Они с молодой помощницей решили, что Джиллиан, если только это возможно, должна явиться в суд. Ее присутствие требовалось на тот случай, если потребуется установить подлинность письма, которое прислал ей Эрно Эрдаи. Подтвердить, что получила его в конце марта, еще до назначения Рейвена адвокатом Гэндолфа, — события, которое могло бы побудить Эрно к выдумке. Со стороны Артура это было легким нажимом, но она согласилась принять его повестку с меньшей неохотой, чем можно было ожидать.Поднимаясь по красивой центральной лестнице, Джиллиан безуспешно пыталась подавить воспоминание о своем последнем появлении в здании суда. Это было шестого марта девяносто пятого года. Все процессы против других продажных обвинителей и судей, где Джиллиан могла выступать свидетелем, прошли без ее участия. Ее служение государству прекратилось. Мойра Уинчелл, бывшая председательствующим судьей до Кентона Харлоу, образец безучастности, которую часто сравнивали с самой Салливан, приговорила Джиллиан к семидесяти месяцам заключения. Это было на год, а то и на два больше, чем она ожидала по федеральным директивам, особенно с учетом ее помощи обвинению. Однако Джиллиан сама выносила тысячи приговоров почти всегда в полной уверенности, что безукоризненно взвесила все факторы. Когда Уинчелл кончила читать приговор, она, к собственному удивлению, нашла нужным сказать два слова: «Я понимаю».На верхнем этаже Джиллиан заглянула сквозь окошки обитых кожей дверей в просторный зал председательствующего судьи. Эрно Эрдаи с пластиковыми кислородными трубками в носу держался за барьер, ограждающий свидетельское место. Сидевший на судейском месте, напоминающем среди мраморных колонн купель для крещения, Кентон Харлоу слушал Эрно, приложив палец к длинному носу. У нее возник порыв открыть двери, войти и сесть, но она его быстро подавила. Потенциальному свидетелю не место в зале суда. Ей лично тоже. Однако поездка с Артуром в Редьярд привела к беспокойным сновидениям. Они вызвали, как Джиллиан призналась Даффи перед выходом из дома, все нарастающий интерес к тому, что скажет Эрно, какое воздействие окажут его показания.Около часа Джиллиан ждала в тесной комнате для свидетелей, читала «Пелопоннесскую войну», потом внезапный шум в коридоре возвестил конец судебного заседания. По привычке она встала, погляделась в маленькое зеркало на стене, поправила плечи темного костюма и передвинула ожерелье так, чтобы самая крупная жемчужина оказалась посередине. Через десять минут появился Артур. Выглядел он, как всегда, серьезным, но в нем был какой-то свет, которому Джиллиан невольно завидовала. Артур торжествовал.Начал он с извинений. Мюриэл только что учинила судье Харлоу целый спектакль, говорила, что ее держали в неведении, требовала сутки на подготовку к пере крестному допросу Эрдаи.— То есть мне завтра будет нужно приехать опять?— Боюсь, что да. Я бы спросил Мюриэл, понадобишься ли ты ей, но, честно говоря, не думаю, что она станет говорить со мной о своих планах. Зуб за зуб.Боевые раны. Джиллиан вспомнила.— Могу выписать еще повестку, если нужно оправдание на работе, — предложил Артур.— Нет, начальник у меня понимающий.Ральф Подольский, управляющий, доводился младшим братом Лоуэллу Подольскому, бывшему обвинителю, пострадавшему в том же скандале, который привел к крушению Джиллиан. Ральф не упоминал о родстве с Лоуэллом до ее первого выхода на работу и больше не возвращался к этой теме.Джиллиан взяла свою сумочку. Артур сказал, что знает, как выйти из здания, минуя репортеров. В лифте она спросила, как прошло слушание.— Изумительно, — ответил Артур.— Эрно хорошо говорил?— Считаю, что да.— Вид у тебя торжествующий.— У меня? — Это замечание, казалось, возмутило Артура. — Я ощущал только гнетущее бремя. Если из-за твоих ошибок казнят клиента, это не просто проигрыш. Я по три раза просыпаюсь ночами. Ни о чем не могу думать, кроме этого дела. Знаешь, я уже несколько лет веду бои, стараясь ради денег, — коммерческие дела. Крупные компании обвиняют друг друга в нечестной игре. Большинство клиентов мне симпатичны. Я хочу, чтобы они выиграли, но, кроме денег, на карту не ставится почти ничего. А если оплошаю в этом деле, буду чувствовать себя черт знает кем.Двери лифта распахнулись. Артур показал Джиллиан проход и последовал за ней на улицу, стремясь выйти, пока его не увидел никто из газетчиков. Он сказал, что согласился дать первое интервью двум ведущим телекомпаниям у себя в кабинете. До магазина Мортона было три квартала, по пути к зданию Ай-би-эм, где располагался офис Артура, и Артур пошел пешком вместе с Джиллиан.— Как судья воспринял Эрно? — спросила она.— Думаю, поверил ему. Казалось, прямо-таки должен был верить.— Должен?— В зале ощущалось нечто такое. — Артур задумался. — Печаль. Эрно не рисовался — не хотел просить никого о сочувствии, потому что совершил ужасные поступки. Но печаль звучала в каждом его слове.— Да, печаль, — произнесла Джиллиан.Может быть, именно поэтому ей хотелось послушать Эрно. Пешеходов во время затишья перед часом пик было мало. Стоял погожий день, поразительно ясный, они то и дело входили в тень от высоких зданий на Гранд-авеню. Джиллиан достала из сумочки темные очки и обнаружила, что Артур пристально смотрит на нее.— Ты ведь совершила не то, что он. Не убийство.— Что ж, хоть это можно сказать в мою пользу.— И расплатилась за то, что сделала.— Я открою тебе жуткую правду, — сказала Джиллиан.Она сознавала, что опять ступает с Артуром на ту тропу, по которой наотрез отказывалась идти с другими. От Артура нельзя было отделаться хитростью или уклончивостью. Он плакал, когда бывал огорчен. В хорошем настроении смеялся, как ребенок. Был простым, его доброта была простой, и разговор с ним требовал такой же открытости. Джиллиан она всегда давалась нелегко. В Редьярде ее удивило, как внезапно возникают некоторые эмоции — особенно чувство глубокой утраты — в его присутствии. Однако он уже вполне зарекомендовал себя заслуживающим доверия.— Артур, больше всего угнетало меня не это. Ты неверно истолкуешь мои слова, и я ничуть тебя не виню, но не думаю, что деньги меняли исход всех тех дел. Наверняка знать этого не может никто, особенно я, что и делает мои поступки особенно вероломными. Но это было системой, Артур, почти такой же, как налоговая. Адвокаты богатели, стало быть, и судьи имели право на какую-то долю. Я даже не сознавала, что выношу по делу несправедливое решение, потому что никто меня об этом не просил. Вызывать подозрения мы не рисковали. Я стыжусь того, какой была в те годы. Стыжусь громадного злоупотребления доверием. Но ты прав, годы в тюрьме кажутся достаточной расплатой за это. Гложет меня только мое легкомыслие.— Легкомыслие?— У меня были блестящие возможности, и я легкомысленно пустила их по ветру.— Послушай, у тебя достаточно времени для того, чтобы начать новую жизнь. Если захочешь. Ты ведь и так всегда жила в своем часовом поясе.Это определение было настолько удачным, что Джиллиан рассмеялась. Она жила не совсем в том же мире, что другие. Ее время шло несколько быстрее. Она окончила колледж в девятнадцать лет. Поработала год, чтобы оплатить учебу в университете. В двадцать три окончила Гарвард, после чего вернулась в округ Киндл. В каком-то смысле и не покидала его, потому что в Кембридже жила у отцовских родственников. Она могла бы найти себе место на Уолл-стрит, в Вашингтоне, даже в Голливуде. Но как дочь полицейского, ее больше всего манила окружная прокуратура.Однако во всем этом решающим фактором была ее воля. В том потоке времен она считала себя экзистенциалисткой: наметить себе цель и стремиться к ней. Подумать только, куда теперь ее завела воля. Американцы стали видеть в себе мягкое дорожное покрытие, которое беспощадно утюжит паровой каток раннего детства. Может быть, так оно и лучше. Она превозносила достижения своей воли до того, что считала себя ницшеанкой, своевольной сверхженщиной, имеющей смелость поставить себя выше условностей. И только в тюремной камере поняла, что ее отвращение от морали среднего класса было вызвано страхом. Сознанием, как сокрушительно могла бы в противном случае обратить ее строгие суждения против себя.— Джиллиан, люди переживают всякие бедствия. Кое-кто из моих родных провел годы в Дахау. И они продолжали жить. Вернулись в Штаты, торговали моющими средствами для окон, играли в кегли и растили внуков. Я хочу сказать — продолжай жить.— Артур, я сама во всем виновата. Я не переживала стихийных бедствий или проявлений человеконенавистничества.— Ты попалась. Я говорю: что ты делаешь, выйдя на волю, черт возьми? Главным образом страдаешь, казнишь себя или оживляешь в памяти психологические кошмары, которые пришлось вынести. Пойми, это кончилось. Ты уже другая.— Так ли?С этим, поняла она, предстоит разобраться.— Ты перестала пить. Я со страхом ехал на первую встречу с тобой, думал, застану тебя полупьяной. Ноты была трезвой. Так что успокойся. Вперед и выше. Я трижды в неделю раскрываю газету, встречаю фамилии людей, которых обвинял, когда работал в отделе финансовых преступлений, и обычно они занимаются какими-то крупными делами.— И ты считаешь их глупыми.— Нет, считаю, что они занимаются своим делом. Продолжают жить. Надеюсь, теперь они поумнели. Одни умнеют. Другие нет. Если они снова пойдут на преступления, тогда буду считать их глупыми.Он ее не полностью убедил, но его мужество было трогательным.— Артур, я уже говорила, что ты добр ко мне?Он взглянул на нее, щурясь в свете предвечернего солнца.— Это против правил?— Это непривычно.— Может быть, причина в том, что у нас много общего.Всякий раз, когда Джиллиан встречалась с Артуром, они почему-то возвращались мыслями к той минуте, когда она обидела его в кафе. Та фраза словно бы открыла что-то, хотя, казалось, должна была закрыть все двери. Он продолжал настаивать, что они родственные души. Джиллиан оставалась в сомнении насчет какого-то сходства. Артур ее радовал. Если не считать Даффи, в сущности так и не ставшего юристом, она не поддерживала отношений с коллегами. Полноценный разговор профессионалов, полноценный контакт, серьезное обсуждение средств и мотивов с человеком, способным проникнуть в суть, являлись потребностью. Но ей все-таки казалось, что больше ничего общего у них нет.Они подошли к дверям магазина Мортона. Здание, возведенное знаменитым архитектором, учителем Фрэнка Ллойда Райта Фрэнк Ллойд Райт (1869 — 1959) — американский архитектор. Строил оригинальные здания современного стиля, добиваясь функциональности и связи с ландшафтом.

, представляло собой образец, который побудил ученика двигаться в другом направлении. Фасад был чрезмерно украшенным, с рельефными железными плитами и двадцатифутовыми стеклянными дверями, окаймленными узорчатой медью. Дверные ручки, выполненные в форме виноградных лоз, были отполированы руками приходящих ежедневно тысяч покупателей и сверкали в ярких лучах солнца. Прилавок с косметикой находился сразу же за дверями. Джиллиан указала на него.— Мое рабочее место.Джиллиан давно уже старалась поменьше работать в этом магазине, где ее часто узнавали, однако с началом сезона летних отпусков она требовалась там лишь два дня в неделю.— Нравится тебе эта работа?— Знаешь, я очень рада, что работаю. В тюрьме это считалось привилегией. Оказывается, так оно и есть. Я увидела объявление и подумала, что, возможно, магазин — хорошее место для начала.Собственно говоря, эта работа казалась развлечением, хотя ее интерес к моде поверхностным не был никогда. За долгие годы она слышала множество высказываний о мире моды, которые западали в сознание, словно перлы мудрости из Евангелий или Шекспира. «Мода близка к чувствительным струнам души», «Мода столь же значительная часть жизни, как секс». Сама она просто думала: хотя бы выгляди хорошо. Мода для нее была отчасти маскарадом, отчасти детской игрой, отчасти зависимостью от мнения других и больше всего радостью от формирования этих мнений. Она не имела смысла — но многие женщины, побуждаемые инстинктом, жаждали красоты. Они оценивали друг друга по количеству прилагаемых для этого усилий. Джиллиан уже вышла из состязания. По сравнению с великолепными молодыми женщинами, приходившими из клубов здоровья к ее прилавку, она была «бывшей красавицей». Слова эти звучали с той же грустной ноткой, что и «бывший спортсмен». Но имея дело с покупательницами, она постоянно чувствовала облегчение от того, что гораздо меньше подвластна тщеславию.— Артур, насколько я понимаю, тебе это кажется несерьезным.— Ну...— Скажи, скажи.— Пожалуй, не мне это говорить. Видишь ли, даже у непривлекательных людей есть инстинкты, но приходится мириться с тем, какой ты есть.— Артур, брось! — Джиллиан часто находила заниженную самооценку Артура извращенной. — Привлекательность мужчины после определенного возраста не имеет ничего общего с привлекательностью подростка. Большой успех, крупное жалованье, хорошая машина. Не бывает плохо выглядящих мужчин с толстым бумажником.— Похоже, ко мне это не относится, — сказал Артур.— Сомневаюсь.— Может быть, потому что я незрелый.Джиллиан рассмеялась.— Да, — сказал он. — Я до сих пор вздыхаю по своим фантазиям.— И каковы они?— Холеная изящная женщина — глупо, правда? Полная противоположность мне.— Девица с журнальной обложки?— Я не настолько незрелый. Взрослая была бы в самый раз. — Артур слегка отвернулся. На секунду он показался ослепленным солнцем, потом добавил вполголоса: — Такая, как ты.— Я? — Джиллиан испуганно обернулась, надеясь, что разговор не принял оборота, которого она опасалась. — А кто-то поближе к твоему возрасту?В свои сорок семь она считала себя по меньшей мере на десять лет старше Артура.Артур издал смешок.— О, ты подошла бы великолепно.— По возрасту я тебе в матери гожусь.— Прошу тебя.— В тети.— Достаточно будет «нет», Джиллиан, — мягко произнес Артур. — Я к этому привык.— Ар-тур, — сказала она. — Артур, я грязь, которую никто не сможет или не захочет убрать. Это правда. Честно говоря, я не скажу «да» никому. Это не часть моей жизни.— Хватит, Джиллиан. Я просто иллюстрировал суть дела.Возможно, сестринский поцелуй в щеку оказался бы к месту, но это было не в стиле Джиллиан. Вместо этого она улыбнулась чуть более ободряюще и пообещала увидеться с ним завтра. Артур тоже улыбнулся, но пошел тяжелой походкой, придерживая локтем портфель. В груди у нее снова шевельнулось чувство вины. Торжествующий мужчина исчез. Несколькими словами она подавила его, сделала прежним Артуром. 1713 июня 2001 годаИстория Эрно содержали в запертой палате окружной больницы. Когда судебные приставы ввезли его в зал в кресле-каталке, Ларри подошел посмотреть, не может ли чем-то помочь. Эрно со старческой неторопливостью встал, Ларри и приставы помогли ему взойти на свидетельское место и туда же подняли кислородный баллон. Эрно наотрез отказался разговаривать с Мюриэл до дачи показаний, и Ларри полагал, что Эрдаи будет рад поболтать с ним — полицейский с полицейским, каким, возможно, считал себя до сих пор. Пока приставы удалялись, а Эрно вставлял трубки в нос, Ларри стоял, положив руку на темную ореховую загородку, и любовался Церемониальным залом, где совершались церемонии официального введения судей в должность и слушания по предоставлению гражданства США. Он любил атмосферу прошлого, сохранявшуюся в старом здании суда, хоть и продолжал враждебно относиться ко всему остальному в федеральной судебной системе.— Стало быть, рак легкого? Эрно, ты куришь?— Курил в детстве. И на службе во Вьетнаме.— И давно ты узнал, что у тебя это?— Кончай притворяться, Ларри. Я знаю, что ты уже просмотрел все мое досье.Досье тайком привезли из Редьярда накануне вечером. Но если бы Ларри признался в этом, половину персонала тюрьмы и прокуратуры можно было бы привлечь к суду. К тому же знакомиться с данными о состоянии его здоровья было обязанностью Мюриэл. Они почти до трех часов ночи листали досье, разузнавая об Эрдаи все, что только можно.Ларри спросил у Эрно, как поживает его семья.— Судя по сегодняшней газете, жена знавала лучшие дни.— А дети?— Детей у меня нет, Ларри. Не получилось. Только племянник. А как твои? Два парня, верно?— Верно, — подтвердил Ларри. Описал успехи обоих, но понял намек Эрно на то, кто раньше уделял другому больше внимания. Однако кое-что Ларри помнил. Он полез в карман, достал зубочистку и протянул Ларри. Тот, не скрывая удовольствия, тут же сунул ее в уголок рта.— В тюрьме их не увидишь. Держу пари, Ларри, ты не думал о зубочистке как о смертоносном оружии.— Там она, может, и оружие.— Там ею могли бы выколоть тебе глаз.— Как белый, бывший полицейский, живет там при таких нравах?— Живу, Ларри. Деваться некуда.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47