Ну теперь-то уж он крикнет: «Довольно!»
Никакого «довольно» не последовало. Наоборот, Дункан весь обратился в зрение. Что ж, тем хуже для него.
Алекс отвернулась, поставила ногу на стул, сняла туфельку и очень медленно скатала чулок к кончику большого пальца. Ленивым движением она расправила и перебросила его через спинку. Поставила босую ногу на пол и проделала ту же процедуру с другой ногой. Сняла оба чулка со спинки стула и, дождавшись томительного пассажа в музыке, заставила их птицами порхнуть через плечо.
Теперь она, совершенно обнаженная, повернулась к Дункану.
На горле у него дернулся кадык, глаза потемнели. Сознание того, что у него такая реакция только от одного ее вида, заставило собственное возбуждение Алекс подняться на новую ступень.
«Надеюсь, у него скоростной метод рисования», — мелькнула мысль, уже чуточку лихорадочная.
— Ложись! — приказал он.
Алекс опустилась на приготовленное ложе, затрепетав от прикосновения прохладного льна к разгоряченной коже. Потом откинулась, дрожа все сильнее, по мере того как ткань обнимала тело. Она чувствовала себя как в горячке: сплошной комок огня внутри, холодный фасад снаружи.
Отступив, Дункан оглядел ее с головы до ног прищуренным взглядом:
— Ты уже когда-нибудь позировала?
— Нет, никогда… — ответила Алекс почему-то шепотом.
— Попробуй расслабиться. Делай, что я говорю, а в другое время не шевелись. Неподвижность очень важна.
Алекс приподняла бровь. Ну вот, начал командовать! Становится даже интересно.
— Приподнимись на локте. Мне придется немного поработать над твоей позой, то есть прикасаться к тебе. Можно?
Он спросил таким тоном, словно они впервые видели друг друга, как будто он и в самом деле художник, сосредоточенный только на самых высоких материях, а она — его модель.
— Конечно, прикасайся… сколько хочешь.
Руки у него не дрожали, ну ничуть, когда он взял ее за плечи и нажал, чтобы груди выпятились сильнее. Затем скользнул пальцем вниз по руке, к локтю, сдвинув брови и словно размышляя. Кивнул каким-то своим мыслям, взял руку Алекс и положил туда, где округлости грудей сходили на нет, словно она слегка их поддерживала, опираясь на руку. Так создавалось ощущение, будто они вздымаются с каждым вдохом и опадают с каждым выдохом.
Отвлекшись, Алекс вдруг ощутила прикосновение к ноге, как раз под коленом. Взвинченная, она беззвучно ахнула от неожиданности.
— Согни ногу в колене, но не поднимай. Другую тоже согни и подними.
Она повиновалась.
— Великолепно! — похвалил Дункан, но как-то так, словно она студентка, заслужившая высшую оценку.
Через раздвижные двери, что вели в спальню, Алекс видела себя в зеркале. Отражение, хоть и неясное, давало представление о том, сколь бесстыдна и обольстительна ее поза.
Другую руку Дункан пристроил на поднятом колене, потом переместил ниже, на внутреннюю поверхность бедра, сейчас невероятно чувствительную, почти к самому треугольнику волос.
Внезапно Алекс ощутила разом всю свою позу, полную безмолвной мольбы: возьми меня, возьми!
— Как себя чувствуешь? — спросил Дункан (он склонился над ней так низко, что его дыхание щекотало живот).
— Заведенной до предела!
— Вот и хорошо. А теперь вырази свое состояние, чтобы все видели.
— То есть?!
— Вырази то, что сказала. Полотно творит не только художник, но и модель. Будь Мона Лиза в тот день в паршивом настроении, хорошенький вышел бы шедевр! Вряд ли кто-то ломился бы в музей, чтобы посмотреть на самую унылую физиономию в мире.
У Алекс вырвался невольный смешок.
— Постой… — Дункан снова склонился над ней и еще немного раздвинул ноги. — Помни, полная неподвижность!
Глава 16
Затем он взял со стола горсть кистей и сунул в карман. Окинув Алекс тем же прищуренным взглядом, выбрал тюбик и выдавил на то, что напоминало фигурную бумажную тарелку, холмик ярко-желтой краски.
Почему ярко-желтой, забеспокоилась Алекс. Какую часть ее тела он намерен изобразить в таком цвете?
— Опиши свои ощущения в данный момент.
— Ну… я ощущаю себя женщиной, которой вскоре предстоит лучший в жизни секс.
Хотелось бы верить, что вскоре! Все тело уже звенит от желания, как сплошной сексуальный орган!
— Умно придумано, — заметил Дункан с неуместным хладнокровием.
Нахал!
— Теперь закрой глаза и все-таки опиши ощущения от своей позы.
Апекс послушно опустила веки. Чем без толку заходиться от вожделения, лучше подыграть. Она перевела дух и в самом деле сосредоточилась на своих ощущениях.
— Ты поместил мои руки почти, но не вполне на эрогенные зоны… недостаточно близко, чтобы их касаться, но как раз настолько, чтобы ни на минуту о них не забывать.
— Именно этого я и добивался.
Негодяй! Художник он, как же! Вся катавасия только потому, что он сам до предела сосредоточен на ее эрогенных зонах!
— Что-то в твоей позе есть… я хочу сказать, близость к цели, но невозможность ее достичь… вынужденная неподвижность. .. ощущается как путы…
— Путы?
— Ну, да…
Внезапно Алекс увидела себя со стороны в невообразимо бесстыдной позе, полностью открытой для взгляда. Веки взлетели сами собой, и она послала Дункану возмущенный взгляд.
— Надеюсь, ты не собираешься выставлять свою картину?!
— Не собираюсь. Я создам ее для частной коллекции. Лично моей. Расслабься и продолжай. Итак, ты словно в путах.
— В путах… — Она хотела передернуть плечами, но вспомнила про запрет и осталась неподвижной. — Не могу шевельнуться. Не важно, что путы лишь воображаемые, все равно я связана по рукам и ногам.
— Как рабыня?
Самый звук слова заставил ноздри расшириться. Каково быть невольницей в гареме, игрушкой мужчины, объектом наслаждения, вещью — ухоженной, окруженной роскошью, но все же вещью? Как современная женщина и феминистка, она должна бы с ужасом отшатнуться от такой мысли, но ведь она и не собирается в гарем. Она всего лишь фантазирует, а фантазия не в счет.
— Да, как рабыня… — прошептала Алекс.
— Отлично! Попробуй глубже вжиться в роль. — Теперь «бумажная тарелка» (она сообразила, что это и есть палитра) несла на себе кольцо ярких пятен, и Дункан рассеянно вертел ее в руке. — Закрой глаза и представь, что в подобной позе ты лежишь на…
Голос выжидательно прервался, и Алекс уже с закрытыми глазами мечтательно закончила:
— …на красной бархатной оттоманке в гареме…
В ее воображении он только что прошел под резной аркой входа — смуглый и надменный султан ее фантазии, тот, по чьему приказу ее купили на невольничьем рынке… или нет, кому она прислана в виде подарка от эмира соседних земель. Он остановился и оглядел ее прищуренными глазами, оценивая женские достоинства, а она, беспомощная, бесправная, сознавала, что находится в полной его власти.
Алекс так прониклась данной мыслью, что содрогнулась от испуга и волнения. Ноздрей коснулся аромат восточных курений, ушей — длинных одежд ее повелителя. Каждая нервная клетка напряглась, по коже побежали мурашки от сознания, что он имеет право делать с ней все, что захочет. Ее дело — подчиняться.
Прошла минута, другая. Воздух словно сгустился рядом, выдавая чье-то близкое присутствие. Кто-то вторгся в ее личное пространство, но она не смела открыть глаза и посмотреть, что происходит.
Аромат курений отдалился, сменился иным… более острым… знакомым…
Прежде чем Алекс нашла название новому запаху, что-то непостижимое прикоснулось к округлости груди над соском.
Никогда она не испытывала ничего подобного и едва не раскрыла глаза во всю их ширь, но вспомнила, что нельзя, и лишь плотнее сжала веки. Ощущение повторилось. Касание, одновременно легкое и грубоватое, словно кто-то осторожно дотронулся до нее мозолистым кончиком пальца. Дотронулся и оставил на коже каплю лосьона или, может быть, массажного масла, поначалу прохладного, но быстро согретого жаром ее тела.
Запах теперь сильнее… словно хлеб обмакнули в оливковое масло.
Не в силах больше оставаться в неведении, Алекс открыла глаза… и разинула рот. Перед диваном на корточках сидел Дункан с широкой, собольего меха кистью и раскрашивал ей грудь в ярко-желтый цвет!
— Что тебе в голову взбрело?!
Он только ухмыльнулся, как сексуальный маньяк и хулиган, который и не думает скрывать свои наклонности.
— Я же сказал, что хочу рисовать тебя.
— Но не разрисовывать же! Я думала, речь пойдет о нормальной картине!
— У меня кончились холсты.
И он продолжал раскрашивать грудь. Круговые движения кисти по распаленной коже действовали опьяняюще. Алекс покачала головой, припомнив день, когда они познакомились:
— Ты так и норовишь измарать что-нибудь приличное!
— Ну, знаешь! — Дункан посмотрел с театральным негодованием. — По-твоему, я «мараю»? Это искусство! Я — новый Ван Гог, создаю шедевр под названием «Александра Форрест». И прекрати, наконец шевелиться!
— Я почти и не шевелюсь!
Конечно, можно дать ему пощечину, в спешке нацепить одежду и бежать без оглядки. А потом жалеть. Процесс превращения тела в шедевр импрессионизма заводил не хуже любовной игры. Алекс предпочла вернуться к полной неподвижности.
— Интересный у тебя стиль, — заметила она. — По-моему, он заключается в непрерывной работе кистью.
В самом деле, кисть ни на минуту не останавливалась, она взлетала, ныряла, щекотала, освежала, но все время возбуждала в своем неумолимом приближении к соску, бессовестно красному на ярко-желтом фоне. Мазки были не просто хаотические — Дункан превращал ее левую грудь в солнце в стиле импрессионизма.
— А тебе известно, что Ван Гог помешался на своем занятии? — вдруг спросил он.
— Да, я слышала.
— За последние несколько месяцев написал почти восемьдесят полотен — бывало, по картине в день. — Дункан усмехнулся. — Такой род творческого процесса как раз по мне: писать и писать, пока картина не будет закончена.
Желтое солнце с красным ядром резко качнулось, когда до Алекс дошел смысл его заявления. Раз так, пусть действует быстро, пусть без затей сразу движется к развязке! Солнышек на сегодня хватит. Есть еще деревья, цветы и прочее, а между тем одна конкретная часть ее тела ждет, когда ей уделят внимание!
— Послушай… а насколько быстро ты рисуешь?
— Небрежность не в моем характере. В первую очередь — внимание к деталям, — ответил Дункан невозмутимо, словно не замечая ее состояния.
Но как он мог не замечать? Нужно тогда оглохнуть и ослепнуть!
— Возьмем, к примеру, эту часть моего шедевра…
Он достал из кармана чистую кисть и пощекотал сосок. Алекс почувствовала такое острое ощущение, что прикусила губу, чтобы не вскрикнуть.
— Полная неподвижность, — напомнил Дункан с нажимом и проделал свой фокус еще и еще раз.
— Ты мне за все заплатишь!.. — пригрозила она сквозь стиснутые зубы.
Нет, правда, она придумает что-нибудь демоническое, такое мощное, что когда он закончит свой шедевр, то будет не в состоянии ходить!
— С удовольствием, — усмехнулся Дункан, нимало не устрашенный угрозой. — Так, что же дальше, что же дальше… карминно-красный, думаю, пойдет… в смеси с тускло-коричневым, с чем-нибудь вроде жженой умбры. Только так можно передать грозный жар солнца на юге Франции.
Да какое ей дело до солнца южной Франции! Провались оно, в самом деле! Если этот тип не займется наконец делом, солнце ее страсти провалится в черную дыру неудовлетворенности.
Влажный от краски, прохладный кончик узкой кисти коснулся соска. Еще и еще раз. Рука, словно прикованная к своему месту под грудью, беспомощно дернулась. Негодяй сводил ее с ума, доводил до белого каления!
Дункан сел на пятки, чтобы полюбоваться результатом. С минуту он задумчиво похлопывал ручкой кисти по подбородку, потом заявил: «Двух солнц не бывает!» — и посмотрел на пока еще чистую кожу правой груди.
Вот и хорошо, что не бывает. Наконец-то он спустится с небес на землю.
— Зато есть облака, — сообщил Дункан ехидно и снова взялся смешивать краски, теперь уже белую, синюю и самую малость черной.
Кисть опять задвигалась вокруг груди, уже в более стремительном темпе.
— Небо представляет собой необъятный простор, — заметил он, покрывая ареал под грудями широкими мазками насыщенно-голубого. — А под небом чего только не растет!
Пупок стал центром подсолнуха — большого, безумно яркого вангоговского подсолнуха, немного перекошенного от постоянного хихиканья Алекс. Когда стебель потянулся вниз, к треугольнику волос, смешки прекратились и дыхание стеснилось, а все эмоции сфокусировались на еще не тронутом кистью «холсте» между ног.
— Ну вот! — оживленно заявил Дункан, убирая кисть в карман. — Шедевр закончен, можно почить на лаврах.
Алекс ахнула, от возмущения не находя слов. Как? Он затеял все, чтобы бросить ее вот так, с призывно раздвинутыми ногами, в виде сексуально неудовлетворенного подсолнуха? Только ради подражания Ван Гогу? Негодяй, подлец, мерзавец!!!
Никогда в жизни она не чувствовала себя такой взвинченной, такой откровенно похотливой, такой… такой невостребованной.
А негодяй обратил к ней взгляд, полный нечестивого торжества. О, он все знал! Он знал, каково ей сейчас, потому что — извращенец эдакий! — отчасти разделял с ней муки неудовлетворенности.
Не сводя с нее глаз, Дункан вытянул из кармана еще одну чистую кисть, шелковистого черного волоса. Алекс ждала, уже ни во что не веря, не осмеливаясь даже надеяться. Он обмакнул кисть в ее жар, в ее влагу и провел вверх, до самого пульсирующего бугорка.
Тут уж ничто на свете не заставило бы ее оставаться в пресловутой полной неподвижности. Когда кисть заходила между ног, она задвигалась в такт, навстречу каждому движению. Все нервные окончания, каждая унция чувственности — все сосредоточилось в одной части тела. Хотелось, чтобы так длилось бесконечно.
— Потерпи…
Как будто такое возможно!
— Попробуй не шевелиться…
Она не послушалась бы даже под угрозой смерти! Уже насквозь влажная, кисть двигалась то взад-вперед, то кругами. Бедра уже не качались в такт, а неистово дергались, так что Дункан раскрасил бы весь низ живота, не будь его теперешняя «краска» бесцветной.
— Хм… — сказал он, созерцая влажное пятно. — Когда я рисую, то держу под рукой мокрую тряпку, на случай ошибки. — Он пожал плечами. — Тряпки у меня сейчас нет, но что-то делать надо…
Он наклонился и слизнул влагу.
— Да! О да! — крикнула Алекс, когда язык прошелся вниз по животу.
Он уже не дразнил ее и не мучил. Она поняла это по тому, как крепко Дункан стиснул ей бедра, удерживая от рывков, когда добрался, наконец туда, куда она его так долго мысленно подталкивала. Его язык заполнил влажную горячую пустоту, где так долго гнездилась мучительная потребность, заставив буквально оторваться от земли, вернее, от «ложа», когда тело сотряс опустошающий оргазм. Он упивался ее содроганиями, он выпил ее до дна, и она рухнула навзничь, хватая ртом воздух, как рыба, выброшенная на берег могучей волной прибоя. Тогда он отпустил ее, выхватил бумажник и сунул пальцы в боковой отдел, нашаривая презерватив.
Пока Алекс пребывала в объятиях своей личной эйфории, Дункан стянул брюки и опустился на колени между ее бессильно разбросанными ногами. Снова он крепко взял ее за бедра, приподнял и придвинул ближе. Заполняя ее, он потерся изнутри о магическое местечко, которое еще дышало, еще пульсировало после недавнего оргазма. Она качнулась навстречу ему, и точно так же качнулись небеса, солнце, облака и перекошенный вангоговский подсолнух. А потом все заходило ходуном, словно порывистый ветер обрушился на созданный Дунканом сумасшедший пейзаж. Он бушевал и безумствовал, пока их собственное безумие не достигло пика, пока Дункан не рухнул на Алекс со сдавленным возгласом наслаждения.
— Твоя рубашка!.. — ахнула она, вспомнив про небо, солнце, облака и перекошенный подсолнух.
— Мой шедевр!.. — пробормотал он ей в волосы. Алекс потянулась и губами ухватила его за мочку уха. Она улыбнулась:
— Придется создать другой…
Старательно намыливаясь в душевой кабинке, Алекс думала о том, что теперь ей понятна страсть Дункана к творчеству Ван Гога. Они похожи — во всяком случае, своим помешательством.
Она явилась сюда под видом доброй самаритянки, на деле мечтая только о сексе, но даже и помыслить не могла, каким он окажется. Вот уж подлинно, отложить удовольствие — значит увеличить его. И как!
Кожа еще хранила сверхчувствительность, и Алекс запрокинула голову, чтобы сполна насладиться игрой водяных струек на груди и животе. Всецело погруженная в эротические фантазии, она не слышала звука отодвигаемой стенки и не подозревала, что не одна в кабинке, пока мужские ладони не легли на скользкие от мыла груди и кто-то не прижался сзади.
Испуганный возглас почти сразу перешел в довольный вздох. Поиграв с вершинками грудей и увенчав их мыльными шапками, пальцы скользнули вниз по животу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34