– Трудно передать, какое напряжение царит у меня дома. Даже Мориарти чувствует это. Он на грани нервного срыва. Иногда он опять становится прежним, веселым и счастливым. Но большую часть времени он огрызается. Дерет ковры, жрет удобрение для цветов. Мне пришлось поставить замки на буфет. Сначала я держал его на валиуме, а сейчас он лечится у психолога. – Он взял ее за руку, чтобы помочь перебраться на край бассейна, и Мэдди даже сквозь плотную ткань платья ощутила знакомое тепло его пальцев. Она чувствовала, что, несмотря на гнев, готова капитулировать. Одного прикосновения оказалось достаточно, чтобы она закружилась по орбите вокруг Планеты либидо. – Ты отрезала волосы.
– Ага, чтобы не отрезать тебе яйца. – Нужно поскорее убежать от него, и тут без ракеты-ускорителя не обойтись. – Не беспокойся. Через несколько недель ты будешь счастлив, как кобель с двумя членами. У меня же будет ребенок, и меня депортируют. Тогда ты сможешь все рассказать своей жене. Хватит материала на отличную статью. Я стану героиней твоих анекдотов.
– Я же мучаюсь! Неужели ты не замечаешь? Я люблю тебя. – В сумрачном свете лицо Алекса казалось маской смятения. – Какая боль, Мэдди! Я ломаю жизнь своим детям. Фелисити тоже мучается. Я плох в любовных делах. Я слабею, когда вижу боль.
– Слабеешь умом, это ты имеешь в виду?
– Ты не понимаешь, что это такое. В таком состоянии почти невозможно сохранить себя как личность. Ты хоть представляешь, сколько потерявшихся знаменитостей собралось на переполненных компьютерных дисках?
– Да ладно тебе, Алекс. Ты слишком высок для синдрома «коротышки».
– Добродушие – это защитный механизм, чтобы скрыть от всех, как ты беззащитен и раним внутри.
– Что ты пытаешься сказать? – насмешливо поинтересовалась Мэдди. – Что ты личность, замурованная в мужском теле? Я права?
– Если человеку постоянно талдычить, что он бесстрашен, он в конце концов начинает верить в это. Но это все чепуха. – Алекс снял пиджак и попытался накинуть его на плечи Мэдди.
Однако она скинула его и поспешно отошла в сторону, дабы преодолеть силу его притяжения.
– Знаешь, Алекс, тебе бы следовало выкрасить волосы в светлый тон. Под цвет твоих мозгов.
– Я страшно страдаю, Мэдлин. Из всего человечества через эту пытку прошли и остались живы только я и Иисус.
– О, па-жа-луй-ста, – на правильном английском осадила его Мэдди. – Избавь меня от описания твоих страданий…
– Ладно. – Он показал ей свои ладони. – Смотри. Никаких дырок.
Заметив на ее лице намек на улыбку, он поднял с земли пиджак, выставил перед собой, как матадор – красную тряпку, и медленно двинулся на Мэдди. – Мэдди. – Он похотливо улыбнулся. – Ягненочек, Лизуха, моя ка-ра-сивая малышка…
– Какой же ты врун. – Мэдди кулаком ткнула его в грудь. – Ты сочинил самого себя. А в действительности учился в частной школе. У тебя богатые родители.
– Я все равно пошел своим путем! Я начинал с самых низов! Я ни у кого не просил помощи, когда был в заднице!
– Ага. Вот ее ты и поцеловал. – Она снова пихнула его в грудь. – Ты обещал уйти от жены. И не ушел. Ты обещал жениться на мне. И не женился.
– Я не могу повернуть обстоятельства так, как тебе хочется. Кто я, по-твоему? Бог?
– Нет. Ты старше.
– А это уже удар ниже пояса. Мэдди бросила на него надменный взгляд и похлопала себя по животу.
– И это тоже! – всхлипнула она в приступе жалости к самой себе. – Я вынуждена жить у Гарриет. Ты видел ее! Следит за каждой ложкой! У меня болит спина. Ноги сводит судорогой. Ступни отекли. Даже мой проклятый пупок вывернулся наружу!
– Ты превращаешься в ипохондрика, любимая. – Сделав резкий бросок, Алекс все же накинул пиджак ей на плечи и придержал его руками. – Почему бы тебе, ради разнообразия, не проявить интерес к моему телу? – Его голос тек, как сливки из кувшина. Мэдди снова ощутила исходивший от него запах свежеиспеченного хлеба. Перед ней стоял тот самый мужчина, который сочинял про нее стишки и распевал их на мотив кантат Баха. Мужчина, с которым она испытывала многогранный, как гитарные переборы, оргазм и которому дарила наслаждение, венчавшееся страстными криками. Алекс улыбался ей той самой озорной «бери-или-уходи» улыбкой. И она, естественно, взяла.
– Потому что именно оно и стало причиной всех моих проблем, – тихо ответила она и провела его руками по своему телу. – Что? Почему я не слышу «Эй, ты отлично выглядишь!» или «Ты в отличной форме!»?
В его глазах цвета крыжовника появился голодный блеск предвкушения.
– Мэдди, я мужчина. В моей генетической программе не записан эстетический отклик на просторные одеяния для беременных.
Мэдди положила его руку на разделявший их Везувий, в котором, незаметно для глаз, кипела жизнь.
– Ты ни разу не поговорил со своим ребенком. – В доме гости хором отсчитывали удары часов. Десять, девять, восемь…
– Что ты имеешь в виду? – Мэдди кожей чувствовала его горячее дыхание. – Что мне сказать?
– Не знаю. Для начала подойдет и «привет». Другие мужчины разговаривают со своими детьми, когда те еще сидят в утробе. Поют арии из опер. Мурлычут Гершвина. Читают стихи…
Алекс осторожно погладил ее по животу. На мгновение, когда дверь в доме открылась, а потом закрылась, голоса стали громче. В следующую секунду Алекс испуганно отпрянул. С его лица исчезло всякое выражение. Мэдди проследила за его взглядом. На балконе стояла Фелисити. Она замерла как вкопанная, с бокалами шампанского в каждой руке, и смотрела на них. «Четыре, три, два, один» – звучал ежегодный праздничный хор. Фелисити поежилась – не от холода, догадалась Мэдди, – и ушла в дом. Алекс последовал за ней и растворился в какофонии воплей сирен, взрывов хлопушек, громких поцелуев, свиста «тещиных языков», которые разворачивались ему навстречу, как языки ящериц.
Несколько минут спустя гости, разобрав в холле свои пальто, поспешили к машинам. Гарриет, проявив чуткость обезболенного новокаином зуба, выбрала «рейндж-ровер» Дрейков для дороги домой. Фелисити уже сидела на водительском месте. Алекс – на пассажирском. Мэдди не смогла определить, почему он глотает окончания – то ли потому, что выпил слишком много, то ли потому, что нервничает.
– Ненавижу этот прием, – смущенно заявил он. – Не понимаю, почему мы ходим на него каждый год.
Повисшая тишина была осязаема.
– Мы ходим, потому что хозяин возбуждает наше любопытство. Он развелся с женой, чтобы жениться на любовнице, – пояснила Гарриет Мэдди, – а сейчас у него тайный роман с бывшей женой!
– Полагаю, – сухо проговорил Алекс, – это просто желание вновь почувствовать себя живым. Чтобы тебя заметили. Мужчины, знаете ли, тоже переживают менопаузу. Это элемент взросления. Как юношеские угри или умение расстегнуть бюстгальтер одной рукой. Вы не единственные, у кого происходит гормональный сдвиг. Отнюдь. А внимание все равно уделяют только женщинам. Вы, женщины, все на «ты» со своими гинекологами. Вам прописывают курс замены гормонов… А как же мы? Вы хоть представляете, что значит проснуться однажды утром и обнаружить, что на груди волос больше, чем на голове? Что окружность талии больше окружности бедер? В этот период не может быть и речи о взаимном счастье супругов, – горячо защищался он. Все становятся уязвимы на определенном этапе.
Во время этой напыщенной речи Фелисити хранила грозное молчание. Она уверенно вела машину, с удивительной точностью вписываясь в повороты. В свете фар мелькнул какой-то крохотный зверек. Миссис Фелисити Дрейк неожиданно надавила на педаль газа и безжалостно переехала его, потом вернулась к прежней скорости и до конца путешествия оставалась абсолютно спокойной и хранила ледяное молчание.
Это был худший год в жизни Мэдди. А году было всего полчаса от роду.
Злая ведьма
Мэдди была не в том положении, когда можно разглядывать не только зубы, но и другие части тела дареной лошади, и продолжала жить у Гарриет. Однако жизнь там была далека от веселой. То туалеты засорялись, то батареи текли. (Несмотря на все свои ученые степени, эти люди были абсолютно безрукими. Они не знали, как починить электророзетку или ввернуть пробки. Если бы составить список всего, чего они не знали, думала Мэдди, то хватило бы на целую справочную библиотеку.) Однажды ей даже пришлось спасать вечно ораторствующих лесбиянок из пруда для домашних уток, иначе они утонули бы.
Единственным, кто не уступал Мэдди в ловкости и сообразительности, была сама Гарриет. Раньше Мэдди считала, что паста – это то, чем чистят зубы. Оказалось, что это не так. Паста – это то, что очень полезно для питания беременных. А еще беременным нужно есть бобовые, приготовленные с кореньями, побегами и зеленью. К этому, в конечном итоге заключила Мэдди, она давно привыкла. Алекс только и делал, что прорастал в ней своими корнями, а потом выкорчевывал их, бегал от нее и заставлял страдать до такой степени, что она зеленела. Гарриет потчевала ее побегами корицы – для лечения варикозного расширения вен, замороженной кровью – для стимуляции мозговой деятельности ребенка и выращенными на безгербицидо-пестицидо-фунгицидной почве фруктами – для всего остального.
– Развитие плода проходит через несколько важных этапов, – поучала Гарриет, впихивая в Мэдди бычьи яйца и утиную печенку. – Если во время одного из этапов он не получает достаточно питания, нарушается деление клеток. В настоящий момент идет образование – она заглянула в медицинский справочник, – инсулинообразующих клеток поджелудочной железы. Если ты будешь неправильно питаться, вполне вероятно, что в середине жизни ребенок станет диабетиком.
Проглотив последнюю ложку неоново-зеленых водорослей, собранных со дна какого-то норвежского фьорда, Мэдди внезапно подумала, что такое поведение чуждо Гарриет. Выращенные естественным образом продукты, которые та впихивала в нее, стоили в три раза дороже, чем все остальное. А деньги для Гарриет являлись больным местом. Профессор Гарриет была из тех хозяек, кто следует за своими гостями и гасит свет, и выключает газ на плите. Она включала отопление только под вечер, когда пол в холле успевал превратиться в каток. Рядом с телефоном у нее лежал журнал регистрации и стоял секундомер. Холодильник был обклеен записками типа «Еще раз съешь мою ореховую пасту – и тебе конец». Эта женщина заставляла остальных платить втридорога за туалетную бумагу, утверждая, что сама она пользуется туалетом в университете. Когда же дело касалось Мэдди, вопрос о деньгах не стоял.
Сначала она предположила, что Гарриет набирает очки, дабы победить в соревновании на звание Самого доброго человека. Но постепенно ее признательность стала таять.
Они стояли на кухне – типичной, надежной, современной английской кухне – у плиты фирмы «Ага».
– Я тут составила список имен, – осторожно проговорила Гарриет. Она втирала в виски Мэдди мятное масло – надежное средство против тошноты.
– Да? – Мэдди отхлебнула чаю из семян лотоса, предназначенного для питания ее «инь» – кто его знает, что это такое.
– Симона, Жермен, – перечисляла Гарриет, – Беназир, Мартина или Эмили – как Панкхерст.
– О, а я вот больше склоняюсь к Азарии. – Пальцы Гарриет замерли. Мэдди повернулась, ожидая увидеть на ее лице ответную улыбку, однако у нее возникло впечатление, что огромный пылесос выкачал весь юмор из атмосферы дома. – Например, Динго. В Австралии девочке никогда не дадут это имя, – отчаянно пыталась спасти положение Мэдди. – Ой, она пихается! Видите, ей нравится черный юмор. – Ребенок очень активно шевелился у нее в животе, и Мэдди пришлось встать на четвереньки, чтобы унять боль в спине. – Господи, да там идет финальный матч мирового первенства по футболу!
– Футболистка! – восторженно воскликнула Гарриет. – Побольше бы нам таких девчонок! Видишь? Нашей девочке нужно подобрать сильное феминистское имя. «Нашей девочке»?
Гарриет взяла в свои руки не только имя, но и одежду. Она накупила комбинезончиков с оборочками, «песочничков» от фирмы «Либерти», плащ с капюшоном, шерстяное пальтишко и ажурную, как паутинка, шаль, вручную сотканную из мягчайшего кашемира на одном из Шетландских островов. Она также выбрала больницу и акушерку.
– Нам не нужна паникерша, которая напичкает тебя лекарствами. Нам нужно, чтобы малышка появилась на свет сильной и сразу нас узнала.
«Нас»?
Гарриет стала носить накладной живот весом в двадцать восемь фунтов, чтобы почувствовать себя беременной. Каждое утро она заполняла этот искусственный живот – заливала в специальную емкость восемь пинт воды и укладывала два грузила, – чтобы вызвать у себя боли в спине, удушье и повышенное давление. Через несколько дней вслед за животом она приобрела искусственную грудь, в которую накачивалось молоко. Своего рода колостомический мешок, только для груди.
– Чтобы как можно ближе подойти к материнству, – пояснила она. – От меня только и требуется, что закачать в грудь молоко, которое ты сцедишь. Так я буду кормить свою удочеренную малышку. Разве это не замечательно?
«Удочеренную»?
Гарриет была убеждена, что женщины сообразительнее мужчин.
– Ген ума передается через Х-хромосому, а у женщин их двойной запас!
После этого Гарриет открыла для плода утробный университет. Каждый раз, просыпаясь после дневного сна, Мэдди обнаруживала рядом Гарриет, которая вслух читала ее животу Андрея Дворкина (выдающееся чтение для будущего интеллектуала) или надевала на живот стереонаушники, чтобы ребенок слушал Баха или Моцарта.
– Умению понимать музыку можно научить в утробе. Уверена, она предпочитает классику. Видишь, как она двигается?
– Я решила обучать ее здесь, на дому, – однажды объявила Гарриет все сильнее настораживающейся Мэдди. – Воспитывать ее в тепличных условиях. Начать обучение с первых минут ее жизни. Целенаправленные игрушки тори развалили государственную систему образования. А частные школы? Мы все знаем, что это форма жестокого обращения с детьми. Есть еще одна хорошая новость: я изучила медицинские журналы и выяснила, что, если я прямо сейчас начну вводить себе гормоны, у меня появится молоко. Разве это не замечательно? Я смогу кормить мою малышку.
«Мою малышку»?
В тот вечер на факс Гарриет пришло сообщение. Это было приглашение на однодневную ярмарку для родителей, а также описание программ различных кружков – малого тенниса для малышей, детского карате – и частных занятий по танцам, музыке и драматическому искусству для малышей в возрасте от полутора лет. Плюс инструкция о том, как рожать на дому.
– Гарриет! – Мэдди ворвалась в хозяйскую спальню. Комната была забита реликвиями. На всех поверхностях стояли старые банки с кусочками ноздрей, бровей и челюстей святых. Интересно, подумала Мэдди, как бы владельцы всех этих мощей отнеслись к судьбе, постигшей их тела? Комната была отделана в ярко-розовых тонах. Существенным элементом обстановки служили плюшевые подушки. Именно на них и возлежала Гарриет. – Я не буду рожать на дому. Я буду рожать в больнице.
– Полагаю, что лучше предоставить решение этого вопроса мне. Ты уже на девятом месяце и не можешь рассуждать здраво. Это гормоны. Почему бы не оставить все важные вопросы мне? – Гарриет не опекала Мэдди, а просто-напросто отсекала ее. – Потому что это не ваш ребенок. А мой.
Когда Гарриет сердилась, она развивала бурную деятельность, и в результате выпалывались сорняки, подшивались горы бумаг и документов, чистились ковры. Сейчас же она принялась за Мэдди: усадила ее на стул, поставила ее ноги на подушку, подсунула другую подушку ей под спину.
– Давай взглянем фактам в лицо, ладно? Вот ты на сносях, без денег, без крыши над головой, без мужа. Ты недалеко ушла от безответственной избалованной девчонки. Ты не готова к тому, чтобы воспитывать ребенка, который вот-вот появится на свет. Малышке нужна я. – Она успокаивающе улыбнулась. – Ты, конечно же, останешься ее биологической матерью.
Мэдди показалось, что кто-то провел ледяным пальцем по ее спине. И дело было вовсе не в холоде. За окном вороны жаловались на свою судьбу мрачным, как похороны, небесам. И комната, и весь дом, и природа действовали угнетающе. Тучи, похожие на серое стеганое одеяло, уже много недель закрывали пейзаж, и надежды на просвет не было. Мэдди не любила выходить из дома, она боялась, что ударится головой о небо.
– Перед нами стоит задача создать новое поколение женщин. Умных, неукротимых, честолюбивых. Видишь ли, ребенка можно запрограммировать на успех. Естественно, любовь является обязательным условием достижения цели. В том-то и секрет. Но почему бы не предоставить все это мне, а? В ближайшее время ты будешь мало отличаться от кататоника. Так что не надо забивать свою очаровательную головку всякой чепухой, – заявила Ведущая Феминистка Оксфорда. Мэдди затошнило.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27
– Ага, чтобы не отрезать тебе яйца. – Нужно поскорее убежать от него, и тут без ракеты-ускорителя не обойтись. – Не беспокойся. Через несколько недель ты будешь счастлив, как кобель с двумя членами. У меня же будет ребенок, и меня депортируют. Тогда ты сможешь все рассказать своей жене. Хватит материала на отличную статью. Я стану героиней твоих анекдотов.
– Я же мучаюсь! Неужели ты не замечаешь? Я люблю тебя. – В сумрачном свете лицо Алекса казалось маской смятения. – Какая боль, Мэдди! Я ломаю жизнь своим детям. Фелисити тоже мучается. Я плох в любовных делах. Я слабею, когда вижу боль.
– Слабеешь умом, это ты имеешь в виду?
– Ты не понимаешь, что это такое. В таком состоянии почти невозможно сохранить себя как личность. Ты хоть представляешь, сколько потерявшихся знаменитостей собралось на переполненных компьютерных дисках?
– Да ладно тебе, Алекс. Ты слишком высок для синдрома «коротышки».
– Добродушие – это защитный механизм, чтобы скрыть от всех, как ты беззащитен и раним внутри.
– Что ты пытаешься сказать? – насмешливо поинтересовалась Мэдди. – Что ты личность, замурованная в мужском теле? Я права?
– Если человеку постоянно талдычить, что он бесстрашен, он в конце концов начинает верить в это. Но это все чепуха. – Алекс снял пиджак и попытался накинуть его на плечи Мэдди.
Однако она скинула его и поспешно отошла в сторону, дабы преодолеть силу его притяжения.
– Знаешь, Алекс, тебе бы следовало выкрасить волосы в светлый тон. Под цвет твоих мозгов.
– Я страшно страдаю, Мэдлин. Из всего человечества через эту пытку прошли и остались живы только я и Иисус.
– О, па-жа-луй-ста, – на правильном английском осадила его Мэдди. – Избавь меня от описания твоих страданий…
– Ладно. – Он показал ей свои ладони. – Смотри. Никаких дырок.
Заметив на ее лице намек на улыбку, он поднял с земли пиджак, выставил перед собой, как матадор – красную тряпку, и медленно двинулся на Мэдди. – Мэдди. – Он похотливо улыбнулся. – Ягненочек, Лизуха, моя ка-ра-сивая малышка…
– Какой же ты врун. – Мэдди кулаком ткнула его в грудь. – Ты сочинил самого себя. А в действительности учился в частной школе. У тебя богатые родители.
– Я все равно пошел своим путем! Я начинал с самых низов! Я ни у кого не просил помощи, когда был в заднице!
– Ага. Вот ее ты и поцеловал. – Она снова пихнула его в грудь. – Ты обещал уйти от жены. И не ушел. Ты обещал жениться на мне. И не женился.
– Я не могу повернуть обстоятельства так, как тебе хочется. Кто я, по-твоему? Бог?
– Нет. Ты старше.
– А это уже удар ниже пояса. Мэдди бросила на него надменный взгляд и похлопала себя по животу.
– И это тоже! – всхлипнула она в приступе жалости к самой себе. – Я вынуждена жить у Гарриет. Ты видел ее! Следит за каждой ложкой! У меня болит спина. Ноги сводит судорогой. Ступни отекли. Даже мой проклятый пупок вывернулся наружу!
– Ты превращаешься в ипохондрика, любимая. – Сделав резкий бросок, Алекс все же накинул пиджак ей на плечи и придержал его руками. – Почему бы тебе, ради разнообразия, не проявить интерес к моему телу? – Его голос тек, как сливки из кувшина. Мэдди снова ощутила исходивший от него запах свежеиспеченного хлеба. Перед ней стоял тот самый мужчина, который сочинял про нее стишки и распевал их на мотив кантат Баха. Мужчина, с которым она испытывала многогранный, как гитарные переборы, оргазм и которому дарила наслаждение, венчавшееся страстными криками. Алекс улыбался ей той самой озорной «бери-или-уходи» улыбкой. И она, естественно, взяла.
– Потому что именно оно и стало причиной всех моих проблем, – тихо ответила она и провела его руками по своему телу. – Что? Почему я не слышу «Эй, ты отлично выглядишь!» или «Ты в отличной форме!»?
В его глазах цвета крыжовника появился голодный блеск предвкушения.
– Мэдди, я мужчина. В моей генетической программе не записан эстетический отклик на просторные одеяния для беременных.
Мэдди положила его руку на разделявший их Везувий, в котором, незаметно для глаз, кипела жизнь.
– Ты ни разу не поговорил со своим ребенком. – В доме гости хором отсчитывали удары часов. Десять, девять, восемь…
– Что ты имеешь в виду? – Мэдди кожей чувствовала его горячее дыхание. – Что мне сказать?
– Не знаю. Для начала подойдет и «привет». Другие мужчины разговаривают со своими детьми, когда те еще сидят в утробе. Поют арии из опер. Мурлычут Гершвина. Читают стихи…
Алекс осторожно погладил ее по животу. На мгновение, когда дверь в доме открылась, а потом закрылась, голоса стали громче. В следующую секунду Алекс испуганно отпрянул. С его лица исчезло всякое выражение. Мэдди проследила за его взглядом. На балконе стояла Фелисити. Она замерла как вкопанная, с бокалами шампанского в каждой руке, и смотрела на них. «Четыре, три, два, один» – звучал ежегодный праздничный хор. Фелисити поежилась – не от холода, догадалась Мэдди, – и ушла в дом. Алекс последовал за ней и растворился в какофонии воплей сирен, взрывов хлопушек, громких поцелуев, свиста «тещиных языков», которые разворачивались ему навстречу, как языки ящериц.
Несколько минут спустя гости, разобрав в холле свои пальто, поспешили к машинам. Гарриет, проявив чуткость обезболенного новокаином зуба, выбрала «рейндж-ровер» Дрейков для дороги домой. Фелисити уже сидела на водительском месте. Алекс – на пассажирском. Мэдди не смогла определить, почему он глотает окончания – то ли потому, что выпил слишком много, то ли потому, что нервничает.
– Ненавижу этот прием, – смущенно заявил он. – Не понимаю, почему мы ходим на него каждый год.
Повисшая тишина была осязаема.
– Мы ходим, потому что хозяин возбуждает наше любопытство. Он развелся с женой, чтобы жениться на любовнице, – пояснила Гарриет Мэдди, – а сейчас у него тайный роман с бывшей женой!
– Полагаю, – сухо проговорил Алекс, – это просто желание вновь почувствовать себя живым. Чтобы тебя заметили. Мужчины, знаете ли, тоже переживают менопаузу. Это элемент взросления. Как юношеские угри или умение расстегнуть бюстгальтер одной рукой. Вы не единственные, у кого происходит гормональный сдвиг. Отнюдь. А внимание все равно уделяют только женщинам. Вы, женщины, все на «ты» со своими гинекологами. Вам прописывают курс замены гормонов… А как же мы? Вы хоть представляете, что значит проснуться однажды утром и обнаружить, что на груди волос больше, чем на голове? Что окружность талии больше окружности бедер? В этот период не может быть и речи о взаимном счастье супругов, – горячо защищался он. Все становятся уязвимы на определенном этапе.
Во время этой напыщенной речи Фелисити хранила грозное молчание. Она уверенно вела машину, с удивительной точностью вписываясь в повороты. В свете фар мелькнул какой-то крохотный зверек. Миссис Фелисити Дрейк неожиданно надавила на педаль газа и безжалостно переехала его, потом вернулась к прежней скорости и до конца путешествия оставалась абсолютно спокойной и хранила ледяное молчание.
Это был худший год в жизни Мэдди. А году было всего полчаса от роду.
Злая ведьма
Мэдди была не в том положении, когда можно разглядывать не только зубы, но и другие части тела дареной лошади, и продолжала жить у Гарриет. Однако жизнь там была далека от веселой. То туалеты засорялись, то батареи текли. (Несмотря на все свои ученые степени, эти люди были абсолютно безрукими. Они не знали, как починить электророзетку или ввернуть пробки. Если бы составить список всего, чего они не знали, думала Мэдди, то хватило бы на целую справочную библиотеку.) Однажды ей даже пришлось спасать вечно ораторствующих лесбиянок из пруда для домашних уток, иначе они утонули бы.
Единственным, кто не уступал Мэдди в ловкости и сообразительности, была сама Гарриет. Раньше Мэдди считала, что паста – это то, чем чистят зубы. Оказалось, что это не так. Паста – это то, что очень полезно для питания беременных. А еще беременным нужно есть бобовые, приготовленные с кореньями, побегами и зеленью. К этому, в конечном итоге заключила Мэдди, она давно привыкла. Алекс только и делал, что прорастал в ней своими корнями, а потом выкорчевывал их, бегал от нее и заставлял страдать до такой степени, что она зеленела. Гарриет потчевала ее побегами корицы – для лечения варикозного расширения вен, замороженной кровью – для стимуляции мозговой деятельности ребенка и выращенными на безгербицидо-пестицидо-фунгицидной почве фруктами – для всего остального.
– Развитие плода проходит через несколько важных этапов, – поучала Гарриет, впихивая в Мэдди бычьи яйца и утиную печенку. – Если во время одного из этапов он не получает достаточно питания, нарушается деление клеток. В настоящий момент идет образование – она заглянула в медицинский справочник, – инсулинообразующих клеток поджелудочной железы. Если ты будешь неправильно питаться, вполне вероятно, что в середине жизни ребенок станет диабетиком.
Проглотив последнюю ложку неоново-зеленых водорослей, собранных со дна какого-то норвежского фьорда, Мэдди внезапно подумала, что такое поведение чуждо Гарриет. Выращенные естественным образом продукты, которые та впихивала в нее, стоили в три раза дороже, чем все остальное. А деньги для Гарриет являлись больным местом. Профессор Гарриет была из тех хозяек, кто следует за своими гостями и гасит свет, и выключает газ на плите. Она включала отопление только под вечер, когда пол в холле успевал превратиться в каток. Рядом с телефоном у нее лежал журнал регистрации и стоял секундомер. Холодильник был обклеен записками типа «Еще раз съешь мою ореховую пасту – и тебе конец». Эта женщина заставляла остальных платить втридорога за туалетную бумагу, утверждая, что сама она пользуется туалетом в университете. Когда же дело касалось Мэдди, вопрос о деньгах не стоял.
Сначала она предположила, что Гарриет набирает очки, дабы победить в соревновании на звание Самого доброго человека. Но постепенно ее признательность стала таять.
Они стояли на кухне – типичной, надежной, современной английской кухне – у плиты фирмы «Ага».
– Я тут составила список имен, – осторожно проговорила Гарриет. Она втирала в виски Мэдди мятное масло – надежное средство против тошноты.
– Да? – Мэдди отхлебнула чаю из семян лотоса, предназначенного для питания ее «инь» – кто его знает, что это такое.
– Симона, Жермен, – перечисляла Гарриет, – Беназир, Мартина или Эмили – как Панкхерст.
– О, а я вот больше склоняюсь к Азарии. – Пальцы Гарриет замерли. Мэдди повернулась, ожидая увидеть на ее лице ответную улыбку, однако у нее возникло впечатление, что огромный пылесос выкачал весь юмор из атмосферы дома. – Например, Динго. В Австралии девочке никогда не дадут это имя, – отчаянно пыталась спасти положение Мэдди. – Ой, она пихается! Видите, ей нравится черный юмор. – Ребенок очень активно шевелился у нее в животе, и Мэдди пришлось встать на четвереньки, чтобы унять боль в спине. – Господи, да там идет финальный матч мирового первенства по футболу!
– Футболистка! – восторженно воскликнула Гарриет. – Побольше бы нам таких девчонок! Видишь? Нашей девочке нужно подобрать сильное феминистское имя. «Нашей девочке»?
Гарриет взяла в свои руки не только имя, но и одежду. Она накупила комбинезончиков с оборочками, «песочничков» от фирмы «Либерти», плащ с капюшоном, шерстяное пальтишко и ажурную, как паутинка, шаль, вручную сотканную из мягчайшего кашемира на одном из Шетландских островов. Она также выбрала больницу и акушерку.
– Нам не нужна паникерша, которая напичкает тебя лекарствами. Нам нужно, чтобы малышка появилась на свет сильной и сразу нас узнала.
«Нас»?
Гарриет стала носить накладной живот весом в двадцать восемь фунтов, чтобы почувствовать себя беременной. Каждое утро она заполняла этот искусственный живот – заливала в специальную емкость восемь пинт воды и укладывала два грузила, – чтобы вызвать у себя боли в спине, удушье и повышенное давление. Через несколько дней вслед за животом она приобрела искусственную грудь, в которую накачивалось молоко. Своего рода колостомический мешок, только для груди.
– Чтобы как можно ближе подойти к материнству, – пояснила она. – От меня только и требуется, что закачать в грудь молоко, которое ты сцедишь. Так я буду кормить свою удочеренную малышку. Разве это не замечательно?
«Удочеренную»?
Гарриет была убеждена, что женщины сообразительнее мужчин.
– Ген ума передается через Х-хромосому, а у женщин их двойной запас!
После этого Гарриет открыла для плода утробный университет. Каждый раз, просыпаясь после дневного сна, Мэдди обнаруживала рядом Гарриет, которая вслух читала ее животу Андрея Дворкина (выдающееся чтение для будущего интеллектуала) или надевала на живот стереонаушники, чтобы ребенок слушал Баха или Моцарта.
– Умению понимать музыку можно научить в утробе. Уверена, она предпочитает классику. Видишь, как она двигается?
– Я решила обучать ее здесь, на дому, – однажды объявила Гарриет все сильнее настораживающейся Мэдди. – Воспитывать ее в тепличных условиях. Начать обучение с первых минут ее жизни. Целенаправленные игрушки тори развалили государственную систему образования. А частные школы? Мы все знаем, что это форма жестокого обращения с детьми. Есть еще одна хорошая новость: я изучила медицинские журналы и выяснила, что, если я прямо сейчас начну вводить себе гормоны, у меня появится молоко. Разве это не замечательно? Я смогу кормить мою малышку.
«Мою малышку»?
В тот вечер на факс Гарриет пришло сообщение. Это было приглашение на однодневную ярмарку для родителей, а также описание программ различных кружков – малого тенниса для малышей, детского карате – и частных занятий по танцам, музыке и драматическому искусству для малышей в возрасте от полутора лет. Плюс инструкция о том, как рожать на дому.
– Гарриет! – Мэдди ворвалась в хозяйскую спальню. Комната была забита реликвиями. На всех поверхностях стояли старые банки с кусочками ноздрей, бровей и челюстей святых. Интересно, подумала Мэдди, как бы владельцы всех этих мощей отнеслись к судьбе, постигшей их тела? Комната была отделана в ярко-розовых тонах. Существенным элементом обстановки служили плюшевые подушки. Именно на них и возлежала Гарриет. – Я не буду рожать на дому. Я буду рожать в больнице.
– Полагаю, что лучше предоставить решение этого вопроса мне. Ты уже на девятом месяце и не можешь рассуждать здраво. Это гормоны. Почему бы не оставить все важные вопросы мне? – Гарриет не опекала Мэдди, а просто-напросто отсекала ее. – Потому что это не ваш ребенок. А мой.
Когда Гарриет сердилась, она развивала бурную деятельность, и в результате выпалывались сорняки, подшивались горы бумаг и документов, чистились ковры. Сейчас же она принялась за Мэдди: усадила ее на стул, поставила ее ноги на подушку, подсунула другую подушку ей под спину.
– Давай взглянем фактам в лицо, ладно? Вот ты на сносях, без денег, без крыши над головой, без мужа. Ты недалеко ушла от безответственной избалованной девчонки. Ты не готова к тому, чтобы воспитывать ребенка, который вот-вот появится на свет. Малышке нужна я. – Она успокаивающе улыбнулась. – Ты, конечно же, останешься ее биологической матерью.
Мэдди показалось, что кто-то провел ледяным пальцем по ее спине. И дело было вовсе не в холоде. За окном вороны жаловались на свою судьбу мрачным, как похороны, небесам. И комната, и весь дом, и природа действовали угнетающе. Тучи, похожие на серое стеганое одеяло, уже много недель закрывали пейзаж, и надежды на просвет не было. Мэдди не любила выходить из дома, она боялась, что ударится головой о небо.
– Перед нами стоит задача создать новое поколение женщин. Умных, неукротимых, честолюбивых. Видишь ли, ребенка можно запрограммировать на успех. Естественно, любовь является обязательным условием достижения цели. В том-то и секрет. Но почему бы не предоставить все это мне, а? В ближайшее время ты будешь мало отличаться от кататоника. Так что не надо забивать свою очаровательную головку всякой чепухой, – заявила Ведущая Феминистка Оксфорда. Мэдди затошнило.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27