлены] несколько
позже..." и т. д. и т.п.
Конечно, при оценке перевода дело не сводится к примечаниям о
хронологии тех или других частей переводимого произведения. И нельзя
не отметить, что в переводе академика Крачковского немало нового, что
приближает читателя к правильному пониманию этого памятника как
наиболее раннего свидетельства эпохи возникновения и развития ислама.
Уже основная формула ислама, начинающая суры Корана, передана в
переводе Крачковского словами "Во имя Аллаха...", а не "Во имя
бога...", как ее теперь обычно воспринимают. Принципиальность такого
перевода особо оговорена переводчиком[См.: Коран. Перевод и
комментарии И.Ю. Крачковского, c. 503.]. И это понятно. Культ Аллаха
как бога ислама в период составления Корана еще только выделился из
числа богов древних арабов. Поэтому и проповедники раннего ислама, в
том числе те из них, кто работал над составлением и редактированием
Корана, были прежде всего заинтересованы не в проповеди абстрактного
бога, а в утверждении уже известного арабам Аллаха как единого бога,
новое представление о котором должно было устранить культы всех старых
богов и богинь.
Безусловным, достоинством перевода И.Ю. Крачковского является
сохранение в нем той формы произношений собственных имен, какие были
приняты у арабов, а не их иудейских или христианских соответствий
(Джибриль вместо Гавриил, Нух вместо Ной, Йусуф вместо Иосиф, Ибрахим
вместо Авраам, Марйам вместо Мария и т.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35
накопленные данные об истории "священной книги" ислама, к тому же
являющейся первым крупным произведением арабской прозы. Например, в
Сане - столице Йеменской Арабской Республики во время земляных работ,
производившихся в 1971 году у минарета западной стены Большой мечети,
найдено около 40 тысяч листов пергамента с текстами различных списков
Корана. Оказалось, как сообщала печать многих стран, эти листы
пролежали долгие века, будучи кем-то спрятаны между внутренней и
внешней кладкой минарета. Среди них найден палимпсест, на котором
текст, написанный куфическим письмом, нанесен на стертый более,
ранний, исполненный древней хиджазской письменностью. А на двух
листах, размером 60х50 см, оказались рисунки мечетей, сделанные
цветными чернилами. Манера их исполнения, по мнению специалистов,
напоминает декоративное искусство мастеров Дамаска эпохи халифов
Омейядов, что позволяет датировать рисунки началом VIII века.
Уничтожение разноречивых списков Корана, а также записей, на
основании которых они составлены, произведенное по указанию халифов, -
наиболее серьезное препятствие при выяснении истории возникновения
текста и редакций этой книги. В сохранившихся и распространяемых
сейчас списках Корана есть лишь некоторые отличия, сводящиеся в
основном к разному делению на стихи и другие разделы (например, джузы
или сипары, всего 30), введенные для удобства чтецов. Общее число
аятов в старейших списках Корана колеблется в пределах от 6204 (в
басрийском списке) до 6236 (в куфийском, индийском и некоторых других
списках); в общепринятых списках, размножаемых теперь типографски,
обычно 6226 или 6238 аятов.
Каждого, кто впервые приступает к чтению Корана, поражают прежде
всего постоянные нарушения в нем хронологической и особенно смысловой
последовательности. Необычным кажется и то, что его суры расположены,
как правило, не по их хронологии или содержанию, а по размеру. За
немногими исключениями суры, как мы уже отмечали, начиная со второй,
названной "Корова" ("аль-Бакара"), расположены так, что по своему
размеру к концу книги они все более уменьшаются. Если во второй главе
286 аятов, то в третьей - 200, в четвертой - 175, в пятой - 120 и т.
д. В сурах 103, 108 и 110 всего лишь по три аята (в последней, 114-й
главе шесть аятов). Но эта "последовательность" только внешняя. В
большой мере условными оказываются также названия сур и обозначения в
подзаголовке: "мекканская" или "мединская". На это обстоятельство было
обращено внимание еще в средние века. Однако произведенные с тех пор
попытки хронологического расположения сур и аятов Корана, предпринятые
толкователем Корана Джалальаддином Суйути (1445-1505), а затем
европейскими исследователями XIX и XX веков Г. Вейлем, А. Шпренгером,
В. Мьюром, И. Родвелем, Г. Гримме, Т. Нёльдеке и Ф. Швалли, Р.
Блашэром и др., не дали до сих пор больших результатов. Это
объясняется прежде всего тем, что все названные исследователи были в
той или иной мере связаны с клерикальной традицией, находились под
влиянием авторов "неисчерпаемых морей" предания, хотя у последних едва
ли имелись заслуживающие доверия источники, кроме того же Корана.
Вопросы хронологии и контекстовой терминологии Корана в советской
арабистике освещались прежде всего К.С. Кашталевой (1897-1939).
"Интересуясь Кораном как историческим источником, она применила
оригинальный терминологический метод к его изучению и на ряде этюдов
показала значение нового подхода для внутренней истории памятника и
фиксации хронологического порядка его частей"[Крачковский И.Ю.
Избранные сочинения. М.-Л., 1958, т. 5, с. 168.]. Сохраняет
определенный интерес, например, ее этюд "К вопросу о хронологии 8-й,
24-й и 47-й сур Корана", опубликованный в "Докладах Академии наук
СССР" за 1927 год. Речь идет, собственно, о терминологии нескольких
аятов названных сур, обычно относимых комментаторами-традиционалистами
к "военным речам Мухаммеда" мединского периода, точнее, ко 2-му и 3-му
подразделам этого периода. Как правильно подчеркнула Кашталева, имея в
виду хронологические рамки сур Корана, "следует скорее говорить о
времени создания тех или иных отдельных стихов... так как состав
каждой суры (независимо от того, была она названа "мекканской" или
"мединской". - Л.К.) большею частью является разновременным и
пестрым"[Кашталева К.С. К вопросу о хронологии 8-й, 24-й и 47-й сур
Корана. - Доклады Академии наук СССР. Серия В. Л., 1928, с. 102.].
Обратившись к 47-й суре Корана - "Мухаммед", Кашталева прежде
всего познакомила читателя с тем, как ее истолковывают крупные
европейские исламоведы - Г. Гримме (1864-1942), Т. Нёльдеке
(1836-1930) и Ф. Швалли (1863-1919). Оказалось, что Гримме относит ее
к первому подразделу мединского периода, а Нёльдеке и Швалли - ко
второму.
Доводы у каждого исследователя свои. Так, исходя из содержащейся
в 47-й суре "военной речи пророка", в которой сказано, как сражаться,
поступать с пленными, относиться к уклоняющимся от сражения, Гримме
считает её относящейся ко времени незадолго до битвы при Бедре[Grimme
Н. Mohammed., Th. 11. Einleitung in den Koran. Munster, 1895, S. 27.].
А Нёльдеке, обратив внимание на места этой же "речи", где упор сделан
на посрамление уклонившихся от битвы, полагает, что она произнесена не
до, а после битвы при Бедре[Noldeke Th. Geschichte des Qorans. 2 Aufl.
bearb. von Fr. Schwally. T. I. Leipzig, 1909. S. 189.]. Отметив это
противоречие, Кашталева резонно заключила, что "если трудно решить,
сказана ли данная речь до сражения или после него, то еще труднее
решить, было ли это сражение битвой при Бедре или какой-нибудь
другой". В итоге Кашталева, сославшись на аяты 22, 24, 27, 28, 30-34 и
36 суры 47, пришла к новому заключению: "По контексту эти слова скорее
могут относиться к внутренним врагам Мухаммеда, уклоняющимся от битвы,
таящим недоверие к пророку в его же лагере, чем к его внешним врагам -
мекканцам"[Кашталева К.С. К вопросу о хронологии 8-й, 24-й и 47-й сур
Корана, с. 105.]. Полагая так, Кашталева указывает еще одну возможную
дату 47-й суры, 4-й аят которой заключает уже приводившийся нами
текст, позднее получивший известность как фанатический "стих меча",
начинающийся словами: "А когда вы встретите тех..." (см. выше, с. 55).
Однако следующий, 5-й аят, как и аят 33, той же 47-й суры
истолковывает войну уже не как исполнение предписанного мусульманам
Аллахом истребления и покорения неверных (о чем читаем в "стихе
меча"), а как испытание верующих - "усердствующих и терпеливых". Это
же находим в тафсирах, комментариях Корана мусульманских богословов,
где содержится истолкование также уже упомянутой нами битвы при горе
Оход, относимой к более позднему времени, чем битва при Бедре.
Права Кашталева и в том, что в названных аятах Корана, как,
кстати, и некоторых других, можно найти "намеки на исторические факты,
относящиеся к III (мединскому. - Л.К.) периоду, в частности к эпохе
битвы при Оходе". Основательно и ее заключение, согласно которому
рассмотренные ею в Коране указания, относимые к тому же периоду, по
существу, "так же туманны, как и предыдущие". Установив это, Кашталева
вполне логично пришла к выводу, что "новый способ исследования требует
и новой хронологической классификации, основанной на материале этого
исследования"[Там же, с. 106, 108.].
Заключения Кашталевой не были случайны и в других вопросах.
Вместе с тем они отражали состояние исламоведения, и прежде всего
изучения раннего ислама и его главнейшего источника - Корана, в те
годы и не только в нашей стране.
В связи с этим небезынтересно вспомнить, что датский исламовед
Франте Буль (1850-1932) в заключительной главе своей монографии "Das
Leben Muhammeds" ("Жизнь Мухаммеда") писал о Коране как о "несомненно
подлинном и верном источнике, единственно абсолютно правильном
контроле над другими сведениями".
"К сожалению, - добавил он тут же, - ценность этого пособия
сильно ограничена рядом присущих ему своеобразий". В числе их, прежде
всего, редкость "ясных и недвусмысленных" исторических ссылок,
"собственные имена встречаются как исключение"; если они и
подразумеваются, то "в анонимной неопределенности". "Важные события и
обстоятельства" упоминаются бегло, а не представляющим исторической
ценности "пророческим легендам" отведено несоразмерно большое место.
"Откровения разбросаны в беспорядке, так что не только трудно точно
датировать отдельные разделы, но иногда трудно отличить мекканские от
мединских"[Buhl F. Das Leben Muhammeds. Leipzig, 1930, S. 366-367].
Таким образом, если Кашталева пришла к выводу, что, следуя методу
контекстового изучения терминологии и хронологии Корана, "опереться на
способы доказательства классической критики текста представляется
затруднительным"[Кашталева К.С. К вопросу о хронологии 8-й, 24-й и
47-й сур Корана, с. 106.], то и выводы представителя "классической
критики" невольно приблизились к подобному заключению. Характеризуя
состояние исследования раннего ислама, Ф. Буль считает его таким, что
при анализе Корана оно заставляет исламоведа "весьма беспомощно
стоять" перед главным источником, если не пополнять его данными
преданий. Жалоб на недостаток или неполноту преданий быть не может -
их число "огромно; но трудность заключена в том, как отделить истинные
от фальшивых, так как здесь вмещается столько лжи, сколько нет во
многих других областях литературы человечества"[Buhl F. Das Leben
Muhammeds, S. 367.].
Подобное положение в большой мере сложилось из-за формального
подхода к собиранию сборников преданий (сунна), в каждый из которых
входили порой многие сотни и даже тысячи сообщений - хадисов (у шиитов
- хабаров). Первая часть любого сообщения содержала иснад - цепь имен
передатчиков, причем следили прежде всего за тем, кто и кому передал
сообщение, оставляя в тени главное - суть сообщения, его содержание
(матн). Швейцарский арабист Адам Мец (1869-1917), обратившись к
первоисточникам, выписал оттуда немало курьезов, допущенных при
составлении таких сборников. "До каких тонкостей дошла в них
критическая техника, - писал он, - показывают сочинения аль-Хатиба
(аль-Багдади, Х в. - Л.К.): "Об отцах, которые передавали хадисы по
словам их сыновей" и "Книга сподвижников пророка, которые передавали
хадисы по словам последующего поколения"[Мец А. Мусульманский
Ренессанс, 2-е изд. М., 1973, с. 165.].
Еще исследования венгерского востоковеда И. Гольдциера и
голландца X. Снук-Хюргронье (1857-1936) выявили, сколь неправильно
игнорировать такие факты. Опыт исследования источников раннего ислама
должен быть учтен и при анализе главного из них - Корана. Без этого не
может быть и правильного подхода к задаче его полноценного
комментирования и адекватного перевода.
Слабости в изучении раннего ислама, естественно, отразились на
состоянии исследования Корана и уровне переводов "слова Аллаха". Все
чаще стали появляться переводы, особенно на европейские языки, с
оригинальной последовательностью его сур, отражающие эстетические,
"вкусовые" и т. п. пристрастия их истолкователей. Из английских
переводов к ним можно отнести перевод-интерпретацию Корана в стихах
востоковеда А. Арберри[Arberry А. J. The Koran Interpreted. I-II.
L-N.Y., 1955.], в котором традиционные обозначения глав, "мекканская"
или "мединская", вообще отсутствуют. Однако в данном случае трудно
расценить это как шаг вперед, так как автор интерпретации, выдвигая
правильную задачу понимать Коран не только в деталях, но прежде всего
в целом, решает ее, исходя из религиозной традиции, идет не столько
путем науки, сколько путем "мистического приближения"[Ibid., II, p.
16.]. Более строг и за сравнительно небольшими исключениями следует за
схемой хронологического порядка сур уже упоминавшегося нами немецкого
семитолога Т. Нёльдеке перевод на английский язык Н. Давуда,
выдержавший несколько изданий в популярной серии классики "Пингвин"
(1956, 1959, 1961)[The Koran. Translated by N.J. Dawood. L. -
Tonbridge, 1961.]. Перевод предваряет "Хронологическая таблица главных
событий в жизни Мохаммеда"[Ibid., p. 13.], по-видимому, призванная
подчеркнуть независимость Н. Давуда от мусульманской догмы. Нет в этом
переводе и деления сур на аяты.
О том, сколь осложнена была к этому времени проблема выяснения
хронологической последовательности сур и аятов, можно судить и по
последнему русскому переводу Корана академика И.Ю. Крачковского,
изданному посмертно в 1963 году. В заголовках сур и здесь нет указания
"мекканская" или "мединская", но вслед за переводом дан
"Хронологический порядок сур", воспроизводящий схему Нёльдеке-Швалли.
Однако лишь внимательный читатель, проштудировав следующие за этим
"Комментарии", занимающие 145 страниц петитом, сможет получить
представление, с какой долей оговорок и скептицизма приходится
относиться к приведенной хронологической таблице.
Вот несколько примеров. Из 218 примечаний к суре 2 - "Корова" 19
относятся к хронологии. В примечании 1 эта сура, в соответствии с
мусульманской традицией и схемой Нёльдеке-Швалли, определена как
"старейшая мединская", а из примечания 6 к ней узнаем, что ее аяты
19-37, "может быть, мекканского происхождения". Дальше в примечании 55
сказано, что часть аята 79 один из исследователей (Барт) "считает
вставкой". Подобные замечания сделаны и в примечаниях 66, 94, 133, 146
к другим аятам. Примечание 101 гласит, что аяты "148-152 моложе
[других частей суры]...", а 103 примечание, что аят "153 не на
месте...". В примечании 106 указано, что "аяты 158-162 - мекканские;
может быть, [они -] начало суры...". В примечании 147 сказано, что аят
"199 не определяется хронологически", а аят 206 "может быть...
мекканский" (примечание 151), то же и об аяте "211, может быть,
другого времени..." (примечание 157), а в аяте 262 слово "великий" -
арабским шрифтом - "кабир, судя по смыслу, [это -] поздняя вставка..."
(примечание 162), аяты "285 и 286 могут быть и мекканскими и
мединскими..." (примечание 215).
Примечания к суре 3 - "Семейство Имрана", также считающейся
мединской, начинаются с фразы: "Когда [прочтена] первая часть, ст.
1-86, неизвестно; после сражения при Бадре". Есть тут и такие
комментарии, как к 66-му аяту: "вставка, нарушающая связь" (примечание
45); к 100-му аяту: "добавление Усмана" (примечание 63; имеется в виду
третий халиф Осман); к 125-130-му аятам: "ст. 125-130 неизвестного
происхождения..." (примечание 73); к аяту 132: "...цитата Абу Бакра
(первого халифа. - Л.К.) после смерти Мухаммада" (примечание 78) и
т.д.
Та же примерно картина и в примечаниях к "мекканским сурам". Вот
сура 96 - "Сгусток": "По мусульманской традиции... первая [сура]
(переданная в ночь предопределения - лайлат аль-кадр. - Л.К.)...
Большинство ученых [полагают так же], некоторые колеблются между нею и
С. 74... Andrae (шведский востоковед. - Л.К.) ... считает, что [эта]
сура более поздняя и представляет единое произведение..." (примечания
1-2). И дальше в примечании 12: "Ст. 15-18 [добавлены] несколько
позже..." и т. д. и т.п.
Конечно, при оценке перевода дело не сводится к примечаниям о
хронологии тех или других частей переводимого произведения. И нельзя
не отметить, что в переводе академика Крачковского немало нового, что
приближает читателя к правильному пониманию этого памятника как
наиболее раннего свидетельства эпохи возникновения и развития ислама.
Уже основная формула ислама, начинающая суры Корана, передана в
переводе Крачковского словами "Во имя Аллаха...", а не "Во имя
бога...", как ее теперь обычно воспринимают. Принципиальность такого
перевода особо оговорена переводчиком[См.: Коран. Перевод и
комментарии И.Ю. Крачковского, c. 503.]. И это понятно. Культ Аллаха
как бога ислама в период составления Корана еще только выделился из
числа богов древних арабов. Поэтому и проповедники раннего ислама, в
том числе те из них, кто работал над составлением и редактированием
Корана, были прежде всего заинтересованы не в проповеди абстрактного
бога, а в утверждении уже известного арабам Аллаха как единого бога,
новое представление о котором должно было устранить культы всех старых
богов и богинь.
Безусловным, достоинством перевода И.Ю. Крачковского является
сохранение в нем той формы произношений собственных имен, какие были
приняты у арабов, а не их иудейских или христианских соответствий
(Джибриль вместо Гавриил, Нух вместо Ной, Йусуф вместо Иосиф, Ибрахим
вместо Авраам, Марйам вместо Мария и т.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35