Не только на тех, что представляют Израиль. И в Париже были покушения.— Я слышала.— И вас это не волнует?— Но что тут могут поделать простые люди вроде нас?— Иной раз очень многое. Вот как сейчас.Наступила долгая пауза, потом она спросила:— Чем я могу помочь?— Расскажите для начала, каков порядок действий, если поступает запрос на дубликат ключа.— Проверяется по документам личность заявителя, и если все в порядке, глава фирмы выписывает бланк. Это мера безопасности. В мастерской не станут делать ключ, если не получат такой бланк. Хранятся они под замком в торговом отделе.— А дальше?— Бланк передается в мастерскую — это на первом этаже, позади демонстрационного зала. К бланку должен быть приложен номер серии данного сейфа. Заведующий мастерской сверяет его со своими списками и определяет таким образом тип ключа. Потом дает задание слесарю, и тот изготовляет ключ. Оттуда его передают в торговый отдел и, прежде чем послать заказчику, делают соответствующую запись в книге.— А ваше рабочее место где?— В торговом отделе.Прежде чем задать следующий вопрос, Шимон долго собирался с духом:— Допустим, вы согласны помочь, — могли бы вы добыть ключ?Она заколебалась:— Это опасно.— Но возможно в принципе? — он чувствовал, что мало-помалу она уступает. — Что для этого придется сделать?— Достать чистый бланк, заполнить и отправить в мастерскую, вместе с номером ключа. Номер должен быть тоже на специальном бланке — они лежат в шкафу. Главное, когда ключ передадут в отдел, надо устроить так, чтобы его никто не видел. Значит, что-то такое надо придумать, сходить за ним. Сослаться на срочность…— Когда ваш начальник уходит в отпуск?— Он уже в отпуске.— Это облегчает задачу или наоборот?Она помолчала, прикидывая что-то в уме:— Пожалуй, без него лучше. Его заместитель не особенно следит за порядком.— Сколько бы все это заняло времени?— Знаете, сервис у нас отличный. Такие заказы выполняются за день — ведь клиенту всегда ключ нужен немедленно.— Мадам Альтман, вы сделаете это для нас?Снова она умолкла — доела все с тарелки и долго рылась в сумке в поисках носового платка, будто оттягивая время.— А что сделает для меня посольство, если я потеряю работу?— Мы друзей в беде не оставляем.— Это не ответ.— Я должен проконсультироваться, но, поверьте, мы не бросим вас.— Вы же видели, муж… — Ее голос задрожал. Шимон только кивнул молча, чувствуя, что судьба всего дела на волоске.— Попробую, — решилась она наконец.Он перегнулся через стол и взял ее руку:— Благослови вас Бог.
Они условились встретиться на следующий день в бистро после конца рабочего дня. Мадам Альтман пришла все в том же платье и в той же вязаной кофте, с хозяйственной сумкой. На предложение выпить чего-нибудь ответила отказом.— Я все сделала, что вы хотели, но это в первый и последний раз…— Обещаю больше никогда ни о чем подобном не просить. Что, было очень трудно?— Я прямо извелась вся. Был момент… Хотя вам эти подробности ни к чему.Вынув из сумки маленький сверток, она отдала его Шимону, и тот на ощупь определил, что внутри длинный тонкий ключ.— Сейф продан через нашего агента в Бейруте, но владелец живет в Дамаске.— Благодарю. Израиль в неоплатном долгу перед вами.— Мы, евреи, должны помогать друг другу, правда ведь? — робко сказала она. — Вот, даже таким, как я, приходится участвовать. Я бы себе не простила, если бы… — И умолкла, не закончив фразы.— У вас есть моя визитная карточка. Если возникнут какие-то сложности, позвоните.Она улыбнулась в ответ, и Шимон снова, будто сквозь дымку времени, увидел красивую девушку, некогда вышедшую замуж за молодого узника Бухенвальда, который хоть и уцелел в этом аду, но так и остался в нем навсегда.В дверях бистро он наклонился, поцеловал ее на прощанье и со словами «это просто небольшая помощь» осторожно вложил ей в руку плотный конверт с деньгами. Глава 12 Военная карьера во Франции не сулит ни престижа, ни богатства, ни даже романтической возможности стать героем — разве что война случится. Хорошее происхождение и наличие способностей вовсе не побуждают молодых людей надеть мундир — скорее наоборот. В армию стремится всякая мелкая сошка, заурядные сынки провинциальных торговцев, а то просто крестьяне — им-то заполучить офицерское звание весьма лестно. Так заведено с давних времен, и потому в армейской среде всегда царствует посредственность. Дело Дрейфуса наглядно продемонстрировало всему миру основополагающие качества французского офицера: злобность, зависть и консерватизм.Какую бы войну ни вела Франция — взять 1870, 1914 или 1939 годы — генералитет неизменно проявлял неспособность сориентироваться в обстановке и сделать разумные выводы из прошлых неудач.В тридцатые годы нынешнего века полковники и генералы поддерживали тесные контакты с французскими фашистами из организаций «Кагуль» и «Огненный крест». Французский военный суд в 1940 году заочно вынес смертный приговор де Голлю — мятежный генерал призвал французов продолжать сопротивление немцам, но большинство офицеров «армии перемирия», возглавляемой бездарным и трусливым маршалом Петэном, не пошло за ним.На косную среду высшего и среднего офицерства регулярные пополнения, связанные с воинской повинностью, оказывают действие, подобное действию слабительного на живой организм, — сравнение, может, и обидное, зато верное. Вот из этих-то пополнений и отбираются люди для главного управления внешней безопасности (ГУВБ) — основной разведывательной службы страны.Данное ведомство, чье появление на свет пришлось на момент великой неразберихи, наступившей после освобождения, а становление — на пятидесятые и шестидесятые годы, когда страну сотрясали политические и социальные катаклизмы, ныне являет собой страннейшее сборище шпионов и тайных агентов. Руководство сплошь заражено политическими амбициями и социальным обскурантизмом — болезнями, присущими высшему армейскому офицерству. Если же присмотреться внимательно к составляющим его службам, то на всех уровнях обнаружишь поразительный этнический разнобой и даже «вкрапления» иностранцев, чего не сыщешь в аналогичных службах прочих стран. Среди тех, к чьим бесценным услугам прибегает армейская разведка, — то есть среди наемных убийц, платных осведомителей и специалистов по допросам, а попросту костоломов, — числятся североафриканцы и сенегальцы, немцы и итальянцы, а также белое отребье из бывших колоний, бандиты, набранные из Иностранного легиона, и корсиканцы, обитающие на парижском «дне».Без всех этих объяснений трудно было бы понять, что представляет собой майор Клод Этьен Савари из шестого отдела ГУВБ.Папаша его в свое время служил в знаменитом кавалерийском полку, и с его точки зрения кавалерия являла собой средоточие офицерских доблестей: храбрости, дисциплины и воли к победе. Замена кавалерии танками, изготовленными на французских и английских заводах, ранила его в самое сердце. Подобно многим другим, Савари-старший отзывался о теории танковой войны, исповедуемой полковником де Голлем, как о несусветной чепухе, которую придумал какой-то выскочка. Де Голлю присвоили генеральское звание — тут Савари и его сподвижники попытались взбунтовать своих подчиненных. Когда же — слишком поздно, к сожалению, — ненавистного «выскочку» назначили заместителем военного министра, танки фон Клейста восточнее Парижа как раз утюжили тот самый кавалерийский полк, которым командовал Савари. Он, естественно, не присоединился к движению «Свободная Франция», ибо его возглавил, находясь в Англии, «этот тип, этот изменник» де Голль, и почел за лучшее сложить оружие. К тому времени, как немцы оккупировали две трети Франции, он ретировался в свой родной Дуэ и нашел там неплохую работу в качестве начальника колонии малолетних преступников. Фамилия его предшественника была Левинсон — по просьбе гестапо местная полиция составила особые списки, в которые этот Левинсон и угодил вместе со всем своим семейством. Больше о них, как и о других из этого списка никто ничего не слышал. Савари-старший, полагая себя порядочным человеком и истинным патриотом, шумно негодовал по поводу постигшей их судьбы, а также по поводу прочих насильственных действий оккупантов и унизительного положения Франции. Вину за все эти беды, однако, он возлагал исключительно на продажных политиков и на коммунистов, которые деморализовали французское общество. По его мнению, бездарность французского верховного командования — непризнание, скажем, необходимости модернизировать вооружение — никакого отношения к данным проблемам не имела. Свои взгляды относительно испытаний, выпавших на долю их несчастной родины, а заодно и его самого, он постарался вдолбить в голову единственного сына, в чем и преуспел.Черед юного Клода Савари отбывать воинскую повинность наступил в неспокойные пятидесятые. Законопослушные парижане с испугом взирали на толпы неведомых прежде обитателей индустриальных окраин, которые прорывались со своими лозунгами в самый центр Парижа с таким видом, будто готовы любой из этих лозунгов немедленно воплотить в жизнь. Коммунистическая партия грозила в случае чего вывести на улицы полмиллиона человек. В колониях одно за другим, будто кегли, валились правительства. В глазах Савари и ему подобных де Голль из выскочки и изменника превратился в единственную надежду на возрождение стабильности и национального достоинства.Клод Савари решил остаться в армии, закончил прославленное Сен-Сирское училище с весьма скромными баллами и получил должность в армейской разведке. «Отменное здоровье» — таков был самый яркий эпитет в его аттестате.События в Джибути, Сайгоне, а затем в Оране и Маг-ребе до предела раскалили национальные страсти. В алжирских городах один за другим раздавались взрывы, звучала автоматная и пулеметная дробь: молодые люди, не рассчитывая больше на дебаты политиков, взялись за дело сами. Как раз в Оране Клод Савари и преступил тонюсенькую черту, отделяющую получение необходимой разведчику информации обычными средствами от добывания той же информации на допросах, а затем уж миновал и еще одну границу: ту, что отделяет обычный, хотя бы и жесткий допрос от получения признаний и сведений с помощью пыток.Именно в Оране Савари снискал репутацию усердного и удачливого охотника за молодыми людьми, о которых шла речь выше. Он обходился с ними весьма сурово, однако начальство ценило эффективность его действий: практически у каждого, кого он допрашивал, развязывался язык. Тому были свои причины. В те дни излюбленным методом допроса в службах французской разведки был электрошок — обнаженный провод многократно подносили к наиболее чувствительным частям тела допрашиваемого. Савари избрал иное направление, а именно возродил «ванну» — этот метод культивировали во время оккупации Клаус Барбье и другие гестаповские палачи. Если человека несколько часов держать на волоске от смерти, погружая в воду с головой и вытаскивая в самый последний момент, а во время кратких перерывов жестоко бить, — тут уж любой узник даст любые показания, даже и тот, кого полиция схватила по ошибке. Одни только обещания относительно предстоящих терзаний, которые Савари обстоятельно и даже с каким-то странным сочувствием излагал в хорошо отработанных выражениях, поскольку повторял их ежедневно в заляпанной кровью ванной комнате, могли сломить самого стойкого. Единственной возможностью избегнуть мучительной и бесконечной агонии было взять да и утопиться. Многие пытались, однако палачи были настоящими экспертами по части откачивания утопленников. Другие норовили покончить счеты с жизнью, когда их возвращали обратно в камеры. Это тоже редко удавалось. И оставался единственный путь — лучший и в то же время худший из всех, — сообщать адреса, называть сообщников, друзей, выдавать всех подряд, подписывать любые протоколы… Потому что существует предел человеческим силам. Даже у фанатичных борцов за религиозное и национальное освобождение есть этот предел.Де Голль в негодовании оставил тогда политику, но позже вернулся с обещанием восстановить французское присутствие в Северной Африке. Время, однако, показало, что его талант политика не уступал военному. Предоставив североафриканским колониям ту самую независимость, которую они к тому времени и сами почти уже завоевали, он вытащил Францию из безнадежно запутанного клубка проблем, которые грозили стране гражданской войной, и уберег ее престиж и достоинство. Савари же (теперь уже младший) и его коллеги восприняли эту акцию как «поцелуй Иуды» — они-то уже мнили себя победителями, а их победу украли — победу «ванны», оголенного провода и nerf de bocuf — хлыста из бычьих жил.Наш герой подался тогда в ОАС — тайную организацию, собравшую под крыло недовольных новым порядком. Таковых оказалось много — в том числе и среди его коллег. Из Алжира ему пришлось поспешно ретироваться, но в армейской разведке Савари по-прежнему пользовался отличной репутацией — «а здоровье какое!». Он получил очередное повышение по службе, посещал тайные сборища оасовцев и был среди тех, кто считал самым верным делом политические убийства, вплоть до убийства «самого». Но жизнь не стоит на месте — в 1968 году де Голль перестал быть врагом этих господ, сделавшись главным заслоном против устроивших настоящую революцию студентов — этих анархистов с Левого берега и коммунистов с окраин Парижа.А спустя еще какое-то время их лояльность по отношению к президенту снова дала крен: патриоты из числа правых, с их неизбывной ностальгией по славному прошлому, большей частью придуманному, с живой ненавистью наблюдали за расстановкой сил в постколониальном мире. Нет, видимо, Гитлер в данном, конкретном случае был прав: уж эти евреи… Гляньте-ка на Израиль, такой агрессивный и не желающий идти ни на какие уступки! А Ротшильды чего стоят — снова прибрали к рукам финансы…Деятельность армейской разведки была одной из составляющих сложного процесса, результатом которого явился постепенный уход Франции с произраильской позиции, которую она занимала в семидесятые годы. Вновь возникшие симпатии к арабам несколько противоречили прошлому Савари, ну и что из того? Проарабская политика, конечно, совпадает с советской в этом регионе — пусть! В конце концов потом можно будет хитростью выманить арабов из коммунистических объятий. И Савари отдался новому делу с той же однозначностью и прямолинейностью, с какой прежде преследовал жаждущих независимости арабов.Непоследователен? Беспринципен? Скажите ему об этом, а он тут же сошлется на raison d'etat — государственные интересы.Все это рассказано, чтобы читатель мог хоть в какой-то мере понять людей, подобных Савари и Таверне, и роль, которую они собрались исполнить в игре, затеянной профессором Ханифом. А также — неусыпную заботу шестого отдела ГУВБ о том, чтобы внедрить своих агентов в контрразведку и приглядывать с их помощью за деятельностью Вавра, Баума и прочих еврейских дружков.Савари и Саад Хайек встретились в бистро на бульваре Мортье, недалеко от штаб-квартиры ГУВБ. Савари выслушал гостя, задал пару вопросов и сказал, что хотел бы повидать его еще раз вечером. Вернувшись на службу, он позвонил в Триполи и еще поговорил с кем-то в Париже. Эти двое встретились снова в том же бистро.— Так ваш шеф хочет повидаться с Таверне? С какой целью?— Не знаю.— Возможно ли это? Ведь вы его ближайший помощник…— И тем не менее — не знаю. Мы даже между собой лишнего не говорим.— Я звонил Таверне. Он согласен.— Сначала я сам с ним поговорю.— Зачем это?— Таково предписание, я должен выполнить его в точности.— Тогда подождите.Савари направился к телефону и через несколько минут вернулся к их столику:— Завтра в одиннадцать, здесь. Он небольшого роста, примерно вашего возраста, лысоват, очки с толстыми стеклами, курит трубку. В руках у него будет «Фигаро». Он скажет, что его прислал майор.На следующее утро Саад Хайек и Таверне благополучно встретились и обо всем договорились, после чего гость с востока вернулся в свою комнату на площади Жанти и позвонил в Дамаск. Из сирийской столицы передали дальнейшие распоряжения: оставаться пока в Париже, но каждый полдень непременно звонить домой.В тот же самый день Савари получил от приятеля машинистки Франсуазы копию памятки, составленной Баумом. Не теряя времени, — у него был собственный канал связи с профессором Ханифом, через резидента армейской разведки в Дамаске, — он передал содержание памятки профессору. «Ответ будет?» — поинтересовался француз, лично доставивший текст. «Передайте — пусть все идет, как намечено», — велел Ханиф.И посланец удалился.— У меня есть доказательства, что изменник — Саад.Услышав слова профессора, Расмия недоуменно подняла брови:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36
Они условились встретиться на следующий день в бистро после конца рабочего дня. Мадам Альтман пришла все в том же платье и в той же вязаной кофте, с хозяйственной сумкой. На предложение выпить чего-нибудь ответила отказом.— Я все сделала, что вы хотели, но это в первый и последний раз…— Обещаю больше никогда ни о чем подобном не просить. Что, было очень трудно?— Я прямо извелась вся. Был момент… Хотя вам эти подробности ни к чему.Вынув из сумки маленький сверток, она отдала его Шимону, и тот на ощупь определил, что внутри длинный тонкий ключ.— Сейф продан через нашего агента в Бейруте, но владелец живет в Дамаске.— Благодарю. Израиль в неоплатном долгу перед вами.— Мы, евреи, должны помогать друг другу, правда ведь? — робко сказала она. — Вот, даже таким, как я, приходится участвовать. Я бы себе не простила, если бы… — И умолкла, не закончив фразы.— У вас есть моя визитная карточка. Если возникнут какие-то сложности, позвоните.Она улыбнулась в ответ, и Шимон снова, будто сквозь дымку времени, увидел красивую девушку, некогда вышедшую замуж за молодого узника Бухенвальда, который хоть и уцелел в этом аду, но так и остался в нем навсегда.В дверях бистро он наклонился, поцеловал ее на прощанье и со словами «это просто небольшая помощь» осторожно вложил ей в руку плотный конверт с деньгами. Глава 12 Военная карьера во Франции не сулит ни престижа, ни богатства, ни даже романтической возможности стать героем — разве что война случится. Хорошее происхождение и наличие способностей вовсе не побуждают молодых людей надеть мундир — скорее наоборот. В армию стремится всякая мелкая сошка, заурядные сынки провинциальных торговцев, а то просто крестьяне — им-то заполучить офицерское звание весьма лестно. Так заведено с давних времен, и потому в армейской среде всегда царствует посредственность. Дело Дрейфуса наглядно продемонстрировало всему миру основополагающие качества французского офицера: злобность, зависть и консерватизм.Какую бы войну ни вела Франция — взять 1870, 1914 или 1939 годы — генералитет неизменно проявлял неспособность сориентироваться в обстановке и сделать разумные выводы из прошлых неудач.В тридцатые годы нынешнего века полковники и генералы поддерживали тесные контакты с французскими фашистами из организаций «Кагуль» и «Огненный крест». Французский военный суд в 1940 году заочно вынес смертный приговор де Голлю — мятежный генерал призвал французов продолжать сопротивление немцам, но большинство офицеров «армии перемирия», возглавляемой бездарным и трусливым маршалом Петэном, не пошло за ним.На косную среду высшего и среднего офицерства регулярные пополнения, связанные с воинской повинностью, оказывают действие, подобное действию слабительного на живой организм, — сравнение, может, и обидное, зато верное. Вот из этих-то пополнений и отбираются люди для главного управления внешней безопасности (ГУВБ) — основной разведывательной службы страны.Данное ведомство, чье появление на свет пришлось на момент великой неразберихи, наступившей после освобождения, а становление — на пятидесятые и шестидесятые годы, когда страну сотрясали политические и социальные катаклизмы, ныне являет собой страннейшее сборище шпионов и тайных агентов. Руководство сплошь заражено политическими амбициями и социальным обскурантизмом — болезнями, присущими высшему армейскому офицерству. Если же присмотреться внимательно к составляющим его службам, то на всех уровнях обнаружишь поразительный этнический разнобой и даже «вкрапления» иностранцев, чего не сыщешь в аналогичных службах прочих стран. Среди тех, к чьим бесценным услугам прибегает армейская разведка, — то есть среди наемных убийц, платных осведомителей и специалистов по допросам, а попросту костоломов, — числятся североафриканцы и сенегальцы, немцы и итальянцы, а также белое отребье из бывших колоний, бандиты, набранные из Иностранного легиона, и корсиканцы, обитающие на парижском «дне».Без всех этих объяснений трудно было бы понять, что представляет собой майор Клод Этьен Савари из шестого отдела ГУВБ.Папаша его в свое время служил в знаменитом кавалерийском полку, и с его точки зрения кавалерия являла собой средоточие офицерских доблестей: храбрости, дисциплины и воли к победе. Замена кавалерии танками, изготовленными на французских и английских заводах, ранила его в самое сердце. Подобно многим другим, Савари-старший отзывался о теории танковой войны, исповедуемой полковником де Голлем, как о несусветной чепухе, которую придумал какой-то выскочка. Де Голлю присвоили генеральское звание — тут Савари и его сподвижники попытались взбунтовать своих подчиненных. Когда же — слишком поздно, к сожалению, — ненавистного «выскочку» назначили заместителем военного министра, танки фон Клейста восточнее Парижа как раз утюжили тот самый кавалерийский полк, которым командовал Савари. Он, естественно, не присоединился к движению «Свободная Франция», ибо его возглавил, находясь в Англии, «этот тип, этот изменник» де Голль, и почел за лучшее сложить оружие. К тому времени, как немцы оккупировали две трети Франции, он ретировался в свой родной Дуэ и нашел там неплохую работу в качестве начальника колонии малолетних преступников. Фамилия его предшественника была Левинсон — по просьбе гестапо местная полиция составила особые списки, в которые этот Левинсон и угодил вместе со всем своим семейством. Больше о них, как и о других из этого списка никто ничего не слышал. Савари-старший, полагая себя порядочным человеком и истинным патриотом, шумно негодовал по поводу постигшей их судьбы, а также по поводу прочих насильственных действий оккупантов и унизительного положения Франции. Вину за все эти беды, однако, он возлагал исключительно на продажных политиков и на коммунистов, которые деморализовали французское общество. По его мнению, бездарность французского верховного командования — непризнание, скажем, необходимости модернизировать вооружение — никакого отношения к данным проблемам не имела. Свои взгляды относительно испытаний, выпавших на долю их несчастной родины, а заодно и его самого, он постарался вдолбить в голову единственного сына, в чем и преуспел.Черед юного Клода Савари отбывать воинскую повинность наступил в неспокойные пятидесятые. Законопослушные парижане с испугом взирали на толпы неведомых прежде обитателей индустриальных окраин, которые прорывались со своими лозунгами в самый центр Парижа с таким видом, будто готовы любой из этих лозунгов немедленно воплотить в жизнь. Коммунистическая партия грозила в случае чего вывести на улицы полмиллиона человек. В колониях одно за другим, будто кегли, валились правительства. В глазах Савари и ему подобных де Голль из выскочки и изменника превратился в единственную надежду на возрождение стабильности и национального достоинства.Клод Савари решил остаться в армии, закончил прославленное Сен-Сирское училище с весьма скромными баллами и получил должность в армейской разведке. «Отменное здоровье» — таков был самый яркий эпитет в его аттестате.События в Джибути, Сайгоне, а затем в Оране и Маг-ребе до предела раскалили национальные страсти. В алжирских городах один за другим раздавались взрывы, звучала автоматная и пулеметная дробь: молодые люди, не рассчитывая больше на дебаты политиков, взялись за дело сами. Как раз в Оране Клод Савари и преступил тонюсенькую черту, отделяющую получение необходимой разведчику информации обычными средствами от добывания той же информации на допросах, а затем уж миновал и еще одну границу: ту, что отделяет обычный, хотя бы и жесткий допрос от получения признаний и сведений с помощью пыток.Именно в Оране Савари снискал репутацию усердного и удачливого охотника за молодыми людьми, о которых шла речь выше. Он обходился с ними весьма сурово, однако начальство ценило эффективность его действий: практически у каждого, кого он допрашивал, развязывался язык. Тому были свои причины. В те дни излюбленным методом допроса в службах французской разведки был электрошок — обнаженный провод многократно подносили к наиболее чувствительным частям тела допрашиваемого. Савари избрал иное направление, а именно возродил «ванну» — этот метод культивировали во время оккупации Клаус Барбье и другие гестаповские палачи. Если человека несколько часов держать на волоске от смерти, погружая в воду с головой и вытаскивая в самый последний момент, а во время кратких перерывов жестоко бить, — тут уж любой узник даст любые показания, даже и тот, кого полиция схватила по ошибке. Одни только обещания относительно предстоящих терзаний, которые Савари обстоятельно и даже с каким-то странным сочувствием излагал в хорошо отработанных выражениях, поскольку повторял их ежедневно в заляпанной кровью ванной комнате, могли сломить самого стойкого. Единственной возможностью избегнуть мучительной и бесконечной агонии было взять да и утопиться. Многие пытались, однако палачи были настоящими экспертами по части откачивания утопленников. Другие норовили покончить счеты с жизнью, когда их возвращали обратно в камеры. Это тоже редко удавалось. И оставался единственный путь — лучший и в то же время худший из всех, — сообщать адреса, называть сообщников, друзей, выдавать всех подряд, подписывать любые протоколы… Потому что существует предел человеческим силам. Даже у фанатичных борцов за религиозное и национальное освобождение есть этот предел.Де Голль в негодовании оставил тогда политику, но позже вернулся с обещанием восстановить французское присутствие в Северной Африке. Время, однако, показало, что его талант политика не уступал военному. Предоставив североафриканским колониям ту самую независимость, которую они к тому времени и сами почти уже завоевали, он вытащил Францию из безнадежно запутанного клубка проблем, которые грозили стране гражданской войной, и уберег ее престиж и достоинство. Савари же (теперь уже младший) и его коллеги восприняли эту акцию как «поцелуй Иуды» — они-то уже мнили себя победителями, а их победу украли — победу «ванны», оголенного провода и nerf de bocuf — хлыста из бычьих жил.Наш герой подался тогда в ОАС — тайную организацию, собравшую под крыло недовольных новым порядком. Таковых оказалось много — в том числе и среди его коллег. Из Алжира ему пришлось поспешно ретироваться, но в армейской разведке Савари по-прежнему пользовался отличной репутацией — «а здоровье какое!». Он получил очередное повышение по службе, посещал тайные сборища оасовцев и был среди тех, кто считал самым верным делом политические убийства, вплоть до убийства «самого». Но жизнь не стоит на месте — в 1968 году де Голль перестал быть врагом этих господ, сделавшись главным заслоном против устроивших настоящую революцию студентов — этих анархистов с Левого берега и коммунистов с окраин Парижа.А спустя еще какое-то время их лояльность по отношению к президенту снова дала крен: патриоты из числа правых, с их неизбывной ностальгией по славному прошлому, большей частью придуманному, с живой ненавистью наблюдали за расстановкой сил в постколониальном мире. Нет, видимо, Гитлер в данном, конкретном случае был прав: уж эти евреи… Гляньте-ка на Израиль, такой агрессивный и не желающий идти ни на какие уступки! А Ротшильды чего стоят — снова прибрали к рукам финансы…Деятельность армейской разведки была одной из составляющих сложного процесса, результатом которого явился постепенный уход Франции с произраильской позиции, которую она занимала в семидесятые годы. Вновь возникшие симпатии к арабам несколько противоречили прошлому Савари, ну и что из того? Проарабская политика, конечно, совпадает с советской в этом регионе — пусть! В конце концов потом можно будет хитростью выманить арабов из коммунистических объятий. И Савари отдался новому делу с той же однозначностью и прямолинейностью, с какой прежде преследовал жаждущих независимости арабов.Непоследователен? Беспринципен? Скажите ему об этом, а он тут же сошлется на raison d'etat — государственные интересы.Все это рассказано, чтобы читатель мог хоть в какой-то мере понять людей, подобных Савари и Таверне, и роль, которую они собрались исполнить в игре, затеянной профессором Ханифом. А также — неусыпную заботу шестого отдела ГУВБ о том, чтобы внедрить своих агентов в контрразведку и приглядывать с их помощью за деятельностью Вавра, Баума и прочих еврейских дружков.Савари и Саад Хайек встретились в бистро на бульваре Мортье, недалеко от штаб-квартиры ГУВБ. Савари выслушал гостя, задал пару вопросов и сказал, что хотел бы повидать его еще раз вечером. Вернувшись на службу, он позвонил в Триполи и еще поговорил с кем-то в Париже. Эти двое встретились снова в том же бистро.— Так ваш шеф хочет повидаться с Таверне? С какой целью?— Не знаю.— Возможно ли это? Ведь вы его ближайший помощник…— И тем не менее — не знаю. Мы даже между собой лишнего не говорим.— Я звонил Таверне. Он согласен.— Сначала я сам с ним поговорю.— Зачем это?— Таково предписание, я должен выполнить его в точности.— Тогда подождите.Савари направился к телефону и через несколько минут вернулся к их столику:— Завтра в одиннадцать, здесь. Он небольшого роста, примерно вашего возраста, лысоват, очки с толстыми стеклами, курит трубку. В руках у него будет «Фигаро». Он скажет, что его прислал майор.На следующее утро Саад Хайек и Таверне благополучно встретились и обо всем договорились, после чего гость с востока вернулся в свою комнату на площади Жанти и позвонил в Дамаск. Из сирийской столицы передали дальнейшие распоряжения: оставаться пока в Париже, но каждый полдень непременно звонить домой.В тот же самый день Савари получил от приятеля машинистки Франсуазы копию памятки, составленной Баумом. Не теряя времени, — у него был собственный канал связи с профессором Ханифом, через резидента армейской разведки в Дамаске, — он передал содержание памятки профессору. «Ответ будет?» — поинтересовался француз, лично доставивший текст. «Передайте — пусть все идет, как намечено», — велел Ханиф.И посланец удалился.— У меня есть доказательства, что изменник — Саад.Услышав слова профессора, Расмия недоуменно подняла брови:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36