Даже плакать я не могу. Похоже, я ни на что не способен. Единственное, что я могу, это, закрыв глаза и сжав зубы, сидеть на богом забытом рифе неудач.
Именно этим я и занимаюсь, когда вдруг до меня доходит, что я уже не один.
– Бумс!
Она стоит наклонившись надо мной, и ее телескопы находятся в нескольких дюймах от моего лица. Когда я поворачиваюсь, она отступает и морщит нос.
– Скажи мне, Пижон, ты специально сидишь с таким выражением лица, чтобы оно рифмовалось с запахом изо рта, или тебе действительно так хуево?
Взяв себя в руки, я говорю ей, что действительно не сладко.
– Отлично, – отвечает она. – Терпеть не могу лицемеров. Не возражаешь, если я присяду и разделю твои тревоги?
Не дожидаясь ответа, она, постукивая палкой, обходит кушетку.
– Ну и откуда это лицо висельника?
– Выпил больше, чем мог переварить, – отвечаю я. Вряд ли эта близорукая дурочка что-нибудь поймет, даже если я начну ей объяснять.
– Главное – постарайся на меня не блевать, – предупреждает она, наклоняясь ближе, чтобы рассмотреть меня. – Знаешь, чувак, я тебя где-то видела. Какая у тебя отвратительная морда! – Она протягивает свою сухую ручку. – Меня зовут Вакуумной Дамой, поскольку большую часть времени я нахожусь в отключке.
Я пожимаю ей руку Она худая и теплая.
– Можешь называть меня Чувак Дежавю. Она издает звук, напоминающий электронный писк, намереваясь рассмешить меня.
– Отлично, Пижон. Вот почему у тебя такое знакомое лицо. Клево! Ну и что такого в этих картинках на обложке? Любимые фотографии?
– В каком-то смысле. Это фотографии, снятые во время моего путешествия с любимыми друзьями. А книга – древний китайский трактат, который называется «Книгой перемен».
– Серьезно? В чьем переводе? Ричарда Вильгельма? Дай-ка мне взглянуть.
Я передаю ей книгу, и она подносит ее к лицу. Я начинаю догадываться, что эта дурочка понимает гораздо больше, чем я предполагал.
– Это английское издание. Я пользовалась им, когда только начинала этим заниматься. А потом я решила, что лучше Вильгельм на немецком. Я хотела сверить поэтические отрывки. А когда обнаружила между ними разительные отличия, то подумала: «Черт! Если текст столько теряет в переводе с немецкого на английский, сколько он должен был потерять в переводе с древнекитайского на немецкий!» И решила послать все к черту. Последний раз я гадала, когда моя идиотская собака-поводырь опрокинула корзину для бумаг в поисках моих тампонов. Сукин сын решил, что я с ним играю. Схватил книгу и убежал, а пока я его ловила, он успел изорвать ее в клочья. Немецкая овчарка. Когда он видел что-нибудь написанное на языке предков, он просто не мог удержаться. Кстати, а что это за осколки на полу? Ты что-то уронил или я пропустила еврейскую свадьбу? На собак мне наплевать, зато я очень люблю свадьбы. Взрослые считают их поводом для того, чтобы напиться и распустить языки. Может, и ты надрался на свадьбе, что от тебя так разит? Признавайся!
– Хочешь верь, хочешь нет, но я надрался в Диснейленде.
– Верю. На ракете. Убери-ка свою книгу, пока у меня не начались галлюцинации и я не увидела собаку.
Пытаясь дотянуться до сумки, я случайно роняю ее трость, и она падает прежде, чем я успеваю ее поймать.
– Осторожно! – кричит она. – Ты роняешь мой третий глаз!
Она поднимает трость и ставит ее за кушетку, подальше от меня, потом снова наклоняется и смотрит на меня со свирепым видом:
– Неудивительно, что у тебя такой виноватый вид, так и норовишь что-нибудь сломать.
Несмотря на всю ее свирепость, я не могу удержаться от улыбки. На самом деле все это маска. Думаю, она даже не отдает себе отчета в том, что изображает. К тому же она не такая уж неженка, как мне показалось вначале.
– Кстати, если уж ругаться, ты тут недавно произносила очень качественные проклятия.
– Ах, это, – замечает она, и всю ее свирепость как рукой снимает. Она подтягивает коленки к подбородку и обхватывает их руками. – Это не я, – честно признается она. – По большей части это Гари Снайдер. Стихотворение, которое называется «Заговор против демонов». Хочешь знать, почему я его запомнила? Потому что однажды я распылителем нарисовала целую картину. На футбольном поле. Помнишь, когда Билли Грэм устраивал пару лет тому назад огромную тусовку на стадионе Малтнома?
– Так это ты сделала?
– От одной линии ворот до другой. Целую ночь рисовала и израсходовала девятнадцать баллончиков. Некоторые слова были величиной в десять ярдов.
– Так ты та самая знаменитая художница? Класс! В газетах писали, что разобрать текст было невозможно.
– Так было же темно! К тому же у меня отвратительный почерк.
– Зато пару дней назад ты изъяснялась чрезвычайно внятно, – напоминаю я. Мне не хочется, чтобы она умолкала. Я вижу, как лицо ее заливается краской от полученного комплимента, и она начинает раскачиваться, обхватив себя за колени.
– Я здорово поцарапалась, – замечает она. – К тому же я говорю лучше, чем пишу.
Некоторое время она раскачивается, сосредоточенно глядя перед собой. Солнце уже почти скрылось за рекой, и помещение заливает мягкий теплый свет. Хромированные оконные переплеты приобретают желтоватый оттенок. И вдруг ни с того ни с сего она хлопает в ладоши.
– Вспомнила! – указывает она на меня пальцем. – Откуда я знаю твою меланхолическую харю! Из твоего дурацкого романа! Он такой же дурацкий, как и ты!
И она снова принимается раскачиваться. Я бы не удивился, если бы она начала сосать палец.
– Я тоже иногда пишу, когда не занимаюсь ничем другим, – ставит она меня в известность. – В настоящий момент я – астральная путешественница, остановившаяся на отдых. После двухдневных забот мисс Билл ничего другого не остается.
Я говорю, что она выглядит гораздо лучше остальных виденных мною здесь пациентов, от чего она снова краснеет.
– Просто я прячу транквилизаторы за щекой, – признается она. – Я никогда не принимаю их лекарства… Смотри…
Она ощупывает кушетку, поднимает большой осколок стекла, запихивает его себе в рот и делает глотательное движение. Потом открывает рот, демонстрирует мне язык и через мгновение выплевывает осколок, который со звоном падает на новые плитки.
– Знаешь, почему меня сюда упекли? Потому что я нажралась ЛСД и отправилась прогуливаться по ротонде Капитолия. А знаешь почему? Я праздновала окончание своего романа. Знаешь, как он назывался?
Я говорю, что с удовольствием узнаю. Я не могу избавиться от ощущения, что она дурит меня, но мне все равно. Я абсолютно очарован.
– Я назвала его «Гениальная девочка завоевывает мир». Не слишком затасканное название?
Я отвечаю, что встречал и похуже, особенно когда речь идет о первом произведении.
– Первом?! Ну ты и болван! Это мой третий роман. Первый назывался «Сиськи и жопы», второй «Где-то за радужными яичниками». Признаюсь, первые два никуда не годятся. Юношеский бред. Но в «Гениальной девочке» что-то есть. Знаешь, мой издатель хочет переиздать два первых и выпустить все три под одной обложкой. Но я сомневаюсь. Что ты мне можешь сказать по этому поводу как писатель писателю?
Я не знаю, что и думать. Врет она, говорит правду или что? Вид у нее абсолютно серьезный, но я не могу отделаться от ощущения, что меня дурят. Поэтому отвечаю вопросом на вопрос:
– А кто твой издатель?
– Бинфордс и Морт.
Если бы она назвала какое-нибудь известное нью-йоркское издательство типа Кнопфа или Даблдея, я бы не удивился. Но Бидфордс и Морт?! Издательство, специализирующееся на выпуске высококачественной исторической литературы, которое мало кто знает за пределами Северо-Запада! К чему бы ей было выбирать его? А с другой стороны, неужто они стали бы издавать ее?
– Думаю, к их совету следует прислушаться, – заявляю я, не спуская с нее глаз. Но через очки мало что можно понять, и я решаю применить другую тактику:
– Ну что ж, Гениальная девочка, я могу тебе кое-что предложить.
– Только быстро, Пижон. Кажется, моя колесница уже прибыла.
И действительно у объявления «Стоянка запрещена» останавливается черный седан. Вероятно, она распознает его по звуку. Из машины выходит надменный молодой лизоблюд и направляется ко входу в больницу.
– Хорошо, быстро, – говорю я. – Я бы хотел узнать, что ты думаешь о втором законе термодинамики, если это, конечно, не превышает возможностей твоего интеллекта.
Оказывается, я глубоко заблуждался, надеясь поставить ее этим в тупик. Она поднимается на ноги и наклоняется ко мне так, что ее лицо чуть не касается моего. Узкие губы начинают растягиваться в улыбку. Звук шагов замирает в нескольких футах от нас, но мы не оборачиваемся.
– Мелисса? – слышу я его голос. – Все в порядке, милая. Твой папа хочет, чтобы я отвез тебя к Падающей башне и заказал пепперони. Он присоединится к нам как только отделается от представителей рыбной промышленности из Флоренции – они ему уже все уши прожужжали о необходимости регулировать поголовье лосося. А может, канадский бекон? Он так пахнет…
Она не спускает с меня глаз. А ее губы растягиваются все шире и шире, пока мне не начинает казаться, что эта улыбка сейчас расколет ее голову надвое. Краска заливает ее щеки и шею, а глаза, заключенные в стеклянную клетку, начинают безумно поблескивать. Наконец она соединяет наши головы ладонями, заслоняясь от шофера, и шепчет как боец сопротивления, передающий жизненно важную тайну под самым носом врага.
– Энтропия, – говорит она, – это единственная проблема, существующая в замкнутой системе. – Потом выпрямляется и добавляет: – Но главное, что рыбаки из Флоренции нравятся мне больше копченой канадской свинятины. А тебе, Пижон?
– Гораздо больше, – соглашаюсь с ней я.
Она кивает. Губы возвращаются на свое место. И, не говоря больше ни слова, она разворачивается на каблуках, пересекает без посторонней помощи вестибюль и величественно направляется к седану, ну, или настолько величественно, насколько это можно ожидать от костлявой, сумасшедшей, почти слепой девочки, прибывшей из другого измерения.
– Если когда-нибудь окажешься в Нибо, заезжай, – кричу я ей вслед, – мой адрес есть в адресной книге.
Она не останавливается. Хлыщ пытается подхватить ее под руку, но она негодующе отказывается от его помощи и чуть не падает, спускаясь с поребрика. Но ей удается ухватиться за бампер, и она на ощупь доходит до дверцы, открывает ее и залезает внутрь. И тут я понимаю, что в своем величавом порыве она забыла трость.
Машина уже трогается с места, когда я выбегаю на улицу. Я размахиваю украшенной перьями тростью, но, естественно, девочка меня не видит. Я думаю, не покрякать ли Дональдом Даком, но они уже подъезжают к воротам, за которыми стоит невообразимый шум проезжающих мимо машин.
К тому же я понимаю, что это то самое, что я должен был привезти из Диснейленда. Калеб будет в полном восторге. Он будет носить палку в школу, размахивать и крякать ею, всем ее показывать. Одноклассники будут ему завидовать и мечтать о таких же. А когда в следующий раз поедут в Волшебное Царство, будут искать их во всех сувенирных лавках…
И вот в одно прекрасное утро – спрос определяет предложение! – они там окажутся.
Последнее явление Ангелов
– Я так счастлив, что нахожусь здесь сегодня! – кричит Мофо.
Это первое, что я слышу, вернувшись из Флориды. И с тех пор он продолжает кричать это на каждом углу через каждые несколько минут, лишь меняя ударения: «Я так счастлив…» или «что нахожусь здесь …»
– Я тоже, – подхватывает коротышка по имени Большой Лу. – Но когда я уеду, я тоже буду счастлив. Если мы не спечемся в этой жаре, я буду рад и счастлив.
Всем известно, что ездить на мотоциклах без шлемов запрещено. И поэтому всю дорогу от Калифорнии до Орегона их преследует то один, то другой полицейский.
– Без шлемов гораздо лучше, – заявляет Маленький Лу, который весит триста фунтов. – К тому же мне так надоели эти извращенцы в униформах. Особенно когда нас тридцать против одного. Разве я не прав?
– Чертовски прав, – отвечает Большой Лу.
– Преподобный Билли Грэм всегда говорил, что сила – это право. Значит, когда тридцать против одного, мы правы.
– Точняк, – откликается Большой Лу, растягиваясь на пузе посередине двора – шесть футов шесть дюймов в длину и одна шестая тонны пыльной плоти и кожи. – С тех пор как мы выехали из Сан-Франциско, я знаю только одно: «Противны вы, хочу травы».
И через мгновение этот сдержанный смешок. Он доносится от моей мастерской, где многочисленные Харли подвергаются разнообразной починке. Я не знаю, чем он вызван – рифмованной строчкой Большого Лу, или кто-то в очередной раз подшучивает над тем, что я печатаю на машинке, или еще чем-то.
– Знаете, что я вам скажу, – произносит грубый голос, принадлежащий типу по имени Страшный Гарри, – у меня, оказывается, есть тормоза, а я даже не подозревал об этом!
После чего у меня во дворе поднимается невообразимый рев и пыль, цель которых – подтвердить это заявление.
– Видите? Настоящие тормоза! Когда я утром возвращался от механика и увидел на обочине эту голосующую крошку, я их сорвал. К чертовой матери! Так что когда мне наконец удалось остановиться и я оглянулся, за мной на четверть мили тянулся след жженой резины, а вдали стояла эта детка, выпятив свой розовый животик. Скажи, Цыпа?
Цыпа не отвечает, зато Румиочо произносит свое классическое «Точняк!»
– Слыхали? – хрипит Гарри. – Он сказал «Точняк». Эй, Попугай! Я тебе задницу надеру, если ты будешь нос воротить от друзей…
Страшный Гарри не превышает ростом остальных членов команды, зато он самый плохой. Он рассказывал мне, что пять дней в неделю работает охранником в торговом комплексе, поэтому по выходным ему нужна отдушина в пять раз больше, чем у остальных. Он невысок, зато плотно сбит и вспыльчив. При ходьбе его тяжелое крепкое пузо раскачивается, как у борца сумо. В разговоре он прикидывается придурком, и лишь глаза выдают его ехидный ум. Он быстр. В задушевных разговорах признается, что два семестра в Калифорнийском университете был лучшим студентом, но бросил это, так как академическая наука для него слишком вялая… он задирает голову и кричит: «Эй, а быстрее печатать ты не можешь? Это максимум, на что ты способен?»
Из аэропорта звонит корреспондентка, о приезде которой я напрочь забыл, и сообщает, что приедет сразу, как только найдет контору по прокату машин, чтобы взять у меня углубленное интервью. Я предупреждаю ее о том, с чем она может столкнуться. Отлично, восклицает она, она очень любит такое и надеется, что никто не разъедется до ее приезда. Я представляю ее себе по голосу – этакая прихорашивающаяся пава, вся дрожащая от возбуждения. Я объясняю ей, как до нас добраться, и она вешает трубку, предварительно порекомендовав мне сидеть тихо и ничего не предпринимать до ее приезда.
Я вполне способен осуществить и то, и другое. Мне даже не надо вставать с места, чтобы понять, что происходит внизу. Стук металла, переругивание… квохтание курицы, призывающей свое потомство взглянуть на знаменитую путешественницу Цыпу, возлежащую под яблоней с проигрывателем, установленным на соблазнительно-розовом пузике, которое и послужило накануне причиной драки между моим бывшим сокамерником Крутым и Страшным Гарри.
Я слышу, как пластинка кончается и иголка автоматически перескакивает на начало. И за последние семьдесят два часа я уже в шестисотый раз слышу, как Джанис Джоплин просит пронзить ей сердце.
На подъездную дорожку заворачивает большой черный мотоцикл, нет, сначала он проскакивает мимо, потом дает задний ход и, вихляя, заезжает во двор…
Не забывайте 73-й псалом: дремлют утки, коровы буйствуют в черничнике, Авен-Езер, опустив сломанный рог опалового цвета, бросается на Харли, Доббс и Крутой бросаются мотоциклу на помощь и производят спешную эвакуацию детей и женщин…
За сценой, прислонившись к яблоне, сидит Страшный Гарри, рассматривая привезенные с собой журналы. Старый Берт говорит, что у него ученая степень по антропологии.
Вокруг пасутся цыплята и курицы.
Колеса разбрызгивают гравий, и черный шаттл устремляется в город, чтобы забрать трейлер, который они решили взять напрокат. Поднятая пыль вызывает целый шквал кашля и харканья… куры с возмущенным квохтаньем бегут в укрытие. Гарри замечает меня в окне и машет журналом. Я снова сажусь за стол. Стук пишущей машинки служит отличным репеллентом.
– Эй, Люцифер! – это проснувшийся Берт взывает к самому юному участнику забега. – Собирай всех! Мы уже три дня достаем хозяев. Пора сваливать.
Розовое Брюшко наконец сменила пластинку, и теперь «Битлз», усиленные электроникой, утверждают, что «Волшебное путешествие унесет нас всех вдаль». Однако когда песня заканчивается, ничего не происходит.
На гравиевой дорожке раздаются шаги, и я вижу, как к клозету направляется высокий сутулый парень с гипсовой повязкой на ноге.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45
Именно этим я и занимаюсь, когда вдруг до меня доходит, что я уже не один.
– Бумс!
Она стоит наклонившись надо мной, и ее телескопы находятся в нескольких дюймах от моего лица. Когда я поворачиваюсь, она отступает и морщит нос.
– Скажи мне, Пижон, ты специально сидишь с таким выражением лица, чтобы оно рифмовалось с запахом изо рта, или тебе действительно так хуево?
Взяв себя в руки, я говорю ей, что действительно не сладко.
– Отлично, – отвечает она. – Терпеть не могу лицемеров. Не возражаешь, если я присяду и разделю твои тревоги?
Не дожидаясь ответа, она, постукивая палкой, обходит кушетку.
– Ну и откуда это лицо висельника?
– Выпил больше, чем мог переварить, – отвечаю я. Вряд ли эта близорукая дурочка что-нибудь поймет, даже если я начну ей объяснять.
– Главное – постарайся на меня не блевать, – предупреждает она, наклоняясь ближе, чтобы рассмотреть меня. – Знаешь, чувак, я тебя где-то видела. Какая у тебя отвратительная морда! – Она протягивает свою сухую ручку. – Меня зовут Вакуумной Дамой, поскольку большую часть времени я нахожусь в отключке.
Я пожимаю ей руку Она худая и теплая.
– Можешь называть меня Чувак Дежавю. Она издает звук, напоминающий электронный писк, намереваясь рассмешить меня.
– Отлично, Пижон. Вот почему у тебя такое знакомое лицо. Клево! Ну и что такого в этих картинках на обложке? Любимые фотографии?
– В каком-то смысле. Это фотографии, снятые во время моего путешествия с любимыми друзьями. А книга – древний китайский трактат, который называется «Книгой перемен».
– Серьезно? В чьем переводе? Ричарда Вильгельма? Дай-ка мне взглянуть.
Я передаю ей книгу, и она подносит ее к лицу. Я начинаю догадываться, что эта дурочка понимает гораздо больше, чем я предполагал.
– Это английское издание. Я пользовалась им, когда только начинала этим заниматься. А потом я решила, что лучше Вильгельм на немецком. Я хотела сверить поэтические отрывки. А когда обнаружила между ними разительные отличия, то подумала: «Черт! Если текст столько теряет в переводе с немецкого на английский, сколько он должен был потерять в переводе с древнекитайского на немецкий!» И решила послать все к черту. Последний раз я гадала, когда моя идиотская собака-поводырь опрокинула корзину для бумаг в поисках моих тампонов. Сукин сын решил, что я с ним играю. Схватил книгу и убежал, а пока я его ловила, он успел изорвать ее в клочья. Немецкая овчарка. Когда он видел что-нибудь написанное на языке предков, он просто не мог удержаться. Кстати, а что это за осколки на полу? Ты что-то уронил или я пропустила еврейскую свадьбу? На собак мне наплевать, зато я очень люблю свадьбы. Взрослые считают их поводом для того, чтобы напиться и распустить языки. Может, и ты надрался на свадьбе, что от тебя так разит? Признавайся!
– Хочешь верь, хочешь нет, но я надрался в Диснейленде.
– Верю. На ракете. Убери-ка свою книгу, пока у меня не начались галлюцинации и я не увидела собаку.
Пытаясь дотянуться до сумки, я случайно роняю ее трость, и она падает прежде, чем я успеваю ее поймать.
– Осторожно! – кричит она. – Ты роняешь мой третий глаз!
Она поднимает трость и ставит ее за кушетку, подальше от меня, потом снова наклоняется и смотрит на меня со свирепым видом:
– Неудивительно, что у тебя такой виноватый вид, так и норовишь что-нибудь сломать.
Несмотря на всю ее свирепость, я не могу удержаться от улыбки. На самом деле все это маска. Думаю, она даже не отдает себе отчета в том, что изображает. К тому же она не такая уж неженка, как мне показалось вначале.
– Кстати, если уж ругаться, ты тут недавно произносила очень качественные проклятия.
– Ах, это, – замечает она, и всю ее свирепость как рукой снимает. Она подтягивает коленки к подбородку и обхватывает их руками. – Это не я, – честно признается она. – По большей части это Гари Снайдер. Стихотворение, которое называется «Заговор против демонов». Хочешь знать, почему я его запомнила? Потому что однажды я распылителем нарисовала целую картину. На футбольном поле. Помнишь, когда Билли Грэм устраивал пару лет тому назад огромную тусовку на стадионе Малтнома?
– Так это ты сделала?
– От одной линии ворот до другой. Целую ночь рисовала и израсходовала девятнадцать баллончиков. Некоторые слова были величиной в десять ярдов.
– Так ты та самая знаменитая художница? Класс! В газетах писали, что разобрать текст было невозможно.
– Так было же темно! К тому же у меня отвратительный почерк.
– Зато пару дней назад ты изъяснялась чрезвычайно внятно, – напоминаю я. Мне не хочется, чтобы она умолкала. Я вижу, как лицо ее заливается краской от полученного комплимента, и она начинает раскачиваться, обхватив себя за колени.
– Я здорово поцарапалась, – замечает она. – К тому же я говорю лучше, чем пишу.
Некоторое время она раскачивается, сосредоточенно глядя перед собой. Солнце уже почти скрылось за рекой, и помещение заливает мягкий теплый свет. Хромированные оконные переплеты приобретают желтоватый оттенок. И вдруг ни с того ни с сего она хлопает в ладоши.
– Вспомнила! – указывает она на меня пальцем. – Откуда я знаю твою меланхолическую харю! Из твоего дурацкого романа! Он такой же дурацкий, как и ты!
И она снова принимается раскачиваться. Я бы не удивился, если бы она начала сосать палец.
– Я тоже иногда пишу, когда не занимаюсь ничем другим, – ставит она меня в известность. – В настоящий момент я – астральная путешественница, остановившаяся на отдых. После двухдневных забот мисс Билл ничего другого не остается.
Я говорю, что она выглядит гораздо лучше остальных виденных мною здесь пациентов, от чего она снова краснеет.
– Просто я прячу транквилизаторы за щекой, – признается она. – Я никогда не принимаю их лекарства… Смотри…
Она ощупывает кушетку, поднимает большой осколок стекла, запихивает его себе в рот и делает глотательное движение. Потом открывает рот, демонстрирует мне язык и через мгновение выплевывает осколок, который со звоном падает на новые плитки.
– Знаешь, почему меня сюда упекли? Потому что я нажралась ЛСД и отправилась прогуливаться по ротонде Капитолия. А знаешь почему? Я праздновала окончание своего романа. Знаешь, как он назывался?
Я говорю, что с удовольствием узнаю. Я не могу избавиться от ощущения, что она дурит меня, но мне все равно. Я абсолютно очарован.
– Я назвала его «Гениальная девочка завоевывает мир». Не слишком затасканное название?
Я отвечаю, что встречал и похуже, особенно когда речь идет о первом произведении.
– Первом?! Ну ты и болван! Это мой третий роман. Первый назывался «Сиськи и жопы», второй «Где-то за радужными яичниками». Признаюсь, первые два никуда не годятся. Юношеский бред. Но в «Гениальной девочке» что-то есть. Знаешь, мой издатель хочет переиздать два первых и выпустить все три под одной обложкой. Но я сомневаюсь. Что ты мне можешь сказать по этому поводу как писатель писателю?
Я не знаю, что и думать. Врет она, говорит правду или что? Вид у нее абсолютно серьезный, но я не могу отделаться от ощущения, что меня дурят. Поэтому отвечаю вопросом на вопрос:
– А кто твой издатель?
– Бинфордс и Морт.
Если бы она назвала какое-нибудь известное нью-йоркское издательство типа Кнопфа или Даблдея, я бы не удивился. Но Бидфордс и Морт?! Издательство, специализирующееся на выпуске высококачественной исторической литературы, которое мало кто знает за пределами Северо-Запада! К чему бы ей было выбирать его? А с другой стороны, неужто они стали бы издавать ее?
– Думаю, к их совету следует прислушаться, – заявляю я, не спуская с нее глаз. Но через очки мало что можно понять, и я решаю применить другую тактику:
– Ну что ж, Гениальная девочка, я могу тебе кое-что предложить.
– Только быстро, Пижон. Кажется, моя колесница уже прибыла.
И действительно у объявления «Стоянка запрещена» останавливается черный седан. Вероятно, она распознает его по звуку. Из машины выходит надменный молодой лизоблюд и направляется ко входу в больницу.
– Хорошо, быстро, – говорю я. – Я бы хотел узнать, что ты думаешь о втором законе термодинамики, если это, конечно, не превышает возможностей твоего интеллекта.
Оказывается, я глубоко заблуждался, надеясь поставить ее этим в тупик. Она поднимается на ноги и наклоняется ко мне так, что ее лицо чуть не касается моего. Узкие губы начинают растягиваться в улыбку. Звук шагов замирает в нескольких футах от нас, но мы не оборачиваемся.
– Мелисса? – слышу я его голос. – Все в порядке, милая. Твой папа хочет, чтобы я отвез тебя к Падающей башне и заказал пепперони. Он присоединится к нам как только отделается от представителей рыбной промышленности из Флоренции – они ему уже все уши прожужжали о необходимости регулировать поголовье лосося. А может, канадский бекон? Он так пахнет…
Она не спускает с меня глаз. А ее губы растягиваются все шире и шире, пока мне не начинает казаться, что эта улыбка сейчас расколет ее голову надвое. Краска заливает ее щеки и шею, а глаза, заключенные в стеклянную клетку, начинают безумно поблескивать. Наконец она соединяет наши головы ладонями, заслоняясь от шофера, и шепчет как боец сопротивления, передающий жизненно важную тайну под самым носом врага.
– Энтропия, – говорит она, – это единственная проблема, существующая в замкнутой системе. – Потом выпрямляется и добавляет: – Но главное, что рыбаки из Флоренции нравятся мне больше копченой канадской свинятины. А тебе, Пижон?
– Гораздо больше, – соглашаюсь с ней я.
Она кивает. Губы возвращаются на свое место. И, не говоря больше ни слова, она разворачивается на каблуках, пересекает без посторонней помощи вестибюль и величественно направляется к седану, ну, или настолько величественно, насколько это можно ожидать от костлявой, сумасшедшей, почти слепой девочки, прибывшей из другого измерения.
– Если когда-нибудь окажешься в Нибо, заезжай, – кричу я ей вслед, – мой адрес есть в адресной книге.
Она не останавливается. Хлыщ пытается подхватить ее под руку, но она негодующе отказывается от его помощи и чуть не падает, спускаясь с поребрика. Но ей удается ухватиться за бампер, и она на ощупь доходит до дверцы, открывает ее и залезает внутрь. И тут я понимаю, что в своем величавом порыве она забыла трость.
Машина уже трогается с места, когда я выбегаю на улицу. Я размахиваю украшенной перьями тростью, но, естественно, девочка меня не видит. Я думаю, не покрякать ли Дональдом Даком, но они уже подъезжают к воротам, за которыми стоит невообразимый шум проезжающих мимо машин.
К тому же я понимаю, что это то самое, что я должен был привезти из Диснейленда. Калеб будет в полном восторге. Он будет носить палку в школу, размахивать и крякать ею, всем ее показывать. Одноклассники будут ему завидовать и мечтать о таких же. А когда в следующий раз поедут в Волшебное Царство, будут искать их во всех сувенирных лавках…
И вот в одно прекрасное утро – спрос определяет предложение! – они там окажутся.
Последнее явление Ангелов
– Я так счастлив, что нахожусь здесь сегодня! – кричит Мофо.
Это первое, что я слышу, вернувшись из Флориды. И с тех пор он продолжает кричать это на каждом углу через каждые несколько минут, лишь меняя ударения: «Я так счастлив…» или «что нахожусь здесь …»
– Я тоже, – подхватывает коротышка по имени Большой Лу. – Но когда я уеду, я тоже буду счастлив. Если мы не спечемся в этой жаре, я буду рад и счастлив.
Всем известно, что ездить на мотоциклах без шлемов запрещено. И поэтому всю дорогу от Калифорнии до Орегона их преследует то один, то другой полицейский.
– Без шлемов гораздо лучше, – заявляет Маленький Лу, который весит триста фунтов. – К тому же мне так надоели эти извращенцы в униформах. Особенно когда нас тридцать против одного. Разве я не прав?
– Чертовски прав, – отвечает Большой Лу.
– Преподобный Билли Грэм всегда говорил, что сила – это право. Значит, когда тридцать против одного, мы правы.
– Точняк, – откликается Большой Лу, растягиваясь на пузе посередине двора – шесть футов шесть дюймов в длину и одна шестая тонны пыльной плоти и кожи. – С тех пор как мы выехали из Сан-Франциско, я знаю только одно: «Противны вы, хочу травы».
И через мгновение этот сдержанный смешок. Он доносится от моей мастерской, где многочисленные Харли подвергаются разнообразной починке. Я не знаю, чем он вызван – рифмованной строчкой Большого Лу, или кто-то в очередной раз подшучивает над тем, что я печатаю на машинке, или еще чем-то.
– Знаете, что я вам скажу, – произносит грубый голос, принадлежащий типу по имени Страшный Гарри, – у меня, оказывается, есть тормоза, а я даже не подозревал об этом!
После чего у меня во дворе поднимается невообразимый рев и пыль, цель которых – подтвердить это заявление.
– Видите? Настоящие тормоза! Когда я утром возвращался от механика и увидел на обочине эту голосующую крошку, я их сорвал. К чертовой матери! Так что когда мне наконец удалось остановиться и я оглянулся, за мной на четверть мили тянулся след жженой резины, а вдали стояла эта детка, выпятив свой розовый животик. Скажи, Цыпа?
Цыпа не отвечает, зато Румиочо произносит свое классическое «Точняк!»
– Слыхали? – хрипит Гарри. – Он сказал «Точняк». Эй, Попугай! Я тебе задницу надеру, если ты будешь нос воротить от друзей…
Страшный Гарри не превышает ростом остальных членов команды, зато он самый плохой. Он рассказывал мне, что пять дней в неделю работает охранником в торговом комплексе, поэтому по выходным ему нужна отдушина в пять раз больше, чем у остальных. Он невысок, зато плотно сбит и вспыльчив. При ходьбе его тяжелое крепкое пузо раскачивается, как у борца сумо. В разговоре он прикидывается придурком, и лишь глаза выдают его ехидный ум. Он быстр. В задушевных разговорах признается, что два семестра в Калифорнийском университете был лучшим студентом, но бросил это, так как академическая наука для него слишком вялая… он задирает голову и кричит: «Эй, а быстрее печатать ты не можешь? Это максимум, на что ты способен?»
Из аэропорта звонит корреспондентка, о приезде которой я напрочь забыл, и сообщает, что приедет сразу, как только найдет контору по прокату машин, чтобы взять у меня углубленное интервью. Я предупреждаю ее о том, с чем она может столкнуться. Отлично, восклицает она, она очень любит такое и надеется, что никто не разъедется до ее приезда. Я представляю ее себе по голосу – этакая прихорашивающаяся пава, вся дрожащая от возбуждения. Я объясняю ей, как до нас добраться, и она вешает трубку, предварительно порекомендовав мне сидеть тихо и ничего не предпринимать до ее приезда.
Я вполне способен осуществить и то, и другое. Мне даже не надо вставать с места, чтобы понять, что происходит внизу. Стук металла, переругивание… квохтание курицы, призывающей свое потомство взглянуть на знаменитую путешественницу Цыпу, возлежащую под яблоней с проигрывателем, установленным на соблазнительно-розовом пузике, которое и послужило накануне причиной драки между моим бывшим сокамерником Крутым и Страшным Гарри.
Я слышу, как пластинка кончается и иголка автоматически перескакивает на начало. И за последние семьдесят два часа я уже в шестисотый раз слышу, как Джанис Джоплин просит пронзить ей сердце.
На подъездную дорожку заворачивает большой черный мотоцикл, нет, сначала он проскакивает мимо, потом дает задний ход и, вихляя, заезжает во двор…
Не забывайте 73-й псалом: дремлют утки, коровы буйствуют в черничнике, Авен-Езер, опустив сломанный рог опалового цвета, бросается на Харли, Доббс и Крутой бросаются мотоциклу на помощь и производят спешную эвакуацию детей и женщин…
За сценой, прислонившись к яблоне, сидит Страшный Гарри, рассматривая привезенные с собой журналы. Старый Берт говорит, что у него ученая степень по антропологии.
Вокруг пасутся цыплята и курицы.
Колеса разбрызгивают гравий, и черный шаттл устремляется в город, чтобы забрать трейлер, который они решили взять напрокат. Поднятая пыль вызывает целый шквал кашля и харканья… куры с возмущенным квохтаньем бегут в укрытие. Гарри замечает меня в окне и машет журналом. Я снова сажусь за стол. Стук пишущей машинки служит отличным репеллентом.
– Эй, Люцифер! – это проснувшийся Берт взывает к самому юному участнику забега. – Собирай всех! Мы уже три дня достаем хозяев. Пора сваливать.
Розовое Брюшко наконец сменила пластинку, и теперь «Битлз», усиленные электроникой, утверждают, что «Волшебное путешествие унесет нас всех вдаль». Однако когда песня заканчивается, ничего не происходит.
На гравиевой дорожке раздаются шаги, и я вижу, как к клозету направляется высокий сутулый парень с гипсовой повязкой на ноге.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45