Может, все-таки здесь были виноваты какие-то чары, исходящие от гор, пустынь и саманных городов? Как будто что-то меня притягивало и держало здесь, в то же время пугая притаившейся опасностью. А что, если все же не Доротея нажала на курок пистолета, убившего Керка Ландерса? А что, если она не покончила с собой? Может, есть человек, который знает правду и будет преследовать меня, если я стану копаться в деле, давно уже, как они думали, забытом и похороненном?
В доме царила тишина, но еще ни разу я не чувствовала, что я здесь одна. Слишком много окон и коридоров, слишком много комнат, переходящих одна в другую. Возможно ли, что за мной наблюдали? Я быстро обернулась и уловила слабое движение за дверью, ведущей в патио. Одно мгновение мне хотелось подбежать к двери и узнать, кто был за ней, но я этого не сделала. Меня охватила страшная паника, я взбежала по лестнице в свою комнату, желая только одного — поскорее закрыть дверь, отделявшую меня от этого молчаливо наблюдающего за мной дома.
Но когда я вошла в свою комнату, я увидела, что закрывать дверь не понадобится. Меня опять ждала Элеанора. На ней были брюки серо-голубого цвета и бирюзовая блуза без рукавов, она сидела, скрестив ноги, на моей кровати, держа на коленях открытую «Эмануэллу».
— Я тебя жду, — сказала она. — Я вижу, кто-то дал тебе «Эмануэллу».
— Сильвия сказала, что мне нужно ее прочитать.
— Она права, тебе это действительно нужно. Хотя она может тебя очень сильно напугать. Меня она напугала. Ты знаешь, кто такая Эмануэлла?
Я отрицательно покачала головой, раздумывая, зачем Элеанора пришла в мою комнату.
— По легенде она — наша прародительница. Она имела дурную славу благодаря своим приключениям при дворе короля Испании Филиппа IV. Пол узнал о ней, когда женился на Сильвии, и поехал в Мадрид, чтобы провести кое-какие исследования о ней, прежде чем писать книгу. Дедушка гордится нашим происхождением от нее и много воображает по этому поводу. Считается, что у Эмануэллы была страстная душа и темперамент, и что мы унаследовали их от нее. Но когда Пол написал книгу, дедушка очень рассердился, потому что в ней Пол изобразил Эмануэллу немножко сумасшедшей, а ее кузина донья Инес закончила свои дни в доме для умалишенных. Как ты думаешь, Аманда, ее гены действительно передались нам по наследству?
Она широко раскрыла глаза, сиявшие искренностью и невинностью, но я не слишком им доверяла. Я знала, в ее поведении не было ничего импульсивного.
— Не думаю, — небрежно сказала я. — Если что-то и передалось, то в очень небольшой степени.
— Веласкес написал портрет нашей сумасшедшей родственницы — доньи Инес, — продолжала Элеанора, бросив книгу на кровать. — В книге Пола Веласкес тоже представлен как действующее лицо. Дедушка рассказал тебе от этом, Аманда?
— Нет, — сказала я. — И я боюсь, все это было так давно, что вряд ли может кого-то настолько заинтересовать, чтобы вызвать скандал.
Элеанора выпрямилась и вытянула ноги в серых брюках.
— Может, и не так давно. Бабушка Кэти отнеслась к этому серьезно. Мне кажется, она наблюдала за всеми нами, не проявляются ли в нас эти дикие гены, которыми так гордится дедушка. Но только он не считает их сумасшедшими.
— Из того, что я слышала о Кэти, мне кажется, она для этого слишком разумна.
— Я ее очень хорошо помню, — сказала Элеанора. — Она не всегда была спокойной и благоразумной. Я помню, когда я была маленькой, она часто ходила по патио, сжав руки, как будто думала о чем-то, чего не могла вынести. Однажды, когда она не знала, что я ее слышу, она разговаривала сама с собой о том, что попала в ловушку молчания. Я часто думала, что это значит.
Я тоже задумалась об этом и вспомнила о маленьком ключике, который я положила в свою сумочку. Не пришло ли время ловушке молчания сработать и открыться? И не я ли буду причиной этому? Я подошла к одному из трех окон и посмотрела вниз, на патио. Я представила, как Кэти ходила по его дорожкам, а теплые солнечные лучи отражались от саманных стен. Элеанора тихо подошла и остановилась рядом со мной.
— Отсюда ты можешь увидеть то место, куда мы обычно ходили на пикник, — сказала она тихо с хитрой улыбкой. — Видишь, вон там, за задней стеной, склон холма обрывается прямо в ручей? — Она показала рукой. — Там внизу есть очень старый тополь, который дает прохладную тень. И там есть место, где холм выравнивается, видишь, тропинка ведет к открытой площадке?
Я проследила за ее указующим жестом и вспомнила свое беспокойство, когда я впервые посмотрела из окна в сторону ручья. Я видела тропинку, которую она мне показала, и площадку среди зеленых зарослей, которые появлялись в Нью-Мексико везде, где есть какая-нибудь вода.
— Вижу, — ответила я.
Я хотела отойти от окна, но она положила руку мне на плечо, удерживая меня, и я почувствовала, что ее намерения были недобрые.
— Твоя мать умерла на выступе внизу под площадкой. — Ее голос был спокойным — безжизненным. Она хотела ранить меня, заставить меня страдать. — Кусты можжевельника скрывали его от тех, кто был на площадке во время пикника. Но отсюда выступ хорошо видно. Вдоль холма идут скалы, образующие выступ. Видишь?
Я кивнула, что-то сжало мне горло. Элеанора с силой надавила пальцами мне на плечо.
— Там они и боролись — твоя мать и Керк Ландерс. Марк Бранд, отец Гэвина, в то время приехал к нам в гости, у него был пистолет. В тот день, когда это случилось, он поехал в Таос. Доро, видимо, зашла в его комнату и взяла пистолет, и все думают, что она пошла туда, чтобы убить Керка Ландерса.
— Я не верю, — напряженно сказала я.
Элеанора пожала красивыми плечами и убрала руку с моего плеча.
— Какая разница, веришь ты или не веришь, если это действительно так было? Я слышала, Пол сказал, что Доро похожа на Эмануэллу. Она любила мужчин. Многих мужчин. Но у нее была страстная натура, и она не выносила, когда ее — как это говорили раньше? — отвергали. Они с Керком любили друг друга в ранней молодости, но потом он уехал и переменился. И поэтому она его убила.
Мое дыхание участилось, лицо и шея стали влажными от пота.
— А что, если все это неправда? Ты сказала, с площадки наверху их не было видно?
— Вот это и интересует Пола. Но ты забываешь о свидетельнице — тете Кларите. Она осталась дома, у нее болела голова. Ей захотелось подышать свежим воздухом, и она подошла к этому самому окну и увидела, как Доро выстрелила из пистолета, когда они с Керком боролись. Недалеко отсюда в тот день производились взрывные работы, поэтому никто не услышал выстрела. Но тетя Кларита поняла, что был выстрел, потому что она увидела, как Керк упал, а твоя мать прыгнула с уступа в ручей. Позже тетя Кларита присягнула, что сказала правду, и нет ни одного человека, кто бы ей не поверил.
Она на секунду замолчала, но на ее лице, пока она ждала моей ответной реакции, запечатлелось выражение триумфа. Мне было нехорошо, но в то же время я рассердилась. Я не желала принимать ее версию.
— Ты же хотела знать, не так ли? — продолжала она. — Больше никто не скажет тебе правды, но мне кажется, по справедливости ты должна знать то, что случилось. Конечно, плохо, что другая свидетельница не может рассказать то, что она видела.
— Была еще одна свидетельница?
— Да. Тебе разве не сказали? Ты была тогда на этом уступе вместе со своей матерью. Ты видела все, что произошло, и ты была намного ближе, чем Кларита. Но ты была слишком напугана и не могла говорить. Гэвин говорит, что ты довольно долгое время после этого вообще молчала. Твоего отца в тот день не было, тебя, всю в слезах, нашел Гэвин и привел домой. Все остальные были слишком заняты этой трагедией, и не вспомнили о тебе, пока тебя на позвал дедушка. Все это я видела, потому что Гэвин и меня привел домой. О, в те дни он мог быть очень добрым. Не таким, как сейчас.
Я дрожала, а из окна дул холодный ветер, поэтому я отошла от него.
— Зачем ты пришла сюда? — спросила я, зная, как неестественно звучит мой голос.
— У меня была причина. И я уже рассказала тебе то, что хотела. Теперь ты все знаешь, так что ты можешь вернуться в Нью-Йорк и не беспокоить больше дедушку.
Она отвернулась от меня и, щелкнув пальцами, будто отпуская меня, вышла из комнаты. Она сделала свое злое дело: у меня пропало желание смотреть в это окно. Я закрыла дверь, чтобы обезопасить себя от непрошенных гостей, и бросилась на кровать. Элеанора хотела, чтобы я уехала, поэтому она мне все и рассказала. Но я не могла принять ее версию. Я по-прежнему не соглашалась с общепринятой точкой зрения на то, что произошло, но за этим была только моя интуиция против фактов, но лишь ей я могла доверять. Даже отец поверил в худшее. Только я, знавшая свою мать так мало, верила в нее. Я прикрыла рукой глаза, защищая их от яркого солнца Санта-Фе.
Я видела, что произошло. Я все видела — и знала! — и ничего не помнила. Или, может, я бессознательно помнила правду и поэтому моя вера была непоколебима? Значит, я должна остаться и сдернуть покров тайны с прошлого.
VIII
Я, должно быть, уснула, потому что, когда я пришла в себя, было уже почти пора обедать. Что-то твердое лежало на постели рядом с моей рукой. Это была книга Пола Стюарта. Я села на кровати и посмотрела на заднюю сторону обложки с фотографией автора.
Должно быть, снимок был сделан несколько лет назад, потому что Пол на ней был молод, красив и еще больше похож на фавна. Его лицо с острыми чертами и бледными глазами смотрело на мир с выражением, как бы приветствовавшим опасность. Вряд ли он был писателем, живущим в башне из слоновой кости, наоборот, он выглядел, как человек, получавший удовольствие от жизни и заигрывавший с опасностью ради простого удовлетворения от победы над ней. Всего за несколько лет до того как была сделана эта фотография, он — он сам мне сказал — был влюблен в Доротею Остин. Однако женился на Сильвии. А теперь он хотел возродить обстоятельства, при которых погиб брат Сильвии, возродить их наперекор жене, не одобряющей его затею. Кроме того, похоже, какие-то отношения существовали между мужем Сильвии и женой Гэвина. Похоже, Элеанора тоже что-то задумала, и у меня зрело ощущение, что прошлое нависло над настоящим — опасное, неизбежное и касающееся нас всех. Может быть, меня больше других из-за тех воспоминаний, которые были похоронены глубоко в памяти пятилетнего ребенка, которым я когда-то была.
Меня влекло к окну, из которого был виден ручей, тянуло к нему, как магнитом. Что-то там внизу звало меня, и мне неизбежно придется подчиниться этому зову. Но не теперь. Еще не время. Тем не менее я подошла к окну.
Мое внимание сразу же привлекла сцена в патио внизу. У ворот, разделявших владения Кордова и Стюартов, стояли и разговаривали Элеанора и Пол. Они не таились, и не было причин, почему им не следовало говорить, однако в их интересе друг к другу, в их негромких голосах чувствовалась какая-то тайна. Если бы мне нужно было дать название этой сцене, я бы назвала ее «Заговорщики». Я и сама не понимала, почему у меня возникла такая ассоциация.
Я вспомнила вдруг Пола сегодня в магазине, с «наказанием» в руке — этой треххвостой плетью кающихся. Тогда он меня напугал, и я легко представила, как он использует плеть по назначению — хотя, подумала я, не для самоистязания.
Пока я на них смотрела, Пол повернулся и прошел в свой двор. Элеанора же с легкой таинственной улыбкой на губах побежала через патио к гаражу, где я уже не могла ее видеть. Почти сразу послышался звук мотора, из гаража выехала машина и направилась вниз по дороге.
Тропа, на которую указала Элеанора, шла за патио и стеной к склону холма над ручьем. Я отвернулась. Я еще не была готова идти туда. Прежде чем подчиниться этому зову, я хотела поговорить с Кларитой. И Хуан, и Элеанора сказали, что она видела, что случилось, но я хотела услышать рассказ из ее уст, наблюдать за выражением ее лица и слышать тон голоса.
Я оделась к обеду и спустилась вниз, предвкушая встречу с Кларитой. Мне не хотелось сейчас встречаться с Элеанорой или с другими членами семьи. Однако ни Элеаноры, ни Гэвина не было в столовой, только Кларита сидела во главе стола. Когда я села, она бросила на меня изучающий взгляд, хотя ее слова звучали, как обычно.
— У нас только омлет. Надеюсь, тебе будет достаточно. Я часто обедаю одна и предпочитаю что-нибудь легкое.
— Прекрасно, — сказала я. Нужно было ухватиться за возможность поговорить с ней наедине, но я не знала, как начать разговор. Нужно было делать это осторожно, ведь она с неприязнью относилась к теме разговора. Нужно было вначале усыпить ее бдительность, а это было довольно трудно.
Принесли омлет, приготовленный с помидорами, сладким перцем и луком, слегка поджаренным, с хрустящей корочкой. Оказалось, что я голодна, и я съела свою порцию с удовольствием и без напряжения, так как за столом не было обычного обмена враждебными колкостями. Однако поведение тети оставалось сдержанно-холодным, и я не могла высказать то, что меня тревожило.
Кларита опять была в ее любимом черном платье, лишь слегка намекающем на дань моде. Висячие бирюзовые серьги придавали ей некоторую элегантность и казались на ней вполне уместными. В ее манерах было то же гордое высокомерие, которое характеризовало Хуана Кордова и которому она, может быть, от него и научилась.
— Ты была в «Кордове» сегодня утром? — сказала она, когда омлет был подан.
— Да. Гэвин водил меня по магазину. Там на полках столько всего, что не пересмотришь и за всю жизнь.
Ее глаза стали далекими, она припоминала.
— Раньше я хорошо знала «Кордову». Я обучала продавщиц, работавших на втором этаже. Так же, как мой отец обучал меня. Если бы я была мужчиной, Гэвина никогда бы не поставили надо мной. Но отец не верит в деловые способности женщин.
В ее словах был намек на враждебность к Хуану, которого я не ожидала. Впервые я почувствовала, что за ее заботой об отце и тревогой за его здоровье было что-то еще — антагонизм, который проявлялся редко.
— Конечно, вы доказали, что вы можете работать в магазине не хуже его, — сказала я.
— Да, Гэвин знал мне цену. Он всегда советовался со мной, как и его отец. У меня было определенное влияние, когда я работала для «Кордовы».
— Почему вы перестали работать?
Ее руки, лежавшие на столе, вздрогнули, и кольца на ее пальцах сверкнули синими и желтыми огоньками.
— Я больше не интересуюсь такими вещами.
Ее ответ не поощрял к дальнейшим вопросам, но он, казалось, больше скрывал, чем обнаруживал. Я продолжала есть молча. Нам было не о чем больше говорить. Но в конце обеда она меня удивила.
— Я хочу показать тебе кое-что у меня в комнате. Пойдешь со мной?
Она поднялась из-за стола, и я пошла за ней по первому этажу в длинное спальное крыло здания. Закрытые окна в ее комнате не пропускали солнца и придавали ей строгий, молчаливый вид. Одеяло на узкой кровати было индейской работы с чередующимися коричневыми и белыми полосами, а рядом на полу лежал старенький коричневый коврик. Остальная часть пола представляла собой голые доски, темные, широкие и хорошо отполированные. На стене над кроватью Кларита повесила ряд очень старых сантос — изображений святых, которые часто можно видеть на Юго-Западе, а на полке стояли два бультос — резные изображения святых в круге, тоже очень старые. На столе рядом с окном лежали разные маленькие предметы, и она показала мне на них рукой.
— Они принадлежали твоей матери, — сказала Кларита. — Я случайно нашла их в кладовой и подумала, что, может быть, они тебя заинтересуют.
Я медленно подошла к столу, охваченная неожиданно сильным чувством. Чувство было таким внезапным и бурным, что я не могла с ним справиться. Это были эмоции, давно похороненные, но способные возникнуть вновь и раздавить меня. На мгновение перед моим мысленным взором встало видение дерева из моего сна, и я покачнулась, как будто у меня закружилась голова.
Кларита наблюдала за мной.
— Что-то не так?
Ребенок, неожиданно оживший во мне с внезапной страстной печалью, скрылся, спрятался в глубине, и я смогла опять стать самой собой — взрослой.
— Все в порядке, — сказала я.
Но этот ребенок напугал меня.
На столе лежала пара серебряных серег с бирюзой, очень красивых и утонченных. Опять работа зуни, с типичными вставками из кораллов, бирюзы и черного янтаря в форме двух маленьких крылатых птичек, когда-то украшавших прекрасные ушки Доротеи. Испанский гребень с длинными зубцами и высокой изогнутой спинкой, который мог бы поддерживать мантилью, и я почти увидела Доротею в этой мантилье и испанском платье, веселую, полную жизни. Я взяла в руки маленький молитвенник, он раскрылся на странице, где лежали сухие розовые лепестки, и я положила его обратно на стол вдруг задрожавшей рукой. И наконец маленькая детская атласная туфелька, вышитая розовым шелком. Я взяла эту туфельку, и мои глаза наполнились слезами, принесшими мне облегчение и освобождение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33
В доме царила тишина, но еще ни разу я не чувствовала, что я здесь одна. Слишком много окон и коридоров, слишком много комнат, переходящих одна в другую. Возможно ли, что за мной наблюдали? Я быстро обернулась и уловила слабое движение за дверью, ведущей в патио. Одно мгновение мне хотелось подбежать к двери и узнать, кто был за ней, но я этого не сделала. Меня охватила страшная паника, я взбежала по лестнице в свою комнату, желая только одного — поскорее закрыть дверь, отделявшую меня от этого молчаливо наблюдающего за мной дома.
Но когда я вошла в свою комнату, я увидела, что закрывать дверь не понадобится. Меня опять ждала Элеанора. На ней были брюки серо-голубого цвета и бирюзовая блуза без рукавов, она сидела, скрестив ноги, на моей кровати, держа на коленях открытую «Эмануэллу».
— Я тебя жду, — сказала она. — Я вижу, кто-то дал тебе «Эмануэллу».
— Сильвия сказала, что мне нужно ее прочитать.
— Она права, тебе это действительно нужно. Хотя она может тебя очень сильно напугать. Меня она напугала. Ты знаешь, кто такая Эмануэлла?
Я отрицательно покачала головой, раздумывая, зачем Элеанора пришла в мою комнату.
— По легенде она — наша прародительница. Она имела дурную славу благодаря своим приключениям при дворе короля Испании Филиппа IV. Пол узнал о ней, когда женился на Сильвии, и поехал в Мадрид, чтобы провести кое-какие исследования о ней, прежде чем писать книгу. Дедушка гордится нашим происхождением от нее и много воображает по этому поводу. Считается, что у Эмануэллы была страстная душа и темперамент, и что мы унаследовали их от нее. Но когда Пол написал книгу, дедушка очень рассердился, потому что в ней Пол изобразил Эмануэллу немножко сумасшедшей, а ее кузина донья Инес закончила свои дни в доме для умалишенных. Как ты думаешь, Аманда, ее гены действительно передались нам по наследству?
Она широко раскрыла глаза, сиявшие искренностью и невинностью, но я не слишком им доверяла. Я знала, в ее поведении не было ничего импульсивного.
— Не думаю, — небрежно сказала я. — Если что-то и передалось, то в очень небольшой степени.
— Веласкес написал портрет нашей сумасшедшей родственницы — доньи Инес, — продолжала Элеанора, бросив книгу на кровать. — В книге Пола Веласкес тоже представлен как действующее лицо. Дедушка рассказал тебе от этом, Аманда?
— Нет, — сказала я. — И я боюсь, все это было так давно, что вряд ли может кого-то настолько заинтересовать, чтобы вызвать скандал.
Элеанора выпрямилась и вытянула ноги в серых брюках.
— Может, и не так давно. Бабушка Кэти отнеслась к этому серьезно. Мне кажется, она наблюдала за всеми нами, не проявляются ли в нас эти дикие гены, которыми так гордится дедушка. Но только он не считает их сумасшедшими.
— Из того, что я слышала о Кэти, мне кажется, она для этого слишком разумна.
— Я ее очень хорошо помню, — сказала Элеанора. — Она не всегда была спокойной и благоразумной. Я помню, когда я была маленькой, она часто ходила по патио, сжав руки, как будто думала о чем-то, чего не могла вынести. Однажды, когда она не знала, что я ее слышу, она разговаривала сама с собой о том, что попала в ловушку молчания. Я часто думала, что это значит.
Я тоже задумалась об этом и вспомнила о маленьком ключике, который я положила в свою сумочку. Не пришло ли время ловушке молчания сработать и открыться? И не я ли буду причиной этому? Я подошла к одному из трех окон и посмотрела вниз, на патио. Я представила, как Кэти ходила по его дорожкам, а теплые солнечные лучи отражались от саманных стен. Элеанора тихо подошла и остановилась рядом со мной.
— Отсюда ты можешь увидеть то место, куда мы обычно ходили на пикник, — сказала она тихо с хитрой улыбкой. — Видишь, вон там, за задней стеной, склон холма обрывается прямо в ручей? — Она показала рукой. — Там внизу есть очень старый тополь, который дает прохладную тень. И там есть место, где холм выравнивается, видишь, тропинка ведет к открытой площадке?
Я проследила за ее указующим жестом и вспомнила свое беспокойство, когда я впервые посмотрела из окна в сторону ручья. Я видела тропинку, которую она мне показала, и площадку среди зеленых зарослей, которые появлялись в Нью-Мексико везде, где есть какая-нибудь вода.
— Вижу, — ответила я.
Я хотела отойти от окна, но она положила руку мне на плечо, удерживая меня, и я почувствовала, что ее намерения были недобрые.
— Твоя мать умерла на выступе внизу под площадкой. — Ее голос был спокойным — безжизненным. Она хотела ранить меня, заставить меня страдать. — Кусты можжевельника скрывали его от тех, кто был на площадке во время пикника. Но отсюда выступ хорошо видно. Вдоль холма идут скалы, образующие выступ. Видишь?
Я кивнула, что-то сжало мне горло. Элеанора с силой надавила пальцами мне на плечо.
— Там они и боролись — твоя мать и Керк Ландерс. Марк Бранд, отец Гэвина, в то время приехал к нам в гости, у него был пистолет. В тот день, когда это случилось, он поехал в Таос. Доро, видимо, зашла в его комнату и взяла пистолет, и все думают, что она пошла туда, чтобы убить Керка Ландерса.
— Я не верю, — напряженно сказала я.
Элеанора пожала красивыми плечами и убрала руку с моего плеча.
— Какая разница, веришь ты или не веришь, если это действительно так было? Я слышала, Пол сказал, что Доро похожа на Эмануэллу. Она любила мужчин. Многих мужчин. Но у нее была страстная натура, и она не выносила, когда ее — как это говорили раньше? — отвергали. Они с Керком любили друг друга в ранней молодости, но потом он уехал и переменился. И поэтому она его убила.
Мое дыхание участилось, лицо и шея стали влажными от пота.
— А что, если все это неправда? Ты сказала, с площадки наверху их не было видно?
— Вот это и интересует Пола. Но ты забываешь о свидетельнице — тете Кларите. Она осталась дома, у нее болела голова. Ей захотелось подышать свежим воздухом, и она подошла к этому самому окну и увидела, как Доро выстрелила из пистолета, когда они с Керком боролись. Недалеко отсюда в тот день производились взрывные работы, поэтому никто не услышал выстрела. Но тетя Кларита поняла, что был выстрел, потому что она увидела, как Керк упал, а твоя мать прыгнула с уступа в ручей. Позже тетя Кларита присягнула, что сказала правду, и нет ни одного человека, кто бы ей не поверил.
Она на секунду замолчала, но на ее лице, пока она ждала моей ответной реакции, запечатлелось выражение триумфа. Мне было нехорошо, но в то же время я рассердилась. Я не желала принимать ее версию.
— Ты же хотела знать, не так ли? — продолжала она. — Больше никто не скажет тебе правды, но мне кажется, по справедливости ты должна знать то, что случилось. Конечно, плохо, что другая свидетельница не может рассказать то, что она видела.
— Была еще одна свидетельница?
— Да. Тебе разве не сказали? Ты была тогда на этом уступе вместе со своей матерью. Ты видела все, что произошло, и ты была намного ближе, чем Кларита. Но ты была слишком напугана и не могла говорить. Гэвин говорит, что ты довольно долгое время после этого вообще молчала. Твоего отца в тот день не было, тебя, всю в слезах, нашел Гэвин и привел домой. Все остальные были слишком заняты этой трагедией, и не вспомнили о тебе, пока тебя на позвал дедушка. Все это я видела, потому что Гэвин и меня привел домой. О, в те дни он мог быть очень добрым. Не таким, как сейчас.
Я дрожала, а из окна дул холодный ветер, поэтому я отошла от него.
— Зачем ты пришла сюда? — спросила я, зная, как неестественно звучит мой голос.
— У меня была причина. И я уже рассказала тебе то, что хотела. Теперь ты все знаешь, так что ты можешь вернуться в Нью-Йорк и не беспокоить больше дедушку.
Она отвернулась от меня и, щелкнув пальцами, будто отпуская меня, вышла из комнаты. Она сделала свое злое дело: у меня пропало желание смотреть в это окно. Я закрыла дверь, чтобы обезопасить себя от непрошенных гостей, и бросилась на кровать. Элеанора хотела, чтобы я уехала, поэтому она мне все и рассказала. Но я не могла принять ее версию. Я по-прежнему не соглашалась с общепринятой точкой зрения на то, что произошло, но за этим была только моя интуиция против фактов, но лишь ей я могла доверять. Даже отец поверил в худшее. Только я, знавшая свою мать так мало, верила в нее. Я прикрыла рукой глаза, защищая их от яркого солнца Санта-Фе.
Я видела, что произошло. Я все видела — и знала! — и ничего не помнила. Или, может, я бессознательно помнила правду и поэтому моя вера была непоколебима? Значит, я должна остаться и сдернуть покров тайны с прошлого.
VIII
Я, должно быть, уснула, потому что, когда я пришла в себя, было уже почти пора обедать. Что-то твердое лежало на постели рядом с моей рукой. Это была книга Пола Стюарта. Я села на кровати и посмотрела на заднюю сторону обложки с фотографией автора.
Должно быть, снимок был сделан несколько лет назад, потому что Пол на ней был молод, красив и еще больше похож на фавна. Его лицо с острыми чертами и бледными глазами смотрело на мир с выражением, как бы приветствовавшим опасность. Вряд ли он был писателем, живущим в башне из слоновой кости, наоборот, он выглядел, как человек, получавший удовольствие от жизни и заигрывавший с опасностью ради простого удовлетворения от победы над ней. Всего за несколько лет до того как была сделана эта фотография, он — он сам мне сказал — был влюблен в Доротею Остин. Однако женился на Сильвии. А теперь он хотел возродить обстоятельства, при которых погиб брат Сильвии, возродить их наперекор жене, не одобряющей его затею. Кроме того, похоже, какие-то отношения существовали между мужем Сильвии и женой Гэвина. Похоже, Элеанора тоже что-то задумала, и у меня зрело ощущение, что прошлое нависло над настоящим — опасное, неизбежное и касающееся нас всех. Может быть, меня больше других из-за тех воспоминаний, которые были похоронены глубоко в памяти пятилетнего ребенка, которым я когда-то была.
Меня влекло к окну, из которого был виден ручей, тянуло к нему, как магнитом. Что-то там внизу звало меня, и мне неизбежно придется подчиниться этому зову. Но не теперь. Еще не время. Тем не менее я подошла к окну.
Мое внимание сразу же привлекла сцена в патио внизу. У ворот, разделявших владения Кордова и Стюартов, стояли и разговаривали Элеанора и Пол. Они не таились, и не было причин, почему им не следовало говорить, однако в их интересе друг к другу, в их негромких голосах чувствовалась какая-то тайна. Если бы мне нужно было дать название этой сцене, я бы назвала ее «Заговорщики». Я и сама не понимала, почему у меня возникла такая ассоциация.
Я вспомнила вдруг Пола сегодня в магазине, с «наказанием» в руке — этой треххвостой плетью кающихся. Тогда он меня напугал, и я легко представила, как он использует плеть по назначению — хотя, подумала я, не для самоистязания.
Пока я на них смотрела, Пол повернулся и прошел в свой двор. Элеанора же с легкой таинственной улыбкой на губах побежала через патио к гаражу, где я уже не могла ее видеть. Почти сразу послышался звук мотора, из гаража выехала машина и направилась вниз по дороге.
Тропа, на которую указала Элеанора, шла за патио и стеной к склону холма над ручьем. Я отвернулась. Я еще не была готова идти туда. Прежде чем подчиниться этому зову, я хотела поговорить с Кларитой. И Хуан, и Элеанора сказали, что она видела, что случилось, но я хотела услышать рассказ из ее уст, наблюдать за выражением ее лица и слышать тон голоса.
Я оделась к обеду и спустилась вниз, предвкушая встречу с Кларитой. Мне не хотелось сейчас встречаться с Элеанорой или с другими членами семьи. Однако ни Элеаноры, ни Гэвина не было в столовой, только Кларита сидела во главе стола. Когда я села, она бросила на меня изучающий взгляд, хотя ее слова звучали, как обычно.
— У нас только омлет. Надеюсь, тебе будет достаточно. Я часто обедаю одна и предпочитаю что-нибудь легкое.
— Прекрасно, — сказала я. Нужно было ухватиться за возможность поговорить с ней наедине, но я не знала, как начать разговор. Нужно было делать это осторожно, ведь она с неприязнью относилась к теме разговора. Нужно было вначале усыпить ее бдительность, а это было довольно трудно.
Принесли омлет, приготовленный с помидорами, сладким перцем и луком, слегка поджаренным, с хрустящей корочкой. Оказалось, что я голодна, и я съела свою порцию с удовольствием и без напряжения, так как за столом не было обычного обмена враждебными колкостями. Однако поведение тети оставалось сдержанно-холодным, и я не могла высказать то, что меня тревожило.
Кларита опять была в ее любимом черном платье, лишь слегка намекающем на дань моде. Висячие бирюзовые серьги придавали ей некоторую элегантность и казались на ней вполне уместными. В ее манерах было то же гордое высокомерие, которое характеризовало Хуана Кордова и которому она, может быть, от него и научилась.
— Ты была в «Кордове» сегодня утром? — сказала она, когда омлет был подан.
— Да. Гэвин водил меня по магазину. Там на полках столько всего, что не пересмотришь и за всю жизнь.
Ее глаза стали далекими, она припоминала.
— Раньше я хорошо знала «Кордову». Я обучала продавщиц, работавших на втором этаже. Так же, как мой отец обучал меня. Если бы я была мужчиной, Гэвина никогда бы не поставили надо мной. Но отец не верит в деловые способности женщин.
В ее словах был намек на враждебность к Хуану, которого я не ожидала. Впервые я почувствовала, что за ее заботой об отце и тревогой за его здоровье было что-то еще — антагонизм, который проявлялся редко.
— Конечно, вы доказали, что вы можете работать в магазине не хуже его, — сказала я.
— Да, Гэвин знал мне цену. Он всегда советовался со мной, как и его отец. У меня было определенное влияние, когда я работала для «Кордовы».
— Почему вы перестали работать?
Ее руки, лежавшие на столе, вздрогнули, и кольца на ее пальцах сверкнули синими и желтыми огоньками.
— Я больше не интересуюсь такими вещами.
Ее ответ не поощрял к дальнейшим вопросам, но он, казалось, больше скрывал, чем обнаруживал. Я продолжала есть молча. Нам было не о чем больше говорить. Но в конце обеда она меня удивила.
— Я хочу показать тебе кое-что у меня в комнате. Пойдешь со мной?
Она поднялась из-за стола, и я пошла за ней по первому этажу в длинное спальное крыло здания. Закрытые окна в ее комнате не пропускали солнца и придавали ей строгий, молчаливый вид. Одеяло на узкой кровати было индейской работы с чередующимися коричневыми и белыми полосами, а рядом на полу лежал старенький коричневый коврик. Остальная часть пола представляла собой голые доски, темные, широкие и хорошо отполированные. На стене над кроватью Кларита повесила ряд очень старых сантос — изображений святых, которые часто можно видеть на Юго-Западе, а на полке стояли два бультос — резные изображения святых в круге, тоже очень старые. На столе рядом с окном лежали разные маленькие предметы, и она показала мне на них рукой.
— Они принадлежали твоей матери, — сказала Кларита. — Я случайно нашла их в кладовой и подумала, что, может быть, они тебя заинтересуют.
Я медленно подошла к столу, охваченная неожиданно сильным чувством. Чувство было таким внезапным и бурным, что я не могла с ним справиться. Это были эмоции, давно похороненные, но способные возникнуть вновь и раздавить меня. На мгновение перед моим мысленным взором встало видение дерева из моего сна, и я покачнулась, как будто у меня закружилась голова.
Кларита наблюдала за мной.
— Что-то не так?
Ребенок, неожиданно оживший во мне с внезапной страстной печалью, скрылся, спрятался в глубине, и я смогла опять стать самой собой — взрослой.
— Все в порядке, — сказала я.
Но этот ребенок напугал меня.
На столе лежала пара серебряных серег с бирюзой, очень красивых и утонченных. Опять работа зуни, с типичными вставками из кораллов, бирюзы и черного янтаря в форме двух маленьких крылатых птичек, когда-то украшавших прекрасные ушки Доротеи. Испанский гребень с длинными зубцами и высокой изогнутой спинкой, который мог бы поддерживать мантилью, и я почти увидела Доротею в этой мантилье и испанском платье, веселую, полную жизни. Я взяла в руки маленький молитвенник, он раскрылся на странице, где лежали сухие розовые лепестки, и я положила его обратно на стол вдруг задрожавшей рукой. И наконец маленькая детская атласная туфелька, вышитая розовым шелком. Я взяла эту туфельку, и мои глаза наполнились слезами, принесшими мне облегчение и освобождение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33