.."
Время летит а мы торчим как вдруг заходит Ирвин, везде он появляется с этими своими большими глядящими глазами, как призрак, почему-то мы знали что он сюда придет (всего в паре кварталов), его не избежать, "Вот вы где, чтение кончилось, мы все едем на большую вечеринку, а вы чем занимались?" а за спиною у него на самом деле Лазарь -
Лазарь просто поражает меня на вечеринке -- Это настоящий особняк черт-те где, с библиотекой обшитой панелями содержащей в себе рояль и кожаные мягкие кресла, и большая комната с канделябрами и старыми полотнами, камин со сливочным мрамором, и с подставками для дров из чистой латуни, а на столе громадная чаша пунша и картонные стаканчики -- И во всей этой болтовне и оре типичного позднего коктейля стоит Лазарь весь сам по себе, в библиотеке таращась на портрет маслом девочки лет 14, спрашивая элегантных педиков что стоят рядом, "Кто она, где она? Можно мне с нею познакомиться?"
Тем временем Рафаэль опускается на кушетку и выкрикивает читая собственные стихи "Рыба-Будда" и т.п. что у него в кармане пальто -- Я прыгаю от Иветты к Дэйвиду к еще одной девчонке обратно к Иветте, фактически в конце концов снова показывается Пенни, сопровождаемая художником Левеском, и попойка становится шумнее -- Я даже болтаю немного с поэтом Рэндаллом, обмениваясь взглядами на Нью-Йорк -- Заканчиваю опрокинув чашу с пуншем себе в стаканчик, неимоверная задача -- Лазарь изумляет меня еще и тем как незаинтересованно он прошел проездом через всю ночь, ты такой разворачиваешься а у него напиток в руке, и улыбается, но не пьян и ни слова не говорит -
Диалог на таких вечеринках всегда один большой гвалт который подымается к потолку и кажется сталкивается и громыхает там, когда закрываешь глаза и прислушиваешься получается "Бваш бваш трах" поскольку каждый старается подчеркнуть свой разговор рискуя быть прерванным и заглушенным, в конце концов становится еще громче, напитки продолжают поступать, закуски уничтожаются а пунш вылакан жадно болтающими языками, наконец она вырождается в состязание по крику и как всегда хозяин начинает беспокоиться по поводу соседей и его последний час тратится на то чтобы вежливо прикрыть гулянку -- Всегда находятся запоздалые отставшие крикуны, т.е., мы -- последних гуляк всегда нежненько выпроваживают -- как в моем случае, я иду к чаше с пуншем чтоб вывалить ее себе в стаканчик но лучший друг хозяина деликатно извлекает чашу у меня из рук, со словами "Она пустая -- а кроме этого гулянка окончена" -последняя кошмарная сцена показывает тусовщика набивающего карманы дармовыми сигаретами щедро оставленными в открытых ящичках тикового дерева -- Этим занимается Левеск-художник, злобно оскалившись, художник без гроша, сумасшедший, все волосы у него сбриты до кобылячьей минимальной щетины и весь покрыт коростой и синяками оттого что напился и упал вчера ночью -- Однако в Сан-Франциско самый лучший художник -
Хозяева кивают и подстраховывают нас до самой садовой дорожки и мы все с криками идем прочь пьяной поющей шарагой состоящей из: Рафаэля, меня, Ирвина, Саймона, Лазаря, Дэйвида Д'Анджели и Левеска-художника. Ночь только началась.
93
Мы все садимся на край тротуара а Рафаэль заваливается садясь по-турецки прямо на дорогу лицом к нам и начинает говорить и жестикулировать в воздухе теми руками -- Некоторые из нас сидят скрестив ноги -- Долгую речь произносит он в которой слышится пьяное трожество, мы все пьяны, но в ней еще все равно есть это птичье-чистое рафаэлево торжество но вот подходят легавые, и подтягивается патрульный крейсер. Я поднимаюсь и говорю "Пошли, мы слишком шумим" и все идут за мной следом но фараоны наезжают и хотят узнать кто мы такие.
"Мы только что вышли вон с той большой вечеринки вон там."
"Так вы слишком сильно шумели -- Нам три звонка от соседей поступило."
"Мы уходим," говорю я, и поворачиваюсь чтоб идти, а кроме этого полицейские теперь начинают врубаться в большого бородатого Ирвина Авраама и в спасенного благородного на вид Дэйвида и в сумасшедшего горделивого художника а затем они видят Лазаря с Саймоном и приходят к выводу что это будет чересчур для их участка, а так конечно и оказалось бы -- Я хочу научить своих бхикку избегать властей, как написано в Дао, это единственный путь -- Это единственная прямая линия, насквозь -
Теперь мы владеем миром, мы покупаем вина на Маркет-Стрит и все ввосьмером запрыгиваем в автобусы и пьем там сзади и слезаем и идем крича вниз по большим длинным разговорам самых середин улиц -- Забираемся на холм и длинной тропой и вверх до травяного тротуара на вершине с которой открывается панорама огней Фриско -- Сидим в траве и пьем вино -- Все болтаем -- Затем до хаты этого мужика, в дом со двором, большой хай-фай электромагнитный пу-бах здоровенный фонограф и они с гулом запускают здоровенные номера, органные мессы -Левеск-художник падает а думает что его ударил Саймон, и плача приходит пожаловаться нам -- Я начинаю плакать из-за того что Саймон кого-то ударил, все это пьяно и сентиментально, Дэйвид в конце концов уходит -- Но Лазарь "это видел", видал как Левеск упал и ударился, и на следующее утро оказывается что никто никого не бил -- Вечерок отчасти глуповатый но полный торжества которое наверняка было пьяным торжеством.
Утром Левеск приходит с тетрадкой и я говорю ему "Никто тебя не бил!"
"Ну я рад слышать это!" ревет он -- Я как-то раз сказал "Ты должно быть мой брат который умер в 1926 году и был великим художником и рисовальщиком в девять лет, ты когда родился?" но теперь я понимаю что они вовсе не одно и то же лицо -- если так, то Карма свернула. Левеск искренен с большими голубыми глазами и очень хочет помочь и очень смиренный но и он тоже вдруг может обезуметь прямо у тебя на глазах и бешено заплясать по улице что пугает меня. К тому же он смеется "Муии хи хи ха ха" и нависает у тебя за спиной...
Я изучаю его тетрадку, сижу на веранде разглядывая город, провожу спокойный день, набрасываю вместе с ним картинки (один набросок который я делаю это спящий Рафаэль, Левеск говорит "О это Рафаэль-от-пояса в самый раз") -- Потом мы с Лазарем моросим призраками ему в тетрадку нашими суматошными мультяшными карандашами. Я бы хотел увидеть их снова, особенно странные бродящие призрачные линии Лазаря, которые тот рисует с ослепительно озадаченной улыбкой... Затем ей-Богу мы покупаем свиные отбивные, весь магазинный запас, мы с Рафаэлем обсуждаем Джеймса Дина перед стендом кинотеатра, "Что за некрофилия!" вопит он, имея в виду что девчонки обожают покойного актера но то чем актер не является, то что актер есть -- Готовим на кухне свиные отбивные и уже стемнело. Предпринимаем короткую прогулку вверх по той же самой странной тропе через пустырь со скальной травой, пока мы спускаемся снова Рафаэль шагает сквозь лунную ночь в точности как опиумотрубочный китаец, руки у него глубоко в рукавах а голова склонена и он идет дальше и дальше, по-настоящему темный и странный и согбенный под горестными соображениями, глаза его поднимаются и прочесывают окрестность, он выглядит потерянным как маленький Ричард Бартельмесс (17) в старой картине о лондонских опиекурильщиках под фонарями, фактически Рафаэль заходит как раз под фонарь и переходит к другой темноте -- руки в рукавах он выглядит угрюмо и сицилийски, Левеск говорит мне "О как бы я хотел написать его когда он идет вот так."
"Нарисуй сначала карандашом," говорю я, потому что весь день безуспешно рисовал его тушью -
Мы входим и я иду спать, в свой спальник, окна открыты к прохладным звездам -- И сплю я со своим крестиком.
94
Наутро "Я и Рафаэль и Саймон" уходим сквозь жаркое утро сквозь большие цементные фабрики и чугунолитейные заводы и депо, мне хочется идти и показывать им разные вещи -- Сначала они стонут но потом начинают интересоваться большими электромагнитами которыми поднимают кучи прессованного металлолома, и сваливают их в саморазгружающиеся вагоны, блэм, "просто выпуская сок рубильником, питание обрубается, масса падает," объясняю я им. "А масса равна энергии -- а масса плюс энергия равняется пустота."
"Ага но ты только погляди на эту ч-чер-то-ву штукенцию," говорит Саймон, раскрыв рот.
"Это здорово!" вопит Рафаэль стуча по мне кулаком. Мы шагаем дальше -- Мы собираемся посмотреть на железнодорожной ли станции Коди -- Заходим прямо в раздевалку проводников и я даже вижу приходили ли мне сюда письма, с того времени два года назад когда я и сам был тормозным кондуктором, затем дергаем оттуда увидеться с Коди на Пляже -- в кофейне -- Остаток пути едем автобусом -- Рафаэль захватывает заднее сиденье и говорит громко, маньяк он хочет чтоб его слышал весь автобус, если ему хочется поговорить -- Между тем у Саймона банан только что купленный и ему хочется узнать у нас такие же или больше.
"Больше," отвечает Рафаэль.
"Больше?" вопит Саймон.
"Правильно."
Саймон принимает эту информацию с полным серьезным соображением и пересоображением, я вижу как он шевелит губами и подсчитывает -
Ну конечно же Коди там, на дороге, толкает свою малолитражку на 40 милях в час на крутую горку, вписывается задом в щель на стоянке и выпрыгивает -дверца широко распахнута он высовывает свою широкую смеющуюся красную рожу верещит что-то нам парням на улице и одновременно отгоняет налетающих мотоциклистов -
Мы несемся на хату к одной красивой девчонке, прекрасная квартирка, у нее короткая стрижка, она в постели, под одеялами, она болеет, у нее большие грустные глаза, она просит чтобы я включил погромче Синатру на проигрывателе, у нее там весь альбом вертится -- Да, нам можно взять ее машину -- Рафаэль хочет перевезти свое барахло, от Сони, на новую квартиру с гулянкой где была органная музыка и Левеск плакал, окей, машина Коди слишком маленькая -- А потом мы схиляем на скачки -
"Нет на скачки в моей машине нельзя!" кричит она -
"Ладно -- " "Мы вернемся" -- Мы все окружаем ее восхищаясь, немного сидим, у нас даже есть долгие молчания во время которых она тогда поворачивается и начинает на нас смотреть, и в конце концов обращается к нам:
"Вы что чуваки задумали" -- "в любом случае" -- чихает -- "Ух," говорит она -- "Расслабьтесь" -- "В том смысле, что знаете?" -- "Типа, знаете?" -
Ага, мы все соглашаемся но не можем все одновременно влезть поэтому отчаливаем на скачки но переезд Рафаэля отнимает у нас все время и в конце концов Коди начинает соображать что мы снова опоздаем на первый заезд -- "Я опять пропущу ежедневный двойной?" неистово кричит он -- показывая свой раскрытый рот и зубы -- он в самом деле по-серьезному.
Рафаэль выуживает все свои носки и шмутки а Соня говорит, "Слушай, я не хочу чтобы все эти старые кошки знали про мою жизнь -- Я живу, видишь -- "
"Это клево," говорю я, а самому себе: совершенно серьезная девчоночка серьезно влюбленная -- У нее уже есть новый мальчик и это то что она хочет сказать -- Мы с Саймоном поднимаем большие альбомы пластинок и книги и сносим их вниз к машине где дуется Коди -
"Эй Коди," говорю я, "поднимись поглядеть на симпатичную девчонку -- " Ему не хочется -- в конце концов я говорю "Нам нужны твои мускулы чтоб все это перетащить" и тогда он идет но когда мы уже всё уладили и опять сидим в машине готовые ехать, и Рафаэль говорит "Фу! ну всё!" Коди произносит:
"Хмф, мускулы"
Нам надо доехать до новой квартиры, и там я впервые замечаю прекрасное пианино. Хозяин, Эрман, еще даже не вставал. Левеск тоже здесь живет. Рафаэль по крайней мере оставит тут пожитки. Уже слишком поздно и для второго заезда поэтому мне наконец удается убедить Коди не ездить на скачки вовсе а поехать в следующий раз, завтра проверить результаты (позже выясняется что он бы продулся), и просто покайфовать денек ничем особенным не занимаясь.
Поэтому он вытаскивает свою доску и играет в шахматы с Рафаэлем чтобы расколотить того в отместку -- Его злость уже поумерилась с той точки когда он пихал Рафаэля локтями разворачивая машину так что Рафаэль вопил "Эй зачем ты меня бьешь? Почему же ты не думаешь -- "
"Он бьет тебя потому что обижен что ты наколол его и заставил перевозить его барахло а он теперь опоздал на бега. Он тебя карает!" добавляю я, пожимая плечами -- Теперь Коди, услышав что мы так разговариваем, кажется явно доволен и они разыгрывают большие злые шахматные партии, где Коди вопит "Попался!" пока я проигрываю большие громкие пластинки, Онеггера, а Рафаэль крутит Баха -- Мы только и делаем что придуриваемся, а на самом деле я гоняю за двумя картонками пива.
Тем временем хозяин, Эрман, который спал у себя в комнате, выходит, немного наблюдает за нами, и возвращается в постель -- Ему до фонаря, ему хватает той музыки что ревет для него -- Это пластинки Рафаэля, Реквиемы, Вагнер, я прыгаю и запускаю Телониуса Монка -
"Это смешно!" вопит Рафаэль изучая свою безнадежную шахматную позицию -Затем позже: "Помрэй ты не даешь мне закончить эндшпиль, ты стягиваешь все шахи с доски, поставь их обратно, чё -- " а Коди срывает фигуры с доски и снова швыряет их так быстро что я вдруг спрашиваю себя а не мелвилловский ли он Шулер играющий в баснословно скрытные честные шахматы.
95
Потом Коди уходит в ванную и бреется, а Рафаэль тяжело опускается за пианино положив один палец на клавиши.
Ударяет одну ноту затем две и снова одну -
Наконец он начинает играть мелодию, прекрасную мелодию никем не слыханную прежде -- хоть Коди, с бритвой у подбородка, и заявил что это "Остров Капри" -- Рафаэль пускается раскладывать задумчивые пальцы по аккордам -- довольно скоро у него весь сонатный этюд выходит так изумительно что получаются связки и припевы, возвращается к своим припевам со свежими новыми темами, поразительно как неожиданно он выплямкивает совершенный нотный плач возобновляя свою Песнь Итальянской Птицы Любви -- Синатра, Марио Ланца, Карузо, все поют эту птичье-чистую ноту виолончельной печали какая видна у грустных Мадонн -- их притягательность -- у Рафаэля притягательность как у Шопена, мягкие понимающие пальцы с разумением возложенные на клавиатуру, я отворачиваюсь от окна возле которого стою и неотрывно гляжу на играющего Рафаэля думая. "Это его первая соната -- " Я замечаю что все тихонько слушают, Коди в ванной а старина Джон Эрман в постели, уставясь в потолок -- Рафаэль играет на одних белых клавишах, как будто в предыдущей жизни возможно (помимо Шопена) он мог быть неизвестным органистом в звоннице игравшим на древнем готическом органе без минорных нот -- Поскольку он делает все что ему хочется со своими мажорными (белыми) нотами, и извлекает неописуемо прекрасные мелодии которые неуклонно становятся более трагичными и разбивают сердце, он чистая птица певчая, он сам это сказал, "Я чувствую себя птичкой певчей," и сказал он это так сияюще. Наконец у окна пока я слушаю, каждая нота совершенна и впервые в его жизни он за пианино перед серьезными слушателями вроде преподавателя музыки в спальне, становится так грустно, песни слишком прекрасны, чисты как и его высказывания, показывая что рот у него так же чист как и рука -- его язык так же чист как и рука так что рука его знает куда идти за песней -- Трубадур, Трубадур раннего Возрождения, играет на гитаре для дам, заставляя их плакать -- Меня он тоже заставляет плакать... слезы наворачиваются мне на глаза когда я это слышу.
И я думаю "Как же давно это было я стоял у окна, когда был учителем музыки в Пьерлуиджи и открыл нового гения в музыке," у меня в самом деле бывают такие грандиозные мысли -- означает что в предыдущем перерождении я был мной а Рафаэль новым гениальным пианистом -- за занавесями всей Италии плакала роза, и луна освещала птицу любви.
Затем я представляю себе как он играет вот так, со свечами, как Шопен, даже как Либрейс, бандам женщин вроде Розы, заставляя их плакать -- Л воображаю себе это, зарождение спонтанного виртуоза-композитора, чьи работы записываются на магнитофон, потом переписываются нотами, и который следовательно "пишет" первые свободные мелодии и гармонии мира, которые должны быть древней нетронутой музыкой -- Я вижу, фактически, он возможио даже более великий музыкант нежели поэт а поэт он великий. Потом я думаю: "Значит Шопен получил своего Урсо, и теперь поэт дует как по пианино так и по языку -- " Я рассказываю все это Рафаэлю, который едва ли не верит мне -- Он играет еще одну мелодию в любом случае такую же прекрасную как и первая. И так я понимаю что он может делать это всякий раз.
Сегодня тот вечер когда нас должны фотографировать для журнала поэтому Рафаэль вопит на меня "Не причесывайся -- пускай волосы останутся непричесанными?"
96
И пока я стою у окна, высунув одну ногу как Парижский Денди, я осознаю великость Рафаэля -- величие его чистоты, и чистоту его уважения ко мне -- и того что позволил мне носить Крест. Это его девушка Соня только что спросила, "Ты разве больше не носишь Крест?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20
Время летит а мы торчим как вдруг заходит Ирвин, везде он появляется с этими своими большими глядящими глазами, как призрак, почему-то мы знали что он сюда придет (всего в паре кварталов), его не избежать, "Вот вы где, чтение кончилось, мы все едем на большую вечеринку, а вы чем занимались?" а за спиною у него на самом деле Лазарь -
Лазарь просто поражает меня на вечеринке -- Это настоящий особняк черт-те где, с библиотекой обшитой панелями содержащей в себе рояль и кожаные мягкие кресла, и большая комната с канделябрами и старыми полотнами, камин со сливочным мрамором, и с подставками для дров из чистой латуни, а на столе громадная чаша пунша и картонные стаканчики -- И во всей этой болтовне и оре типичного позднего коктейля стоит Лазарь весь сам по себе, в библиотеке таращась на портрет маслом девочки лет 14, спрашивая элегантных педиков что стоят рядом, "Кто она, где она? Можно мне с нею познакомиться?"
Тем временем Рафаэль опускается на кушетку и выкрикивает читая собственные стихи "Рыба-Будда" и т.п. что у него в кармане пальто -- Я прыгаю от Иветты к Дэйвиду к еще одной девчонке обратно к Иветте, фактически в конце концов снова показывается Пенни, сопровождаемая художником Левеском, и попойка становится шумнее -- Я даже болтаю немного с поэтом Рэндаллом, обмениваясь взглядами на Нью-Йорк -- Заканчиваю опрокинув чашу с пуншем себе в стаканчик, неимоверная задача -- Лазарь изумляет меня еще и тем как незаинтересованно он прошел проездом через всю ночь, ты такой разворачиваешься а у него напиток в руке, и улыбается, но не пьян и ни слова не говорит -
Диалог на таких вечеринках всегда один большой гвалт который подымается к потолку и кажется сталкивается и громыхает там, когда закрываешь глаза и прислушиваешься получается "Бваш бваш трах" поскольку каждый старается подчеркнуть свой разговор рискуя быть прерванным и заглушенным, в конце концов становится еще громче, напитки продолжают поступать, закуски уничтожаются а пунш вылакан жадно болтающими языками, наконец она вырождается в состязание по крику и как всегда хозяин начинает беспокоиться по поводу соседей и его последний час тратится на то чтобы вежливо прикрыть гулянку -- Всегда находятся запоздалые отставшие крикуны, т.е., мы -- последних гуляк всегда нежненько выпроваживают -- как в моем случае, я иду к чаше с пуншем чтоб вывалить ее себе в стаканчик но лучший друг хозяина деликатно извлекает чашу у меня из рук, со словами "Она пустая -- а кроме этого гулянка окончена" -последняя кошмарная сцена показывает тусовщика набивающего карманы дармовыми сигаретами щедро оставленными в открытых ящичках тикового дерева -- Этим занимается Левеск-художник, злобно оскалившись, художник без гроша, сумасшедший, все волосы у него сбриты до кобылячьей минимальной щетины и весь покрыт коростой и синяками оттого что напился и упал вчера ночью -- Однако в Сан-Франциско самый лучший художник -
Хозяева кивают и подстраховывают нас до самой садовой дорожки и мы все с криками идем прочь пьяной поющей шарагой состоящей из: Рафаэля, меня, Ирвина, Саймона, Лазаря, Дэйвида Д'Анджели и Левеска-художника. Ночь только началась.
93
Мы все садимся на край тротуара а Рафаэль заваливается садясь по-турецки прямо на дорогу лицом к нам и начинает говорить и жестикулировать в воздухе теми руками -- Некоторые из нас сидят скрестив ноги -- Долгую речь произносит он в которой слышится пьяное трожество, мы все пьяны, но в ней еще все равно есть это птичье-чистое рафаэлево торжество но вот подходят легавые, и подтягивается патрульный крейсер. Я поднимаюсь и говорю "Пошли, мы слишком шумим" и все идут за мной следом но фараоны наезжают и хотят узнать кто мы такие.
"Мы только что вышли вон с той большой вечеринки вон там."
"Так вы слишком сильно шумели -- Нам три звонка от соседей поступило."
"Мы уходим," говорю я, и поворачиваюсь чтоб идти, а кроме этого полицейские теперь начинают врубаться в большого бородатого Ирвина Авраама и в спасенного благородного на вид Дэйвида и в сумасшедшего горделивого художника а затем они видят Лазаря с Саймоном и приходят к выводу что это будет чересчур для их участка, а так конечно и оказалось бы -- Я хочу научить своих бхикку избегать властей, как написано в Дао, это единственный путь -- Это единственная прямая линия, насквозь -
Теперь мы владеем миром, мы покупаем вина на Маркет-Стрит и все ввосьмером запрыгиваем в автобусы и пьем там сзади и слезаем и идем крича вниз по большим длинным разговорам самых середин улиц -- Забираемся на холм и длинной тропой и вверх до травяного тротуара на вершине с которой открывается панорама огней Фриско -- Сидим в траве и пьем вино -- Все болтаем -- Затем до хаты этого мужика, в дом со двором, большой хай-фай электромагнитный пу-бах здоровенный фонограф и они с гулом запускают здоровенные номера, органные мессы -Левеск-художник падает а думает что его ударил Саймон, и плача приходит пожаловаться нам -- Я начинаю плакать из-за того что Саймон кого-то ударил, все это пьяно и сентиментально, Дэйвид в конце концов уходит -- Но Лазарь "это видел", видал как Левеск упал и ударился, и на следующее утро оказывается что никто никого не бил -- Вечерок отчасти глуповатый но полный торжества которое наверняка было пьяным торжеством.
Утром Левеск приходит с тетрадкой и я говорю ему "Никто тебя не бил!"
"Ну я рад слышать это!" ревет он -- Я как-то раз сказал "Ты должно быть мой брат который умер в 1926 году и был великим художником и рисовальщиком в девять лет, ты когда родился?" но теперь я понимаю что они вовсе не одно и то же лицо -- если так, то Карма свернула. Левеск искренен с большими голубыми глазами и очень хочет помочь и очень смиренный но и он тоже вдруг может обезуметь прямо у тебя на глазах и бешено заплясать по улице что пугает меня. К тому же он смеется "Муии хи хи ха ха" и нависает у тебя за спиной...
Я изучаю его тетрадку, сижу на веранде разглядывая город, провожу спокойный день, набрасываю вместе с ним картинки (один набросок который я делаю это спящий Рафаэль, Левеск говорит "О это Рафаэль-от-пояса в самый раз") -- Потом мы с Лазарем моросим призраками ему в тетрадку нашими суматошными мультяшными карандашами. Я бы хотел увидеть их снова, особенно странные бродящие призрачные линии Лазаря, которые тот рисует с ослепительно озадаченной улыбкой... Затем ей-Богу мы покупаем свиные отбивные, весь магазинный запас, мы с Рафаэлем обсуждаем Джеймса Дина перед стендом кинотеатра, "Что за некрофилия!" вопит он, имея в виду что девчонки обожают покойного актера но то чем актер не является, то что актер есть -- Готовим на кухне свиные отбивные и уже стемнело. Предпринимаем короткую прогулку вверх по той же самой странной тропе через пустырь со скальной травой, пока мы спускаемся снова Рафаэль шагает сквозь лунную ночь в точности как опиумотрубочный китаец, руки у него глубоко в рукавах а голова склонена и он идет дальше и дальше, по-настоящему темный и странный и согбенный под горестными соображениями, глаза его поднимаются и прочесывают окрестность, он выглядит потерянным как маленький Ричард Бартельмесс (17) в старой картине о лондонских опиекурильщиках под фонарями, фактически Рафаэль заходит как раз под фонарь и переходит к другой темноте -- руки в рукавах он выглядит угрюмо и сицилийски, Левеск говорит мне "О как бы я хотел написать его когда он идет вот так."
"Нарисуй сначала карандашом," говорю я, потому что весь день безуспешно рисовал его тушью -
Мы входим и я иду спать, в свой спальник, окна открыты к прохладным звездам -- И сплю я со своим крестиком.
94
Наутро "Я и Рафаэль и Саймон" уходим сквозь жаркое утро сквозь большие цементные фабрики и чугунолитейные заводы и депо, мне хочется идти и показывать им разные вещи -- Сначала они стонут но потом начинают интересоваться большими электромагнитами которыми поднимают кучи прессованного металлолома, и сваливают их в саморазгружающиеся вагоны, блэм, "просто выпуская сок рубильником, питание обрубается, масса падает," объясняю я им. "А масса равна энергии -- а масса плюс энергия равняется пустота."
"Ага но ты только погляди на эту ч-чер-то-ву штукенцию," говорит Саймон, раскрыв рот.
"Это здорово!" вопит Рафаэль стуча по мне кулаком. Мы шагаем дальше -- Мы собираемся посмотреть на железнодорожной ли станции Коди -- Заходим прямо в раздевалку проводников и я даже вижу приходили ли мне сюда письма, с того времени два года назад когда я и сам был тормозным кондуктором, затем дергаем оттуда увидеться с Коди на Пляже -- в кофейне -- Остаток пути едем автобусом -- Рафаэль захватывает заднее сиденье и говорит громко, маньяк он хочет чтоб его слышал весь автобус, если ему хочется поговорить -- Между тем у Саймона банан только что купленный и ему хочется узнать у нас такие же или больше.
"Больше," отвечает Рафаэль.
"Больше?" вопит Саймон.
"Правильно."
Саймон принимает эту информацию с полным серьезным соображением и пересоображением, я вижу как он шевелит губами и подсчитывает -
Ну конечно же Коди там, на дороге, толкает свою малолитражку на 40 милях в час на крутую горку, вписывается задом в щель на стоянке и выпрыгивает -дверца широко распахнута он высовывает свою широкую смеющуюся красную рожу верещит что-то нам парням на улице и одновременно отгоняет налетающих мотоциклистов -
Мы несемся на хату к одной красивой девчонке, прекрасная квартирка, у нее короткая стрижка, она в постели, под одеялами, она болеет, у нее большие грустные глаза, она просит чтобы я включил погромче Синатру на проигрывателе, у нее там весь альбом вертится -- Да, нам можно взять ее машину -- Рафаэль хочет перевезти свое барахло, от Сони, на новую квартиру с гулянкой где была органная музыка и Левеск плакал, окей, машина Коди слишком маленькая -- А потом мы схиляем на скачки -
"Нет на скачки в моей машине нельзя!" кричит она -
"Ладно -- " "Мы вернемся" -- Мы все окружаем ее восхищаясь, немного сидим, у нас даже есть долгие молчания во время которых она тогда поворачивается и начинает на нас смотреть, и в конце концов обращается к нам:
"Вы что чуваки задумали" -- "в любом случае" -- чихает -- "Ух," говорит она -- "Расслабьтесь" -- "В том смысле, что знаете?" -- "Типа, знаете?" -
Ага, мы все соглашаемся но не можем все одновременно влезть поэтому отчаливаем на скачки но переезд Рафаэля отнимает у нас все время и в конце концов Коди начинает соображать что мы снова опоздаем на первый заезд -- "Я опять пропущу ежедневный двойной?" неистово кричит он -- показывая свой раскрытый рот и зубы -- он в самом деле по-серьезному.
Рафаэль выуживает все свои носки и шмутки а Соня говорит, "Слушай, я не хочу чтобы все эти старые кошки знали про мою жизнь -- Я живу, видишь -- "
"Это клево," говорю я, а самому себе: совершенно серьезная девчоночка серьезно влюбленная -- У нее уже есть новый мальчик и это то что она хочет сказать -- Мы с Саймоном поднимаем большие альбомы пластинок и книги и сносим их вниз к машине где дуется Коди -
"Эй Коди," говорю я, "поднимись поглядеть на симпатичную девчонку -- " Ему не хочется -- в конце концов я говорю "Нам нужны твои мускулы чтоб все это перетащить" и тогда он идет но когда мы уже всё уладили и опять сидим в машине готовые ехать, и Рафаэль говорит "Фу! ну всё!" Коди произносит:
"Хмф, мускулы"
Нам надо доехать до новой квартиры, и там я впервые замечаю прекрасное пианино. Хозяин, Эрман, еще даже не вставал. Левеск тоже здесь живет. Рафаэль по крайней мере оставит тут пожитки. Уже слишком поздно и для второго заезда поэтому мне наконец удается убедить Коди не ездить на скачки вовсе а поехать в следующий раз, завтра проверить результаты (позже выясняется что он бы продулся), и просто покайфовать денек ничем особенным не занимаясь.
Поэтому он вытаскивает свою доску и играет в шахматы с Рафаэлем чтобы расколотить того в отместку -- Его злость уже поумерилась с той точки когда он пихал Рафаэля локтями разворачивая машину так что Рафаэль вопил "Эй зачем ты меня бьешь? Почему же ты не думаешь -- "
"Он бьет тебя потому что обижен что ты наколол его и заставил перевозить его барахло а он теперь опоздал на бега. Он тебя карает!" добавляю я, пожимая плечами -- Теперь Коди, услышав что мы так разговариваем, кажется явно доволен и они разыгрывают большие злые шахматные партии, где Коди вопит "Попался!" пока я проигрываю большие громкие пластинки, Онеггера, а Рафаэль крутит Баха -- Мы только и делаем что придуриваемся, а на самом деле я гоняю за двумя картонками пива.
Тем временем хозяин, Эрман, который спал у себя в комнате, выходит, немного наблюдает за нами, и возвращается в постель -- Ему до фонаря, ему хватает той музыки что ревет для него -- Это пластинки Рафаэля, Реквиемы, Вагнер, я прыгаю и запускаю Телониуса Монка -
"Это смешно!" вопит Рафаэль изучая свою безнадежную шахматную позицию -Затем позже: "Помрэй ты не даешь мне закончить эндшпиль, ты стягиваешь все шахи с доски, поставь их обратно, чё -- " а Коди срывает фигуры с доски и снова швыряет их так быстро что я вдруг спрашиваю себя а не мелвилловский ли он Шулер играющий в баснословно скрытные честные шахматы.
95
Потом Коди уходит в ванную и бреется, а Рафаэль тяжело опускается за пианино положив один палец на клавиши.
Ударяет одну ноту затем две и снова одну -
Наконец он начинает играть мелодию, прекрасную мелодию никем не слыханную прежде -- хоть Коди, с бритвой у подбородка, и заявил что это "Остров Капри" -- Рафаэль пускается раскладывать задумчивые пальцы по аккордам -- довольно скоро у него весь сонатный этюд выходит так изумительно что получаются связки и припевы, возвращается к своим припевам со свежими новыми темами, поразительно как неожиданно он выплямкивает совершенный нотный плач возобновляя свою Песнь Итальянской Птицы Любви -- Синатра, Марио Ланца, Карузо, все поют эту птичье-чистую ноту виолончельной печали какая видна у грустных Мадонн -- их притягательность -- у Рафаэля притягательность как у Шопена, мягкие понимающие пальцы с разумением возложенные на клавиатуру, я отворачиваюсь от окна возле которого стою и неотрывно гляжу на играющего Рафаэля думая. "Это его первая соната -- " Я замечаю что все тихонько слушают, Коди в ванной а старина Джон Эрман в постели, уставясь в потолок -- Рафаэль играет на одних белых клавишах, как будто в предыдущей жизни возможно (помимо Шопена) он мог быть неизвестным органистом в звоннице игравшим на древнем готическом органе без минорных нот -- Поскольку он делает все что ему хочется со своими мажорными (белыми) нотами, и извлекает неописуемо прекрасные мелодии которые неуклонно становятся более трагичными и разбивают сердце, он чистая птица певчая, он сам это сказал, "Я чувствую себя птичкой певчей," и сказал он это так сияюще. Наконец у окна пока я слушаю, каждая нота совершенна и впервые в его жизни он за пианино перед серьезными слушателями вроде преподавателя музыки в спальне, становится так грустно, песни слишком прекрасны, чисты как и его высказывания, показывая что рот у него так же чист как и рука -- его язык так же чист как и рука так что рука его знает куда идти за песней -- Трубадур, Трубадур раннего Возрождения, играет на гитаре для дам, заставляя их плакать -- Меня он тоже заставляет плакать... слезы наворачиваются мне на глаза когда я это слышу.
И я думаю "Как же давно это было я стоял у окна, когда был учителем музыки в Пьерлуиджи и открыл нового гения в музыке," у меня в самом деле бывают такие грандиозные мысли -- означает что в предыдущем перерождении я был мной а Рафаэль новым гениальным пианистом -- за занавесями всей Италии плакала роза, и луна освещала птицу любви.
Затем я представляю себе как он играет вот так, со свечами, как Шопен, даже как Либрейс, бандам женщин вроде Розы, заставляя их плакать -- Л воображаю себе это, зарождение спонтанного виртуоза-композитора, чьи работы записываются на магнитофон, потом переписываются нотами, и который следовательно "пишет" первые свободные мелодии и гармонии мира, которые должны быть древней нетронутой музыкой -- Я вижу, фактически, он возможио даже более великий музыкант нежели поэт а поэт он великий. Потом я думаю: "Значит Шопен получил своего Урсо, и теперь поэт дует как по пианино так и по языку -- " Я рассказываю все это Рафаэлю, который едва ли не верит мне -- Он играет еще одну мелодию в любом случае такую же прекрасную как и первая. И так я понимаю что он может делать это всякий раз.
Сегодня тот вечер когда нас должны фотографировать для журнала поэтому Рафаэль вопит на меня "Не причесывайся -- пускай волосы останутся непричесанными?"
96
И пока я стою у окна, высунув одну ногу как Парижский Денди, я осознаю великость Рафаэля -- величие его чистоты, и чистоту его уважения ко мне -- и того что позволил мне носить Крест. Это его девушка Соня только что спросила, "Ты разве больше не носишь Крест?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20