Это лучшее место на свете. Никаких дорог, только тропинка, что проходит под хребтом к Торрину. Я там провожу каждое лето.
— Я его видел. Останавливался неподалеку, по дороге в Гленбриттл, — Ривен выдавил кривую улыбку. — Дул такой ветер, что дождь летел горизонтально, а если встать лицом к морю, то нельзя было дышать.
Она улыбнулась.
— Да уж. Здесь приходится ко всему быть готовым.
На этот раз побуждение было неодолимым: он прикоснулся к ее щеке, провел ладонью по волосам.
— Мне бы очень хотелось жить здесь и не возвращаться на юг. Чтоб мне незачем было возвращаться.
Она смотрела на него с улыбкой, которую он успел уже изучить. Застенчивая, заговорщическая улыбка: один уголок рта немного приподнят. Она легонько коснулась пластыря у него на лбу.
— Тогда погости здесь еще, — сказала она.
Бичфилд потихонечку продвигался к Рождеству через темное средоточие зимы, и даже больные прониклись тем, что зовется праздничным настроением. Ривен, впрочем, держался особняком, не принимая участия в хлопотах. С отвращением он наблюдал за тем, с каким воодушевлением больничные старички взялись за изготовление бумажных гирлянд и прочей ерунды. Он теперь проводил много времени, сидя у какого-нибудь окна, выходившего на реку, с нечитанной книгой на коленях, стараясь по возможности избегать доброжелательного внимания персонала — даже Дуди. Чтобы не думать о Сгарр Диге, он думал о вершинах, что были и выше, и дальше.
«К востоку от западного хребта, севернее сурового моря, земля горбилась холмами и ниспадала в Долы и моховые низины, заросшие вереском. Пастухи в Долах пасли стада, крестьяне обрабатывали ячменные поля — житницы хлеба и пива. Жители Долов держались особняком и сходились друг с другом только для купли-продажи, а зимой еще — чтобы защитить дома от волков и иного изголодавшегося зверья. В каждом Доле была своя древняя крепость: у слияния рек или на тучной земле. Эти крепости, опоясанные торфяным валом и каменной стеной, строили еще первые поселенцы — пришельцы с севера. У жителей каждого Дола был свой Рорим, — оплот и твердыня, — дом властителя Дола и его войска. Воины Долов сражались со Снежными Исполинами, гриффешами, оборотнями и прочими тварями, которых немногим доводилось видеть вблизи, — лишь мельком, за темным окном, глухой ночью…»
Ривен моргнул. Почти слово в слово он повторил про себя отрывок из своей книги. В сознании его это звучало почти столь же торжественно, как мог бы звучать стих из Библии. Он уставился в ночь за окном, словно бы выглянул из бойницы крепости. Может быть, Моулси сейчас там? Моулси — не пациент, это ясно.
Что-то зашевелилось в зарослях ив у воды — низкорослая фигура, перебегающая от одной тени к другой. Ривен приподнялся в кресле. Собака. Какой-нибудь беспризорный пес подбирает объедки.
Вот он опять… нет, это другой. Еще один пес. Теперь Ривен не сомневался уже: их двое — крадущихся в густой тьме под обнаженными кронами деревьев. Ему стало как-то не по себе. Собаки, только и всего. Но он чувствовал на себе их взгляды. Они терпеливо ждали в ночи и глядели, не отрываясь, на освещенные окна больничных корпусов.
Собаки… да. Но они пробудили в нем страх. Древний, забытый страх.
Воображаю черт-те что и сам себя довожу до психоза. Так и свихнуться можно.
Собаки… но они так похожи на волков.
— Приближается Рождество, мистер Ривен, а вы как тот гусь, который вовсе не разжирел, — проговорила сестра Коухен у него за спиной. Она неодобрительно окинула взглядом его костлявую фигуру. — Нам бы надо постараться и немножечко вас откормить. И особенно теперь, когда вы совершаете все эти свои прогулки.
— Прогулки! — воскликнул Ривен. — А я и не знал, что это так теперь называется.
— Это только начало, мистер Ривен, и у вас замечательно все получается. Как я вижу, вы твердо намерены встретить Рождество на ногах.
Ривен склонил голову.
— Вы часто бываете ночью на улице? — спросил он, ощущая себя идиотом.
Вопрос, кажется, озадачил ее.
— В такие холодные ночи не особенно тянет на улицу. Когда кончается моя смена, я пулей несусь к машине и еду домой. Но почему вы спросили?
Он помрачнел.
— Просто так. — Его самого так тянуло на улицу, в ночь, к холодному мерцанию реки. Как будто что-то звало его туда. И в то же время он знал: ничто сейчас не заставит его выйти во тьму в одиночку.
Что это? Больное воображение?
Ничего. Все это просто фигня. Не будь идиотом.
Сестра Коухен вдруг положила руку ему на затылок, руку нежную и легкую, точно перышко. Прохладные пальцы. Он вдохнул льняной чистый запах ее медицинской формы и застыл. Челюсти непроизвольно сжались. Ее лицо внезапно обратилось в лицо той молоденькой смуглой девушки, которая была недавно в его видениях. Он отшатнулся от ее руки. Сестра тихо вздохнула и потрепала его по плечу.
— И что вы сидите тут в одиночестве? Почему бы вам не присоединиться ко всем остальным? Они так все оживились с приближением Рождества. Как детишки, в самом деле.
Он отрицательно покачал головой, и через мгновение она ушла. Обратно к теплу и свету комнаты отдыха.
В ту ночь он увидел сон.
Был настоящий мороз. Снег густой пеленой укутал землю. Близ заснеженных холмов река казалась серой и тяжелой, точно клинок меча. В первый раз за столько веков Исполины спустились с гор.
На третий день после того, как они вышли из Рорима, поднялась снежная буря; мир обратился в клубящуюся пустоту белизны. Они долго искали укрытие на подветренной стороне холма и, наконец, набрели на скопление валунов, которое худо-бедно спасало от ветра. Они сидели там, а вокруг их укрытия образовался снежный занос, и воровски крадущаяся стужа уже проникала под их меховые плащи. Их было трое. Первый — смуглый и худощавый, второй — могучий, коренастый и рыжебородый, а третий — весь в шрамах и хромой, — вероятно, сам Ривен.
Именно Смуглый встрепенулся первым, вскинул голову и, прищурившись, вперил взгляд в бьющуюся на ветру завесу снега.
— Что там такое? — тут же спросил его Рыжебородый. — Ты что-нибудь видишь?
Смуглый поморщился.
— Даже не знаю. Может быть, ничего… тень на ветру. — Но теперь они все молча уставились в вихрь метели покрасневшими от усталости глазами.
— Что за тень? — спросил Ривен, растирая сведенные болью ноги.
— Огромная, — коротко отозвался Смуглый, и Ривен выругался.
Тут до слуха донесся хруст снега — все трое мгновенно замерли.
— Слышите, — выдохнул Ривен.
— Заткнись! — прошипел Смуглый.
Они умолкли на долгое время, отмеряемое тревожным биением сердца. Ветер немного унялся, стало потише. Снег бесшумно падал на землю. Они снова услышали этот звук — шорох движения чего-то огромного по глубоким сугробам. И еще, может быть, прерывистый шум дыхания.
— С какой стороны? — спросил Рыжебородый.
За спиной у них камень ударил о камень. Трое, как один, развернулись в ту сторону.
Что-то поднялось из снега, подобно серой стене: десяти футов ростом, бледное ото льда и вьюги. На бесформенном лице, точно шары голубого огня, горели два глаза, размытая тень исполинской руки мелькнула в воздухе и отбросила Рыжебородого ярдов на десять. Ривен в ужасе закричал.
— Бежим! — проорал Смуглый, выдернув меч из ножен, но Ривен не мог даже сдвинуться с места. Снег, глубиной по колено, обратился в лед, сковав его ноги. Он увидел, как Смуглый отлетел в сторону, словно поломанный прутик, а потом голубые огни — глаза Исполина — надвинулись на него. Они его знали.
— Никогда не женись на девице, у которой брови сходятся на переносице, — сказал Исполин голосом Дженни и рассмеялся. Смех, чистый, как звон колокольчика, утонул в шуршании снегопада.
Ривен закричал.
Ночь была тихой-тихой. Так кричал он или нет? Единственный звук, который Ривен сейчас различал, — бешеное биение крови в висках. Ноги его запутались в одеяле. В окно лился таинственный, сверхъестественно яркий лунный свет. Ривен сел на постели, потирая шрам на виске. Дверь в палату была закрыта. Если он и в самом деле кричал, то, скорее всего, никто не услышал его. Хотя нет: дежурная сестра должна была услышать.
Только сон, слава Богу.
Но Исполин ведь был из его книги. Одно из любимых его чудищ. А те два человека… откуда-то он их знал.
— И что за чушь, — пробормотал Ривен вслух.
После сна во рту остался какой-то неприятный привкус. Ему не давало покоя свербящее чувство тревоги, в чем-то схожее, но все же отдельное от миазмов печали, с которой он непрестанно боролся. Действительно, а какая сейчас погода на Скае? В такую ночь, как сегодня, море сияет лунным светом, а волны с тихим плеском набегают на гальку.
Вот проклятье.
Он опустил ноги с кровати и потянулся за одеждой и костылями. Сон как рукой сняло. Холодный пол, подобно горному льду, остудил ноги. Ривен потряс головой. Уже сказочные великаны являются во сне. А что будет дальше?
Стуча по линолеуму костылями, Ривен доковылял до окна и забрался в кресло. Сад снаружи обратился в серебряно-серую вязь, между деревьями темнели омуты тени, в лунном свете холодно мерцала река. С некоторой тревогой он всмотрелся в густые тени у реки, но сегодня собак там не было. Или волков, если на то пошло. Он улыбнулся. Воображение — это одно, а паранойя — совсем другое.
Воспоминания уже подкрались вплотную, но он сердито прогнал их прочь и принялся думать об иных вещах. О своих книгах. Теперь он припомнил, что во второй у него было два персонажа, похожие на тех двоих из сна, но он никак не мог вспомнить их имена, и это его раздражало. И великаны, что жили на вершинах гор, — Снежные Исполины, — создания ледников, в самую лютую пору студеных зим спускающиеся в низины для разбоя…
Лунный свет залил лужайку и превратил ее в безупречное снежное поле. Ривен скривился. Зима. Ему никогда уже не освободиться от зимней стужи. Слишком много дверей в закоулках его сознания намертво вмерзли в стены и закрыты теперь для него. Корка скрипучего льда затянула воображение. Мое средство к существованию, угрюмо подумал он и вспомнил слова Хью. Значит, фанаты на взводе: ждут — не дождутся завершения трилогии. Ну что ж, если он все же сподобится сесть за стол и начать писать, ему будет что рассказать им.
Но там, в том мире заснеженных гор, ледовых великанов и отчаянных рубак осталась Дженни.
Он отшатнулся от этой мысли. Время лечит, с горечью напомнил себе Ривен. Вот только когда мне достанет мужества снова вернуться домой? Он припомнил бредовые речи Моулси. «Помните, куда вы должны вернуться». Тебе легко говорить, старый шельмец, полоумный.
Он с силой ударил кулаком левой руки по подлокотнику кресла. Ну давай же, Ривен. Что там было дальше, с тем солдатом? Куда пошел он?
Когда он учился в Оксфорде, там был один бывший зеленомундирный офицер, крайне доброжелательный джентльмен, который однажды повел свой отряд в атаку, распевая англосаксонскую «Мальдонскую битву». И это каким-то странным образом завершило круг: миф сошелся с реальностью и сам обратился в реальность.
Вот почему я и начал писать. Чтобы создать свой миф. Но реальность всегда найдет способ посмеяться над создателями мифов.
Дверь распахнулась, Ривен встрепенулся как заяц, — он едва ли не ждал, что в палату к нему вломится неуклюжее ледяное чудище с пылающими глазами. Но то была сестра Коухен. В своей белой форме она казалась ему призраком.
— Мистер Ривен, почему вы не в постели?
Он пожал плечами.
— Не мог заснуть.
Она легонько коснулась его руки. Пальцы ее были теплыми-теплыми.
— Да вы же холодный как льдышка! Давайте-ка я помогу вам лечь.
Он покачал головой.
— Да все в порядке, сестричка.
Некоторое время она изучала его, стоя в тени сбоку от окна.
— Дурные сны?
— Возможно. Откуда вы знаете?
Ему показалось, что она улыбнулась.
— Я время от времени к вам заглядываю, когда вы спите. Это моя работа. Вы кричите во сне, мистер Ривен.
Ривен тихонько ругнулся себе под нос и снова уставился в окно.
— Это, черт побери, не спектакль.
— Мне очень жаль.
— Всем очень жаль. А мне не нужна жалость. Я хотел бы, чтобы меня оставили наконец в покое. — Он закрыл глаза. — Прошу прощения.
— Все просят прощения, — тихо проговорила она.
— Я действительно виноват. Иногда я бываю невыносимо сварливым. — Он помедлил. — И сквернословом. — Дженни всегда бесилась, когда он ругался.
— Не имеет значения, — сказала она и уселась на подоконник. Лунный свет очертил ее серебристым контуром, и лицо ее стало непроницаемым в этом свете. Ривен поймал себя на размышлениях о том, сколько ей может быть лет.
— Вы будете снова писать? Когда-нибудь? — совершенно неожиданно спросила она.
Он не ответил, и она продолжала:
— Я читала ваши книжки. Очень красивые книжки. Все горы, и кони, и сильные немногословные люди.
Он невольно рассмеялся.
— Вы закончите эту историю? Напишете третью книгу?
Он промолчал, потому что в горле был комок. Эта история прикончила меня. Мое участие в ней завершилось. Мое и Дженни. Теперь в ней будут другие персонажи. Он почувствовал, как к глазам подступают слезы.
— Слизняк, — пробормотал он еле слышно.
— Все будет хорошо, — сказала она. — Послушайте, я совсем не хотела… вот черт. — Она вдруг подалась вперед и крепко прижала его голову к себе, так что слезы его намочили ей шею. Он сжал зубы. Держись, дружище. Сквозь ее медицинский халат он ощущал мягкую упругость ее груди.
Она отстранилась, оставив его в каком-то странном опустошении.
— Я, пожалуй, пойду, — проговорила она. — Меня будут искать на вахте. Вам не нужна помощь?
Он покачал головой.
Она словно бы в нерешительности посмотрела на него, потом снова подалась вперед и быстро поцеловала покрытый шрамами лоб.
— Это обычная процедура по уходу за болящими? — с деланной легкостью в голосе спросил он.
Она резко выпрямилась.
— Если я вам понадоблюсь, просто нажмите на кнопку вызова.
— Гораздо удобнее, чем свистеть, — улыбнувшись, заметил он.
— И постарайтесь не переохлаждаться. Я загляну к вам попозже, проверю. И смотрите мне: чтобы вы лежали в постели и спали. Спокойной ночи.
Он проводил ее взглядом до двери. Спокойной ночи, девчонка.
— Мне уже скоро пора отправляться, Дженни.
Огонь потрескивал в очаге, торфяные брикеты разваливались и вспыхивали неверным оранжево-голубым пламенем, отбрасывая на стену у них за спиной причудливые тени.
— Я отсутствовал десять дней.
За окном снова поднялся ветер; стекла в окне дребезжали под напором ветра, рвущегося с вершин к морю. Со Сгарр Дига, по крутым склонам, кровоточащим и избитым. Порывистый, судорожный ветер, — он то ревел, то внезапно смолкал. Попеременно.
— Тебя кто-нибудь ждет? — тихо спросила она, не отрывая взгляда от пламени. Волосы ее переливались в мерцающем алом свете очага.
Он с горечью усмехнулся.
— Едва ли, но у меня еще есть незаконченные дела. Я не могу здесь остаться насовсем. — Он повернул голову, чтобы лучше видеть ее лицо, обращенное к нему в профиль. — Хотя мне бы очень хотелось.
Не глядя на него, она положила ладонь ему на руку.
— Майкл? Тебе действительно нужно вернуться назад?
— Я должен вернуться. У меня увольнительная на две недели.
— Но ты мог бы остаться здесь. Это место как раз для тебя, и папе ты нравишься.
Он не ответил. Светотень мечты поднялась из огня и замаячила перед ним, дразня. Разве не мечтал он о чем-то подобном?
— Еще на две недели, — сказал он.
Дженни улыбнулась и склонила голову, прислушиваясь к завываниям ветра.
— Ладно, времени, думаю, хватит…
Ривен спал, теперь уже без сновидений. Снаружи сквозь легкие облака изливала свой свет луна, и края облаков тоже были в световой виньетке. Кто-то — темнеющая в ночи фигура — ждал терпеливо в тени деревьев. Двое волков примостились у его ног. То были зимние волки, громадные, серые, будто призрачные в лунном свете.
3
Сколько Ривен себя помнил, еще ни разу не было настоящего снежного Рождества. И в этом году декабрь тоже выдался ненастным и хмурым; сильный порывистый ветер трепал ветви ив и рябил поверхность обычно спокойной реки. В корпусах уже появились разряженные елки и блескучая мишура.
— Они еще не то удумают, обрядят меня Санта Клаусом, — ржал Дуди.
К концу ежедневной пытки утренней «прогулкой» Ривен обычно выматывался до такой степени, что какое-то время лежал в постели пластом. Иногда рисовал, — в основном лошадей и пейзажи, — а иногда предавался размышлениям. Было так заманчиво вновь удаляться в тот, другой, мир, распростершийся буйной зеленью внутри подковы гор; в мир, где все обустроено так, как он любит. Было так приятно пусть на короткое время забыть о своем разбитом теле и пройтись по широким Долам пешком — и чтобы ноги повиновались тебе — или проехать верхом на послушном коне в компании тех, кого сотворило твое воображение.
Их было много, и они были такие разные. Он, как пилигрим, делил дорогу со всеми, кто появлялся в его сознании, ненадолго составив ему компанию в пути, а потом уходил своей дорогой — прочь от людей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48
— Я его видел. Останавливался неподалеку, по дороге в Гленбриттл, — Ривен выдавил кривую улыбку. — Дул такой ветер, что дождь летел горизонтально, а если встать лицом к морю, то нельзя было дышать.
Она улыбнулась.
— Да уж. Здесь приходится ко всему быть готовым.
На этот раз побуждение было неодолимым: он прикоснулся к ее щеке, провел ладонью по волосам.
— Мне бы очень хотелось жить здесь и не возвращаться на юг. Чтоб мне незачем было возвращаться.
Она смотрела на него с улыбкой, которую он успел уже изучить. Застенчивая, заговорщическая улыбка: один уголок рта немного приподнят. Она легонько коснулась пластыря у него на лбу.
— Тогда погости здесь еще, — сказала она.
Бичфилд потихонечку продвигался к Рождеству через темное средоточие зимы, и даже больные прониклись тем, что зовется праздничным настроением. Ривен, впрочем, держался особняком, не принимая участия в хлопотах. С отвращением он наблюдал за тем, с каким воодушевлением больничные старички взялись за изготовление бумажных гирлянд и прочей ерунды. Он теперь проводил много времени, сидя у какого-нибудь окна, выходившего на реку, с нечитанной книгой на коленях, стараясь по возможности избегать доброжелательного внимания персонала — даже Дуди. Чтобы не думать о Сгарр Диге, он думал о вершинах, что были и выше, и дальше.
«К востоку от западного хребта, севернее сурового моря, земля горбилась холмами и ниспадала в Долы и моховые низины, заросшие вереском. Пастухи в Долах пасли стада, крестьяне обрабатывали ячменные поля — житницы хлеба и пива. Жители Долов держались особняком и сходились друг с другом только для купли-продажи, а зимой еще — чтобы защитить дома от волков и иного изголодавшегося зверья. В каждом Доле была своя древняя крепость: у слияния рек или на тучной земле. Эти крепости, опоясанные торфяным валом и каменной стеной, строили еще первые поселенцы — пришельцы с севера. У жителей каждого Дола был свой Рорим, — оплот и твердыня, — дом властителя Дола и его войска. Воины Долов сражались со Снежными Исполинами, гриффешами, оборотнями и прочими тварями, которых немногим доводилось видеть вблизи, — лишь мельком, за темным окном, глухой ночью…»
Ривен моргнул. Почти слово в слово он повторил про себя отрывок из своей книги. В сознании его это звучало почти столь же торжественно, как мог бы звучать стих из Библии. Он уставился в ночь за окном, словно бы выглянул из бойницы крепости. Может быть, Моулси сейчас там? Моулси — не пациент, это ясно.
Что-то зашевелилось в зарослях ив у воды — низкорослая фигура, перебегающая от одной тени к другой. Ривен приподнялся в кресле. Собака. Какой-нибудь беспризорный пес подбирает объедки.
Вот он опять… нет, это другой. Еще один пес. Теперь Ривен не сомневался уже: их двое — крадущихся в густой тьме под обнаженными кронами деревьев. Ему стало как-то не по себе. Собаки, только и всего. Но он чувствовал на себе их взгляды. Они терпеливо ждали в ночи и глядели, не отрываясь, на освещенные окна больничных корпусов.
Собаки… да. Но они пробудили в нем страх. Древний, забытый страх.
Воображаю черт-те что и сам себя довожу до психоза. Так и свихнуться можно.
Собаки… но они так похожи на волков.
— Приближается Рождество, мистер Ривен, а вы как тот гусь, который вовсе не разжирел, — проговорила сестра Коухен у него за спиной. Она неодобрительно окинула взглядом его костлявую фигуру. — Нам бы надо постараться и немножечко вас откормить. И особенно теперь, когда вы совершаете все эти свои прогулки.
— Прогулки! — воскликнул Ривен. — А я и не знал, что это так теперь называется.
— Это только начало, мистер Ривен, и у вас замечательно все получается. Как я вижу, вы твердо намерены встретить Рождество на ногах.
Ривен склонил голову.
— Вы часто бываете ночью на улице? — спросил он, ощущая себя идиотом.
Вопрос, кажется, озадачил ее.
— В такие холодные ночи не особенно тянет на улицу. Когда кончается моя смена, я пулей несусь к машине и еду домой. Но почему вы спросили?
Он помрачнел.
— Просто так. — Его самого так тянуло на улицу, в ночь, к холодному мерцанию реки. Как будто что-то звало его туда. И в то же время он знал: ничто сейчас не заставит его выйти во тьму в одиночку.
Что это? Больное воображение?
Ничего. Все это просто фигня. Не будь идиотом.
Сестра Коухен вдруг положила руку ему на затылок, руку нежную и легкую, точно перышко. Прохладные пальцы. Он вдохнул льняной чистый запах ее медицинской формы и застыл. Челюсти непроизвольно сжались. Ее лицо внезапно обратилось в лицо той молоденькой смуглой девушки, которая была недавно в его видениях. Он отшатнулся от ее руки. Сестра тихо вздохнула и потрепала его по плечу.
— И что вы сидите тут в одиночестве? Почему бы вам не присоединиться ко всем остальным? Они так все оживились с приближением Рождества. Как детишки, в самом деле.
Он отрицательно покачал головой, и через мгновение она ушла. Обратно к теплу и свету комнаты отдыха.
В ту ночь он увидел сон.
Был настоящий мороз. Снег густой пеленой укутал землю. Близ заснеженных холмов река казалась серой и тяжелой, точно клинок меча. В первый раз за столько веков Исполины спустились с гор.
На третий день после того, как они вышли из Рорима, поднялась снежная буря; мир обратился в клубящуюся пустоту белизны. Они долго искали укрытие на подветренной стороне холма и, наконец, набрели на скопление валунов, которое худо-бедно спасало от ветра. Они сидели там, а вокруг их укрытия образовался снежный занос, и воровски крадущаяся стужа уже проникала под их меховые плащи. Их было трое. Первый — смуглый и худощавый, второй — могучий, коренастый и рыжебородый, а третий — весь в шрамах и хромой, — вероятно, сам Ривен.
Именно Смуглый встрепенулся первым, вскинул голову и, прищурившись, вперил взгляд в бьющуюся на ветру завесу снега.
— Что там такое? — тут же спросил его Рыжебородый. — Ты что-нибудь видишь?
Смуглый поморщился.
— Даже не знаю. Может быть, ничего… тень на ветру. — Но теперь они все молча уставились в вихрь метели покрасневшими от усталости глазами.
— Что за тень? — спросил Ривен, растирая сведенные болью ноги.
— Огромная, — коротко отозвался Смуглый, и Ривен выругался.
Тут до слуха донесся хруст снега — все трое мгновенно замерли.
— Слышите, — выдохнул Ривен.
— Заткнись! — прошипел Смуглый.
Они умолкли на долгое время, отмеряемое тревожным биением сердца. Ветер немного унялся, стало потише. Снег бесшумно падал на землю. Они снова услышали этот звук — шорох движения чего-то огромного по глубоким сугробам. И еще, может быть, прерывистый шум дыхания.
— С какой стороны? — спросил Рыжебородый.
За спиной у них камень ударил о камень. Трое, как один, развернулись в ту сторону.
Что-то поднялось из снега, подобно серой стене: десяти футов ростом, бледное ото льда и вьюги. На бесформенном лице, точно шары голубого огня, горели два глаза, размытая тень исполинской руки мелькнула в воздухе и отбросила Рыжебородого ярдов на десять. Ривен в ужасе закричал.
— Бежим! — проорал Смуглый, выдернув меч из ножен, но Ривен не мог даже сдвинуться с места. Снег, глубиной по колено, обратился в лед, сковав его ноги. Он увидел, как Смуглый отлетел в сторону, словно поломанный прутик, а потом голубые огни — глаза Исполина — надвинулись на него. Они его знали.
— Никогда не женись на девице, у которой брови сходятся на переносице, — сказал Исполин голосом Дженни и рассмеялся. Смех, чистый, как звон колокольчика, утонул в шуршании снегопада.
Ривен закричал.
Ночь была тихой-тихой. Так кричал он или нет? Единственный звук, который Ривен сейчас различал, — бешеное биение крови в висках. Ноги его запутались в одеяле. В окно лился таинственный, сверхъестественно яркий лунный свет. Ривен сел на постели, потирая шрам на виске. Дверь в палату была закрыта. Если он и в самом деле кричал, то, скорее всего, никто не услышал его. Хотя нет: дежурная сестра должна была услышать.
Только сон, слава Богу.
Но Исполин ведь был из его книги. Одно из любимых его чудищ. А те два человека… откуда-то он их знал.
— И что за чушь, — пробормотал Ривен вслух.
После сна во рту остался какой-то неприятный привкус. Ему не давало покоя свербящее чувство тревоги, в чем-то схожее, но все же отдельное от миазмов печали, с которой он непрестанно боролся. Действительно, а какая сейчас погода на Скае? В такую ночь, как сегодня, море сияет лунным светом, а волны с тихим плеском набегают на гальку.
Вот проклятье.
Он опустил ноги с кровати и потянулся за одеждой и костылями. Сон как рукой сняло. Холодный пол, подобно горному льду, остудил ноги. Ривен потряс головой. Уже сказочные великаны являются во сне. А что будет дальше?
Стуча по линолеуму костылями, Ривен доковылял до окна и забрался в кресло. Сад снаружи обратился в серебряно-серую вязь, между деревьями темнели омуты тени, в лунном свете холодно мерцала река. С некоторой тревогой он всмотрелся в густые тени у реки, но сегодня собак там не было. Или волков, если на то пошло. Он улыбнулся. Воображение — это одно, а паранойя — совсем другое.
Воспоминания уже подкрались вплотную, но он сердито прогнал их прочь и принялся думать об иных вещах. О своих книгах. Теперь он припомнил, что во второй у него было два персонажа, похожие на тех двоих из сна, но он никак не мог вспомнить их имена, и это его раздражало. И великаны, что жили на вершинах гор, — Снежные Исполины, — создания ледников, в самую лютую пору студеных зим спускающиеся в низины для разбоя…
Лунный свет залил лужайку и превратил ее в безупречное снежное поле. Ривен скривился. Зима. Ему никогда уже не освободиться от зимней стужи. Слишком много дверей в закоулках его сознания намертво вмерзли в стены и закрыты теперь для него. Корка скрипучего льда затянула воображение. Мое средство к существованию, угрюмо подумал он и вспомнил слова Хью. Значит, фанаты на взводе: ждут — не дождутся завершения трилогии. Ну что ж, если он все же сподобится сесть за стол и начать писать, ему будет что рассказать им.
Но там, в том мире заснеженных гор, ледовых великанов и отчаянных рубак осталась Дженни.
Он отшатнулся от этой мысли. Время лечит, с горечью напомнил себе Ривен. Вот только когда мне достанет мужества снова вернуться домой? Он припомнил бредовые речи Моулси. «Помните, куда вы должны вернуться». Тебе легко говорить, старый шельмец, полоумный.
Он с силой ударил кулаком левой руки по подлокотнику кресла. Ну давай же, Ривен. Что там было дальше, с тем солдатом? Куда пошел он?
Когда он учился в Оксфорде, там был один бывший зеленомундирный офицер, крайне доброжелательный джентльмен, который однажды повел свой отряд в атаку, распевая англосаксонскую «Мальдонскую битву». И это каким-то странным образом завершило круг: миф сошелся с реальностью и сам обратился в реальность.
Вот почему я и начал писать. Чтобы создать свой миф. Но реальность всегда найдет способ посмеяться над создателями мифов.
Дверь распахнулась, Ривен встрепенулся как заяц, — он едва ли не ждал, что в палату к нему вломится неуклюжее ледяное чудище с пылающими глазами. Но то была сестра Коухен. В своей белой форме она казалась ему призраком.
— Мистер Ривен, почему вы не в постели?
Он пожал плечами.
— Не мог заснуть.
Она легонько коснулась его руки. Пальцы ее были теплыми-теплыми.
— Да вы же холодный как льдышка! Давайте-ка я помогу вам лечь.
Он покачал головой.
— Да все в порядке, сестричка.
Некоторое время она изучала его, стоя в тени сбоку от окна.
— Дурные сны?
— Возможно. Откуда вы знаете?
Ему показалось, что она улыбнулась.
— Я время от времени к вам заглядываю, когда вы спите. Это моя работа. Вы кричите во сне, мистер Ривен.
Ривен тихонько ругнулся себе под нос и снова уставился в окно.
— Это, черт побери, не спектакль.
— Мне очень жаль.
— Всем очень жаль. А мне не нужна жалость. Я хотел бы, чтобы меня оставили наконец в покое. — Он закрыл глаза. — Прошу прощения.
— Все просят прощения, — тихо проговорила она.
— Я действительно виноват. Иногда я бываю невыносимо сварливым. — Он помедлил. — И сквернословом. — Дженни всегда бесилась, когда он ругался.
— Не имеет значения, — сказала она и уселась на подоконник. Лунный свет очертил ее серебристым контуром, и лицо ее стало непроницаемым в этом свете. Ривен поймал себя на размышлениях о том, сколько ей может быть лет.
— Вы будете снова писать? Когда-нибудь? — совершенно неожиданно спросила она.
Он не ответил, и она продолжала:
— Я читала ваши книжки. Очень красивые книжки. Все горы, и кони, и сильные немногословные люди.
Он невольно рассмеялся.
— Вы закончите эту историю? Напишете третью книгу?
Он промолчал, потому что в горле был комок. Эта история прикончила меня. Мое участие в ней завершилось. Мое и Дженни. Теперь в ней будут другие персонажи. Он почувствовал, как к глазам подступают слезы.
— Слизняк, — пробормотал он еле слышно.
— Все будет хорошо, — сказала она. — Послушайте, я совсем не хотела… вот черт. — Она вдруг подалась вперед и крепко прижала его голову к себе, так что слезы его намочили ей шею. Он сжал зубы. Держись, дружище. Сквозь ее медицинский халат он ощущал мягкую упругость ее груди.
Она отстранилась, оставив его в каком-то странном опустошении.
— Я, пожалуй, пойду, — проговорила она. — Меня будут искать на вахте. Вам не нужна помощь?
Он покачал головой.
Она словно бы в нерешительности посмотрела на него, потом снова подалась вперед и быстро поцеловала покрытый шрамами лоб.
— Это обычная процедура по уходу за болящими? — с деланной легкостью в голосе спросил он.
Она резко выпрямилась.
— Если я вам понадоблюсь, просто нажмите на кнопку вызова.
— Гораздо удобнее, чем свистеть, — улыбнувшись, заметил он.
— И постарайтесь не переохлаждаться. Я загляну к вам попозже, проверю. И смотрите мне: чтобы вы лежали в постели и спали. Спокойной ночи.
Он проводил ее взглядом до двери. Спокойной ночи, девчонка.
— Мне уже скоро пора отправляться, Дженни.
Огонь потрескивал в очаге, торфяные брикеты разваливались и вспыхивали неверным оранжево-голубым пламенем, отбрасывая на стену у них за спиной причудливые тени.
— Я отсутствовал десять дней.
За окном снова поднялся ветер; стекла в окне дребезжали под напором ветра, рвущегося с вершин к морю. Со Сгарр Дига, по крутым склонам, кровоточащим и избитым. Порывистый, судорожный ветер, — он то ревел, то внезапно смолкал. Попеременно.
— Тебя кто-нибудь ждет? — тихо спросила она, не отрывая взгляда от пламени. Волосы ее переливались в мерцающем алом свете очага.
Он с горечью усмехнулся.
— Едва ли, но у меня еще есть незаконченные дела. Я не могу здесь остаться насовсем. — Он повернул голову, чтобы лучше видеть ее лицо, обращенное к нему в профиль. — Хотя мне бы очень хотелось.
Не глядя на него, она положила ладонь ему на руку.
— Майкл? Тебе действительно нужно вернуться назад?
— Я должен вернуться. У меня увольнительная на две недели.
— Но ты мог бы остаться здесь. Это место как раз для тебя, и папе ты нравишься.
Он не ответил. Светотень мечты поднялась из огня и замаячила перед ним, дразня. Разве не мечтал он о чем-то подобном?
— Еще на две недели, — сказал он.
Дженни улыбнулась и склонила голову, прислушиваясь к завываниям ветра.
— Ладно, времени, думаю, хватит…
Ривен спал, теперь уже без сновидений. Снаружи сквозь легкие облака изливала свой свет луна, и края облаков тоже были в световой виньетке. Кто-то — темнеющая в ночи фигура — ждал терпеливо в тени деревьев. Двое волков примостились у его ног. То были зимние волки, громадные, серые, будто призрачные в лунном свете.
3
Сколько Ривен себя помнил, еще ни разу не было настоящего снежного Рождества. И в этом году декабрь тоже выдался ненастным и хмурым; сильный порывистый ветер трепал ветви ив и рябил поверхность обычно спокойной реки. В корпусах уже появились разряженные елки и блескучая мишура.
— Они еще не то удумают, обрядят меня Санта Клаусом, — ржал Дуди.
К концу ежедневной пытки утренней «прогулкой» Ривен обычно выматывался до такой степени, что какое-то время лежал в постели пластом. Иногда рисовал, — в основном лошадей и пейзажи, — а иногда предавался размышлениям. Было так заманчиво вновь удаляться в тот, другой, мир, распростершийся буйной зеленью внутри подковы гор; в мир, где все обустроено так, как он любит. Было так приятно пусть на короткое время забыть о своем разбитом теле и пройтись по широким Долам пешком — и чтобы ноги повиновались тебе — или проехать верхом на послушном коне в компании тех, кого сотворило твое воображение.
Их было много, и они были такие разные. Он, как пилигрим, делил дорогу со всеми, кто появлялся в его сознании, ненадолго составив ему компанию в пути, а потом уходил своей дорогой — прочь от людей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48