Виталий попытался встать, но человек протянул ладонь, запрещая ему двигаться. Подойдя вплотную к избранному, ангел присел, положив обе руки ему на плечи, наклонился, поцеловал лоб Виталия и прошептал:— Benedico, fili mi Benedico, fili mi : благословляю, сын мой (лат.)
. Ite, missa est.Виталий почувствовал, как тепло разливается по всему телу, и сознание начинает меркнуть. Перед глазами пропала площадь с разрушенным памятником и телом Осиела, горевшим, словно магний, пропало всё, но появился свет и легкость. Серебряков решил, что умирает. Он видел перед собой свет еще некоторое время, а потом наступила темнота. Виталий чувствовал, что какая-то неодолимая сила влечет его вверх, и он поднимается. Спокойствие наводнило душу, потом вдруг Серебряков ощутил себя где-то в тепле, услышал голоса и открыл глаза. * * * — Матерь божья! — произнес Просвиркин, вылезая из машины. Он поскользнулся, но не упал, и добавил:— Твою мать!Сидоренко, вылезая, крикнул шоферу в соседней машине:— Вызывай экспертов. — А потом, обращаясь к высыпавшим на улицу милиционерам: — Выставить оцепление и не заходить на площадь.Очень быстро вся площадь оказалась в кольце. Через несколько минут прибыл служебный фургон, из которого повыскакивало множество всякого народу. И началась какая-то кутерьма, в которой Просвиркин и Сидоренко чувствовали себя совершенно свободно. Щелкали затворы фотоаппаратов, мигали вспышки, на носилках везли обгорелые тела и грузили их в подъезжавшие труповозки. Тел насчитали ровно пять. Причем у одного, возвышавшегося недалеко от памятника на коленях, обгорела только голова. Подъехал специально вызванный Просвиркиным грузовик. В него погрузили то, что осталось от памятника, а это было неимоверное количество битого гранита. К четырем часам утра все было закончено, и совершенно измотанное следствие, погрузившись в служебные машины, разъехалось. * * * Невеселыми глазами смотрел на капитана и майора подполковник милиции Григоревич Вячеслав Архипович, назначенный на место Степашина и уже представленный к званию полковника. Глаза, как знал Просвиркин, у Григоревича становились невеселыми, когда он находил доклад подчиненных полной фикцией.Вячеслав Архипович, пятидесятилетний «старый чекист», был абсолютным атеистом, верившим только фактам. Из-за отсутствия растительности на лице и черепе его голова сильно смахивала на бильярдный шар и, к слову сказать, она и блестела на свету словно шлифованная. У Просвиркина в мозгу промелькнула мысль, что подполковник каждое утро натирает ради блеска свою голову подобно ботинкам, кои тоже содержались должным образом. Да всё-то у Вячеслава Архиповича было идеальным; рубашка накрахмаленная, звездочки и нашивки сияли золотом.— Ну и что? — прервал Просвиркина и Сидоренко, которые попытались в невнятных выражениях что-то объяснять, подполковник, не меняя выражения своего лица.Просвиркин выдернул из груды папок последнюю под номером 25, раскрыл ее.— Тела, которые мы подобрали на площади Кирова опознаны: Граф Леонард, Виконт Виндетто де ла Вурд, Вельда фон Шварц, Свинцов Николай Иванович и еще украденный в ночь с воскресенья на понедельник труп Лебедева Леонида Филипповича. Также найден обгоревший попугай. Из вещественных доказательств имеются четыре ценных клинка, три из них сделаны из серебра, один — из платины, столовый нож, автомат «УЗИ» и куча патронов. Кстати, из трупа Лебедева извлекли тридцать три платиновые пули. В кармане пальто Вельды обнаружены две обоймы, все до единой пули из платины. Ценностей килограммов на пять. Кроме всего на пальцах Леонарда и Вельды имелись золотые перстни, возраст коих около тысячи лет. При Виконте находился червонного золота портсигар. Ну и еще, конечно, больше тонны битого гранита.— Чем взорвали памятник? — спросил Григоревич.— Нет, товарищ подполковник, — заговорил Сидоренко, — памятник не взорвали, он просто рассыпался.— Чем же объяснить горы битого стекла?— Мы не можем этого объяснить, — проговорил Иннокентий Алексеевич, прекрасно понимая, что их начальник таких ответов не приемлет.— А что вы можете?!! — закричал подполковник, а Просвиркин мысленно плюнул: «Черт побери!»Григоревич продолжал:— Собирать факты? Это может любой мальчишка-выпускник. Вас поставили на это место, чтобы вы делали выводы, а вы, товарищи, подсовываете мне двадцать пять томов первостатейного идиотизма, сделавшего бы честь Михаилу Афанасьевичу Булгакову! Или кто-то из вас собирается стать бумагомарателем подобно ему? Если есть такое желание, — скажите сразу, — я поспособствую.В кабинете наступило молчание. «Неверующий идиот, — подумал Сидоренко. — Коммунист, одно слово!.. Помоги нам, Бог, понять, что произошло... Пропади все пропадом!..»— Это чудовищно! — опять воскликнул Григоревич, — Двадцать смертей за одну неделю! Вы можете это объяснить, а? Кто такой Леонард? Кто Вельда? Кто Виконт, Свинцов, Кобальт, Гребенцов, Козлов? Кто, кто они?!! Это чистейший бред, что Гребенцов и Цицерон — одно и то же лицо, как и Кобальт с Освальдом.— Вот, — прервал его Сидоренко, не боявшийся репрессий со стороны этого подполковника, кидая на стол заключение медэкспертизы. — Надеюсь — вы не подумаете, что мы с ними состоим в заговоре.Беря в руки документ, Вячеслав Архипович пробурчал:— Я еще из ума не выжил.И стал читать. И, чем дальше он читал, тем темнее и темнее становился его взгляд. Леонид Васильевич улыбался, радуясь тому, что, наконец, удалось поколебать атеизм этого коммуниста. Григоревич положил лист на стол и посмотрел на Просвиркина:— Вы были при этом?— При вскрытии? — отозвался тот, — да, был. Я подтверждаю, что у Леонарда два сердца, правое мы нашли недалеко, заваленное осколками памятника. У Осиела тоже два.— Я думаю, — заговорил майор Сидоренко, — нам следует как можно глубже похоронить эти происшествия, чтобы не сделаться посмешищем.— Вы думаете? — прищурился на Леонида Васильевича Вячеслав Архипович. — Над нами уже потешается весь город, да что говорить, — вся область. — Он указал на стопку свежих газет, лежавших на углу стола. — Как бы я хотел, чтобы наступили старые времена!.. Вы думаете, что можно придумать объяснение пропажи Кирова? Это не скроешь. Я уже начинаю завидовать Степашину.Злобная радость заглянула в душу Сидоренко. Майор не любил коммунистов. Он находился в возбуждении, подогретом кофеином и бессонными ночами. И, что греха таить, ему было глубоко наплевать, какие объяснения дадут событиям; он-то уже смирился и поверил, что в городе работала нечистая сила. Да, к тому же, телефонный разговор, состоявшийся двумя часами раньше, успокоил все страхи майора, и тот ни о чем другом не мечтал, чтобы смыться поскорей из Самары к чертовой матери, оставив Григоревича и всю самарскую милицию наедине с их головной болью. Сомнений нет: многие из них вскоре оставят посты, которые они занимают, но личный эгоизм майора, должен я признать с сожалением, не позволял ему волноваться о судьбе своих ближних. Что и говорить, в удивительно эгоистический век мы живем с вами, господа.Расставаясь с Иннокентием Просвиркиным на железнодорожном вокзале и пожимая ему руку, майор выразил сожаление, что не познакомился с Ириной Александровной, женой капитана.— И вот еще, — Леонид Васильевич опустил свою руку в карман пальто и вытащил блокнот, — когда будете в столице, милости прошу посетить меня.Он начертал свой московский адрес и вручил Иннокентию Алексеевичу. А потом спросил, улыбнувшись:— Как объясняет Ирина Александровна всё это?— Ой, — Просвиркин махнул рукою, — даже не спрашивайте! Все уши прожужжала. Она, кстати, предложила осветит площадь и семьдесят девятую квартиру. Но, черт побери, товарищ майор, эта кутерьма сказалась на ней очень хорошо, и, если бы не эта сковорода, — капитан дотронулся до затылка, который всё еще венчала здоровенная ссадина, — я бы сказал спасибо Леонарду.— Не огорчайтесь, капитан, я уверен, что у вас бывали раны и похлеще, — успокаивал Леонид Васильевич Просвиркина. — Плюньте и останьтесь довольны, ведь голова заживет.— Ну, до свидания, майор, — протянул Просвиркин еще раз ладонь, — поспешите; проводник сильно волнуется.— Всего хорошего. — И Сидоренко скрылся в вагоне московского поезда. * * * — Милый, миленький, любимый! — кинулась на грудь лежавшему на кровати Серебрякову Наташа. Она обхватила шею Виталия руками, покрывая израненное лицо поцелуями и заливая слезами.Только через сутки Серебряков Виталий Васильевич очнулся в двести тринадцатой палате травматологии при больнице имени Семашко. У него, как оказалось, имелось небольшое сотрясение мозга, немногочисленные ушибы и ссадины.Лицо Серебрякова исказила гримаса боли, когда девушка надавила на грудь. Наташа поднялась. Утирая слезы, она прошептала:— Прости, я, кажется, сделала тебе больно. Как же ты напугал меня!— Где я? — спросил Виталий.— В больнице, милый, — сказала девушка, гладя его лицо влажной ладошкой. — Тебя нашли в переходе метро.— Газета есть?— Зачем? — удивилась девушка. — Я сейчас позову врача. Он просил, чтобы я позвала... Полежи.— Захвати газету! — крикнул в спину Наташе Виталий. Через минуту девушка вернулась с почтенного вида врачом, который имел в руках «Самарские известия».— Ну-с, дорогой мой, — произнес доктор, — как ваше самочувствие? Я, признаться, очень беспокоился.Врач выставил Наташу за дверь на время осмотра. Потом проделал всё, что полагается: посмотрел зрачки, постучал молоточком по локтям и коленям, смерил давление, оказавшееся чуть выше нормы, температуру, спросил о болях в голове и в заключении сказал:— Так, молодой человек, теперь, я вынужден это сказать, нам надобно взглянуть на ваш страховой полис. Он, надеюсь, у вас имеется?— Да, завтра вы его увидите, — сообщил Серебряков. — Позовите Наташу.— Хорошо. В общем и целом, господин Серебряков, состояние ваше удовлетворительно. Вас, конечно, еще немного здесь подержим. Следует сделать кое-какие анализы, показать специалистам.Он вышел. Зашла девушка.— Наташа, посмотри, пожалуйста, газету. Нет ли там сообщения о происшествии?Наташа малость обиделась, приревновав Виталия к газете. Виталий заметил это и сказал:— Я был там. Мой отец погиб, Виконт погиб, Вельда, Цезарь — тоже. Я едва за ними не отправился. Не могу представить, как меня обнаружили не на площади.— Ты свалился вниз в метро, — сказала Наташа, — потерял много крови.— Ничего подобного, радость моя, — доказывал Виталий, — я ударился лицом о постамент Кирова, и, видимо, был отправлен в переход метро. Интересно только, каким образом, — Виталий потрогал свой нос, — этот придаток моего лица остался не поломанным. Просто удивительно. Осиел швырнул меня так, что я думал: меня придется отскребать от постамента ложками. Да, кстати, а Киров там?Девушка, наконец, благодаря стараниям Виталия улыбнулась и произнесла:— Нет. Я сама еще там не была, но в газете есть фотография. — Она протянула газету Серебрякову. Виталий рассмеялся:— Мне нравится ее теперешний вид. И постамента не осталось!Девушка села на край кровати и, взяв руку Виталия в свою, произнесла:— Я хочу съездить домой.Лицо Виталия помрачнело.— С тобой, — добавила Наташа, — когда ты поправишься.Виталий с секунду соображал, потом произнес:— Как я понимаю, у тебя имеется непреодолимое желание познакомить меня с родителями.— Именно.— Что ж, а почему, собственно, и нет? Имеется возможность представить тебя моей матери и брату… Который час? — вдруг спросил Виталий.— Без двадцати два. А что случилось на Кировской площади? — задала, наконец, Наташа вопрос, мучавший ее с момента, когда Виталий объявил о своей причастности к событиям двухдневной давности.Виталий помолчал, потом ответил:— Можно догадаться. Отца и его слуг убил Осиел. Кстати, он создал своего двойника, — и вот на этом-то мы попались. Конечно, произошло еще кое-что, не написанное в газетах. Осиел был отправлен на тот свет семеркой. Уж не знаю, где Primus откопал шестого и седьмого, но они появились все.— Какой семеркой? — мало что понимая, задала вопрос девушка.— О, — многозначительно произнес Серебряков, — великолепной семеркой! Ангелы! Такие красивые! Я думаю, что тогда ночью видел так называемый отряд по восстановлению гармонии. Понимаешь, Осиел нарушил status quo, а это могло привести к катастрофе. Представь, что в тело проникла бактерия, очень деятельная и разъедающая организм, который сам не в состоянии справиться с нею, так как не имеет к ней иммунитета, то есть не способен защищаться. Тогда что делает человек, чтобы убить этот вирус?— Ну, — задумчиво сказала Наташа, — делает уколы, пьет таблетки.— Другими словами, — подхватил вдохновенно Виталий, — он воспользуется вакциной. А вдруг он не знает, что является причиной его болезни. Тогда в дело вступает второе лицо — доктор, — и делает ему спасающий укол. Ну, а теперь переносим все это к нам. Больной — это наш мир, бацилла — Осиел, доктор — некая высшая, управляющая миром сила, то есть Бог, а вакциной является семерка ангелов. Бедняга Осиел орал дурным голосом, когда они за него принялись. Представляешь, чего бы он натворил, ежели б не они! Достаточно вспомнить о Кирове.— Знаешь, дорогой, — сказала девушка, — очень хорошо, что ты мне раньше всё рассказал о Леонарде, иначе я бы сильно расстроилась по поводу твоего падения после того, как услышала эту историю.— А теперь, — сказал, вставая, Виталий, — поди сюда и убедись в полной моей нормальности; я по-прежнему без ума от тебя.Девушка буквально бросилась ему на грудь, их губы нашли друг друга, и на несколько минут эти двое безумно влюбленных забыли об окружающем их мире, пребывая в плену не имеющего понятия ни о времени, ни о месте чувства. Они попали под влияние того течения, в плен которого попасть так легко и так трудно из него выбраться. Словно между прошлой неделей и этим днем имелась пропасть в несколько лет, словно после долгой разлуки, две души упивались любовью друг друга, не желая ни видеть окружавшей их действительности, ни слышать о ней. Глава XXXЛЕУШ СВАН И месть настигнет за грехи, И дух забьётся в лапах зла! Кричи; к мольбам твоим глухи! Ты проклят небом за дела! «Чертова жара! — думал он, — когда она, наконец, кончится?! Кондиционер сломан». Снявшись со стула, Сван поплелся к холодильнику. Достав банку безалкогольного пива, с наслаждением опустошил ее, не сходя с места. Окно было зашторено, но, казалось, — и шторы пропускают жар солнечных лучей, накаливших город до сумасшедшей температуры. Он сел за бухгалтерские бумаги. Колонки цифр когда-то увлекли его; он попробовал свои силы в программировании, но быстро нашел довольно подходящее и, — более того, — прибыльное применение своим потрясающим математическим способностям. Было время, когда он, будучи голодным студентом, зарабатывал составлениями программ по информатике, было время, когда он и о «Запорожце» не мог подумать, не то что о «Мерседесе», который в сей час стоял в тени деревьев под окнами двенадцатиэтажного только что отстроенного дома. Имели место в его жизни весьма трудные времена, когда он, просыпаясь ежедневно в обшарпанной комнате студенческого общежития, опасался, что голод не позволит ему сегодня должным образом заниматься. Он был хилее и смазливее всех своих сверстников, и ребята, не очень отягощенные добродетелью, часто отбирали у него деньги. С доброй половиной своих врагов он уже рассчитался. Мозги ему позволили забраться так высоко, как он никогда и не надеялся. Деньги уж находились на втором месте, об их добыче можно было со спокойной душой забыть. Большая часть состояния хранилась в недосягаемом для местных властей месте. Только лишь желание не потерять форму заставляло заниматься бизнесом и вникать во все дела банка, где он был только управляющим. Теперь его интересовало нечто большее, чем зеленые бумажки, его интересовала власть . Какое звучное, четкое и однозначное название! Скоро, очень скоро он обретет нужную ему власть, и вот тогда можно будет отойти от дел, наслаждаясь способностью низвергать, унижать, топтать, возвышать, запрещать и многими, многими другими «-ать». За деньги всё можно купить, всё: дом, машину, шофера, домработницу, жену, сотню любовниц, — любого и каждого. Всё продается и единственный вопрос, возможный при этом, это вопрос цены. Подкупные стоят дешево, неподкупные — дороже. Все другие не стоят ничего и если кто-то не берет денег (есть и такие), то они устраняются. Удавалось устранить многих, ведь и здесь играли роль только деньги. Но он не считал себя убийцей. Деньги прибывали под его крылышко каждый день; махинации с ценными бумагами, сотрудничество с директорами крупных легальных, полулегальных и, конечно же, нелегальных предприятий помогало создавать свою империю, где власть отдавалась ему.Он оторвался от бумаг. Не хотелось работать, допекала жара.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35
. Ite, missa est.Виталий почувствовал, как тепло разливается по всему телу, и сознание начинает меркнуть. Перед глазами пропала площадь с разрушенным памятником и телом Осиела, горевшим, словно магний, пропало всё, но появился свет и легкость. Серебряков решил, что умирает. Он видел перед собой свет еще некоторое время, а потом наступила темнота. Виталий чувствовал, что какая-то неодолимая сила влечет его вверх, и он поднимается. Спокойствие наводнило душу, потом вдруг Серебряков ощутил себя где-то в тепле, услышал голоса и открыл глаза. * * * — Матерь божья! — произнес Просвиркин, вылезая из машины. Он поскользнулся, но не упал, и добавил:— Твою мать!Сидоренко, вылезая, крикнул шоферу в соседней машине:— Вызывай экспертов. — А потом, обращаясь к высыпавшим на улицу милиционерам: — Выставить оцепление и не заходить на площадь.Очень быстро вся площадь оказалась в кольце. Через несколько минут прибыл служебный фургон, из которого повыскакивало множество всякого народу. И началась какая-то кутерьма, в которой Просвиркин и Сидоренко чувствовали себя совершенно свободно. Щелкали затворы фотоаппаратов, мигали вспышки, на носилках везли обгорелые тела и грузили их в подъезжавшие труповозки. Тел насчитали ровно пять. Причем у одного, возвышавшегося недалеко от памятника на коленях, обгорела только голова. Подъехал специально вызванный Просвиркиным грузовик. В него погрузили то, что осталось от памятника, а это было неимоверное количество битого гранита. К четырем часам утра все было закончено, и совершенно измотанное следствие, погрузившись в служебные машины, разъехалось. * * * Невеселыми глазами смотрел на капитана и майора подполковник милиции Григоревич Вячеслав Архипович, назначенный на место Степашина и уже представленный к званию полковника. Глаза, как знал Просвиркин, у Григоревича становились невеселыми, когда он находил доклад подчиненных полной фикцией.Вячеслав Архипович, пятидесятилетний «старый чекист», был абсолютным атеистом, верившим только фактам. Из-за отсутствия растительности на лице и черепе его голова сильно смахивала на бильярдный шар и, к слову сказать, она и блестела на свету словно шлифованная. У Просвиркина в мозгу промелькнула мысль, что подполковник каждое утро натирает ради блеска свою голову подобно ботинкам, кои тоже содержались должным образом. Да всё-то у Вячеслава Архиповича было идеальным; рубашка накрахмаленная, звездочки и нашивки сияли золотом.— Ну и что? — прервал Просвиркина и Сидоренко, которые попытались в невнятных выражениях что-то объяснять, подполковник, не меняя выражения своего лица.Просвиркин выдернул из груды папок последнюю под номером 25, раскрыл ее.— Тела, которые мы подобрали на площади Кирова опознаны: Граф Леонард, Виконт Виндетто де ла Вурд, Вельда фон Шварц, Свинцов Николай Иванович и еще украденный в ночь с воскресенья на понедельник труп Лебедева Леонида Филипповича. Также найден обгоревший попугай. Из вещественных доказательств имеются четыре ценных клинка, три из них сделаны из серебра, один — из платины, столовый нож, автомат «УЗИ» и куча патронов. Кстати, из трупа Лебедева извлекли тридцать три платиновые пули. В кармане пальто Вельды обнаружены две обоймы, все до единой пули из платины. Ценностей килограммов на пять. Кроме всего на пальцах Леонарда и Вельды имелись золотые перстни, возраст коих около тысячи лет. При Виконте находился червонного золота портсигар. Ну и еще, конечно, больше тонны битого гранита.— Чем взорвали памятник? — спросил Григоревич.— Нет, товарищ подполковник, — заговорил Сидоренко, — памятник не взорвали, он просто рассыпался.— Чем же объяснить горы битого стекла?— Мы не можем этого объяснить, — проговорил Иннокентий Алексеевич, прекрасно понимая, что их начальник таких ответов не приемлет.— А что вы можете?!! — закричал подполковник, а Просвиркин мысленно плюнул: «Черт побери!»Григоревич продолжал:— Собирать факты? Это может любой мальчишка-выпускник. Вас поставили на это место, чтобы вы делали выводы, а вы, товарищи, подсовываете мне двадцать пять томов первостатейного идиотизма, сделавшего бы честь Михаилу Афанасьевичу Булгакову! Или кто-то из вас собирается стать бумагомарателем подобно ему? Если есть такое желание, — скажите сразу, — я поспособствую.В кабинете наступило молчание. «Неверующий идиот, — подумал Сидоренко. — Коммунист, одно слово!.. Помоги нам, Бог, понять, что произошло... Пропади все пропадом!..»— Это чудовищно! — опять воскликнул Григоревич, — Двадцать смертей за одну неделю! Вы можете это объяснить, а? Кто такой Леонард? Кто Вельда? Кто Виконт, Свинцов, Кобальт, Гребенцов, Козлов? Кто, кто они?!! Это чистейший бред, что Гребенцов и Цицерон — одно и то же лицо, как и Кобальт с Освальдом.— Вот, — прервал его Сидоренко, не боявшийся репрессий со стороны этого подполковника, кидая на стол заключение медэкспертизы. — Надеюсь — вы не подумаете, что мы с ними состоим в заговоре.Беря в руки документ, Вячеслав Архипович пробурчал:— Я еще из ума не выжил.И стал читать. И, чем дальше он читал, тем темнее и темнее становился его взгляд. Леонид Васильевич улыбался, радуясь тому, что, наконец, удалось поколебать атеизм этого коммуниста. Григоревич положил лист на стол и посмотрел на Просвиркина:— Вы были при этом?— При вскрытии? — отозвался тот, — да, был. Я подтверждаю, что у Леонарда два сердца, правое мы нашли недалеко, заваленное осколками памятника. У Осиела тоже два.— Я думаю, — заговорил майор Сидоренко, — нам следует как можно глубже похоронить эти происшествия, чтобы не сделаться посмешищем.— Вы думаете? — прищурился на Леонида Васильевича Вячеслав Архипович. — Над нами уже потешается весь город, да что говорить, — вся область. — Он указал на стопку свежих газет, лежавших на углу стола. — Как бы я хотел, чтобы наступили старые времена!.. Вы думаете, что можно придумать объяснение пропажи Кирова? Это не скроешь. Я уже начинаю завидовать Степашину.Злобная радость заглянула в душу Сидоренко. Майор не любил коммунистов. Он находился в возбуждении, подогретом кофеином и бессонными ночами. И, что греха таить, ему было глубоко наплевать, какие объяснения дадут событиям; он-то уже смирился и поверил, что в городе работала нечистая сила. Да, к тому же, телефонный разговор, состоявшийся двумя часами раньше, успокоил все страхи майора, и тот ни о чем другом не мечтал, чтобы смыться поскорей из Самары к чертовой матери, оставив Григоревича и всю самарскую милицию наедине с их головной болью. Сомнений нет: многие из них вскоре оставят посты, которые они занимают, но личный эгоизм майора, должен я признать с сожалением, не позволял ему волноваться о судьбе своих ближних. Что и говорить, в удивительно эгоистический век мы живем с вами, господа.Расставаясь с Иннокентием Просвиркиным на железнодорожном вокзале и пожимая ему руку, майор выразил сожаление, что не познакомился с Ириной Александровной, женой капитана.— И вот еще, — Леонид Васильевич опустил свою руку в карман пальто и вытащил блокнот, — когда будете в столице, милости прошу посетить меня.Он начертал свой московский адрес и вручил Иннокентию Алексеевичу. А потом спросил, улыбнувшись:— Как объясняет Ирина Александровна всё это?— Ой, — Просвиркин махнул рукою, — даже не спрашивайте! Все уши прожужжала. Она, кстати, предложила осветит площадь и семьдесят девятую квартиру. Но, черт побери, товарищ майор, эта кутерьма сказалась на ней очень хорошо, и, если бы не эта сковорода, — капитан дотронулся до затылка, который всё еще венчала здоровенная ссадина, — я бы сказал спасибо Леонарду.— Не огорчайтесь, капитан, я уверен, что у вас бывали раны и похлеще, — успокаивал Леонид Васильевич Просвиркина. — Плюньте и останьтесь довольны, ведь голова заживет.— Ну, до свидания, майор, — протянул Просвиркин еще раз ладонь, — поспешите; проводник сильно волнуется.— Всего хорошего. — И Сидоренко скрылся в вагоне московского поезда. * * * — Милый, миленький, любимый! — кинулась на грудь лежавшему на кровати Серебрякову Наташа. Она обхватила шею Виталия руками, покрывая израненное лицо поцелуями и заливая слезами.Только через сутки Серебряков Виталий Васильевич очнулся в двести тринадцатой палате травматологии при больнице имени Семашко. У него, как оказалось, имелось небольшое сотрясение мозга, немногочисленные ушибы и ссадины.Лицо Серебрякова исказила гримаса боли, когда девушка надавила на грудь. Наташа поднялась. Утирая слезы, она прошептала:— Прости, я, кажется, сделала тебе больно. Как же ты напугал меня!— Где я? — спросил Виталий.— В больнице, милый, — сказала девушка, гладя его лицо влажной ладошкой. — Тебя нашли в переходе метро.— Газета есть?— Зачем? — удивилась девушка. — Я сейчас позову врача. Он просил, чтобы я позвала... Полежи.— Захвати газету! — крикнул в спину Наташе Виталий. Через минуту девушка вернулась с почтенного вида врачом, который имел в руках «Самарские известия».— Ну-с, дорогой мой, — произнес доктор, — как ваше самочувствие? Я, признаться, очень беспокоился.Врач выставил Наташу за дверь на время осмотра. Потом проделал всё, что полагается: посмотрел зрачки, постучал молоточком по локтям и коленям, смерил давление, оказавшееся чуть выше нормы, температуру, спросил о болях в голове и в заключении сказал:— Так, молодой человек, теперь, я вынужден это сказать, нам надобно взглянуть на ваш страховой полис. Он, надеюсь, у вас имеется?— Да, завтра вы его увидите, — сообщил Серебряков. — Позовите Наташу.— Хорошо. В общем и целом, господин Серебряков, состояние ваше удовлетворительно. Вас, конечно, еще немного здесь подержим. Следует сделать кое-какие анализы, показать специалистам.Он вышел. Зашла девушка.— Наташа, посмотри, пожалуйста, газету. Нет ли там сообщения о происшествии?Наташа малость обиделась, приревновав Виталия к газете. Виталий заметил это и сказал:— Я был там. Мой отец погиб, Виконт погиб, Вельда, Цезарь — тоже. Я едва за ними не отправился. Не могу представить, как меня обнаружили не на площади.— Ты свалился вниз в метро, — сказала Наташа, — потерял много крови.— Ничего подобного, радость моя, — доказывал Виталий, — я ударился лицом о постамент Кирова, и, видимо, был отправлен в переход метро. Интересно только, каким образом, — Виталий потрогал свой нос, — этот придаток моего лица остался не поломанным. Просто удивительно. Осиел швырнул меня так, что я думал: меня придется отскребать от постамента ложками. Да, кстати, а Киров там?Девушка, наконец, благодаря стараниям Виталия улыбнулась и произнесла:— Нет. Я сама еще там не была, но в газете есть фотография. — Она протянула газету Серебрякову. Виталий рассмеялся:— Мне нравится ее теперешний вид. И постамента не осталось!Девушка села на край кровати и, взяв руку Виталия в свою, произнесла:— Я хочу съездить домой.Лицо Виталия помрачнело.— С тобой, — добавила Наташа, — когда ты поправишься.Виталий с секунду соображал, потом произнес:— Как я понимаю, у тебя имеется непреодолимое желание познакомить меня с родителями.— Именно.— Что ж, а почему, собственно, и нет? Имеется возможность представить тебя моей матери и брату… Который час? — вдруг спросил Виталий.— Без двадцати два. А что случилось на Кировской площади? — задала, наконец, Наташа вопрос, мучавший ее с момента, когда Виталий объявил о своей причастности к событиям двухдневной давности.Виталий помолчал, потом ответил:— Можно догадаться. Отца и его слуг убил Осиел. Кстати, он создал своего двойника, — и вот на этом-то мы попались. Конечно, произошло еще кое-что, не написанное в газетах. Осиел был отправлен на тот свет семеркой. Уж не знаю, где Primus откопал шестого и седьмого, но они появились все.— Какой семеркой? — мало что понимая, задала вопрос девушка.— О, — многозначительно произнес Серебряков, — великолепной семеркой! Ангелы! Такие красивые! Я думаю, что тогда ночью видел так называемый отряд по восстановлению гармонии. Понимаешь, Осиел нарушил status quo, а это могло привести к катастрофе. Представь, что в тело проникла бактерия, очень деятельная и разъедающая организм, который сам не в состоянии справиться с нею, так как не имеет к ней иммунитета, то есть не способен защищаться. Тогда что делает человек, чтобы убить этот вирус?— Ну, — задумчиво сказала Наташа, — делает уколы, пьет таблетки.— Другими словами, — подхватил вдохновенно Виталий, — он воспользуется вакциной. А вдруг он не знает, что является причиной его болезни. Тогда в дело вступает второе лицо — доктор, — и делает ему спасающий укол. Ну, а теперь переносим все это к нам. Больной — это наш мир, бацилла — Осиел, доктор — некая высшая, управляющая миром сила, то есть Бог, а вакциной является семерка ангелов. Бедняга Осиел орал дурным голосом, когда они за него принялись. Представляешь, чего бы он натворил, ежели б не они! Достаточно вспомнить о Кирове.— Знаешь, дорогой, — сказала девушка, — очень хорошо, что ты мне раньше всё рассказал о Леонарде, иначе я бы сильно расстроилась по поводу твоего падения после того, как услышала эту историю.— А теперь, — сказал, вставая, Виталий, — поди сюда и убедись в полной моей нормальности; я по-прежнему без ума от тебя.Девушка буквально бросилась ему на грудь, их губы нашли друг друга, и на несколько минут эти двое безумно влюбленных забыли об окружающем их мире, пребывая в плену не имеющего понятия ни о времени, ни о месте чувства. Они попали под влияние того течения, в плен которого попасть так легко и так трудно из него выбраться. Словно между прошлой неделей и этим днем имелась пропасть в несколько лет, словно после долгой разлуки, две души упивались любовью друг друга, не желая ни видеть окружавшей их действительности, ни слышать о ней. Глава XXXЛЕУШ СВАН И месть настигнет за грехи, И дух забьётся в лапах зла! Кричи; к мольбам твоим глухи! Ты проклят небом за дела! «Чертова жара! — думал он, — когда она, наконец, кончится?! Кондиционер сломан». Снявшись со стула, Сван поплелся к холодильнику. Достав банку безалкогольного пива, с наслаждением опустошил ее, не сходя с места. Окно было зашторено, но, казалось, — и шторы пропускают жар солнечных лучей, накаливших город до сумасшедшей температуры. Он сел за бухгалтерские бумаги. Колонки цифр когда-то увлекли его; он попробовал свои силы в программировании, но быстро нашел довольно подходящее и, — более того, — прибыльное применение своим потрясающим математическим способностям. Было время, когда он, будучи голодным студентом, зарабатывал составлениями программ по информатике, было время, когда он и о «Запорожце» не мог подумать, не то что о «Мерседесе», который в сей час стоял в тени деревьев под окнами двенадцатиэтажного только что отстроенного дома. Имели место в его жизни весьма трудные времена, когда он, просыпаясь ежедневно в обшарпанной комнате студенческого общежития, опасался, что голод не позволит ему сегодня должным образом заниматься. Он был хилее и смазливее всех своих сверстников, и ребята, не очень отягощенные добродетелью, часто отбирали у него деньги. С доброй половиной своих врагов он уже рассчитался. Мозги ему позволили забраться так высоко, как он никогда и не надеялся. Деньги уж находились на втором месте, об их добыче можно было со спокойной душой забыть. Большая часть состояния хранилась в недосягаемом для местных властей месте. Только лишь желание не потерять форму заставляло заниматься бизнесом и вникать во все дела банка, где он был только управляющим. Теперь его интересовало нечто большее, чем зеленые бумажки, его интересовала власть . Какое звучное, четкое и однозначное название! Скоро, очень скоро он обретет нужную ему власть, и вот тогда можно будет отойти от дел, наслаждаясь способностью низвергать, унижать, топтать, возвышать, запрещать и многими, многими другими «-ать». За деньги всё можно купить, всё: дом, машину, шофера, домработницу, жену, сотню любовниц, — любого и каждого. Всё продается и единственный вопрос, возможный при этом, это вопрос цены. Подкупные стоят дешево, неподкупные — дороже. Все другие не стоят ничего и если кто-то не берет денег (есть и такие), то они устраняются. Удавалось устранить многих, ведь и здесь играли роль только деньги. Но он не считал себя убийцей. Деньги прибывали под его крылышко каждый день; махинации с ценными бумагами, сотрудничество с директорами крупных легальных, полулегальных и, конечно же, нелегальных предприятий помогало создавать свою империю, где власть отдавалась ему.Он оторвался от бумаг. Не хотелось работать, допекала жара.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35