Что касается монастыря, то Габриель находил забавным поселиться в месте, освященном присутствием сотен праведников. После стольких богобоязненных мужей монастырь стал обителью отвратительного демона.
Аббатство Кроссуик было когда-то одним из прекраснейших монастырей, Домом Братства Священных Сердец. Но с течением времени белый камень стен стал серым и выщербленным. Уцелевшие стекла покрылись вековой пылью. Крест, украшавший в прежние времена пирамидальную крышу, прогнил и обрушился.
И все же, почему Сара не испугалась его?
Через часовню он прошел в длинную анфиладу келий и следовал мимо них, пока не оказался в зале с высокими сводами, где монахи когда-то принимали важных гостей. Зал был самым просторным, не считая часовни.
Габриель опустился в огромное кресло с высокой спинкой, которое облюбовал здесь для себя. Он ощущал отвращение к самому себе или, точнее, к тому, кем он был. Разве это справедливо, что он жив ценой жизни других людей? Как посмел он навязать свое общество такому нежному и чистому ребенку, как Сара-Джейн? Она ужаснулась бы, узнав, кто он на самом деле, что за гость является к ней по ночам.
Он уставился на свои окровавленные руки, чувствуя, что не сможет вновь встретиться с ней.
Сара ждала его на следующую ночь и все последующие ночи, а когда миновала неделя, она отказалась покидать свою комнату, отказалась есть и даже пить что-либо, за исключением нескольких капель воды, отныне и впредь.
Она лежала под покрывалом, натянутым до подбородка, и глядела на двери веранды, зная, что он не придет.
Сестры Мария-Жозефа и Мария-Луиза хлопотали над ней, умоляя съесть что-нибудь и тихо плача, когда она отказывалась им отвечать.
Опустившись на колени возле ее постели, они молились за ее душу
— Что с тобой, Сара-Джейн? — спрашивали они вновь и вновь. — Ты больна? Что у тебя болит? Пожалуйста, дитя, скажи нам, что не так?
Но она не могла рассказать им о Габриеле и поэтому лишь качала головой, а по ее щекам струились слезы.
Пришел доктор, но только в недоумении развел руками. Сара подслушала, как он говорил сестрам, что физически она здорова, у нее лишь пропало желание жить.
Так и было. Вздохнув, Сара закрыла глаза. Скоро она перестанет быть обузой для всех.
Он стоял на балконе, глядя на дождь и удивляясь тому, что он напоминает ему слезы Сары. В порывах ветра ему слышались ее рыдания.
На одном дыхании он сбежал вниз по ступенькам, миновал заржавевшие чугунные ворота и понесся с дьявольской скоростью через ночь. Ее имя, словно молитва, не сходило с его проклятых уст.
Он перепрыгнул стену приюта, черной тенью пересек участок до веранды, проник внутрь. Она лежала под тяжелым одеялом без движения, как мертвая.
Полная тишина в комнате отзывалась в его сердце ударами грома. Он приблизился к ее постели.
— Сара!
Откинув одеяло, он приподнял девушку. Кожа ее была сухой и холодной, губы посинели.
— Сара!
Она умирала. Сознание этого пронзило его сердце. Она умирала, и в этом была его вина.
Не думая о последствиях, он вскрыл свою вену и прижал к ее губам.
— Пей, Сара! — приказал он.
Ему казалось, что прошла целая вечность, но она не двигалась. В неистовом страхе за нее он разжал ей губы. Прижимая кровоточащее запястье ко рту, другой рукой провел ей по горлу, заставляя сделать глоток.
«Но не слишком много», — подумал он. Габриель не желал посвящать Сару. Он только хотел, чтобы чуть порозовели ее щеки.
Он отнял запястье от ее рта, и ранка тут же затянулась. Сара открыла глаза.
— Габриель…
Он баюкал ее, испытывая невероятное облегчение.
— Я здесь.
— Ты не приходил. Я ждала и ждала… а ты не приходил.
— Теперь я никогда не покину тебя, дорогая.
Чашка с бульоном и стакан воды стояли на подносе на столике возле кровати. Бульон был холодным, но он согрел его взглядом.
— Сара, я хочу, чтобы ты попробовала это.
— Я не голодна.
— Пожалуйста, дорогая, ради меня.
— Хорошо…
Сара покорно проглотила несколько ложек бульона.
— Хватит, — прошептала она.
Он вернул чашку на поднос и снова обнял ее.
— А теперь — спать.
— Ты будешь со мной, когда я проснусь?
— Нет, но я вернусь завтра ночью.
— Поклянись честью, что придешь.
— У меня нет чести, дорогая, но я клянусь, что приду к тебе завтра ночью.
Она нежно улыбнулась ему, потом вздохнула… веки ее опустились сами собой.
Габриель долго держал ее, прижав к груди, пальцами пробегая по волосам, иногда лаская нежную выпуклость щеки. Он держал ее, пока не почувствовал далекий жар восходящего солнца, начавшего свой путь к горизонту.
Только тогда он отпустил ее.
Только тогда он вспомнил: чтобы не оставлять ее одну, он должен позаботиться о себе.
Сара пробудилась, чувствуя себя лучше, чем когда-либо. Каким-то непонятным образом ноги ее окрепли. Ей казалось, что она ощущает в них ток крови. Сидя на постели, она стала сгибать и разгибать пальцы ног. Раньше ей это никогда не удавалось.
Сестры объявили ее выздоровление ни много ни мало как чудом.
К ней вернулся аппетит. Полчаса спустя, за завтраком, она съела все, что поставила перед ней сестра Мария-Кармен, и попросила еще, успев заметить удивленные взгляды, которыми обменялись сестры Мария-Кармен и Мария-Луиза.
Сидя потом во дворике, Сара наблюдала за играми младших и впервые не завидовала их умению бегать и прыгать.
Подставив лицо солнцу, она обратилась к Богу, благодаря его за красоту дня, за свое возвращение к жизни, за Габриеля…
Счастье переполняло ее, и она, оставаясь по-прежнему беспомощной, тихо смеялась, радуясь всему, что ее окружало. Габриель обещал прийти к ней сегодня ночью. И более того, он обещал, что будет приходить всегда, что никогда не оставит ее.
Сара читала малышам волшебные сказки. «Возможно, не так уж плохо, если моя жизнь пройдет здесь», — думала она, переворачивая страницы. Она может стать монахиней или учительницей, да, она может учить детей.
Сделав паузу, Сара глянула поверх книжки на лица детей, сидевших на траве возле ее ног. Какие нежные личики, невинные и доверчивые, дети, мечтающие любить и быть любимыми.
Шестилетняя Элизабет улыбнулась ей, в глазах девочки светилось ожидание, ей не терпелось узнать конец истории.
«Я могла бы быть счастлива здесь, — думала Сара. — Даже если не будет своих детей, вокруг столько малышей, и каждый нуждается в любви». А кто может понять их лучше, любить их сильней, как не она, Сара!
Она начала читать другую сказку, но тут сестра Мария-Жозефа позвала детей. Наступило время дневного сна.
Оставшись одна, Сара залюбовалась полевыми цветами, ковром покрывавшими землю у стен. Лучи солнца проникали в ее сердце, согревая его; она знала, что непременно встретится сегодня с Габриелем. Жизнь казалась ей прекрасной, полной приятных обещаний.
Мысли о Габриеле не давали ей покоя, а с ним все казалось возможным.
— Приди ко мне, любимый, — прошептала она. — Приди ко мне!
ГЛАВА V
На грани пробуждения он услышал ее голос.
Габриель сел, гадая, было это во сне или наяву, и тогда вновь услышал:
«Приди ко мне, любимый. Приди ко мне!» — это прозвучало ясно, как если бы она стояла рядом.
Любимый…
Он закрыл глаза, купаясь в звуках этого слова. Любимый. Если бы это было так.
Габриель поспешно оделся, желая вновь поскорее увидеть, как она улыбается, услышать, как она произносит его имя, будто ласкает его.
Он помчался через ночь со сверхъестественной скоростью туда, где она ждала его.
Сара в рубашке с длинными рукавами сидела в постели — ангел с гибкой нежной шейкой и золотыми волосами, волнами рассыпанными по плечам.
Сердце его забилось быстрей, когда он встретил ее взгляд и увидел, как блестят ее глаза от радости встречи с ним.
Ах, Сара, подумал Габриель, если бы ты только знала, кто перед тобой, ты бы так не радовалась!
Улыбка ее сияла ярче, чем полуденное солнце.
— Итак, — спокойно сказал он, — расскажи мне, что ты делала днем.
Польщенная проявленным интересом, она стала рассказывать, как читала детям сказки, как представляла себя монахиней, помогающей учить детей.
Монахиня! Это слово как громом поразило его. Монахиня! Какой это было потерей. Ее хрупкая изящная красота в мрачном монашеском одеянии, скрыты роскошные золотистые пряди волос, и сама она будто похоронена в этих стенах. Да, конечно, одинокие детишки станут любить ее, но у нее никогда не будет мужа и собственных детей.
Монахиня. Габриель был сокрушен этим словом, подавлен ее идеей. Но тут в нем заговорила ревность, сжавшая сердце. Пусть лучше будет монахиней в этом приюте, чем женой какого-нибудь другого мужчины, смертного.
Прав он или нет, но Габриель знал, что уничтожит любого, кто попробует сблизиться с ней.
— Габриель? — Сара смотрела на него, покачивая головкой, ее глаза были полны участия. — С тобой все в порядке?
— Разумеется.
— Ты слышал, что я сказала?
— Да. — Он присел на табурет перед ее постелью, — Думаю, ты будешь превосходной монахиней, дорогая, раз так желаешь этого.
— Я хочу совсем не этого. — Сара опустила глаза. — На самом деле я хочу того же, к что и любая девочка, — виновато проговорила она. — Мужа. Собственный дом. Детей.
Он слабо усмехнулся, не выражая ни согласия, ни одобрения, и она настойчиво взглянула на него, сверкая глазами от возбуждения.
— Я очень хочу всего этого, — сказала она. — Но больше всего на свете я хочу танцевать! О, Габриель, если бы я только могла танцевать!
— Боюсь, я не смогу превратить тебя в балерину, — ответил он с сожалением. — Но ты можешь танцевать со мной, если пожелаешь.
— С тобой? Но как?
— Вот так.
Безо всяких усилий Габриель поднял девушку с постели и поставил перед собой, держа так, что ее ножки были всего в нескольких дюймах от пола. А затем, к ее крайнему удивлению, он запел. Его голос был очень нежным и чистым, и под его звуки он начал вальсировать с ней по комнате.
Вначале она лишь смотрела на него, словно загипнотизированная, но постепенно ею овладела радость движения, переливаясь в теле и вырываясь наружу счастливым смехом. К ее восторгу, Габриель танцевал как маэстро бальных танцев, с такой же непринужденной грацией. Он так легко держал и кружил ее! Сара чувствовала необыкновенную свободу, волосы золотым огнем взмывали за ее плечами, и ей казалось, что она летит, едва касаясь пола кончиками пальцев, забывая о том, что это его ноги скользят по паркету.
Он держал ее так спокойно, будто она вовсе не имела веса. Его пальцы сильно и нежно сжимали ее талию. Она чувствовала тепло мужских рук, таких надежных и уверенных.
Но смех замер у нее в горле, когда она заглянула в его глаза-свинцовые бездны, полные печали.
До нее с трудом дошло, что он перестал танцевать и петь, настолько глубоко она утонула в его глазах. Габриэль продолжал держать ее за талию, но теперь его прикосновение обжигало ее, она ощущала каждый дюйм обхвативших ее сильных мужских рук. Печаль из его глаз ушла, уступив место новой вспышке эмоций, определить которые она пока не могла. Его жар проникал в нее, заставляя вспомнить об осторожности, которую она забыла рядом с ним. Он был высок и силен. Его плечи и грудная клетка поражали своей мощью… Сара вдруг поняла, что к ней прикасается мужчина и что ей приятны эти прикосновения.
Теперь она еще острее чувствовала, как на них отвечает ее тело. Она хотела, чтобы он прижался к ней еще теснее, хотела, чтобы он поцеловал ее, как принц целует принцессу в волшебной сказке.
— Габриель… — Она склонилась к нему, видя только его лицо, его бездонные глаза.
— Нет, — приглушенно вскрикнул он, неся ее назад к постели и опуская на подушки так поспешно, как будто ее кожа обжигала ему руки.
— Что случилось? — смущенно спросила она. — Что-нибудь не так?
— Что случилось? — засмеялся он резким отрывистым смехом, способным только испугать. — Ах, Сара, глупое дитя. Если бы ты только знала…
— Знала что?
Он сжал опущенные руки в кулаки, стремясь изо всех сил подавить чудовище, просыпающееся в нем. За все прожитые века не удовлетворял он еще своего нечастивого желания с девушкой, столь юной и чистой, как Сара. Никогда, став вампиром, не утолял он свою жажду кровью невинного.
— Габриель?
Ах, как сладок и доверчив звук ее голоса, как нежно она произносит его имя в пылу неизведанных желаний, повинуясь голосу первой страсти. Он мог слышать каждое взволнованное биение ее сердца, слышать шум крови, пульсирующей в ее венах, крови, сгустившейся от страсти. Это больше, чем он мог вынести.
Прикрыв глаза, он задержал дыхание. Это была Сара, его Сара. Он не мог причинить ей зло, не мог взять ее кровь, хотя это и было бы для него наивысшим наслаждением.
— Габриель, ты болен?
— Нет, — резко произнес он. — Но я должен идти.
— Так скоро?
— Да. — Открыв глаза, он заставил себя улыбнуться. — Увидимся следующей ночью.
— Следующей ночью, — повторила она, принимая его слова в свое сердце.
— Спокойной ночи, дорогая, — сказал он хриплым голосом и вышел так поспешно, будто его преследовал рой демонов.
Он носился часами, не в силах обрести равновесие, наполненный отвращением к самому себе, больной от одиночества. Наконец вернулся к монастырю. Ему не нужен был свет, когда он спускался по длинной спиральной лестнице в подземные катакомбы, где монахи хоронили своих умерших. Это было очень темное и мрачное место, где царил запах тлена и разложения.
Чтобы наказать себя, Габриель лег в гроб и надвинул сверху крышку с глухим стуком, отдавшимся эхом в подземелье. Теперь он был во мраке, который так ненавидел. Он редко наказывал себя столь жестоко.
— Чудовище… — пробормотал он, и эхо его голоса билось в дубовом ящике. — Демон. Вурдалак. Изверг рода человеческого. Ты не посмеешь тронуть ее, ты, дьявольский выродок! — приказывал он себе глухим голосом, как в бредовом, затяжном сне, уводящем в мир призраков.
— Ты… не посмеешь.
Габриель пробудился лишь на следующий вечер, открывая глаза в вечный сумрак, с трудом вспоминая, кто он такой.
Пробормотав проклятие, он сдвинул крышку и выбрался из гроба. Он привык спать в кресле большого зала и теперь с недоумением оглядывал отполированную древесину. Так вот, кто он на самом деле, монстр, а не человек. Монстр, приговоренный к мраку, сроднившийся со смертью.
Габриель тяжело поднялся по лестнице. Погруженный в глубокие раздумья, он сменил одежду, причесался, вычистил плащ.
Продолжая казнить себя за то, что посмел польститься на невинное создание, которое не было предназначено для него, он вышел в ночь, как кровожадный зверь на охоту за новой жертвой.
«Вот кто ты есть — кровожадный зверь! — говорил он себе, и слова эти вновь и вновь прокручивались в его голове. — Ты не должен позволить ей увидеть в тебе мужчину, способного любить и быть любимым. Ты только зверь, внушающий ужас человеку».
Но спустя некоторое время он уже направлялся к приюту, продолжая на ходу бесполезно убеждать себя держаться от нее подальше. Его Сара, ангел света, не должна быть заражена тлетворным дыханием ада. Нет, он не допустит, чтобы ее душа стала такой же черной, как у него.
Продолжая убеждать себя оставить ее в покое, Габриель перемахнул через каменную стену и двинулся к веранде.
Сара ждала его. Он думал застать ее в постели, но она сидела в кресле, глядя на двери. Ее нежный и доверчивый взгляд словно бальзамом омыл его черное сердце.
— Новое платье, — отметил Габриель, переступая порог.
Она счастливо кивнула.
— Я сама сшила его.
— Оно чудесно, — прошептал он. Это и в самом деле было так. Темно-голубой тон подчеркивал цвет ее глаз, пышные рукава напоминали ему крылья ангела, — Ты очень красива.
Его слова заставили ее покраснеть.
— Благодарю.
— Очень, очень красива. — Он протянул руку. — Не желаешь ли пройтись со мной?
— Пройтись? — Она казалась озадаченной. — Но куда?
— Куда тебе захочется.
— Мы можем пойти на балет?
— Только пожелай.
Сара улыбнулась, сияя от счастья. Сколько она себя помнила, ей всегда хотелось побывать на балете, увидеть «Лебединое озеро», «Спящую красавицу», «Жизель», «Дон Кихота». Она читала о жизни многих великих балерин, таких как Мария Тальони, Фанни Элслер, Шарлотта Гризи, Франческа Черрито и Мария Салле.
И вот теперь ее мечта должна исполниться! Но она взглянула на свой наряд, и ее радость испарилась, как роса под лучами солнца.
— Я не могу идти. У меня нет подходящего платья.
— И все же ты пойдешь, — загадочно ответил он и, прежде чем она успела ответить, вышел из комнаты.
— Габриель! — Плечи ее поникли, она уставилась в темноту, боясь, что он уже не вернется этой ночью.
Но часом позже Габриель вновь вошел в ее комнату.
— Это для тебя, — сказал он и жестом фокусника вынул из-под плаща серебристо-голубое атласное платье.
Она смотрела на платье, на Габриеля, снова на платье, не веря своим глазам.
— Для меня?
— Оно тебе не нравится?
Не нравится такое платье?! Это была самая прекрасная вещь, которую она когда-либо видела.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34