Последние сорок восемь часов на этом залитом солнцем берегу показались Пэнси Форд веком, проведенным в Гадесе. Она приехала сюда, стремясь встретиться с Джимом. Ну что ж, она с ним встретилась. Это было очень полезно. Он вел себя совершенно так же, как в Лондоне три недели назад и как в дни их молодости тридцать лет назад. Эту зрелую искушенную женщину, под шикарной французской одеждой которой пробудилось к новой жизни сердце школьницы, оставалось только пожалеть.
Каждый раз, когда Пэнси смотрелась в зеркала своей спальни, чтобы освежить косметику маленького, хорошо сохранившегося личика, поправить короткую стрижку и добавить к изысканному ансамблю заключительный штрих (шарфик, или платочек, или шифоновый цветок), она яростно говорила себе: «Что-то должно случиться… Так дальше продолжаться не может…» Однако все шло своим чередом. В спальне зазвонил телефон. Голос портье сообщил, что мадам ждет какой-то джентльмен. Пэнси устремилась вниз и обнаружила своего тощего, одетого во фланелевый костюм мучителя, лениво облокотившегося о конторку портье. Он беспечно поздоровался и пригласил проехаться на машине к мысу Антиб, где сегодня конкурс красоты, парад купальных костюмов, соревнование загаров.
— Пошли!
Могла ли Пэнси пренебречь его обществом в последний раз?
— А твои тетушки? — звякнул ее голос. — Смогут ли они обойтись без своего обожаемого племянника?
— Обойдутся. Тетушки предаются полуденному отдыху именно в это жаркое время дня. Я свободен. А теперь вперед! — воскликнул полковник, спускаясь вниз по белым ступенькам среди ослепительного сияния дня к ожидающей их шикарной машине. Поглубже надвинув шляпу на мерцающие голубовато-серые глаза, он одарил маленькую женщину тем самым «взглядом англичанина», за которым кроется или очень многое, или ничего.
— Так и прошел весь день, — сообщила Пэнси сыну по возвращении с прогулки. Она так и не поняла, на что намекал Джим!
Джеффри высказал предположение, что, возможно, тот и сам не знал. В этом — сила загадочных людей. «Сфинкс без загадки», — говорил Оскар Уайльд. Так гораздо надежней: ведь там, где нет загадки, никто ее не разгадает.
Джеффри угадал: этот человек действительно не ведал, чего хотел. Разве понимает ловкий кот, чего он добивается, позволяя полуживой мыши бежать, чтобы поймать ее вновь, — не ради же пищи, а ради спорта или игры?
Джим вел себя так с каждой женщиной, за исключением той, на которой женился. За его развлечения с другими она стала счетом, предъявленным ему невидимым официантом: он расплатился, когда жена покинула его…
После этого женщины опять стали спортом, в котором для Джимми, как и для героини Рода Браутона, важен был процесс охоты, а не сама добыча. Из того правила, что с английским любовником женщина может оставаться собой и, тем не менее, быть любимой, Хей-Молине стал выдающимся исключением. Он приветствовал любое притворство и обман, которые сулили ему захватывающие впечатления. Больше полковника ничто не интересовало. И вот — новая встреча с Пэнси, возлюбленной прежних, менее пасмурных дней.
Это было интересно! Пэнси оказалась одной из немногих женщин, сумевших не поддаться времени, и дело здесь не в тщательно сохраненной фигуре и неувядающем цвете лица, не в решительном и энергичном характере. Что-то глубоко заложенное в ней, какая-то притягательная основа, а может быть, что-то еще не развившееся, зреющее сохраняет образ вечной, бессмертной девушки. Джим видел это в Пэнси, как другие видели в матери Рекса Траверса. Поэтому после стольких лет встреч и разлук облик Пэнси и звук ее голоса, хоть и несколько изменившиеся, вернули ему мимолетное ощущение юности и свежести, заставили сильнее застучать закаленное и очерствевшее сердце.
Но этот пустяк не мог помешать твердому намерению Хей-Молине вернуться в Индию неженатым, увозя в воспоминаниях огромные тени вязов цвета индиго на траве Харлингема, нежность лиц английских школьниц на матче между Итоном и Харроу; бледные пальцы возлюбленной в струях воды, рядом с водорослями, проплывающими зелеными лентами вдоль плоскодонного ялика, когда она говорила с дрожью в голосе:
«Ну, что ж, если нам не придется встретиться до твоего отплытия, пусть это будет нашим прощанием, Джим».
Некоторый спад настроения вызвала встреча с ней и этим ее сыном здесь, на Ривьере, на пороге дома тетушек! Но это отнюдь не испортило последнюю неделю его отпуска. Наоборот, будучи тем, кем он был, полковник посчитал, что флирт с Пэнси будет украшать его жизнь, пока не поднимется трап корабля. Только, пожалуй, никаких драматических моментов, никаких прощальных сцен, вызывающих скуку.
— А его ненавистный корабль отплывает пятнадцатого! — жаловалась сыну Пэнси. — И наверняка повторится то, что уже было раньше. Он уплывет, и не останется ничего.
— Мамочка, бедное мое дитя! Ты не представляешь, как я тебе сочувствую!
— Не будь тогда со мной таким ласковым; ты заставляешь меня плакать, Джефф; а ты ведь понимаешь, что слезы могут сделать с ресницами женщины. Помоги мне взглянуть на жизнь более оптимистично! Ведь у меня было, по крайней мере — по крайней мере! — лет на десять больше счастливого времени, чем у многих других. В конце концов, я должна была уйти в отставку давно уже, дать отрасти волосам, одеваться поспокойнее и готовиться… к… к роли доброй бабушки для твоих детей…
— Не стоит беспокоиться о них, дорогая. Меня бы не удивило, если бы талантливый автор «Ловушки» прожил, согласно своим теориям, оставшуюся часть жизни холостяком, со своей очаровательной маленькой матерью, которую все принимают за сестру.
Пэнси бросила на сына взгляд, полный благодарности, печали и внимания.
— Джефф, ангел мой, боюсь, что ты тоже не очень счастлив!
— Полагаю, счастлив ровно настолько, насколько заслуживаю, — вздохнув, промолвил молодой романист.
Он был романист — инженер человеческих душ, и его счастье заключалось в проявлении живого интереса к себе, к своим близким и друзьям. Он не мог сдерживать жадного любопытства к человеческой драме, вершившейся в «Монплезире» со дня их приезда. Он был писателем, созданием двойственной природы, подобно земноводным. Как те могут обходиться без дыхания, он мог отказаться от земных радостей, погружаясь одновременно в две стихии — объективную и субъективную. Улыбнувшись про себя: «Сколько ненужной фальши тащим мы в жизнь из собственных книг», — он вновь вздохнул, приподнял темные брови и изрек:
— В конце концов, кто же по-настоящему счастлив?
2
Только не Джой Траверс! Она оплачивала счет, предъявленный невидимым официантом за удовольствие от скрытности и сдержанности в отношениях с Рексом. Теперь ей приходилось платить общением с совершенно незнакомым человеком. Он был вежлив, внимателен и мил, когда они встречались за столом; поддерживал беседу о новых знакомых и местных развлечениях. В кабинете он по полчаса в день диктовал ей деловые письма. Джой спрашивала себя: «Может быть, мы все еще на Харли-стрит до отъезда? И не мираж ли, не сон ли, что было здесь? Он говорит: „Доброе утро!“ Он говорит: „Доброй ночи, Джой“, — точно тем же тоном, каким произносил: „Добрый день, мисс Харрисон“».
А дальше — либо ничего не случалось, либо случалось, но Джой не замечала этого — он и она всегда находились в противоположных концах комнаты. Всегда между ними пролегало расстояние в целую комнату или балкон! Это в буквальном смысле, а в переносном — расстояние неизмеримо большее разделяло этих несчастных. Им бы лучше было утонуть в объятиях друг друга.
Надежды Джой рушились. Несмотря на свое обаяние и привлекательность, на постоянное внимание со стороны мужчин, она не была искушена в вопросах любви. То, что для нее стало первым увлечением, для него было одним из многочисленных романов, о которых она и не подозревала. Джеффи Форд был художником — артистичным, умеющим быть приятным. Как всякая творческая личность, он был изменчив в настроениях, дерзок, обидчив и настолько по-детски безрассуден, что у Джой осталась привычка делать замечания племяннику Рекса, когда тот бывал в буйном настроении:
— Персиваль Артур, перестань дурачиться, ты ведешь себя совсем как взрослый мужчина!
Но никогда раньше она не знала настоящего взрослого мужчины. А этот ушел в себя, предпочел с головой окунуться в работу, так что глухая стена возникла между ним и всем тем, что делала, думала и говорила находившаяся рядом женщина.
— Рекс! — Из одного конца комнаты.
— Прошу прощения. — Из другого конца.
— Я только хотела узнать, не нужна ли я тебе, чтобы помочь со статьями для медицинского журнала?
— О, нет, спасибо. Позже я попрошу тебя перепечатать мои наброски, но они будут готовы только через несколько дней.
— Понятно. Я уже сделала одну, приготовленную раньше. Поэтому ты не будешь возражать, если я выйду сегодня днем по своим делам?
— Разумеется, нет! Конечно, иди.
— Благодарю.
Она переодевалась в новое платье и спускалась в духоту и суету пляжа. Словно паж, рядом с ней скакал вприпрыжку Персиваль Артур, Эрот в купальном костюме, который после встречи в аквариуме с Фордами, казалось, не отпускал Джой одну, без присмотра.
Всегдашний хор выкриков, приветствий: т «Персиваль!», «Туту!». Всегдашний букет молодых рук для пожатия тянулся к паре, и бессвязная речь окутывала их.
— Туту, мой брат отправился за моторной лодкой и…
— …Брат Марселя пошел вытаскивать свою моторку и…
— …Мы собираемся покататься на водных лыжах! Пойдем, Туту…
— …Туту, идем с нами!
Но мальчик был глух ко всем искушениям, пробираясь бочком сквозь группы жарящихся на солнце рядом с Джой, обмениваясь приветствиями на трех языках, пока они не встретили своих друзей — маленькую французскую баронессу и ее брата, которые предложили подвезти их на машине посмотреть конкурс на мысе Антиб.
— О, хорошо! Если ты едешь с ними, — воскликнул Персиваль Артур как человек, освобожденный от несения караульной службы, — я, пожалуй, пойду к акваплану с друзьями.
Крошечный белый катер со свистом носился по заливу, преследуемый облаком пены и брызг, из которого доносился смех и проглядывало коричневое от загара лицо и стройное мокрое тело мальчика, балансирующего на скользящей по воде доске для серфинга.
Еще быстрее неслась «Альфа-Ромео» по белой от пыли и солнца дороге, унося Джой и ее друзей к мысу Антиб, чтобы взглянуть на развлечения, устроенные там. Особая награда ждала там того, кто сможет похвастаться самым лучшим загаром.
— Жан собирался записаться для участия в этом конкурсе, — сказала баронесса Альберта. Ее голубые глаза критически блуждали по коричневым от солнца телам, минимально прикрытым купальными костюмами, расцветившими мыс этой неожиданной выставкой всякого рода красот. — Он совершенно черный, все лето на пляже смазывал себя кремом и жарился на солнце до одурения, пока не превратился в настоящего индейца. Он гораздо темнее любого из тех, кого сейчас разглядывает жюри. Но что касается меня, я не поддерживаю этого культа медных, красных, коричневых ног и бюстов, уж извините! Грудные клетки из орехового дерева… Это явный перебор…
— А у мужчин, Альберта, — возразил ее брат, — все это спортивно, красиво, гигиенично. В женщинах тоже появляется изюминка… Да… Посмотри на девушку в белой кепке, она — скандинавка, но про нее можно сказать — Жозефина Бекер! — о, очень жаль, по-моему. Что может быть красивее женщины с алебастровым телом?.. А почему смеется миссис Траверс?
— Прошу прощения. Я смеюсь только потому, что в данном случае не говорят «труп».
Граф смущенно улыбнулся, выражая этим, что он никогда не будет знать наверняка, какие слова англичане употребляют и когда. Его сестра продолжала говорить о том, что, по ее мнению, мужчина красив тогда, когда у него белая, лишь слегка загорелая кожа, примерно абрикосового цвета — скажем, как у доктора Траверса. Несомненно, мадам Траверс согласится с ней?
— Не помню, чтобы я вообще когда-нибудь об этом задумывалась, — ответила Джой спокойно. (Но в ее памяти промелькнул случай, когда Рекс Траверс вышел достаточно рано, чтобы искупаться с племянником и с ней; в своем темно-голубом купальном костюме он выглядел довольно светлым. У него была гладкая, атласная, бледная кожа, которая слегка покрывается веснушками, но редко загорает или шелушится.)
Неожиданно она поймала на себе дружелюбный, внимательный взгляд голубых бретонских глаз. Джой нравилась эта маленькая баронесса, нравилось расхаживать повсюду с этими симпатичными, дружески расположенными к ней сестрой и братом. Но почему Альберта часто бросала на нее удивленные, проницательные, задумчивые взгляды, как будто видела вещи, о которых большинство людей и не подозревало? Без всякой причины под нежной кожей Джой разгорался мягкий и легкий румянец. Она отвернулась, и ее маленькая французская подружка внутренне хихикнула: «La vraieprude Anglaise — Молчаливо добавив: — Что я говорила Жану о ней? Она разрешила мужу поцеловать себя в щечку, и только!»
Вскоре трио встретило знакомых, среди которых были миссис Форд в сопровождении англо-индийского полковника и Джеффри. Они вместе пили прохладительные напитки в веселой обстановке коктейля на окруженной олеандрами террасе. Маленькие столики под тентами оранжевого и кремового цвета, ритмичная танцевальная музыка, оживленные лица и суетящиеся официанты — в данном случае видимые.
— Вы не торопитесь домой, миссис Траверс? — спросил полковник Хей-Молине, заметив, как она отстукивает ритм своей белой туфелькой, словно привстав на цыпочки перед полетом. — В котором часу вы обедаете? Ну, сегодня можно и опоздать.
— В течение первых шести недель любого брака, — добавила с приторной застенчивостью баронесса Альберта, — любая жена может делать все, что ей заблагорассудится, с любым мужем.
— Мужчины как дети. Любая женщина может делать с ними все, что захочет, при условии, что они не ее собственные! — заключил автор «Ловушки».
Джой опоздала на обед и не без удовольствия рассказывала о событиях дня, особенно про коктейль с Фордами, невозмутимому незнакомцу в смокинге, сидевшему на месте мужа.
А Рекс Траверс из-за огромной зеленой вазы с фруктами на другом конце стола (или планеты) просто сказал на это:
— В самом деле?
Джой вдруг вспомнила, как однажды, еще учась в школе, она призналась своей закадычной подруге: «Очень надеюсь, что мой муж не будут говорить: „В самом деле?“ Пусть лучше бьет!»
Рекс Траверс добавил (все еще с другого конца планеты), что рад тому, как хорошо Джой провела день.
Занавес был опущен. За ним остался несчастный влюбленный, стиснувший зубы над призрачным счетом, предъявленным ему этим зловещим невидимым официантом.
3
Теперь Траверс должен был платить за свою безграничную уверенность в Джой, ведь он принимал ее капитуляцию как нечто само собой разумеющееся, платить своим существованием в этом Гадесе неизвестности и неопределенности.
Ни в чем нельзя быть уверенным.
Ему не разрешалось знать о предыдущей помолвке Джой больше того, что она была помолвлена и с кем была помолвлена.
«Форд — длинный, веретенообразный, — подумал Рекс, сохраняя верность выбранному эпитету, который казался ему точным. И вот появился этот Форд, а Рекс не в состоянии понять, случайно или нет. — Несомненно, половина праздного Лондона стекалась сюда через всю Францию на голубом поезде или автомашинах на эти недавно ставшие фешенебельными южные летние курорты, где каждый продолжал делать, носить, говорить все то же; но не явился ли этот веретенообразный тип для того, чтобы увидеть Джой? Правда, в „Монплезире“ он много и красноречиво говорил о своем желании поискать виллу для себя здесь, на Ривьере, подобно другим английским писателям. И все же не ради ли Джой оказался он здесь?
Знала ли она о его приезде? А ее манера поведения в присутствии этого позера? Волнение, напряженная веселость, неестественность и эти по-детски наивные и вызывающие слова: «Ничего романтического в нашем соглашении с мужем нет!» Как объяснить все эти эксцессы?» Если бы он был точно уверен, что Джой вернулась к своей первой привязанности и горько сожалеет о шаге, который она сделала, согласившись на этот символический брак, тогда что ж! Рекс понял бы, на каком он свете. Пусть не ясны еще последующие действия, но, по крайней мере, он видел бы свои перспективы.
Но Траверс не знал, на каком он свете.
— Останься со мной! — проворковала Джой мягко, ласково, просяще, когда они встали из-за стола. Рекс обернулся:
— Что ты сказала?
— Я попросила Роя остаться со мной, — объяснила мисс Харрисон. — Тебе он не нужен в твоем кабинете, не так ли?
— Конечно, — ответил доктор Траверс от двери (с другого конца планеты).
Бросив на нее лишь один быстрый взгляд, когда она наклонилась погладить благородную голову собаки, он подумал, что не все еще потеряно, Джой может вернуться и отдать предпочтение ему, Рексу, перед этим веретенообразным писакой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34
Каждый раз, когда Пэнси смотрелась в зеркала своей спальни, чтобы освежить косметику маленького, хорошо сохранившегося личика, поправить короткую стрижку и добавить к изысканному ансамблю заключительный штрих (шарфик, или платочек, или шифоновый цветок), она яростно говорила себе: «Что-то должно случиться… Так дальше продолжаться не может…» Однако все шло своим чередом. В спальне зазвонил телефон. Голос портье сообщил, что мадам ждет какой-то джентльмен. Пэнси устремилась вниз и обнаружила своего тощего, одетого во фланелевый костюм мучителя, лениво облокотившегося о конторку портье. Он беспечно поздоровался и пригласил проехаться на машине к мысу Антиб, где сегодня конкурс красоты, парад купальных костюмов, соревнование загаров.
— Пошли!
Могла ли Пэнси пренебречь его обществом в последний раз?
— А твои тетушки? — звякнул ее голос. — Смогут ли они обойтись без своего обожаемого племянника?
— Обойдутся. Тетушки предаются полуденному отдыху именно в это жаркое время дня. Я свободен. А теперь вперед! — воскликнул полковник, спускаясь вниз по белым ступенькам среди ослепительного сияния дня к ожидающей их шикарной машине. Поглубже надвинув шляпу на мерцающие голубовато-серые глаза, он одарил маленькую женщину тем самым «взглядом англичанина», за которым кроется или очень многое, или ничего.
— Так и прошел весь день, — сообщила Пэнси сыну по возвращении с прогулки. Она так и не поняла, на что намекал Джим!
Джеффри высказал предположение, что, возможно, тот и сам не знал. В этом — сила загадочных людей. «Сфинкс без загадки», — говорил Оскар Уайльд. Так гораздо надежней: ведь там, где нет загадки, никто ее не разгадает.
Джеффри угадал: этот человек действительно не ведал, чего хотел. Разве понимает ловкий кот, чего он добивается, позволяя полуживой мыши бежать, чтобы поймать ее вновь, — не ради же пищи, а ради спорта или игры?
Джим вел себя так с каждой женщиной, за исключением той, на которой женился. За его развлечения с другими она стала счетом, предъявленным ему невидимым официантом: он расплатился, когда жена покинула его…
После этого женщины опять стали спортом, в котором для Джимми, как и для героини Рода Браутона, важен был процесс охоты, а не сама добыча. Из того правила, что с английским любовником женщина может оставаться собой и, тем не менее, быть любимой, Хей-Молине стал выдающимся исключением. Он приветствовал любое притворство и обман, которые сулили ему захватывающие впечатления. Больше полковника ничто не интересовало. И вот — новая встреча с Пэнси, возлюбленной прежних, менее пасмурных дней.
Это было интересно! Пэнси оказалась одной из немногих женщин, сумевших не поддаться времени, и дело здесь не в тщательно сохраненной фигуре и неувядающем цвете лица, не в решительном и энергичном характере. Что-то глубоко заложенное в ней, какая-то притягательная основа, а может быть, что-то еще не развившееся, зреющее сохраняет образ вечной, бессмертной девушки. Джим видел это в Пэнси, как другие видели в матери Рекса Траверса. Поэтому после стольких лет встреч и разлук облик Пэнси и звук ее голоса, хоть и несколько изменившиеся, вернули ему мимолетное ощущение юности и свежести, заставили сильнее застучать закаленное и очерствевшее сердце.
Но этот пустяк не мог помешать твердому намерению Хей-Молине вернуться в Индию неженатым, увозя в воспоминаниях огромные тени вязов цвета индиго на траве Харлингема, нежность лиц английских школьниц на матче между Итоном и Харроу; бледные пальцы возлюбленной в струях воды, рядом с водорослями, проплывающими зелеными лентами вдоль плоскодонного ялика, когда она говорила с дрожью в голосе:
«Ну, что ж, если нам не придется встретиться до твоего отплытия, пусть это будет нашим прощанием, Джим».
Некоторый спад настроения вызвала встреча с ней и этим ее сыном здесь, на Ривьере, на пороге дома тетушек! Но это отнюдь не испортило последнюю неделю его отпуска. Наоборот, будучи тем, кем он был, полковник посчитал, что флирт с Пэнси будет украшать его жизнь, пока не поднимется трап корабля. Только, пожалуй, никаких драматических моментов, никаких прощальных сцен, вызывающих скуку.
— А его ненавистный корабль отплывает пятнадцатого! — жаловалась сыну Пэнси. — И наверняка повторится то, что уже было раньше. Он уплывет, и не останется ничего.
— Мамочка, бедное мое дитя! Ты не представляешь, как я тебе сочувствую!
— Не будь тогда со мной таким ласковым; ты заставляешь меня плакать, Джефф; а ты ведь понимаешь, что слезы могут сделать с ресницами женщины. Помоги мне взглянуть на жизнь более оптимистично! Ведь у меня было, по крайней мере — по крайней мере! — лет на десять больше счастливого времени, чем у многих других. В конце концов, я должна была уйти в отставку давно уже, дать отрасти волосам, одеваться поспокойнее и готовиться… к… к роли доброй бабушки для твоих детей…
— Не стоит беспокоиться о них, дорогая. Меня бы не удивило, если бы талантливый автор «Ловушки» прожил, согласно своим теориям, оставшуюся часть жизни холостяком, со своей очаровательной маленькой матерью, которую все принимают за сестру.
Пэнси бросила на сына взгляд, полный благодарности, печали и внимания.
— Джефф, ангел мой, боюсь, что ты тоже не очень счастлив!
— Полагаю, счастлив ровно настолько, насколько заслуживаю, — вздохнув, промолвил молодой романист.
Он был романист — инженер человеческих душ, и его счастье заключалось в проявлении живого интереса к себе, к своим близким и друзьям. Он не мог сдерживать жадного любопытства к человеческой драме, вершившейся в «Монплезире» со дня их приезда. Он был писателем, созданием двойственной природы, подобно земноводным. Как те могут обходиться без дыхания, он мог отказаться от земных радостей, погружаясь одновременно в две стихии — объективную и субъективную. Улыбнувшись про себя: «Сколько ненужной фальши тащим мы в жизнь из собственных книг», — он вновь вздохнул, приподнял темные брови и изрек:
— В конце концов, кто же по-настоящему счастлив?
2
Только не Джой Траверс! Она оплачивала счет, предъявленный невидимым официантом за удовольствие от скрытности и сдержанности в отношениях с Рексом. Теперь ей приходилось платить общением с совершенно незнакомым человеком. Он был вежлив, внимателен и мил, когда они встречались за столом; поддерживал беседу о новых знакомых и местных развлечениях. В кабинете он по полчаса в день диктовал ей деловые письма. Джой спрашивала себя: «Может быть, мы все еще на Харли-стрит до отъезда? И не мираж ли, не сон ли, что было здесь? Он говорит: „Доброе утро!“ Он говорит: „Доброй ночи, Джой“, — точно тем же тоном, каким произносил: „Добрый день, мисс Харрисон“».
А дальше — либо ничего не случалось, либо случалось, но Джой не замечала этого — он и она всегда находились в противоположных концах комнаты. Всегда между ними пролегало расстояние в целую комнату или балкон! Это в буквальном смысле, а в переносном — расстояние неизмеримо большее разделяло этих несчастных. Им бы лучше было утонуть в объятиях друг друга.
Надежды Джой рушились. Несмотря на свое обаяние и привлекательность, на постоянное внимание со стороны мужчин, она не была искушена в вопросах любви. То, что для нее стало первым увлечением, для него было одним из многочисленных романов, о которых она и не подозревала. Джеффи Форд был художником — артистичным, умеющим быть приятным. Как всякая творческая личность, он был изменчив в настроениях, дерзок, обидчив и настолько по-детски безрассуден, что у Джой осталась привычка делать замечания племяннику Рекса, когда тот бывал в буйном настроении:
— Персиваль Артур, перестань дурачиться, ты ведешь себя совсем как взрослый мужчина!
Но никогда раньше она не знала настоящего взрослого мужчины. А этот ушел в себя, предпочел с головой окунуться в работу, так что глухая стена возникла между ним и всем тем, что делала, думала и говорила находившаяся рядом женщина.
— Рекс! — Из одного конца комнаты.
— Прошу прощения. — Из другого конца.
— Я только хотела узнать, не нужна ли я тебе, чтобы помочь со статьями для медицинского журнала?
— О, нет, спасибо. Позже я попрошу тебя перепечатать мои наброски, но они будут готовы только через несколько дней.
— Понятно. Я уже сделала одну, приготовленную раньше. Поэтому ты не будешь возражать, если я выйду сегодня днем по своим делам?
— Разумеется, нет! Конечно, иди.
— Благодарю.
Она переодевалась в новое платье и спускалась в духоту и суету пляжа. Словно паж, рядом с ней скакал вприпрыжку Персиваль Артур, Эрот в купальном костюме, который после встречи в аквариуме с Фордами, казалось, не отпускал Джой одну, без присмотра.
Всегдашний хор выкриков, приветствий: т «Персиваль!», «Туту!». Всегдашний букет молодых рук для пожатия тянулся к паре, и бессвязная речь окутывала их.
— Туту, мой брат отправился за моторной лодкой и…
— …Брат Марселя пошел вытаскивать свою моторку и…
— …Мы собираемся покататься на водных лыжах! Пойдем, Туту…
— …Туту, идем с нами!
Но мальчик был глух ко всем искушениям, пробираясь бочком сквозь группы жарящихся на солнце рядом с Джой, обмениваясь приветствиями на трех языках, пока они не встретили своих друзей — маленькую французскую баронессу и ее брата, которые предложили подвезти их на машине посмотреть конкурс на мысе Антиб.
— О, хорошо! Если ты едешь с ними, — воскликнул Персиваль Артур как человек, освобожденный от несения караульной службы, — я, пожалуй, пойду к акваплану с друзьями.
Крошечный белый катер со свистом носился по заливу, преследуемый облаком пены и брызг, из которого доносился смех и проглядывало коричневое от загара лицо и стройное мокрое тело мальчика, балансирующего на скользящей по воде доске для серфинга.
Еще быстрее неслась «Альфа-Ромео» по белой от пыли и солнца дороге, унося Джой и ее друзей к мысу Антиб, чтобы взглянуть на развлечения, устроенные там. Особая награда ждала там того, кто сможет похвастаться самым лучшим загаром.
— Жан собирался записаться для участия в этом конкурсе, — сказала баронесса Альберта. Ее голубые глаза критически блуждали по коричневым от солнца телам, минимально прикрытым купальными костюмами, расцветившими мыс этой неожиданной выставкой всякого рода красот. — Он совершенно черный, все лето на пляже смазывал себя кремом и жарился на солнце до одурения, пока не превратился в настоящего индейца. Он гораздо темнее любого из тех, кого сейчас разглядывает жюри. Но что касается меня, я не поддерживаю этого культа медных, красных, коричневых ног и бюстов, уж извините! Грудные клетки из орехового дерева… Это явный перебор…
— А у мужчин, Альберта, — возразил ее брат, — все это спортивно, красиво, гигиенично. В женщинах тоже появляется изюминка… Да… Посмотри на девушку в белой кепке, она — скандинавка, но про нее можно сказать — Жозефина Бекер! — о, очень жаль, по-моему. Что может быть красивее женщины с алебастровым телом?.. А почему смеется миссис Траверс?
— Прошу прощения. Я смеюсь только потому, что в данном случае не говорят «труп».
Граф смущенно улыбнулся, выражая этим, что он никогда не будет знать наверняка, какие слова англичане употребляют и когда. Его сестра продолжала говорить о том, что, по ее мнению, мужчина красив тогда, когда у него белая, лишь слегка загорелая кожа, примерно абрикосового цвета — скажем, как у доктора Траверса. Несомненно, мадам Траверс согласится с ней?
— Не помню, чтобы я вообще когда-нибудь об этом задумывалась, — ответила Джой спокойно. (Но в ее памяти промелькнул случай, когда Рекс Траверс вышел достаточно рано, чтобы искупаться с племянником и с ней; в своем темно-голубом купальном костюме он выглядел довольно светлым. У него была гладкая, атласная, бледная кожа, которая слегка покрывается веснушками, но редко загорает или шелушится.)
Неожиданно она поймала на себе дружелюбный, внимательный взгляд голубых бретонских глаз. Джой нравилась эта маленькая баронесса, нравилось расхаживать повсюду с этими симпатичными, дружески расположенными к ней сестрой и братом. Но почему Альберта часто бросала на нее удивленные, проницательные, задумчивые взгляды, как будто видела вещи, о которых большинство людей и не подозревало? Без всякой причины под нежной кожей Джой разгорался мягкий и легкий румянец. Она отвернулась, и ее маленькая французская подружка внутренне хихикнула: «La vraieprude Anglaise — Молчаливо добавив: — Что я говорила Жану о ней? Она разрешила мужу поцеловать себя в щечку, и только!»
Вскоре трио встретило знакомых, среди которых были миссис Форд в сопровождении англо-индийского полковника и Джеффри. Они вместе пили прохладительные напитки в веселой обстановке коктейля на окруженной олеандрами террасе. Маленькие столики под тентами оранжевого и кремового цвета, ритмичная танцевальная музыка, оживленные лица и суетящиеся официанты — в данном случае видимые.
— Вы не торопитесь домой, миссис Траверс? — спросил полковник Хей-Молине, заметив, как она отстукивает ритм своей белой туфелькой, словно привстав на цыпочки перед полетом. — В котором часу вы обедаете? Ну, сегодня можно и опоздать.
— В течение первых шести недель любого брака, — добавила с приторной застенчивостью баронесса Альберта, — любая жена может делать все, что ей заблагорассудится, с любым мужем.
— Мужчины как дети. Любая женщина может делать с ними все, что захочет, при условии, что они не ее собственные! — заключил автор «Ловушки».
Джой опоздала на обед и не без удовольствия рассказывала о событиях дня, особенно про коктейль с Фордами, невозмутимому незнакомцу в смокинге, сидевшему на месте мужа.
А Рекс Траверс из-за огромной зеленой вазы с фруктами на другом конце стола (или планеты) просто сказал на это:
— В самом деле?
Джой вдруг вспомнила, как однажды, еще учась в школе, она призналась своей закадычной подруге: «Очень надеюсь, что мой муж не будут говорить: „В самом деле?“ Пусть лучше бьет!»
Рекс Траверс добавил (все еще с другого конца планеты), что рад тому, как хорошо Джой провела день.
Занавес был опущен. За ним остался несчастный влюбленный, стиснувший зубы над призрачным счетом, предъявленным ему этим зловещим невидимым официантом.
3
Теперь Траверс должен был платить за свою безграничную уверенность в Джой, ведь он принимал ее капитуляцию как нечто само собой разумеющееся, платить своим существованием в этом Гадесе неизвестности и неопределенности.
Ни в чем нельзя быть уверенным.
Ему не разрешалось знать о предыдущей помолвке Джой больше того, что она была помолвлена и с кем была помолвлена.
«Форд — длинный, веретенообразный, — подумал Рекс, сохраняя верность выбранному эпитету, который казался ему точным. И вот появился этот Форд, а Рекс не в состоянии понять, случайно или нет. — Несомненно, половина праздного Лондона стекалась сюда через всю Францию на голубом поезде или автомашинах на эти недавно ставшие фешенебельными южные летние курорты, где каждый продолжал делать, носить, говорить все то же; но не явился ли этот веретенообразный тип для того, чтобы увидеть Джой? Правда, в „Монплезире“ он много и красноречиво говорил о своем желании поискать виллу для себя здесь, на Ривьере, подобно другим английским писателям. И все же не ради ли Джой оказался он здесь?
Знала ли она о его приезде? А ее манера поведения в присутствии этого позера? Волнение, напряженная веселость, неестественность и эти по-детски наивные и вызывающие слова: «Ничего романтического в нашем соглашении с мужем нет!» Как объяснить все эти эксцессы?» Если бы он был точно уверен, что Джой вернулась к своей первой привязанности и горько сожалеет о шаге, который она сделала, согласившись на этот символический брак, тогда что ж! Рекс понял бы, на каком он свете. Пусть не ясны еще последующие действия, но, по крайней мере, он видел бы свои перспективы.
Но Траверс не знал, на каком он свете.
— Останься со мной! — проворковала Джой мягко, ласково, просяще, когда они встали из-за стола. Рекс обернулся:
— Что ты сказала?
— Я попросила Роя остаться со мной, — объяснила мисс Харрисон. — Тебе он не нужен в твоем кабинете, не так ли?
— Конечно, — ответил доктор Траверс от двери (с другого конца планеты).
Бросив на нее лишь один быстрый взгляд, когда она наклонилась погладить благородную голову собаки, он подумал, что не все еще потеряно, Джой может вернуться и отдать предпочтение ему, Рексу, перед этим веретенообразным писакой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34