Элис положила голову ему на плечо и вздохнула:
— Ладно, я талантлива только в одном. Игривое настроение Джеймса прошло. Он почувствовал определенную неловкость и необычайную нежность к ней.
— Думаешь, я тебе льщу, чтобы… чтобы приятно провести дождливый выходной?
— Какая уж тут лесть! Это я охмурила тебя в ресторане, и тебе пришлось пообещать, что ты возьмешь меня с собой.
— Вот уж чего не помню — того не помню! Я вроде бы сидел за столом и все время натыкался на свою же собственную вилку, потому что очень хотел тебя соблазнить.
— По-моему, тебя интересовала женщина за соседним столиком. — Она подняла голову и грустно, с надеждой заглянула ему в глаза. — В школе я спала с одним парнем потому, что он очень напоминал тебя. Ты был значительно старше и очень заботился о моей невинности, поэтому мне ничего не оставалось, как связаться с ним. — Она зарделась от невольного признания. — Тебе противно?
Джеймс посмотрел на нее с нескрываемым обожанием:
— Только если теперь ты разочарована.
— Что ты. — Она покачала головой, но взгляд оставался печальным. — Сегодня я собиралась навсегда уехать.
Он молчал.
— Не надо было говорить тебе этого. Я же обещала не вынуждать тебя чувствовать себя акулой с маленькой рыбкой, прилепившейся к плавнику.
— Ты считаешь, что я акула?
Она вспыхнула и растерялась.
— Вообще-то я люблю акул. Я только имела в виду, что ты одинок и не хочешь меня так, как этого хочу я… О проклятие! — Она закусила губу и закрыла глаза, потом выпалила: — Я, конечно, говорю слишком много и совсем не то. Я сдерживалась в постели, чтобы не зарыдать и не заорать во всю глотку, что люблю тебя. — Она забыла о гордости, слезы так и брызнули из глаз. — Но я любила тебя всегда, и, по-моему, ты всегда это знал, поэтому не надо ничего говорить или извиняться.
Он ничего и не говорил. Просто не мог говорить. Эмоциональные исповеди, страстные и пустые мелодрамы — все это так напоминало родителей! Помимо его братьев и сестер, Элис была единственным человеком, кто понимал и принимал его таким, как он есть. Он готов был пожертвовать собой, чтобы удержать ее рядом. Потерять же ее казалось чему смерти подобным.
— Если тебе тошно в колледже, оставь его, — выдавил он. Она нисколько не удивилась внезапной смене темы разговора. — Вернись домой. Поступи в колледж здесь, в Нью-Йорке. Ты могла бы жить с Кассандрой, Элизабет и Джулией до тех пор, пока не подыщешь квартиру. Ты сейчас очень нужна Элизабет, более, чем когда-либо, а места после переезда Майкла к своей девушке там хватит.
— Нет, — слабым голосом возразила она. — Вернуться, чтобы время от времени трахаться с тобой и удивляться, как много других женщин проделывают то же самое.
Он отпрянул, удивленно облокотился на стойку и, при-щурясь, изучающе посмотрел на нее. Сердце его бешено колотилось.
— Ладно. Ты могла бы жить у меня. Если ты не согласна, — он пожал плечами, — то, право, я не знаю…
Шок, восторг, ликование — все разом светилось в ее глазах. Из-под крыльев тонких черных бровей она смотрела на него взглядом, полным обожания. Джеймс отвернулся, открыл кран, набрал в ладони холодной воды и плеснул себе в лицо. Тишина раздражала его: он только что выставил себя напоказ и оказался зажатым в угол. Он играл по своим правилам, и если она хочет остаться, то должна принять их. Он сделал все, чтобы удержать ее. Все, исключая чувства, конечно.
Она соскользнула со стола, нежно обняла его и, взяв за руку, увлекла в спальню.
* * *
От беспрестанного гула вентиляторов в ушах Артемаса все время гудело. Вот уже несколько дней он трудился на заводе в пригороде Чикаго. Даже во сне это жужжание, как дыхание безликого монстра или жужжащего роя ос, которое можно было бы принять за знак угрозы, несчастья или сомнения, преследовало его.
Они шли по цехам вместе с Джеймсом, которого, казалось, не беспокоил ни гул, ни громкое дыхание огромных шаровых мельниц, перемалывающих глину и прочие компоненты в мелкую пыль для присадок в керамике. Тепло гигантских печей опаляло братьев, пот ручьями струился по их лицам. Галстуки и пиджаки здесь не годились: к концу рабочего дня пот, смешиваясь с пылью, превращался в грязь.
Они прошли мимо смесителей и остановились у огромного стеллажа, заполненного не обожженной еще керамикой.
— Там… первая продукция! — прокричал Артемас.
Сунув руки в карманы, Джеймс с интересом рассматривал изделия. Стеллаж был заполнен пустыми керамическими конусами, изящными и совершенными, около двух футов шириной и трех высотой. Произведенные по новой технологии, они выдерживали сильное нагревание и давление. Ракеты с такими конусами становились неуловимыми для радаров.
Артемас внимательно наблюдал за реакцией брата. Ведь они помогали создавать смертоносное оружие! Ракеты, усовершенствованные с их помощью, способны унести много жизней, но они могут и помочь сохранить мир и паритет в хаотическом, сложном мире.
— Они чертовски хороши, — с гордостью произнес Джеймс. — Мы, похоже, преуспеем.
Артемас не удивился прагматизму брата. Джеймс воспринимал мир только в белых и черных тонах, дипломаты в нем были менее важны, чем генералы. Артемасу же он представлялся лабиринтом противоречий и компромиссов, с запасными путями и смертельными исходами, где гордость и принципы в любой момент могут быть отброшены.
— Я не хочу других вовлекать в это, — резко бросил старший брат.
— Почему? — удивился Джеймс.
— Потому что не хочу, чтобы наше имя ассоциировалось с военными поставками. Эти капиталовложения фактически начало конца. Лучше найдем применение керамике в электронных цепях и медицинском оборудовании, сосредоточимся на построении безопасной финансовой базы для «Коулбрук чайна» и филантропии — пусть имя Коулбрук станет известно среди гуманитариев, этому посвятят себя Майкл и Элизабет после учебы. Касс всегда больше интересовалась китайской компанией, посему будет заниматься фарфором.
— А Джулия? — поинтересовался Джеймс.
— Тайфун Джулия найдет себе место, коснувшись земли. С ее-то интересом к менеджменту!
Джеймс задумчиво замолчал.
— А я? Где пригожусь я?
— Здесь.
Братья поднялись по стальной лестнице в комплекс офисов на веркнем этаже и остановились в пустом коридоре. Артемас жестом указал на керамический завод внизу:
— Можешь считать, что этот проект твой.
— Но у меня нет нужных связей.
— Ничего, я позабочусь о политике, ты займешься производством.
Джеймс сверкнул глазами.
— Используя твое влияние, нам удастся получить крупные заказы. Я чертовски уверен в успехе. — Он с сомнением взглянул на Артемаса. — Обратись к сенатору, он наверняка может помочь.
Артемас отвернулся и подошел к окну. Джеймс осторожно спросил:
— Ты женишься на Гленде де Витт?
Артемас похолодел:
— Вероятно.
— Ты счастлив с ней?
— Да.
— А женился бы на ней, если бы у тебя был выбор?
Артемас стукнул кулаком по раме, обернувшись, кинул злой взгляд на Джеймса. Он никому не рассказывал о своем разговоре с сенатором.
— На что ты намекаешь?
— На то, что ты готов пожертвовать личной жизнью ради будущего семьи.
— Никогда не поднимай эту тему, и чтобы я ничего не слышал по этому поводу от остальных. Это мое личное дело, и сомневаться в моих чувствах весьма несправедливо по отношению к Гленде. Я никому не позволю обижать ее, тем паче усомниться в ее месте в моей жизни.
Джеймс приблизился и положил руку ему на плечо. В глазах Джеймса застыли восхищение и признательность:
— Ты не понял. Я не сомневаюсь в твоей искренности, я предлагаю тебе свою поддержку. Все, что касается будущего «Коулбрук интернэшнл», имеет очень большое значение. Я никогда не сомневался, что интересы семьи для тебя превыше всего. Ты никогда не позволишь нам споткнуться, поэтому мы никогда не позволим споткнуться тебе.
— Забудь о том, что я сказал.
Джеймс кивнул, Артемас смягчился, но смотрел все так же гордо.
* * *
— Подпиши. — Тетя Мод с материнской любовью похлопала Лили по плечу.
Руки Лили тряслись. Все вокруг стало расплываться: слишком темно, слишком тесно и душно в этом офисе! Она смотрела пустую графу контракта, где через мгновение будет стоять ее подпись. Мистер Эстес и его адвокат молча ждали. Словно стосорокалетнюю историю Маккензи можно предать забвению простым росчерком пера!
Она закрыла глаза, представила, как рвет контракт и выскакивает на улицу. А там… ее уже ждет Артемас, он утрясет недоразумение, даст ей заем, и они погорюют вместе о родителях. Она успокоится в его объятиях.
Но когда она открыла глаза, контракты все еще лежали перед ней. Артемас забыл ее… хуже, намеренно игнорировал ее. Не осталось больше никакой надежды и никакого времени в запасе.
Внутри все сжалось. Надо собраться, прекратить эту унизительную сцену.
«Я когда-нибудь верну свой дом. И расквитаюсь с Артемасом».
Она поставила подпись на толстом документе, затем подписала все копии.
— У вас в запасе еще два месяца. — Мистер Эстес чувствовал себя превосходно. — Джо не вернется сюда до мая. Тетя Мод погладила ее по голове.
— Летом ты побудешь у меня, а осенью поступишь в колледж в Атланте. Подумай как следует, Лили, у тебя после уплаты долгов за ферму кое-что еще останется.
Лили выбежала из офиса на улицу. Глоток свежего воздуха отрезвил ее, она окинула взглядом город, который основали ее предшественники: маленький кирпичный суд помогали строить сыновья Элспет, за библиотеку боролась ее прабабушка, кто-то из дальних родственников посадил кизил вокруг площади.
Она сидела на деревянной скамье у какого-то магазина и чувствовала себя опустошенной.
«Я продала историю моей семьи, и в этом виноват Артемас Коулбрук».
* * *
Артемас выскользнул из кровати и открыл жалюзи; первые майские лучи проникли в глубь темного пространства. Перед ним открылась величественная панорама арочных стальных мостов, промышленных зданий и офисов, развернувшихся в лабиринте узеньких улочек на противоположном берегу реки.
Сегодня Элизабет возвращается домой. Доктора уверяют, что она уже способна обойтись без поддержки Касс и Джулии. Летом она вернется в колледж и получит степень бакалавра. Артемас закурил. Элизабет все еще отказывалась обсуждать с кем-либо из семьи причины, приведшие к инциденту. Он вынужден был поверить заключению психиатра о ее душевном здоровье.
Теперь ему следовало с головой уйти в работу, пытаясь по возможности присмотреть за Элизабет.
Раздалось какое-то шуршание. Оказывается, Гленда шевельнулась во сне и что-то забормотала. Он накрыл ее узкие плечи черным покрывалом и успокоился. Девушка казалась бледной и маленькой в его огромной кровати посреди спартанской комнаты.
Он уже знал некоторые ее слабости: она любила, чтобы ее держали и качали, любила говорить и слушать, и у них были продолжительные беседы в постели, но ее аппетиты оказались такими же деликатными, как и здоровье. Его жизнь с ней походила на собирание хрупких фарфоровых фигурок. Было неоспоримое уважение, но никакого удивления, никакого вызова, никакого прелестного наваждения, которое бы хотелось ему видеть в женщине.
Он принял душ и оделся в черный двубортный костюм, потом вернулся к кровати и присел на край, откидывая ее прекрасные черные волосы со лба. Она улыбнулась, открыла глаза.
— Я спущусь в офис, — сказал он. — Ты не возражаешь?
Она поцеловала его ладонь.
— Я справлюсь. Я и так уже отнимаю у тебя слишком много времени. Прости, ты же начинаешь работать в полную силу. Я правда рада, что Элизабет поправилась. Я навещу ее утром на новом месте.
— Передай ей, что я зайду вечером. — Он наклонился и поцеловал ее. — Не забудь принять инсулин.
— Не забуду. Я люблю тебя, ты так заботлив. Ты обо всех заботишься. Я так хотела бы что-нибудь сделать для тебя!
— Ты — моя тихая гавань в этом хаосе.
— Гм-м… Спасибо.
Он снова поцеловал ее и спустился на первый этаж. Там-берлайн уже ждал его в пустом офисе. Они всегда встречались задолго до прихода служащих. Ламье обычно появлялся первым за час до начала работы, разбирал письма и зажигал общий свет. Артемас кивнул Тамберлайну, и они направились в кабинет шефа. Кофейник, две кружки и тарелка уже стояли на столе. Тамберлайн всегда строго придерживался этого ритуала.
— Это хорошо, что ты наконец приступаешь к делам, — многозначительно заметил Тамберлайн. Он держал у себя на коленях толстую папку со скоросшивателем, распухшим от всяких записок. Тамберлайн казался встревоженным, что в общем-то случалось редко.
— В чем дело? — спросил Артемас.
— Я должен кое-что рассказать тебе. Некоторые мартовские дела я отложил, поскольку в то время старался оградить тебя от маловажных дел. Так вот, несколько дней назад… Постой, я сейчас принесу посылку…
Артемас недоумевающе нахмурился. Тамберлайн же неожиданно бросил папки на стол, резко поднялся и вышел. Он вернулся с объемной коробкой в руках, сел, положив коробку на колени, и мрачно посмотрел на Артемаса:
— Ты писал кому-нибудь все эти годы… девушке по имени Лили Маккензи?
Артемас на мгновение замер с горячим кофейником в руке. Отодвинув чашку, он удивленно произнес:
— Да, но какое…
— Как давно ты перестал отвечать на ее письма?
Взяв себя в руки, Артемас ответил:
— Я перестал читать их несколько месяцев назад.
Он подался вперед, уставившись на коробку. Тамберлайн не сводил с него глаз.
— Значит, я прав, предполагая, что ты больше не собираешься иметь с ней никаких дел?
Артемас с ужасом воскликнул:
— Боже, только не говори, что она искала со мной встречи!
Тамберлайн не на шутку разволновался. Тихим, извиняющимся голосом он произнес:
— Если бы я знал, мне бы в голову не пришло, что ты не намерен избегать ее…
— Что ты сделал?
Он со все возрастающим беспокойством слушал о тех ужасных минутах, когда Лили несколько раз пыталась связаться с ним и даже приехала в Нью-Йорк, чтобы увидеться.
— Она нуждалась в деньгах? Ее родители умерли? — Артемас обхватил голову руками.
Зи и Дрю уже нет. Лили одна, в горе, отчаявшись, пришла к нему за помощью…
— Они погибли в автомобильной катастрофе. — Тамберлайн как-то неловко крякнул. — Я считал эту историю сомнительной выдумкой, — он положил коробку на стол Артемаса, — но когда пришла посылка, я решил вам рассказать.
Он открыл коробку и вытащил из нее старинный чайник Коулбруков. Изящная картинка в восточном стиле — изображение Голубой Ивы, которое обеспечило головокружительный успех «Коулбрук чайна», — выделялась на белом фарфоре.
— Никакой записки не было, — продолжил Тамберлайн. — Ты знаешь, что это значит?
Артемас осторожно взял семейную реликвию.
— Это значит «прощай».
— Могу я чем-нибудь помочь?..
— Закажи, пожалуйста, билет на первый рейс до Атланты.
Глава 11
Лили закинула еще охапку сена на сеновал. В щели между крепкими старыми досками проникали веселые лучики солнца. В надежде получить корм беспрестанно мычали коровы с телятами. От жары запах сена смешивался с легкими весенними испарениями, проникавшими через открытую дверь. Здесь ей было так же хорошо, как и у себя в спальне, где она играла когда-то, работала и мечтала…
На следующей неделе приезжает Джо Эстес. Теперь его отец был хозяином полей, дома, амбара, кладбища, ручья, ив, скота и этого душистого сена.
Несколько месяцев назад Дрю договорился о поставке сена. И вот сегодня утром его привезли и равнодушно свалили посреди двора. Как же так, отца с матерью уже нет в живых, а их планы все еще выполняются?
Итак, если уж ей суждено уехать, то она уедет с достоинством, доведя дело до конца. Чтобы ни Джо, ни кто-нибудь другой не упрекнул, что Маккензи забыли о чести и совести, утратив собственность.
Грязь и пот струились по ее лицу. Руки в кожаных рукавицах горели, оголенные ноги, исколотые сеном, покраснели и покрылись царапинами.
«Надо было надеть джинсы и рубашку с длинными рукавами. Отец отругает за…»
Она вдруг осеклась. Нет, никогда больше отец не станет ворчать на нее скорее по привычке, чем по необходимости. Никогда уже не услышать ей и голоса матери! Перед глазами все поплыло. Она громко выругалась с досады, потом вернулась на сеновал. Осталось еще две копны. Она бросила сверху толстую веревку, прицепив предварительно к вороту, потом подцепила железным крюком обвязку сена во дворе. Поднялась обратно, подняла охапку наверх и втолкнула ее внутрь. Эта тяжелая, изнуряющая работа была единственным средством, отвлекающим ее от горестных раздумий о будущем. Она мало спала в последние две недели, упаковывая домашний скарб и переправляя в мансарду дома тети Мод. Джо получит меблированный дом, но ему не достанется его сердце — безделушки, книги, железные кастрюли и сковородки родителей, домотканые одеяла, инструменты отца, его пистолеты, подшивка сельскохозяйственных журналов, оставшаяся еще от дедушки — когда-нибудь придет время…
Она вытащила пыльную, потрепанную картонную коробку и застыла в раздумье, уперши руки в бока.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47
— Ладно, я талантлива только в одном. Игривое настроение Джеймса прошло. Он почувствовал определенную неловкость и необычайную нежность к ней.
— Думаешь, я тебе льщу, чтобы… чтобы приятно провести дождливый выходной?
— Какая уж тут лесть! Это я охмурила тебя в ресторане, и тебе пришлось пообещать, что ты возьмешь меня с собой.
— Вот уж чего не помню — того не помню! Я вроде бы сидел за столом и все время натыкался на свою же собственную вилку, потому что очень хотел тебя соблазнить.
— По-моему, тебя интересовала женщина за соседним столиком. — Она подняла голову и грустно, с надеждой заглянула ему в глаза. — В школе я спала с одним парнем потому, что он очень напоминал тебя. Ты был значительно старше и очень заботился о моей невинности, поэтому мне ничего не оставалось, как связаться с ним. — Она зарделась от невольного признания. — Тебе противно?
Джеймс посмотрел на нее с нескрываемым обожанием:
— Только если теперь ты разочарована.
— Что ты. — Она покачала головой, но взгляд оставался печальным. — Сегодня я собиралась навсегда уехать.
Он молчал.
— Не надо было говорить тебе этого. Я же обещала не вынуждать тебя чувствовать себя акулой с маленькой рыбкой, прилепившейся к плавнику.
— Ты считаешь, что я акула?
Она вспыхнула и растерялась.
— Вообще-то я люблю акул. Я только имела в виду, что ты одинок и не хочешь меня так, как этого хочу я… О проклятие! — Она закусила губу и закрыла глаза, потом выпалила: — Я, конечно, говорю слишком много и совсем не то. Я сдерживалась в постели, чтобы не зарыдать и не заорать во всю глотку, что люблю тебя. — Она забыла о гордости, слезы так и брызнули из глаз. — Но я любила тебя всегда, и, по-моему, ты всегда это знал, поэтому не надо ничего говорить или извиняться.
Он ничего и не говорил. Просто не мог говорить. Эмоциональные исповеди, страстные и пустые мелодрамы — все это так напоминало родителей! Помимо его братьев и сестер, Элис была единственным человеком, кто понимал и принимал его таким, как он есть. Он готов был пожертвовать собой, чтобы удержать ее рядом. Потерять же ее казалось чему смерти подобным.
— Если тебе тошно в колледже, оставь его, — выдавил он. Она нисколько не удивилась внезапной смене темы разговора. — Вернись домой. Поступи в колледж здесь, в Нью-Йорке. Ты могла бы жить с Кассандрой, Элизабет и Джулией до тех пор, пока не подыщешь квартиру. Ты сейчас очень нужна Элизабет, более, чем когда-либо, а места после переезда Майкла к своей девушке там хватит.
— Нет, — слабым голосом возразила она. — Вернуться, чтобы время от времени трахаться с тобой и удивляться, как много других женщин проделывают то же самое.
Он отпрянул, удивленно облокотился на стойку и, при-щурясь, изучающе посмотрел на нее. Сердце его бешено колотилось.
— Ладно. Ты могла бы жить у меня. Если ты не согласна, — он пожал плечами, — то, право, я не знаю…
Шок, восторг, ликование — все разом светилось в ее глазах. Из-под крыльев тонких черных бровей она смотрела на него взглядом, полным обожания. Джеймс отвернулся, открыл кран, набрал в ладони холодной воды и плеснул себе в лицо. Тишина раздражала его: он только что выставил себя напоказ и оказался зажатым в угол. Он играл по своим правилам, и если она хочет остаться, то должна принять их. Он сделал все, чтобы удержать ее. Все, исключая чувства, конечно.
Она соскользнула со стола, нежно обняла его и, взяв за руку, увлекла в спальню.
* * *
От беспрестанного гула вентиляторов в ушах Артемаса все время гудело. Вот уже несколько дней он трудился на заводе в пригороде Чикаго. Даже во сне это жужжание, как дыхание безликого монстра или жужжащего роя ос, которое можно было бы принять за знак угрозы, несчастья или сомнения, преследовало его.
Они шли по цехам вместе с Джеймсом, которого, казалось, не беспокоил ни гул, ни громкое дыхание огромных шаровых мельниц, перемалывающих глину и прочие компоненты в мелкую пыль для присадок в керамике. Тепло гигантских печей опаляло братьев, пот ручьями струился по их лицам. Галстуки и пиджаки здесь не годились: к концу рабочего дня пот, смешиваясь с пылью, превращался в грязь.
Они прошли мимо смесителей и остановились у огромного стеллажа, заполненного не обожженной еще керамикой.
— Там… первая продукция! — прокричал Артемас.
Сунув руки в карманы, Джеймс с интересом рассматривал изделия. Стеллаж был заполнен пустыми керамическими конусами, изящными и совершенными, около двух футов шириной и трех высотой. Произведенные по новой технологии, они выдерживали сильное нагревание и давление. Ракеты с такими конусами становились неуловимыми для радаров.
Артемас внимательно наблюдал за реакцией брата. Ведь они помогали создавать смертоносное оружие! Ракеты, усовершенствованные с их помощью, способны унести много жизней, но они могут и помочь сохранить мир и паритет в хаотическом, сложном мире.
— Они чертовски хороши, — с гордостью произнес Джеймс. — Мы, похоже, преуспеем.
Артемас не удивился прагматизму брата. Джеймс воспринимал мир только в белых и черных тонах, дипломаты в нем были менее важны, чем генералы. Артемасу же он представлялся лабиринтом противоречий и компромиссов, с запасными путями и смертельными исходами, где гордость и принципы в любой момент могут быть отброшены.
— Я не хочу других вовлекать в это, — резко бросил старший брат.
— Почему? — удивился Джеймс.
— Потому что не хочу, чтобы наше имя ассоциировалось с военными поставками. Эти капиталовложения фактически начало конца. Лучше найдем применение керамике в электронных цепях и медицинском оборудовании, сосредоточимся на построении безопасной финансовой базы для «Коулбрук чайна» и филантропии — пусть имя Коулбрук станет известно среди гуманитариев, этому посвятят себя Майкл и Элизабет после учебы. Касс всегда больше интересовалась китайской компанией, посему будет заниматься фарфором.
— А Джулия? — поинтересовался Джеймс.
— Тайфун Джулия найдет себе место, коснувшись земли. С ее-то интересом к менеджменту!
Джеймс задумчиво замолчал.
— А я? Где пригожусь я?
— Здесь.
Братья поднялись по стальной лестнице в комплекс офисов на веркнем этаже и остановились в пустом коридоре. Артемас жестом указал на керамический завод внизу:
— Можешь считать, что этот проект твой.
— Но у меня нет нужных связей.
— Ничего, я позабочусь о политике, ты займешься производством.
Джеймс сверкнул глазами.
— Используя твое влияние, нам удастся получить крупные заказы. Я чертовски уверен в успехе. — Он с сомнением взглянул на Артемаса. — Обратись к сенатору, он наверняка может помочь.
Артемас отвернулся и подошел к окну. Джеймс осторожно спросил:
— Ты женишься на Гленде де Витт?
Артемас похолодел:
— Вероятно.
— Ты счастлив с ней?
— Да.
— А женился бы на ней, если бы у тебя был выбор?
Артемас стукнул кулаком по раме, обернувшись, кинул злой взгляд на Джеймса. Он никому не рассказывал о своем разговоре с сенатором.
— На что ты намекаешь?
— На то, что ты готов пожертвовать личной жизнью ради будущего семьи.
— Никогда не поднимай эту тему, и чтобы я ничего не слышал по этому поводу от остальных. Это мое личное дело, и сомневаться в моих чувствах весьма несправедливо по отношению к Гленде. Я никому не позволю обижать ее, тем паче усомниться в ее месте в моей жизни.
Джеймс приблизился и положил руку ему на плечо. В глазах Джеймса застыли восхищение и признательность:
— Ты не понял. Я не сомневаюсь в твоей искренности, я предлагаю тебе свою поддержку. Все, что касается будущего «Коулбрук интернэшнл», имеет очень большое значение. Я никогда не сомневался, что интересы семьи для тебя превыше всего. Ты никогда не позволишь нам споткнуться, поэтому мы никогда не позволим споткнуться тебе.
— Забудь о том, что я сказал.
Джеймс кивнул, Артемас смягчился, но смотрел все так же гордо.
* * *
— Подпиши. — Тетя Мод с материнской любовью похлопала Лили по плечу.
Руки Лили тряслись. Все вокруг стало расплываться: слишком темно, слишком тесно и душно в этом офисе! Она смотрела пустую графу контракта, где через мгновение будет стоять ее подпись. Мистер Эстес и его адвокат молча ждали. Словно стосорокалетнюю историю Маккензи можно предать забвению простым росчерком пера!
Она закрыла глаза, представила, как рвет контракт и выскакивает на улицу. А там… ее уже ждет Артемас, он утрясет недоразумение, даст ей заем, и они погорюют вместе о родителях. Она успокоится в его объятиях.
Но когда она открыла глаза, контракты все еще лежали перед ней. Артемас забыл ее… хуже, намеренно игнорировал ее. Не осталось больше никакой надежды и никакого времени в запасе.
Внутри все сжалось. Надо собраться, прекратить эту унизительную сцену.
«Я когда-нибудь верну свой дом. И расквитаюсь с Артемасом».
Она поставила подпись на толстом документе, затем подписала все копии.
— У вас в запасе еще два месяца. — Мистер Эстес чувствовал себя превосходно. — Джо не вернется сюда до мая. Тетя Мод погладила ее по голове.
— Летом ты побудешь у меня, а осенью поступишь в колледж в Атланте. Подумай как следует, Лили, у тебя после уплаты долгов за ферму кое-что еще останется.
Лили выбежала из офиса на улицу. Глоток свежего воздуха отрезвил ее, она окинула взглядом город, который основали ее предшественники: маленький кирпичный суд помогали строить сыновья Элспет, за библиотеку боролась ее прабабушка, кто-то из дальних родственников посадил кизил вокруг площади.
Она сидела на деревянной скамье у какого-то магазина и чувствовала себя опустошенной.
«Я продала историю моей семьи, и в этом виноват Артемас Коулбрук».
* * *
Артемас выскользнул из кровати и открыл жалюзи; первые майские лучи проникли в глубь темного пространства. Перед ним открылась величественная панорама арочных стальных мостов, промышленных зданий и офисов, развернувшихся в лабиринте узеньких улочек на противоположном берегу реки.
Сегодня Элизабет возвращается домой. Доктора уверяют, что она уже способна обойтись без поддержки Касс и Джулии. Летом она вернется в колледж и получит степень бакалавра. Артемас закурил. Элизабет все еще отказывалась обсуждать с кем-либо из семьи причины, приведшие к инциденту. Он вынужден был поверить заключению психиатра о ее душевном здоровье.
Теперь ему следовало с головой уйти в работу, пытаясь по возможности присмотреть за Элизабет.
Раздалось какое-то шуршание. Оказывается, Гленда шевельнулась во сне и что-то забормотала. Он накрыл ее узкие плечи черным покрывалом и успокоился. Девушка казалась бледной и маленькой в его огромной кровати посреди спартанской комнаты.
Он уже знал некоторые ее слабости: она любила, чтобы ее держали и качали, любила говорить и слушать, и у них были продолжительные беседы в постели, но ее аппетиты оказались такими же деликатными, как и здоровье. Его жизнь с ней походила на собирание хрупких фарфоровых фигурок. Было неоспоримое уважение, но никакого удивления, никакого вызова, никакого прелестного наваждения, которое бы хотелось ему видеть в женщине.
Он принял душ и оделся в черный двубортный костюм, потом вернулся к кровати и присел на край, откидывая ее прекрасные черные волосы со лба. Она улыбнулась, открыла глаза.
— Я спущусь в офис, — сказал он. — Ты не возражаешь?
Она поцеловала его ладонь.
— Я справлюсь. Я и так уже отнимаю у тебя слишком много времени. Прости, ты же начинаешь работать в полную силу. Я правда рада, что Элизабет поправилась. Я навещу ее утром на новом месте.
— Передай ей, что я зайду вечером. — Он наклонился и поцеловал ее. — Не забудь принять инсулин.
— Не забуду. Я люблю тебя, ты так заботлив. Ты обо всех заботишься. Я так хотела бы что-нибудь сделать для тебя!
— Ты — моя тихая гавань в этом хаосе.
— Гм-м… Спасибо.
Он снова поцеловал ее и спустился на первый этаж. Там-берлайн уже ждал его в пустом офисе. Они всегда встречались задолго до прихода служащих. Ламье обычно появлялся первым за час до начала работы, разбирал письма и зажигал общий свет. Артемас кивнул Тамберлайну, и они направились в кабинет шефа. Кофейник, две кружки и тарелка уже стояли на столе. Тамберлайн всегда строго придерживался этого ритуала.
— Это хорошо, что ты наконец приступаешь к делам, — многозначительно заметил Тамберлайн. Он держал у себя на коленях толстую папку со скоросшивателем, распухшим от всяких записок. Тамберлайн казался встревоженным, что в общем-то случалось редко.
— В чем дело? — спросил Артемас.
— Я должен кое-что рассказать тебе. Некоторые мартовские дела я отложил, поскольку в то время старался оградить тебя от маловажных дел. Так вот, несколько дней назад… Постой, я сейчас принесу посылку…
Артемас недоумевающе нахмурился. Тамберлайн же неожиданно бросил папки на стол, резко поднялся и вышел. Он вернулся с объемной коробкой в руках, сел, положив коробку на колени, и мрачно посмотрел на Артемаса:
— Ты писал кому-нибудь все эти годы… девушке по имени Лили Маккензи?
Артемас на мгновение замер с горячим кофейником в руке. Отодвинув чашку, он удивленно произнес:
— Да, но какое…
— Как давно ты перестал отвечать на ее письма?
Взяв себя в руки, Артемас ответил:
— Я перестал читать их несколько месяцев назад.
Он подался вперед, уставившись на коробку. Тамберлайн не сводил с него глаз.
— Значит, я прав, предполагая, что ты больше не собираешься иметь с ней никаких дел?
Артемас с ужасом воскликнул:
— Боже, только не говори, что она искала со мной встречи!
Тамберлайн не на шутку разволновался. Тихим, извиняющимся голосом он произнес:
— Если бы я знал, мне бы в голову не пришло, что ты не намерен избегать ее…
— Что ты сделал?
Он со все возрастающим беспокойством слушал о тех ужасных минутах, когда Лили несколько раз пыталась связаться с ним и даже приехала в Нью-Йорк, чтобы увидеться.
— Она нуждалась в деньгах? Ее родители умерли? — Артемас обхватил голову руками.
Зи и Дрю уже нет. Лили одна, в горе, отчаявшись, пришла к нему за помощью…
— Они погибли в автомобильной катастрофе. — Тамберлайн как-то неловко крякнул. — Я считал эту историю сомнительной выдумкой, — он положил коробку на стол Артемаса, — но когда пришла посылка, я решил вам рассказать.
Он открыл коробку и вытащил из нее старинный чайник Коулбруков. Изящная картинка в восточном стиле — изображение Голубой Ивы, которое обеспечило головокружительный успех «Коулбрук чайна», — выделялась на белом фарфоре.
— Никакой записки не было, — продолжил Тамберлайн. — Ты знаешь, что это значит?
Артемас осторожно взял семейную реликвию.
— Это значит «прощай».
— Могу я чем-нибудь помочь?..
— Закажи, пожалуйста, билет на первый рейс до Атланты.
Глава 11
Лили закинула еще охапку сена на сеновал. В щели между крепкими старыми досками проникали веселые лучики солнца. В надежде получить корм беспрестанно мычали коровы с телятами. От жары запах сена смешивался с легкими весенними испарениями, проникавшими через открытую дверь. Здесь ей было так же хорошо, как и у себя в спальне, где она играла когда-то, работала и мечтала…
На следующей неделе приезжает Джо Эстес. Теперь его отец был хозяином полей, дома, амбара, кладбища, ручья, ив, скота и этого душистого сена.
Несколько месяцев назад Дрю договорился о поставке сена. И вот сегодня утром его привезли и равнодушно свалили посреди двора. Как же так, отца с матерью уже нет в живых, а их планы все еще выполняются?
Итак, если уж ей суждено уехать, то она уедет с достоинством, доведя дело до конца. Чтобы ни Джо, ни кто-нибудь другой не упрекнул, что Маккензи забыли о чести и совести, утратив собственность.
Грязь и пот струились по ее лицу. Руки в кожаных рукавицах горели, оголенные ноги, исколотые сеном, покраснели и покрылись царапинами.
«Надо было надеть джинсы и рубашку с длинными рукавами. Отец отругает за…»
Она вдруг осеклась. Нет, никогда больше отец не станет ворчать на нее скорее по привычке, чем по необходимости. Никогда уже не услышать ей и голоса матери! Перед глазами все поплыло. Она громко выругалась с досады, потом вернулась на сеновал. Осталось еще две копны. Она бросила сверху толстую веревку, прицепив предварительно к вороту, потом подцепила железным крюком обвязку сена во дворе. Поднялась обратно, подняла охапку наверх и втолкнула ее внутрь. Эта тяжелая, изнуряющая работа была единственным средством, отвлекающим ее от горестных раздумий о будущем. Она мало спала в последние две недели, упаковывая домашний скарб и переправляя в мансарду дома тети Мод. Джо получит меблированный дом, но ему не достанется его сердце — безделушки, книги, железные кастрюли и сковородки родителей, домотканые одеяла, инструменты отца, его пистолеты, подшивка сельскохозяйственных журналов, оставшаяся еще от дедушки — когда-нибудь придет время…
Она вытащила пыльную, потрепанную картонную коробку и застыла в раздумье, уперши руки в бока.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47