Она уже собиралась подумать об этом, но остановила себя усилием воли. «Работать», — приказала себе.
И принялась писать слова. Обычно Вере Анатольевне было легко, она любила подчинять себе эту вольную стихию, но сейчас они, точно сговорившись и взбунтовавшись, управляли ею.
— Благословенная страсть, — прошептала она губами вслед за своей героиней, и тут же ее мысленному взору предстал Дима. Как джинн из бутылки.
Вера Анатольевна попыталась сначала и этого мысленного Диму подчинить своей воле, но — даже воображаемый, он отказывался подчиняться ее воле. Она пыталась заставить его смотреть на героиню с плохо скрываемой страстью и глубокой нежностью. Благословенная страсть… Но он только растерянно улыбался и пытался уйти. Повернуться к собственному счастью спиной. А героиня, расстроившись от такого недостойного поведения своего избранника, почему-то зло усмехалась и начинала нести какую-то чушь несусветную. Просто «бежала с изменившимся лицом к пруду».
Работа не клеилась совершенно. Можно было отвлечься, выпить еще кофе, подумать, но Вере Анатольевне ничего этого не хотелось, кроме последнего, а думать ей хотелось только про Диму…
Она прекратила с собой бороться, осознав, что и на сей раз придется капитулировать бесславно, и снова включила компьютер, ненавидя и себя, и этот мертвый свет монитора.
— Вот ведь, — пробормотала она. — Неужели я не в состоянии справиться с этой страстишкой? Я ведь всегда была сильным человеком. Или — только казалась себе таковой? А теперь мне показывают, что это не так, я — всего лишь жалкий червячок?
Быть жалким червячком ей не хотелось. Она решительно встала, предпочтя все-таки кофе, от которого снова начала побаливать голова, отставила чашку, посмотрела в окно, где бушевал ливень, и пододвинула к себе телефон. В конце концов, можно просто послушать его голос, успокоиться немного или спросить его о какой-нибудь ерунде. И еще больше успокоиться. А потом вернуться к работе. Должна же она написать эту пьесу. Почему-то ей казалось теперь, что, написав ее, она точно проснется утром знаменитой.
Она набрала его номер, чувствуя себя глупеньким подростком. Она даже захихикала нервно.
Трубка ответила ей короткими гудками. Там, на другом конце провода, было занято.
Он с кем-то разговаривает, подумала она. Почему-то ей пришло в голову, что он разговаривает с Лорой. И сердце заболело ревностью. Теперь мысли о работе совершенно испарились, уступив окончательно место беспокойству о Диме.
Она повесила трубку.
Как всегда, когда она не могла добиться чего-то именно в этот момент, желание получить это немедленно становилось нестерпимым. Она закурила, нервно поглядывая в сторону телефона и запрещая себе звонить. Кофе остыл. Где-то там, за заплаканным окном, в сгущающихся сумерках, предмет ее последней страсти жил собственной жизнью, не оставляя в ней, этой жизни, для Веры места.
«Это смешно, милая», — рассудительно сказала она себе. Прямо перед ней, с зажатой между пальцев сигаретой, моталась ее рука. Бесконечно постаревшая. С узловатыми пальцами. Можно убрать подальше все зеркала и по-прежнему тешить себя иллюзией собственной молодости. Но — руку не спрячешь… Никто не учит нас стареть достойно, подумала Вера Анатольевна.
«Я стала громоздкой мебелью под слоем пыли», — грустно признала она. И разозлилась на саму себя за эту крамолу.
В конце концов, слова «старость» и «страсть» очень похожи.
Она встала, слишком резко. От ее движения пепельница упала.
— Ну вот еще…
Она наклонилась, поднимая ее, и вскрикнула от боли в пояснице. Да, старость и страсть очень похожи, подумала она, разгибаясь с трудом. Обе причиняют боль.
С ненавистью поглядывая на телефон, она собрала с пола рассыпавшийся пепел — «пепел моей страсти», — и вернулась в комнату, под уютный свет настольной лампы, в кресло, позволяющее ей почувствовать себя молодой безболезненно и непостыдно…
Дождь начался сразу, как только Шерри вышла на улицу. «Теперь я буду еще похожа на мокрую курицу, — подумала она. — Мокрая курица в черных очках… Смешно…»
Она и в самом деле засмеялась, чтобы не подумать о грустном, и поспешила к автобусной остановке — может быть, за то время, пока она проедет эти две остановки, дождь кончится.
Ей было весело, несмотря ни на что. Страхи растаяли в дождевых каплях, и теперь она перестала бояться. «Ну, ужасну я его своим видом, и что? И почему я его тогда сразу не ужаснула? Ведь в тот день, когда мы встретились, фингал был вообще черным… А сейчас — вполне даже ничего… Вытерпеть можно».
Пробегая мимо перекрестка, Шерри почти столкнулась со странным парнем — ей он показался знакомым и очень неприятным, скользким каким-то… Она удивилась тому, что он стоит под дождем, словно кого-то ждет. А может, и в самом деле ждет свою девушку. Она представила эту грустную историю — он стоит под дождем, а она не идет. Может быть, сейчас Андрей так же одиноко стоит и думает, что Шерри не придет, испугавшись ливня. Или — он сам испугается этого ливня и не придет, а Шерри сейчас приедет и будет стоять точно так же, как этот парень. Грустная. Одинокая. Промокшая.
Она улыбнулась ему сочувственно. Он не ответил на ее улыбку. Продолжал смотреть на нее, она это видела, но и не думал улыбаться в ответ.
И Шерри вспомнила, что уже налетала на него. И он ей вообще часто встречается почему-то. Живет, наверное, недалеко. Или работает где-нибудь поблизости. Грузчиком в огромном гастрономе. Потому что внешне он совсем не похож на какого-нибудь менеджера. Разве что этим надменным выражением лица. Но менеджер не станет напяливать на себя дурацкую китайскую куртку, которая к тому же явно мала. И кепку такую дешевую и старомодную ни один уважающий себя менеджер не наденет.
«Ну разве что он какой-нибудь не уважающий себя менеджер. Или продавец».
Она, впрочем, скоро перестала думать про незнакомца, потому что подошел автобус.
И она, оказавшись внутри, в тепле, снова испугалась грядущей встречи с Андреем.
«А если он не придет?»
Что ж, если он не придет, Шерри все спишет на дождь. И будет продолжать верить в невозможное и несбыточное. Мечтать о том, чего не может быть вовеки, — уже счастье.
Автобус был почти пустой. Она села у окна, в которое продолжал стучаться дождь, дотронулась до стекла пальчиком. Мокрое, отметила про себя. Точно дождь гонится за ней, преследует, настигает…
Автобус тронулся, она проехала мимо того самого перекрестка, где все еще мок тот бедолага, как будто и правда кого-то ждал. Увидела, что рядом с ним стоит машина, вздохнула с облегчением. Ну вот, она приехала. Та, кого он ждал. Почему-то ей очень захотелось, чтобы все было именно так, как будто от этого зависело и ее грядущее свидание.
Объявили ее остановку. Она вылезла из теплой утробы автобуса под этот нескончаемый дождь, к которому теперь примешивались и снежинки. В куртке ей было холодно.
Оглянулась, ища нужную вывеску.
И сразу увидела его.
Андрея… Он стоял, засунув руки в карманы, воротник плаща был поднят, и почему-то у него не было зонта. Она почти угадала его внутреннее смятение и его надежду, и сердце сжалось от жалости и нежности и еще какого-то тихого чувства… «Как странно, — подумала она, переходя дорогу, — я ведь его почти не знаю. А он кажется мне таким родным, таким нужным, как будто — он часть меня…»
Он увидел ее. Улыбнулся. Лицо осветилось радостью, и оттого, что эта радость была адресована ей, и — принадлежала именно ей, сердце Шерри забилось сто крат быстрее, она даже испугалась, что оно сейчас выскочит из груди и помчится прямо к нему, чтобы прыгнуть мячиком в его теплые ладони…
«О нет, я даже сердцу собственному не отдам его рук, — подумала она, пытаясь обогнать собственное дыхание, туда, к нему. — Нет, это…»
Она уже точно знала, чего ей хочется больше всего на свете.
Навсегда остаться в его руках. И чтобы он всегда был рядом. Она даже на минутку поглядела в серое небо, пытаясь увидеть там солнечные лучи, и прошептала: «Пожалуйста, Господи… Пожалуйста! Я знаю, что это не Твой мир. И тут очень мало счастья таким, как я. Но — сотвори же одно маленькое чудо, Господи. Ты уже сделал так, что мы встретились. Так — хоть ненадолго… Дай пройти нам хотя бы маленькую часть пути вдвоем…»
И на секунду ей показалось, что там, за серыми тучами, на одно маленькое мгновение, блеснул яркий солнечный луч, как будто кто-то открыл перед ней дверь и пригласил — входи же…
И она — словно на крыльях легких, вошла. И увидела прямо перед собой, близко-близко, лицо Андрея. И его глаза. Такие нежные, наполненные радостью, что ей захотелось сделать еще шаг, и еще чтобы — раствориться в его взгляде навсегда…
Он пришел раньше. Намного раньше. Стоял, пытаясь придать лицу выражение беспечности, равнодушия, и, поймав себя на этом, усмехнулся — как мальчишка, право… И почему-то почувствовал себя и в самом деле молодым и счастливым, и одновременно — одиноким и несчастным… В этой странной мешанине чувств и мыслей ему было до странности уютно и радостно. Когда пошел дождь, он и не заметил сначала, а потом, уже промокший, спрятался под крышу навеса, но испугался, что она его не увидит.
И снова вышел туда, под бесконечные, сверкающие струи, ругая себя, что не взял зонт.
Не из-за себя, нет. Он волновался за нее. Почему-то он подумал, что она наверняка тоже без зонта и наверняка легко одета, а это грози г неприятностями, она же простудится…
Сердце защемило нежным страхом за нее, и, когда он увидел ее летящую, тонкую, смешную фигурку, ему захотелось побежать ей навстречу, прижать к себе крепко-крепко, спрятать на своей груди, под этим старым плащом. А еще — чтобы она была маленькая-маленькая и могла поместиться в его ладонях… Тогда ей никакой дождь не был бы страшен. И ветер… Она бы так и жила там, в его ладонях, всегда…
Она на секунду остановилась, точно замешкалась, не замечая дождя, подняв к небу лицо. Оттого что лицо ее было мокрым от струй дождя, ему на секунду показалось, что она плачет, он испугался, подумав, что кто-то обидел ее по дороге.
Он невольно шагнул ей навстречу, еще не зная, что скажет, и как это вообще будет выглядеть со стороны, и как она отнесется к тому, что он вот так, внезапно, прижмет ее к себе, успокаивая, как ребенка.
Но он вдруг понял, что именно сейчас этого делать нельзя, потому что она не плачет. Она разговаривает молча с Богом. Она молится о чем-то или о ком-то, и — он догадался, что эта ее молитва касается и его тоже…
Она вернулась к нему взглядом, улыбнулась и даже машинально сняла очки… Маленькая, нежная птица. Ласточка. Летящая по жизни и случайно залетевшая в его… И на крылышках ее хранятся лучи солнца…
«Я же своей рукою…»
О, он больше всего на свете хотел прикрыть своей рукой ее сердце, чтобы она больше никогда и ничего не боялась и продолжала летать!
Она шагнула к нему.
— Такой ливень, — проговорила она. — Я боялась, что вы не придете…
— Я пришел, — глупо отозвался он.
Все слова сейчас были тяжелыми и банальными. Если бы он мог дать разговаривать своей душе — на каком бы языке она говорила? А слова мешали.
— А жалко, что дождь, — рассмеялась она. — Потому что мне, если честно, совсем не хочется в ресторан. Я бы погуляла с большей охотой.
— Мне тоже, — признался он и рассмеялся. Неловкость и натянутость теперь если и не исчезла совсем, то стала слабее, уменьшилась и истончилась…
Правда, откуда-то появился страх, что она сейчас повернется, скажет: ну и хорошо, пока, мне пора… Но — по ее взгляду он угадал, что она тоже боится того же.
— Теперь делать нечего, — сказала она. — Придется нам с вами в этот ресторан идти. Не под дождем же мокнуть, как бездомным подросткам…
И решительно шагнула внутрь.
Вечер тянулся для Тони медленно. Она очень волновалась за Шерри. Как она там, глупышка?
С тревогой смотрела на часы, но стрелки двигались медленно, как всегда, когда хотелось, чтобы время убыстрило свой бег. Ей так хотелось, чтобы Шерри была счастлива хоть недолго. Как будто от этого зависела Тонина дальнейшая жизнь. «Глупости какие», — подумала она. Поставила чайник. Сделала себе яичницу — готовить для одной себя ужин не хотелось. Позвонила матери. Поговорила с Пашкой. Пообещала завтра приехать за ним. Он обрадовался, в отличие от матери. Тоня подумала, что надо как-то решить этот вопрос. В конце концов, если бы они жили втроем, было бы легче всем. Но мать просто вцепилась в эту полуразвалившуюся хибарку на окраине города. А Тоне, чтобы добираться до работы, надо было обзавестись машиной. И водителем. Потому что даже под страхом смертной казни Тоня не хочет садиться за руль.
Потом она включила телевизор и снова вспомнила о Шерри — там шел очередной сериал, а Шерри была как будто частью этого сериала, и все доны педры крутились вокруг Шерри, предлагая ей свои смуглые руки и пылающие страстью сердца. А Шерри в это время сидела в баре-ресторане и с обожанием смотрела на смешного дядьку в синем плаще и старых джинсах, даже отдаленно не похожего на этих донов.
И Тоня почему-то очень обрадовалась, что доны ничего не получат и отправятся восвояси несолоно хлебавши. Она пощелкала пультиком, но везде шли эти сериалы и реклама. Она решила, что уж лучше смотреть рекламу, и принялась переключать каналы, как только реклама па одном заканчивалась. Один рекламный ролик ей особенно понравился. Она даже к пятому его просмотру твердо решила отныне пить сок «J7», и только его. И Пашке покупать. Потому что молодой человек там был очень похож на Диму. Если бы Тоня не была уверена, что Дима никогда не станет сниматься во всяких рекламных клипах, она бы вообще подумала, что это он и есть, только волосы немного темнее. Или его брат. Потом она подумала, как смешно они будут жить втроем — Шерри, она и Пашка. Шерри будет врубать сериалы, Пашка мультики, а Тоня будет прибегать, когда они ее позовут, посмотреть на «Диму», который пьет сок. Правда, он там этот сок пил с какой-то блондинкой, но Тоня к этому очень спокойно отнеслась. Во-первых, она же понимает, что это и не Дима совсем. А во-вторых, мало ли с кем сок приходится пить, ради денег?
Потом зазвонил телефон. И никаких дурных предчувствий у нее не появилось. Она подумала, что это Шерри. Или Дима. Правда, все-таки скорее Шерри, подумала она, оглядываясь на часы. Звонит сообщить ей, что не придет. И вообще выходит замуж. И уезжает в Ламерик.
Она схватила трубку, боясь опоздать ухватить хоть маленький кусочек Шерриного счастья, и услышала этот мерзкий голос.
— Привет-привет… Какая ты радостная, просто иззавидуешься…
Сердце Тонино сразу упало, она почувствовала, как этот голос парализует ее волю. И — словно убивает ее будущую жизнь. Даже глаза закрылись, но Тоня заставила себя их открыть — в темноте появлялись и воспоминания, живые, угнетающие, и — только глядя на окружающие ее предметы, на стены, даже на этот потолок с желтым пятном, Тоня могла сопротивляться. На сей раз именно реальность давала ей эту возможность.
— Завидуй, — сказала она и повесила трубку.
Она не желала с ним разговаривать.
Именно сейчас.
На экране «Дима» продолжал пить сок «J7». Она невесело ему улыбнулась. «Это мой бывший муж, — вздохнула она. — Впрочем, ты с ним никогда не познакомишься. Потому что я этого не хочу».
Телефон снова зазвонил. Тоня почти наверняка уже знала, что это он, но все-таки в глубине души продолжала надеяться, что это — Шерри. Или Дима.
— Не вешай трубку, эй… Вообще-то я хочу с сыном пообщаться. Ты мне не нужна.
«Пьяный», — отметила про себя Тоня. Как обычно. Пьяный и злой на весь мир. Но больше всего — на Тоню. Не потому, что Тоня ему так ненавистна. А просто потому, что она слабая. И на нее можно свалить собственную ненависть.
А разве Тоня слабая?
Парень на экране, так похожий на Диму, подмигнул ей. Ты не слабая. Ты, может, и не сильная. Ты нормальная. И тебе до смерти надоели крысы в этом туннеле.
— Перетопчешься, — хмуро сказала Тоня.
И снова повесила трубку. Больше она ее брать не будет.
Телефон продолжал звонить. Звонки были злыми, тревожными, заставляющими Тоню сжиматься в комочек и лететь вниз, в пропасть. Как птицу. Вот она, Тоня-птица, вздумала полетать над озером в Ламерике. Посмотреть оттуда, с недосягаемой высоты, на белый дом. А для пули охотника, притаившегося в камышах, никакой недосягаемости нет.
И до Ламерика сказочного долетит.
Она уже не могла смотреть на этого парня в телевизоре. Нажала на кнопку, и экран потух. В доме повисла гнетущая тишина, и в этой тишине теперь была только Тоня и несмолкаемые звонки телефона. Она хотела выдернуть шнур из розетки. Это ведь было бы так просто. Но подумала — сейчас он смолкнет. И позвонит Шерри. Или Дима.
Он ведь сейчас смолкнет, этот чертов телефон, правда? Он и в самом деле смолк. Тоня перевела дух. «Ну вот и хорошо, — сказала она ему. — Даже у такого упертого придурка, как Леха, не хватило терпения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28