По крайней мере он решил, что это она и есть. Он задержался и внимательно осмотрел женщину с черными, цвета воронова крыла, волосами до плеч, одетую дорого, но неброско. Волосы восхитительно подчеркивали безупречный овал ее лица, скулы, огромные соблазнительные глаза, прямой нос, точеный подбородок и чувственные губы, чуть тронутые помадой.
Она была одета в восхитительную шелковую блузку с глубоким треугольным вырезом, широкими рукавами и высокими манжетами. Блузка была заправлена в замшевую юбку, плотно облегающую бедра и заканчивающуюся у щиколоток; из-под нее были видны туфельки из телячьей кожи красноватого оттенка.
На шее у Миреллы переливалось ожерелье из древней гробницы племени майя. Этакий ошейник из чистого золота толщиной в дюйм. С ожерелья свисал кулон – распластанная золотая лягушка, он помещался как раз между пышными грудями, которые от этого казались еще соблазнительнее. В ее красоте было что-то холодное, но вместе с тем свидетельствующее о глубоко скрытой страсти. Она держалась как королева. В ее повадках сквозило величие и достоинство. Она была похожа на лед и пламя одновременно, и Дональда потрясла эта встреча спустя много лет.
– Забудь, Дон, – лениво протянул Ахмед. – Я заметил ее первый, пасу уже несколько часов и кое-что о ней разузнал. Она не играет на своем поле, а это ее поле. Она работает в одном из здешних департаментов. Паршиво, ничего не скажешь, потому что у меня были планы насчет нее, – добавил он с похотливой улыбкой.
– Ты всегда умел выбирать женщин, Ахмед, – ответил Дональд с улыбкой. – Но на этот раз ты ошибся. Я первый ее заметил. Это было лет двадцать назад. Теперь, когда я ее увидел, у меня всколыхнулись воспоминания.
– Кто она, Дон?
– Когда-то она была Миреллой Уингфилд. Может быть, и осталась ею. Помнишь Максима Уэссона Уингфилда, который читал нам философию в Гарварде? Он был очень умен, хотя и со странностями. Это его дочь. Я помню ее со времен Вассара, когда она была влюблена в моего одноклассника Пола Прескотта. Она уже тогда потрясала воображение. Я потерял голову от нее и ее семейства – великолепный, эксцентричный, непредсказуемый обломок массачусетской аристократии, населявший рай на земле под названием Уингфилд-Парк. Однажды я провел там целый уик-энд, который не забуду никогда. Представь, сто сорок акров цветущих садов, дикие заросли, озеро, прохладные ручьи. И посреди всего этого великолепия – огромный особняк. Это было чарующее, волшебное место – настоящее сокровище, унаследованное ее отцом. И плюс ко всему коллекция Рембрандта, великолепная библиотека и гараж, в котором пылились шестьдесят два автомобиля старых марок, старинное самурайское оружие и еще много чего – и при этом ни цента на счете.
– Как это может быть – ни цента?
– Я понимаю, что тебе трудно в это поверить, Ахмед, но у нас в стране существуют богатые люди, у которых нет текущих доходов. Если бы ты увидел это место, ты понял бы, каковы Уингфилды. Их дом пришел в полный упадок, сады заполонили китайские красные олени, утки и гуси, а редким важным гостям приходилось самим полировать «Бугатти», готовить обед или отправляться за покупками, потому что Уингфилды не заботились о таких мелочах.
– Но как им удавалось содержать поместье без денег? У них должны были быть слуги и советники. Как же они выжили? – удивлялся Ахмед, для которого жизнь без денег казалась нереальной.
– Да, у них были помощники. Семидесятилетний англичанин-дворецкий, кухарка-экономка, садовник, личный секретарь-архивариус доктора Уингфилда и один уборщик на сорок одну комнату особняка. Рядом всегда находились люди, которые брали на себя заботу о бытовой стороне жизни этой семьи, в то время как Уингфилды занимались лишь тем, что их интересовало. Для отца семейства важнее всего были работа, страсть к хорошеньким женщинам, дочь, жена – именно в таком порядке. Для матери – по-моему, ее звали Лили – роскошной красавицы турчанки, патологически глупой, тщеславной и эгоистичной женщины, предмет жизненных устремлений заключался в том, чтобы стать самой прекрасной пианисткой на свете. Для брата, Лоуренса, целью жизни было сделать головокружительную карьеру адвоката по уголовным делам, стать вторым Клоренсом Дарроу. А для Миреллы главным было прожить насыщенную, полную приключений жизнь, чтобы иметь возможность судить о ней не понаслышке.
– Знаешь, Дон, – широко улыбнулся Ахмед, – как только я увидел эту женщину, мне ужасно захотелось ее трахнуть. И вот прием закончился, а я даже не смог познакомиться с ней, не говоря уже о чем-то другом. Зато теперь мне не терпится познакомиться с ее семьей.
Они расхохотались и посмотрели на Миреллу и Артура Голдберга, который казался совершенно очарованным ею. Наверное, он сказал что-то остроумное, потому что она вдруг запрокинула голову и звонко расхохоталась.
Дональд Дэвис снова ощутил притягательную силу этой женщины и, не спуская с нее глаз, произнес:
– Та Мирелла Уингфилд, с которой я познакомился много лет назад, безраздельно принадлежала самой себе. Я никогда не встречал женщину, которая настолько дорожила бы собственной свободой. Ей никогда не изменяла решимость быть творцом своей судьбы и капитаном своего корабля, который бороздит океан жизни. Когда-то давно она дала бы сто очков вперед всем этим участницам движений за освобождение женщин, причем без всякой агрессивности. Кстати, Ахмед, она единственная по-настоящему сексуальная женщина из всех «освобожденных», которых я видел в своей жизни.
– Я так и думал, что под этой холодной, непроницаемой маской скрывается страстная, вольнолюбивая натура, – ответил Ахмед, довольный собственной проницательностью.
Мирелла попрощалась с Артуром Голдбергом за руку и направилась к выходу. Дональд заметил это и повернулся к своему приятелю:
– Послушай, ты оставайся, я позже к тебе заеду. Должен же я по крайней мере хоть словом с ней перемолвиться.
– Хорошо, представь меня ей, и я обещаю, что тотчас же вас покину, – кивнул Ахмед.
Дональд согласился, и они стали пробираться сквозь редеющую толпу гостей следом за Миреллой.
Она узнала в арабском дипломате того, кто весь вечер не сводил с нее глаз. Она собралась уже смерить его уничижительным взглядом и пройти мимо, как вдруг заметила Дональда. Мирелла остановилась, удивленная и несколько сконфуженная, поскольку, несмотря на прошедшие годы, воспоминания вновь всколыхнулись в ее душе.
Мирелла сунула под мышку красновато-коричневую сумочку и протянула ему обе руки. Они молча и до неприличия долго смотрели друг другу в глаза. Ахмед тихо кашлянул, чтобы прервать затянувшееся молчание.
– Мирелла, я очень рад видеть тебя снова, – проговорил наконец Дональд.
– Я тоже, Дональд.
– Ты не представишь меня, Дон? – вклинился в их диалог Ахмед.
– Да, прости. Мирелла, познакомься с моим старым другом, принцем Ахмедом Саидом Ваби. Он входит в представительство Саудовской Аравии в ООН. Ахмед, это Мирелла… – Он замялся, поняв вдруг, что не знает ее теперешней фамилии.
– Уингфилд, – подсказала она. – Я по-прежнему Мирелла Уингфилд.
– Счастлив познакомиться с вами, мисс Уингфилд. Дон остановился у меня в Нью-Йорке, так что, надеюсь, он как-нибудь приведет вас в гости, – отозвался Ахмед, целуя ей руку.
Этот поцелуй не оставил ее равнодушной. Их глаза встретились во второй раз за этот вечер. Его губы медленно растянулись в сладострастной улыбке, а чувственный взгляд стал тяжелым и многозначительным. Миреллу окатила волна откровенной похоти, но в следующую секунду ее охватил страх, когда она прочитала кое-что в его глазах. Она очень медленно отняла руку и равнодушно улыбнулась, давая понять, что никогда не будет ему принадлежать.
– Уже поздно, мне пора, – вздохнула она, обращаясь к Дональду.
– Мирелла, позволь мне отвезти тебя домой, – предложил он.
Она кивнула и вышла с ним под руку, не удостоив Ахмеда даже кивком.
Они спускались в лифте в полном молчании, и в конце концов оно начало их тяготить. Дональд, набросив ей на плечи жакет из розовато-лиловой замши с шерстяными вставками крупной вязки, который забрал из гардероба, заговорил первым:
– Интересно, кому приходит в голову относиться к светским раутам как к легкому, приятному развлечению?
– Только не мне, – поморщилась она. – Мне всегда претила идея подобных мероприятий, и теперь я понимаю почему. Проходит время, старые друзья выбирают свои пути в жизни, и наступает разочарование оттого, что пропадает то, что их когда-то связывало.
– Поэтому слова, которые хочется сказать старому другу при встрече, сперва кажутся вполне естественными и подходящими, но стоит их произнести, как понимаешь их неуместность, – продолжил за нее Дональд.
– И вдруг начинаешь чувствовать какой-то необъяснимый страх, который берется неведомо откуда, и ты далеко не сразу связываешь его появление с этим разочарованием, – закончила она.
– Но какова природа этого разочарования: то ли разочаровываешься в себе, то ли в том, что сделал за годы разлуки с другом, то ли в нем самом? А может быть, просто боишься себе признаться, что мечты, которые вы оба когда-то разделяли, так и остались мечтами. – Он печально улыбнулся, когда двери лифта наконец открылись. – Да уж, приятны воспоминания!
Он взял Миреллу под руку, они переглянулись и рассмеялись. Пройдя через вестибюль здания Секретариата, они вышли на улицу. Здесь Дональд резким движением развернул Миреллу к себе.
– К черту все это! Какое нам дело до всех этих светских раутов! Итак, здравствуй, Мирелла. Меня зовут Дональд Дэвис. Вот уже три года как я вдовец. У меня шестеро детей, ранчо в Техасе, две тысячи акров земли и двадцать две нефтяные скважины. Большую часть времени я провожу, общаясь с такими экстравагантными друзьями, как Ахмед, если, конечно, не играю роль любящего отца или не добиваюсь в поте лица помощи странам «третьего мира». Я нахожу тебя очень сексуальной и мечтаю о том, чтобы провести с тобой ночь страстной, необузданной любви. А теперь расскажи мне, кто ты, где живешь и что хочешь. Но только не здесь, а в машине.
С этими словами Дональд вышел на мостовую и стал всматриваться в черноту Первой авеню в поисках такси. Вечер выдался теплый, но со стороны Ист-Ривер дул прохладный ветер. В этот час машин в центре было мало, а городской шум не проникал сюда из-за того, что здание ООН было окружено плотным кольцом небоскребов.
В огромных темных башнях, в пустом черном асфальте тротуаров, испещренных глубокими выбоинами, в выплескивающихся через решетки канализационных люков клубах пара было что-то отталкивающее. Длинный сверкающий лимузин с парочкой на заднем сиденье промчался мимо, и когда скрылся за поворотом, тишина стала казаться еще более гнетущей. Ряды уличных фонарей, рассыпающих пучки мертвенного бело-голубого света, делали ночной пейзаж еще более унылым. В нем было что-то мистическое, почти потустороннее.
Дональд, увидев такси, поднял руку, но водитель не обратил на него внимания. Мимо пронеслась одна машина, за ней другая, следом через несколько сот ярдов еще одна, свободная. Дональд оглянулся на Миреллу, затем подошел к ней, обнял ее за талию под жакетом, привлек к себе и поцеловал. Его руки ласкали ее грудь. Он почувствовал, как ее губы дрогнули и слегка приоткрылись, и он ощутил кончик ее языка на нижней губе. Ее соски тут же затвердели.
Чем настойчивее он старался отогнать от себя воспоминания, тем меньше ему это удавалось, потому что с тех пор, как он в последний раз был с Миреллой Уингфилд, ни одна женщина не могла удовлетворить его так, как она.
Он резко отстранился и вернулся на мостовую. Издалека он заметил свободное такси и громко свистнул, замахав руками. Водитель мигнул ему фарами, подтверждая, что заказ принят. Светофоры загорелись зелеными огнями, и через несколько минут машина затормозила возле него.
Дональд вернулся к Мирелле, обнял ее за талию и повел к такси. Он помог ей устроиться на заднем сиденье, сел рядом и взял ее руку в свою.
– Ну, куда мы отправимся? – с улыбкой спросил он.
От Миреллы не ускользнула двусмысленность его вопроса. Она нагнулась вперед и постучала в стекло, отделяющее водителя от салона:
– Добрый вечер. – И назвала свой адрес на Шестьдесят пятой улице Ист-Сайда.
– Скорее уж «доброе утро», не так ли? Впрочем, утро, вечер или день, дождь или солнце – не важно. Я довезу вас туда в лучшем виде, – ответил водитель, попыхивая огромной сигарой. Счетчик включился, и машина сорвалась с места, унося их прочь по пустынным, грязным улицам.
Мирелла откинулась на спинку сиденья, приоткрыла окно и повернулась к Дональду:
– Привет, Дональд Дэвис. Меня зовут Мирелла Уингфилд. Я никогда не была замужем, у меня нет детей. Я живу здесь, в Нью-Йорке, и работаю помощником директора переводческой группы при ООН. Я свободно владею французским, турецким, арабским и греческим языками. Я полностью погружена в ту жизнь, которую сама себе создала, и нахожу ее удобной. Моя жизнь состоит из общения с отцом, матерью, братом, любовником, с которым меня связывает пятнадцать лет прочных отношений, и несколькими друзьями. Иногда бывают случайные сексуальные связи. Главный урок, который мне преподала жизнь, заключается в том, что я едва ли смогу получить то, что хочу.
Дональд лишь улыбнулся в ответ, и старые друзья, которые притворились, что не знакомы, чтобы преодолеть скованность и смущение, навеянные атмосферой светского «мероприятия», проделали остаток пути до ее дома в молчании. Дональд держал ее за руку и не сводил с нее глаз, а она смотрела в окно, на проносящийся за окном однообразный городской пейзаж.
Восточная Шестьдесят пятая улица казалась в этот час мертвым царством. Вдоль тротуаров были припаркованы десятки машин. Дональд вылез из такси первым и помог выйти Мирелле. С минуту они стояли возле открытой дверцы, не разнимая рук.
– Я хочу еще раз спросить тебя, Мирелла: куда мы отправимся?
Ответом ему стал ее поцелуй.
Глава 2
Какая женщина способна забыть физическое наслаждение, страстную близость, которая коренится в истинной нежности и теплоте, идущих от сердца? Забыть запах обнаженного мужского тела, сплетенного с ее телом, покрывающего ее как вторая кожа? Забыть ощущение напрягшейся плоти, прижимающейся к бедрам? Забыть влажные поцелуи, когда два рта становятся одним целым, а фаллос покоряет влагалище, не оставляя ощущения поражения, а наполняя ее безмерным счастьем, когда она испытывает один оргазм за другим?
Никакая.
Если и можно что-то забыть, то только не это.
Кончиком языка Пол нежно слизал пену своего семени с губ Миреллы. Он погладил ее по волосам, поцеловал веки, затем приник к ее губам. Он заглянул в ее глубокие фиалковые глаза и почувствовал, что тонет в них. Тогда он сжал в кулаке черные, шелковистые пряди ее волос, потянул их вниз и лег на нее, словно желая спастись и не пойти ко дну.
Он покрывал губы Миреллы страстными поцелуями. Его ласково-жестокие прикосновения порождали острое сексуальное напряжение и заменяли нежность, особенно в те мгновения, когда он посасывал ее соски и осторожно впивался зубами в мягкую плоть ее грудей. Когда она вскрикнула то ли от боли, то ли от невозможности выносить дольше страстное напряжение, он отстранился и прошептал:
– Я люблю тебя. Как бы мне хотелось тебя не любить! – Он медленно заскользил вниз, покрывая поцелуями ее тело, всасывая нежную кожу. Он зажал губами шелковистые темные волосы на ее лобке, а затем зарылся в них лицом, одурманенный пряным ароматом ее влагалища, прекраснее которого он никогда не вдыхал.
Но вот он распрямился и стал действовать рукой, сначала легко, как будто играючи, раздвигая сомкнутые губы и открывая себе доступ к влажным, плотно сжатым розовым лепесткам.
Мирелла чувствовала, что уступает, медленно утопая в блаженстве. Хотя она даже не пошевелилась, ее тело требовало большего. Как будто другие ее губы стали жить собственной жизнью и хотели, чтобы их услышали и поняли.
И вдруг Пол грубо схватил ее за ноги и, подтащив Миреллу к краю постели, вошел в нее с той силой и необузданностью, которая пристала скорее дикому зверю. Их соитие больше напоминало случку животных, не признающих человеческих законов.
Мирелла задыхалась и готова была разрыдаться. Она разрывалась между ощущением полноты, которое создавалось присутствием мужского органа в ее лоне, и тем, что теряла силы, испытывая один оргазм за другим. Пол крепко держал ее за талию и внимательно наблюдал за тем, как она на него реагирует. Приближаясь к оргазму, он не сдержался и, как сексуальный супергерой, воскликнул:
– До самой смерти!
Для Пола секс действительно был сродни смерти, бессмертию, реинкарнации, давая ему возможность возрождаться вновь и вновь. Прижатая к кровати тяжестью его тела, Мирелла думала о том, что для нее все по-другому:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35
Она была одета в восхитительную шелковую блузку с глубоким треугольным вырезом, широкими рукавами и высокими манжетами. Блузка была заправлена в замшевую юбку, плотно облегающую бедра и заканчивающуюся у щиколоток; из-под нее были видны туфельки из телячьей кожи красноватого оттенка.
На шее у Миреллы переливалось ожерелье из древней гробницы племени майя. Этакий ошейник из чистого золота толщиной в дюйм. С ожерелья свисал кулон – распластанная золотая лягушка, он помещался как раз между пышными грудями, которые от этого казались еще соблазнительнее. В ее красоте было что-то холодное, но вместе с тем свидетельствующее о глубоко скрытой страсти. Она держалась как королева. В ее повадках сквозило величие и достоинство. Она была похожа на лед и пламя одновременно, и Дональда потрясла эта встреча спустя много лет.
– Забудь, Дон, – лениво протянул Ахмед. – Я заметил ее первый, пасу уже несколько часов и кое-что о ней разузнал. Она не играет на своем поле, а это ее поле. Она работает в одном из здешних департаментов. Паршиво, ничего не скажешь, потому что у меня были планы насчет нее, – добавил он с похотливой улыбкой.
– Ты всегда умел выбирать женщин, Ахмед, – ответил Дональд с улыбкой. – Но на этот раз ты ошибся. Я первый ее заметил. Это было лет двадцать назад. Теперь, когда я ее увидел, у меня всколыхнулись воспоминания.
– Кто она, Дон?
– Когда-то она была Миреллой Уингфилд. Может быть, и осталась ею. Помнишь Максима Уэссона Уингфилда, который читал нам философию в Гарварде? Он был очень умен, хотя и со странностями. Это его дочь. Я помню ее со времен Вассара, когда она была влюблена в моего одноклассника Пола Прескотта. Она уже тогда потрясала воображение. Я потерял голову от нее и ее семейства – великолепный, эксцентричный, непредсказуемый обломок массачусетской аристократии, населявший рай на земле под названием Уингфилд-Парк. Однажды я провел там целый уик-энд, который не забуду никогда. Представь, сто сорок акров цветущих садов, дикие заросли, озеро, прохладные ручьи. И посреди всего этого великолепия – огромный особняк. Это было чарующее, волшебное место – настоящее сокровище, унаследованное ее отцом. И плюс ко всему коллекция Рембрандта, великолепная библиотека и гараж, в котором пылились шестьдесят два автомобиля старых марок, старинное самурайское оружие и еще много чего – и при этом ни цента на счете.
– Как это может быть – ни цента?
– Я понимаю, что тебе трудно в это поверить, Ахмед, но у нас в стране существуют богатые люди, у которых нет текущих доходов. Если бы ты увидел это место, ты понял бы, каковы Уингфилды. Их дом пришел в полный упадок, сады заполонили китайские красные олени, утки и гуси, а редким важным гостям приходилось самим полировать «Бугатти», готовить обед или отправляться за покупками, потому что Уингфилды не заботились о таких мелочах.
– Но как им удавалось содержать поместье без денег? У них должны были быть слуги и советники. Как же они выжили? – удивлялся Ахмед, для которого жизнь без денег казалась нереальной.
– Да, у них были помощники. Семидесятилетний англичанин-дворецкий, кухарка-экономка, садовник, личный секретарь-архивариус доктора Уингфилда и один уборщик на сорок одну комнату особняка. Рядом всегда находились люди, которые брали на себя заботу о бытовой стороне жизни этой семьи, в то время как Уингфилды занимались лишь тем, что их интересовало. Для отца семейства важнее всего были работа, страсть к хорошеньким женщинам, дочь, жена – именно в таком порядке. Для матери – по-моему, ее звали Лили – роскошной красавицы турчанки, патологически глупой, тщеславной и эгоистичной женщины, предмет жизненных устремлений заключался в том, чтобы стать самой прекрасной пианисткой на свете. Для брата, Лоуренса, целью жизни было сделать головокружительную карьеру адвоката по уголовным делам, стать вторым Клоренсом Дарроу. А для Миреллы главным было прожить насыщенную, полную приключений жизнь, чтобы иметь возможность судить о ней не понаслышке.
– Знаешь, Дон, – широко улыбнулся Ахмед, – как только я увидел эту женщину, мне ужасно захотелось ее трахнуть. И вот прием закончился, а я даже не смог познакомиться с ней, не говоря уже о чем-то другом. Зато теперь мне не терпится познакомиться с ее семьей.
Они расхохотались и посмотрели на Миреллу и Артура Голдберга, который казался совершенно очарованным ею. Наверное, он сказал что-то остроумное, потому что она вдруг запрокинула голову и звонко расхохоталась.
Дональд Дэвис снова ощутил притягательную силу этой женщины и, не спуская с нее глаз, произнес:
– Та Мирелла Уингфилд, с которой я познакомился много лет назад, безраздельно принадлежала самой себе. Я никогда не встречал женщину, которая настолько дорожила бы собственной свободой. Ей никогда не изменяла решимость быть творцом своей судьбы и капитаном своего корабля, который бороздит океан жизни. Когда-то давно она дала бы сто очков вперед всем этим участницам движений за освобождение женщин, причем без всякой агрессивности. Кстати, Ахмед, она единственная по-настоящему сексуальная женщина из всех «освобожденных», которых я видел в своей жизни.
– Я так и думал, что под этой холодной, непроницаемой маской скрывается страстная, вольнолюбивая натура, – ответил Ахмед, довольный собственной проницательностью.
Мирелла попрощалась с Артуром Голдбергом за руку и направилась к выходу. Дональд заметил это и повернулся к своему приятелю:
– Послушай, ты оставайся, я позже к тебе заеду. Должен же я по крайней мере хоть словом с ней перемолвиться.
– Хорошо, представь меня ей, и я обещаю, что тотчас же вас покину, – кивнул Ахмед.
Дональд согласился, и они стали пробираться сквозь редеющую толпу гостей следом за Миреллой.
Она узнала в арабском дипломате того, кто весь вечер не сводил с нее глаз. Она собралась уже смерить его уничижительным взглядом и пройти мимо, как вдруг заметила Дональда. Мирелла остановилась, удивленная и несколько сконфуженная, поскольку, несмотря на прошедшие годы, воспоминания вновь всколыхнулись в ее душе.
Мирелла сунула под мышку красновато-коричневую сумочку и протянула ему обе руки. Они молча и до неприличия долго смотрели друг другу в глаза. Ахмед тихо кашлянул, чтобы прервать затянувшееся молчание.
– Мирелла, я очень рад видеть тебя снова, – проговорил наконец Дональд.
– Я тоже, Дональд.
– Ты не представишь меня, Дон? – вклинился в их диалог Ахмед.
– Да, прости. Мирелла, познакомься с моим старым другом, принцем Ахмедом Саидом Ваби. Он входит в представительство Саудовской Аравии в ООН. Ахмед, это Мирелла… – Он замялся, поняв вдруг, что не знает ее теперешней фамилии.
– Уингфилд, – подсказала она. – Я по-прежнему Мирелла Уингфилд.
– Счастлив познакомиться с вами, мисс Уингфилд. Дон остановился у меня в Нью-Йорке, так что, надеюсь, он как-нибудь приведет вас в гости, – отозвался Ахмед, целуя ей руку.
Этот поцелуй не оставил ее равнодушной. Их глаза встретились во второй раз за этот вечер. Его губы медленно растянулись в сладострастной улыбке, а чувственный взгляд стал тяжелым и многозначительным. Миреллу окатила волна откровенной похоти, но в следующую секунду ее охватил страх, когда она прочитала кое-что в его глазах. Она очень медленно отняла руку и равнодушно улыбнулась, давая понять, что никогда не будет ему принадлежать.
– Уже поздно, мне пора, – вздохнула она, обращаясь к Дональду.
– Мирелла, позволь мне отвезти тебя домой, – предложил он.
Она кивнула и вышла с ним под руку, не удостоив Ахмеда даже кивком.
Они спускались в лифте в полном молчании, и в конце концов оно начало их тяготить. Дональд, набросив ей на плечи жакет из розовато-лиловой замши с шерстяными вставками крупной вязки, который забрал из гардероба, заговорил первым:
– Интересно, кому приходит в голову относиться к светским раутам как к легкому, приятному развлечению?
– Только не мне, – поморщилась она. – Мне всегда претила идея подобных мероприятий, и теперь я понимаю почему. Проходит время, старые друзья выбирают свои пути в жизни, и наступает разочарование оттого, что пропадает то, что их когда-то связывало.
– Поэтому слова, которые хочется сказать старому другу при встрече, сперва кажутся вполне естественными и подходящими, но стоит их произнести, как понимаешь их неуместность, – продолжил за нее Дональд.
– И вдруг начинаешь чувствовать какой-то необъяснимый страх, который берется неведомо откуда, и ты далеко не сразу связываешь его появление с этим разочарованием, – закончила она.
– Но какова природа этого разочарования: то ли разочаровываешься в себе, то ли в том, что сделал за годы разлуки с другом, то ли в нем самом? А может быть, просто боишься себе признаться, что мечты, которые вы оба когда-то разделяли, так и остались мечтами. – Он печально улыбнулся, когда двери лифта наконец открылись. – Да уж, приятны воспоминания!
Он взял Миреллу под руку, они переглянулись и рассмеялись. Пройдя через вестибюль здания Секретариата, они вышли на улицу. Здесь Дональд резким движением развернул Миреллу к себе.
– К черту все это! Какое нам дело до всех этих светских раутов! Итак, здравствуй, Мирелла. Меня зовут Дональд Дэвис. Вот уже три года как я вдовец. У меня шестеро детей, ранчо в Техасе, две тысячи акров земли и двадцать две нефтяные скважины. Большую часть времени я провожу, общаясь с такими экстравагантными друзьями, как Ахмед, если, конечно, не играю роль любящего отца или не добиваюсь в поте лица помощи странам «третьего мира». Я нахожу тебя очень сексуальной и мечтаю о том, чтобы провести с тобой ночь страстной, необузданной любви. А теперь расскажи мне, кто ты, где живешь и что хочешь. Но только не здесь, а в машине.
С этими словами Дональд вышел на мостовую и стал всматриваться в черноту Первой авеню в поисках такси. Вечер выдался теплый, но со стороны Ист-Ривер дул прохладный ветер. В этот час машин в центре было мало, а городской шум не проникал сюда из-за того, что здание ООН было окружено плотным кольцом небоскребов.
В огромных темных башнях, в пустом черном асфальте тротуаров, испещренных глубокими выбоинами, в выплескивающихся через решетки канализационных люков клубах пара было что-то отталкивающее. Длинный сверкающий лимузин с парочкой на заднем сиденье промчался мимо, и когда скрылся за поворотом, тишина стала казаться еще более гнетущей. Ряды уличных фонарей, рассыпающих пучки мертвенного бело-голубого света, делали ночной пейзаж еще более унылым. В нем было что-то мистическое, почти потустороннее.
Дональд, увидев такси, поднял руку, но водитель не обратил на него внимания. Мимо пронеслась одна машина, за ней другая, следом через несколько сот ярдов еще одна, свободная. Дональд оглянулся на Миреллу, затем подошел к ней, обнял ее за талию под жакетом, привлек к себе и поцеловал. Его руки ласкали ее грудь. Он почувствовал, как ее губы дрогнули и слегка приоткрылись, и он ощутил кончик ее языка на нижней губе. Ее соски тут же затвердели.
Чем настойчивее он старался отогнать от себя воспоминания, тем меньше ему это удавалось, потому что с тех пор, как он в последний раз был с Миреллой Уингфилд, ни одна женщина не могла удовлетворить его так, как она.
Он резко отстранился и вернулся на мостовую. Издалека он заметил свободное такси и громко свистнул, замахав руками. Водитель мигнул ему фарами, подтверждая, что заказ принят. Светофоры загорелись зелеными огнями, и через несколько минут машина затормозила возле него.
Дональд вернулся к Мирелле, обнял ее за талию и повел к такси. Он помог ей устроиться на заднем сиденье, сел рядом и взял ее руку в свою.
– Ну, куда мы отправимся? – с улыбкой спросил он.
От Миреллы не ускользнула двусмысленность его вопроса. Она нагнулась вперед и постучала в стекло, отделяющее водителя от салона:
– Добрый вечер. – И назвала свой адрес на Шестьдесят пятой улице Ист-Сайда.
– Скорее уж «доброе утро», не так ли? Впрочем, утро, вечер или день, дождь или солнце – не важно. Я довезу вас туда в лучшем виде, – ответил водитель, попыхивая огромной сигарой. Счетчик включился, и машина сорвалась с места, унося их прочь по пустынным, грязным улицам.
Мирелла откинулась на спинку сиденья, приоткрыла окно и повернулась к Дональду:
– Привет, Дональд Дэвис. Меня зовут Мирелла Уингфилд. Я никогда не была замужем, у меня нет детей. Я живу здесь, в Нью-Йорке, и работаю помощником директора переводческой группы при ООН. Я свободно владею французским, турецким, арабским и греческим языками. Я полностью погружена в ту жизнь, которую сама себе создала, и нахожу ее удобной. Моя жизнь состоит из общения с отцом, матерью, братом, любовником, с которым меня связывает пятнадцать лет прочных отношений, и несколькими друзьями. Иногда бывают случайные сексуальные связи. Главный урок, который мне преподала жизнь, заключается в том, что я едва ли смогу получить то, что хочу.
Дональд лишь улыбнулся в ответ, и старые друзья, которые притворились, что не знакомы, чтобы преодолеть скованность и смущение, навеянные атмосферой светского «мероприятия», проделали остаток пути до ее дома в молчании. Дональд держал ее за руку и не сводил с нее глаз, а она смотрела в окно, на проносящийся за окном однообразный городской пейзаж.
Восточная Шестьдесят пятая улица казалась в этот час мертвым царством. Вдоль тротуаров были припаркованы десятки машин. Дональд вылез из такси первым и помог выйти Мирелле. С минуту они стояли возле открытой дверцы, не разнимая рук.
– Я хочу еще раз спросить тебя, Мирелла: куда мы отправимся?
Ответом ему стал ее поцелуй.
Глава 2
Какая женщина способна забыть физическое наслаждение, страстную близость, которая коренится в истинной нежности и теплоте, идущих от сердца? Забыть запах обнаженного мужского тела, сплетенного с ее телом, покрывающего ее как вторая кожа? Забыть ощущение напрягшейся плоти, прижимающейся к бедрам? Забыть влажные поцелуи, когда два рта становятся одним целым, а фаллос покоряет влагалище, не оставляя ощущения поражения, а наполняя ее безмерным счастьем, когда она испытывает один оргазм за другим?
Никакая.
Если и можно что-то забыть, то только не это.
Кончиком языка Пол нежно слизал пену своего семени с губ Миреллы. Он погладил ее по волосам, поцеловал веки, затем приник к ее губам. Он заглянул в ее глубокие фиалковые глаза и почувствовал, что тонет в них. Тогда он сжал в кулаке черные, шелковистые пряди ее волос, потянул их вниз и лег на нее, словно желая спастись и не пойти ко дну.
Он покрывал губы Миреллы страстными поцелуями. Его ласково-жестокие прикосновения порождали острое сексуальное напряжение и заменяли нежность, особенно в те мгновения, когда он посасывал ее соски и осторожно впивался зубами в мягкую плоть ее грудей. Когда она вскрикнула то ли от боли, то ли от невозможности выносить дольше страстное напряжение, он отстранился и прошептал:
– Я люблю тебя. Как бы мне хотелось тебя не любить! – Он медленно заскользил вниз, покрывая поцелуями ее тело, всасывая нежную кожу. Он зажал губами шелковистые темные волосы на ее лобке, а затем зарылся в них лицом, одурманенный пряным ароматом ее влагалища, прекраснее которого он никогда не вдыхал.
Но вот он распрямился и стал действовать рукой, сначала легко, как будто играючи, раздвигая сомкнутые губы и открывая себе доступ к влажным, плотно сжатым розовым лепесткам.
Мирелла чувствовала, что уступает, медленно утопая в блаженстве. Хотя она даже не пошевелилась, ее тело требовало большего. Как будто другие ее губы стали жить собственной жизнью и хотели, чтобы их услышали и поняли.
И вдруг Пол грубо схватил ее за ноги и, подтащив Миреллу к краю постели, вошел в нее с той силой и необузданностью, которая пристала скорее дикому зверю. Их соитие больше напоминало случку животных, не признающих человеческих законов.
Мирелла задыхалась и готова была разрыдаться. Она разрывалась между ощущением полноты, которое создавалось присутствием мужского органа в ее лоне, и тем, что теряла силы, испытывая один оргазм за другим. Пол крепко держал ее за талию и внимательно наблюдал за тем, как она на него реагирует. Приближаясь к оргазму, он не сдержался и, как сексуальный супергерой, воскликнул:
– До самой смерти!
Для Пола секс действительно был сродни смерти, бессмертию, реинкарнации, давая ему возможность возрождаться вновь и вновь. Прижатая к кровати тяжестью его тела, Мирелла думала о том, что для нее все по-другому:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35