Он был пуст. Она уловила мое движение и спросила:
— А может, нам еще выпить шампанского? Сегодня почему-то хочу напиться.
— Нет проблем, — заявил я, хотя всегда, когда тратил чужие деньги, сталкивался с проблемами.
Я взял еще шампанского, и эта бутылка стала гарантией, что наша беседа продлится еще некоторое время.
— Вообще-то я больше люблю вино, лучше красное. Когда я окончила школу, отец мне подарил бутылку красного испанского вина. Ты, наверное, никогда не пил испанское вино. Оно пахнет солнцем. Но здесь, в этом городе нет такого вина. Я, конечно, шампанское тоже люблю. Я научилась его пить, когда жила в общежитии. Его привозили мальчишки, которые приходили в гости.
— Это те, которые потом оставались ночью?
— Те тоже. Шампанское похоже на лимонад, пьется так же легко. Я люблю, когда слегка кружится голова и неизвестно откуда появляется хорошее настроение. У меня в последнее время так мало стало радостей. Учебу свою я ненавижу. Я говорю свободно по-испански, но нас заставляют учить английский плюс еще всякую чушь. Голова просто кругом идет. И я думаю: в чем смысл жизни, зачем надо так мучиться, выносить такие страдания — одиночество, большие нагрузки, полуголодные дни и месяцы, — чтобы потом, неизвестно когда и неизвестно где, жить хорошо? И настанут ли эти времена? Ну вот ты. Ты ведь живешь на одиннадцать лет дольше. И что, сейчас тебе лучше, чем в девятнадцать?
— Наверное, нет.
— Вот видишь. И я хорошо понимаю девушек, которые таскали к себе мальчиков. Они хотели взять свое от жизни сейчас, а не потом.
— И что, — усмехнулся я, — получили, что хотели?
— Но они поступили так, как они хотели, и я их не осуждаю. Я считаю, что все должны иметь право поступать так, как им хочется.
— Твоя мама, кажется, другого мнения.
— Она не одобрила бы даже то, что я с тобой здесь пью шампанское.
— Следует ли из этого, что очередной наш с тобой тост будет «за запретное»?
— Нет, конечно, — она одарила меня очередной восхитительной улыбкой. — Если честно, то мне, да и другим девушкам тоже, было не по себе, когда на соседней койке всю ночь раздавались звуки любовных игр. Чтобы в таких условиях спать, надо иметь железные нервы.
— А чтобы заниматься, как ты говоришь, любовными играми в комнате, где на соседних койках спят или притворяются, что спят, еще двое…
— Трое, — засмеялась она.
— Тем девушкам не надо иметь железных нервов?
Это дело привычки. Я, например, считаю, что так нельзя, не потому, что это неприлично, а потому, что некрасиво. Все должно быть красиво, ты не согласен? Но есть такие, которых как раз такая обстановка возбуждает. С нами жила девушка с четвертого курса — маленькая, невзрачная. В ней было столько энергии! Она меняла партнеров каждую неделю. Однажды пришла с мужчиной лет пятидесяти — большим, лысым, с огромным животом. Такой противный… Она решила его оставить на ночь. Представляешь? Тогда все девушки устроили бунт, позвали администратора. Такой был скандал… А когда ко мне приехала мама, администратор ей тут же все рассказал. Ты бы видел мамины глаза. Она велела сразу собирать вещи, и я переехала в мою комнату. Мы все шампанское уже выпили? Тогда я еще съем мороженое, и мы пойдем. Ладно?
Мы вышли из кафе. Погода окончательно испортилась. Дул холодный, порывистый ветер, дождь моросил.
— Ты меня проводишь? — спросила она.
— Да, конечно, — обрадовался я. — Где ты живешь?
Она назвала свой район. Денег на такси у меня не было. Мы долго-долго ждали автобуса, потом долго ехали, потом долго шли под дождем и, наконец, совсем уже мокрые, добрались до ее дома.
— Вот я здесь и живу. — Она показала на большой старый дом и посмотрела на меня — такая молодая, такая красивая. Я молчал, потому что боялся, что могу одним неосторожным словом или движением все испортить.
— Ты почему молчишь? — спросила она.
— Ты такая красивая, — сказал я ей. — Ты, наверное, самая красивая девушка, которую я знал в жизни.
— Да?
— Честное слово.
— Спасибо тебе, мы так хорошо провели время.
— Тебе спасибо. Спасибо за праздник, который сегодня ты подарила мне.
Она прижалась ко мне и поцеловала. Ее губы ее были такими горячими.
— До свидания, — сказала она.
— До свидания, — ответил я.
Она не уходила. И я не уходил. Она улыбалась мне хитро-хитро.
— Может быть, ты хочешь ко мне зайти? Я могу угостить тебя чаем.
— Хочу, конечно.
— А почему молчишь?
— Я очень хочу зайти к тебе и попить с тобой чаю.
Она взяла меня за руку и потащила в подъезд. Мы поднялись на третий этаж. Потом шли по темному, давно не видевшему ремонта коридору и остановились у одной из дверей. Она открыла ее, и мы вошли в маленькую комнатку. В ней с трудом помещались две узкие кровати, шкаф и небольшой столик.
— А где твоя подружка? — спросил я.
— Она на пару дней уехала к родителям. Разве я тебе не сказала?
Она сняла свое пальто, я — куртку.
— Я, кажется, полностью промокла, — сказала она и начала раздеваться. Сняла кофту, потом рубашку, юбку, колготки… Я стоял, как под гипнозом, и не мог даже шевельнуться.
Она сняла с себя всю оставшуюся одежду и стояла посередине комнаты обнаженная, восхитительная, очень и очень желанная.
— Ну? — спросила она.
— Что? — с трудом выговорил я.
— Я действительно красивая?
— Да, — я облизнул пересохшие губы, — очень!
— Тогда почему стоишь? Иди ко мне.
Мы встретились через две недели. Она опаздывала на полчаса. Но я ее ждал и готов был ждать сколько угодно. Когда я увидел, как она идет ко мне навстречу, испытал такую первобытную радость, такое безудержное счастье! Сегодня она выглядела еще красивее. Я поцеловал ее в щечку и сказал:
— Пойдем в то кафе, где мы тогда так хорошо сидели!
— Нет, у меня мало времени, — сказала она.
Я сразу помрачнел. Она не могла этого не заметить.
— Ты должен понять. Тот день, вернее, ночь… Она ничего не значит. Мы ведь очень разные. Ты же сам это понимаешь. Между нами ничего не может быть… больше не может быть. И не звони мне больше. Я тебя очень прошу.
Я стоял в шоке, под тяжестью удара, который обрушился на меня в момент, когда я был таким счастливым и беззащитным.
— Но почему, — спросил я ее дрожащим от унижения голосом. — Почему тогда, когда ты стояла на мосту, ты думала иначе?
— Сама не знаю. Я тогда… У меня было жуткое настроение. Я не знала, что я делаю… Я очень устала. Мне надо было как-то снять стресс, расслабиться. Иначе… Иначе я могла бы с ума сойти или повеситься.
— И давно ты знаешь этот способ снятия стресса?
— Какая тебе разница? Тебе от этого лучше? Нет, ты не первый. И не смотри на меня с таким презрением, а то я заплачу.
Я повернулся и быстро-быстро ушел. Я снова не хотел оглядываться. А она на этот раз меня не остановила. Я уже не шел, я бежал, боясь, что, если останусь, то либо с ней что-нибудь сделаю, либо с собой.
Это был один из самых тяжелых дней в моей жизни. Она ворвалась в мое сердце, легко и быстро покорила мою душу, но оказалось, что я был всего-навсего средством для снятия стресса. На время я потерял нить жизни. Я перестал понимать свое окружение, делал одну ошибку за другой и нажил себе кучу неприятностей и множество врагов. Только спустя год я смог настолько успокоиться, чтобы относиться к этой истории не так трагично. Как ни странно, именно тогда я решил с ней снова встретиться.
Я шел к ней, готовый убедиться в том, что она совсем и не такая красивая, как мне показалось год назад, что она вовсе и не умна, а потому не представляет для меня большой ценности.
С трудом я нашел дом и отыскал ее комнату. Дверь открыла незнакомая, очень толстая девушка.
— А разве здесь не живет…
— Нет, — перебила она, — не живет. Она вышла замуж за иностранца на двадцать лет старше и уехала с ним. Навсегда.
— Где же она сейчас живет?
— В Испании, где же еще ей жить. В Испании.
ВОЛЧИЦА
Я складывал ЯЩИКИ С огурцами, когда он появился. — Ты Виктора не видел? — спросил он каким-то странным, дрожащим, как у старика, голосом.
Ему было лет тридцать. Если бы не широкий шрам на подбородке, его можно было бы даже назвать красивым. Меня поразили его глаза: большие, синие. Они смотрели на меня и одновременно сквозь меня куда-то далеко.
— Виктор сегодня не работает, — сказал я. Он постоял секунд десять без движения, потом повернулся и медленно ушел. Что-то необычное, странное было в этом парне, что именно — я не мог объяснить. Скоро я забыл о нем и вернулся к моим ящикам. В большом продовольственном магазине чернорабочих, то есть нас, было всего трое. Работы было не очень много, и платили тоже соответственно. Эта работа имела единственное преимущество — сюда брали кого угодно. Мы все были из этой категории. Старший из нас был законченным алкоголиком и рассчитывать на другую работу не мог. Виктор только что вернулся из тюрьмы. По его словам, оказался он там совершенно случайно. Работал проводником на поездах дальнего следования. На какой-то станции увидел беспризорный вагон, одиноко стоящий в тупике. Поймав удобный момент, залез туда и вытащил бензопилу. Но далеко уйти не удалось, его тут же схватили.
— Я-то думал, — рассказывал он, — дадут мне по башке и отпустят. Дали… два года…
Что касается меня, то, как выяснилось (увы, достаточно поздно), я из тех людей, которые время от времени сами себе устраивают невыносимые жизненные условия, чтобы героически бороться за их устранение. Вот я и остался в очередной раз без работы и без денег, и надо было срочно где-то устроиться. Друзья в пожарном порядке нашли этот магазин в маленьком городке.
— Тебя какой-то парень искал, — сказал я Виктору через день, когда тот появился в магазине. — Странный такой, вроде смотрит прямо в глаза, но тебя не видит.
Тот день был из тех редких, когда работы почти не было. Погода стояла отменная, весеннее солнце нежно пригревало. Мы поставили пустые ящики у черного входа магазина и, сидя на них, лениво рассматривали прохожих.
— Да, я его знаю, — сказал Виктор. — После кошмарной автокатастрофы он почти ничего не видит. Он не в состоянии ни нормально ходить, ни нормально говорить. Стал инвалидом, калекой. А таким парнем был! И все из-за этой суки…
Он грязно выругался и достал сигареты.
— Я сейчас от него иду, — добавил он. — Сегодня он судится. Можешь себе представить такой маразм: на него подали в суд за то, что он не платит алименты! А на его пособие по инвалидности даже сигаретами не запасешься. И снова эта сука воду мутит. (Он опять выругался.) Все знают, что ее ребенок от другого. А ей не сидится на месте. Она хочет добить его полностью, понимаешь, полностью.
— Если честно, не понимаю, — сказал я ему. — Зачем ей это надо?
— Да потому, что она мразь, понимаешь. Мразь. Другого объяснения нету.
— Все-таки ты что-то не договариваешь, — упорствовал я. — Так не бывает, чтобы жена ни с того ни с сего решила мужа подставить. Он, наверно, что-то натворил.
— Я тебе говорю, все она виновата, — он вскочил с места, отшвырнув сигарету в сторону.
— Ладно, успокойся, — сказал я. — Что ты нервничаешь?
Он зажег новую сигарету и снова сел.
— Я ее знаю больше пяти лет. Тогда я еще был проводником. Работал на поездах дальнего следования. Она прилипла ко мне на какой-то станции. Ей тогда было лет восемнадцать. Глаза, мордашка, ноги — все в порядке. Стоит напротив меня и заявляет: «Возьмешь меня, командир, с собой?» Я ей: «Возьму, но боюсь, ты не выдержишь». А она мне: «Еще вопрос, кто кого выдержит». Короче, вечером я захожу в свое купе, а эта сучка стоит нагишом и меня дразнит: «Что стоишь, как калоша, — говорит она мне, — подойти боишься?» Ну, ты, наверное, понимаешь, что за пять лет работы проводником я многое перевидал, но эта бабенка была особая. Мы с ней кувыркались час, а она мне с наглой рожей заявляет, что хочет еще. «Ну сколько же тебе нужно, мать твою…» — говорю я ей. «А я вот такая, — усмехается она, — чем больше, тем больше и хочется. Но ты не бойся, я тебя насиловать не буду. Живи на здоровье. Если хочешь знать, мы с тобой бабки будем зарабатывать, понял». — «Какие бабки?» — спрашиваю я ее. «Самые что ни на есть настоящие, — говорит она и одевается. — Ты сюда будешь приводить мужиков, а сам минут на двадцать уйдешь прогуливаться по вагону. Деньги потом честно разделим. Видишь, как все просто», — говорит она спокойно, будто предлагает мне булочку съесть, а в глазах горят шальные огоньки. «Ты что, мать твою, — разозлился я, — готова с первым встречным лечь в постель?» — «А ты кто такой, если не первый встречный? — смеется она. — Или ты решил, что я, увидев тебя, урода, сразу голову потеряла? Мне деньги нужны, деньги. Заодно и ты, дурак, их заработаешь». Я взял ее, полуголую, и пинком под зад вышвырнул из купе. «Убирайся, — сказал я ей, — чтобы я тебя здесь больше не видел. Увижу — задушу»Она ничего не сказала, только посмотрела на меня своими большими наглыми глазами. Я еле-еле заставил себя сдержаться и не врезать ей по мордашке. Она ушла. Я думал, что забуду ее, как дурной сон. Но бывают сны, когда просыпаешься ночью и больше заснуть не можешь. С этой девицей было то же самое. Баб я знал хорошо, сам понимаешь — работа такая… Кого только ни встретишь в этих поездах. К тому же тогда я уже успел жениться и развестись. Но эта девица была особая. Из тех, которые на нас, мужиков, действуют безотказно. Не смейся, такие женщины тоже есть. Ты понимаешь, я раньше считал, что мужику много не надо: было бы что есть, что пить и где ночевать, да еще чтобы денежки в кармане шуршали — вот и все дела. Да нет, все не так просто. Особенно хорошо это начинаешь понимать на зоне. Там условия заставляют много думать. Времени, понимаешь, целое море. Сиди на нарах и думай сколько хочешь. Так вот, браток, жизнь наша — это самый настоящий цирк. Ты можешь быть добрым, честным, но придет какая-нибудь сволочь и сыграет роль этого доброго и честного в сто раз лучше тебя — и все, баста, твоя песенка спета. На тебя уже никто не посмотрит. Среди этих актеров есть такие, которые заставляют зрителя плакать, а сами в уме над ними смеются. Так вот, эта самая девица была из таких. В постели она так тебя ласкала, такие охи и ахи издавала, как будто всю жизнь именно тебя искала и вот сейчас, в этот момент, наконец, нашла. Такие на нашего брата действуют, как наркотик. Пробовал? А я — да. Скверное это дело. Причем ты прекрасно понимаешь, что это тебя загубит, но завязать никак не можешь.
Ну вот, такая была эта вот баба. Чтоб она сдохла. (Виктор снова выругался.) Для нее не было ничего святого. Она могла кого угодно предать, не моргнув глазом. Такие получают удовольствие, только когда мужчину делают невольным рабом и издеваются над ним. Это потому, что они так низко упали, что дальше уже некуда, и поэтому они получают дьявольское наслаждение, когда ощущают себя выше кого-то, понимаешь. Ну вот, выгнал я ее, а сам через несколько часов начал уже сомневаться, правильно ли я поступил. Может быть, суровая жизнь ее сделала такой. Может быть, она осталась совсем без средств к существованию? Ведь так тоже бывает. Ты вот, например, можно сказать, образованный человек, а сейчас за какие-то гроши ящики с мешками выгружаешь. Жизнь такая штука — всякое бывает. Вот я и подумал: может быть, надо было ее некоторое время поить, кормить и немножко деньжат подбросить? Тогда усмирилась бы и осталась у меня… Я вот сижу, думаю об этом, а ко мне заходит проводник соседнего вагона и говорит: «Хочешь бабу, в момент устрою, приготовь деньжата» — «Ну и дерьмо же ты, — говорю я ему, — я этой шлюхе съездил по заднице и вышвырнул, а ты, выходит, решил с ней дело совместное открыть?» — «А почему бы и нет? — обиделся он. — Лишние деньги в горле не застрянут. К тому же девка как станок, человек десять уже по ней прошли, а ей хоть бы хны».
Виктор выбросил давно уже остывший окурок и поудобнее расположился на ящике.
— Она все лето так и каталась на нашем поезде, — продолжил он. — Причем от начальника поезда до машиниста — все по пей по несколько раз прошлись. При этом она не упускала случая повертеть задом перед моим носом, и очень любила уставиться на меня своими пошлыми глазками. А однажды ночью, когда мы сидели с проводниками и пили, она мне под столом начала ногу поглаживать, а потом, уловив момент, сделала знак выйти из купе и сама вышла первой. Я не смог устоять. Подвыпивший был и пополз за ней. Мы пошли в купе соседнего вагона. Там было пусто. Сначала она начала целовать меня как безумная, потом резко отодвинула от себя и сказала: «А тебя сейчас не волнует, что я сегодня весь день трахалась с мужчинами? Или ты уже не такой принципиальный?» Меня как будто в холодную воду окунули. Я стоял, как последний идиот, с открытым ртом и не мог что-либо ответить. «Так вот, дружок, — сказала она, — я буду трахаться с кем угодно, кроме тебя. Понял? А теперь вали отсюда». Я так врезал ей, что кровь из носа ручьем хлынула. Но эта сука, видимо, этого и хотела. С чудовищным визгом она бросилась вон, разбудив всех пассажиров.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23
— А может, нам еще выпить шампанского? Сегодня почему-то хочу напиться.
— Нет проблем, — заявил я, хотя всегда, когда тратил чужие деньги, сталкивался с проблемами.
Я взял еще шампанского, и эта бутылка стала гарантией, что наша беседа продлится еще некоторое время.
— Вообще-то я больше люблю вино, лучше красное. Когда я окончила школу, отец мне подарил бутылку красного испанского вина. Ты, наверное, никогда не пил испанское вино. Оно пахнет солнцем. Но здесь, в этом городе нет такого вина. Я, конечно, шампанское тоже люблю. Я научилась его пить, когда жила в общежитии. Его привозили мальчишки, которые приходили в гости.
— Это те, которые потом оставались ночью?
— Те тоже. Шампанское похоже на лимонад, пьется так же легко. Я люблю, когда слегка кружится голова и неизвестно откуда появляется хорошее настроение. У меня в последнее время так мало стало радостей. Учебу свою я ненавижу. Я говорю свободно по-испански, но нас заставляют учить английский плюс еще всякую чушь. Голова просто кругом идет. И я думаю: в чем смысл жизни, зачем надо так мучиться, выносить такие страдания — одиночество, большие нагрузки, полуголодные дни и месяцы, — чтобы потом, неизвестно когда и неизвестно где, жить хорошо? И настанут ли эти времена? Ну вот ты. Ты ведь живешь на одиннадцать лет дольше. И что, сейчас тебе лучше, чем в девятнадцать?
— Наверное, нет.
— Вот видишь. И я хорошо понимаю девушек, которые таскали к себе мальчиков. Они хотели взять свое от жизни сейчас, а не потом.
— И что, — усмехнулся я, — получили, что хотели?
— Но они поступили так, как они хотели, и я их не осуждаю. Я считаю, что все должны иметь право поступать так, как им хочется.
— Твоя мама, кажется, другого мнения.
— Она не одобрила бы даже то, что я с тобой здесь пью шампанское.
— Следует ли из этого, что очередной наш с тобой тост будет «за запретное»?
— Нет, конечно, — она одарила меня очередной восхитительной улыбкой. — Если честно, то мне, да и другим девушкам тоже, было не по себе, когда на соседней койке всю ночь раздавались звуки любовных игр. Чтобы в таких условиях спать, надо иметь железные нервы.
— А чтобы заниматься, как ты говоришь, любовными играми в комнате, где на соседних койках спят или притворяются, что спят, еще двое…
— Трое, — засмеялась она.
— Тем девушкам не надо иметь железных нервов?
Это дело привычки. Я, например, считаю, что так нельзя, не потому, что это неприлично, а потому, что некрасиво. Все должно быть красиво, ты не согласен? Но есть такие, которых как раз такая обстановка возбуждает. С нами жила девушка с четвертого курса — маленькая, невзрачная. В ней было столько энергии! Она меняла партнеров каждую неделю. Однажды пришла с мужчиной лет пятидесяти — большим, лысым, с огромным животом. Такой противный… Она решила его оставить на ночь. Представляешь? Тогда все девушки устроили бунт, позвали администратора. Такой был скандал… А когда ко мне приехала мама, администратор ей тут же все рассказал. Ты бы видел мамины глаза. Она велела сразу собирать вещи, и я переехала в мою комнату. Мы все шампанское уже выпили? Тогда я еще съем мороженое, и мы пойдем. Ладно?
Мы вышли из кафе. Погода окончательно испортилась. Дул холодный, порывистый ветер, дождь моросил.
— Ты меня проводишь? — спросила она.
— Да, конечно, — обрадовался я. — Где ты живешь?
Она назвала свой район. Денег на такси у меня не было. Мы долго-долго ждали автобуса, потом долго ехали, потом долго шли под дождем и, наконец, совсем уже мокрые, добрались до ее дома.
— Вот я здесь и живу. — Она показала на большой старый дом и посмотрела на меня — такая молодая, такая красивая. Я молчал, потому что боялся, что могу одним неосторожным словом или движением все испортить.
— Ты почему молчишь? — спросила она.
— Ты такая красивая, — сказал я ей. — Ты, наверное, самая красивая девушка, которую я знал в жизни.
— Да?
— Честное слово.
— Спасибо тебе, мы так хорошо провели время.
— Тебе спасибо. Спасибо за праздник, который сегодня ты подарила мне.
Она прижалась ко мне и поцеловала. Ее губы ее были такими горячими.
— До свидания, — сказала она.
— До свидания, — ответил я.
Она не уходила. И я не уходил. Она улыбалась мне хитро-хитро.
— Может быть, ты хочешь ко мне зайти? Я могу угостить тебя чаем.
— Хочу, конечно.
— А почему молчишь?
— Я очень хочу зайти к тебе и попить с тобой чаю.
Она взяла меня за руку и потащила в подъезд. Мы поднялись на третий этаж. Потом шли по темному, давно не видевшему ремонта коридору и остановились у одной из дверей. Она открыла ее, и мы вошли в маленькую комнатку. В ней с трудом помещались две узкие кровати, шкаф и небольшой столик.
— А где твоя подружка? — спросил я.
— Она на пару дней уехала к родителям. Разве я тебе не сказала?
Она сняла свое пальто, я — куртку.
— Я, кажется, полностью промокла, — сказала она и начала раздеваться. Сняла кофту, потом рубашку, юбку, колготки… Я стоял, как под гипнозом, и не мог даже шевельнуться.
Она сняла с себя всю оставшуюся одежду и стояла посередине комнаты обнаженная, восхитительная, очень и очень желанная.
— Ну? — спросила она.
— Что? — с трудом выговорил я.
— Я действительно красивая?
— Да, — я облизнул пересохшие губы, — очень!
— Тогда почему стоишь? Иди ко мне.
Мы встретились через две недели. Она опаздывала на полчаса. Но я ее ждал и готов был ждать сколько угодно. Когда я увидел, как она идет ко мне навстречу, испытал такую первобытную радость, такое безудержное счастье! Сегодня она выглядела еще красивее. Я поцеловал ее в щечку и сказал:
— Пойдем в то кафе, где мы тогда так хорошо сидели!
— Нет, у меня мало времени, — сказала она.
Я сразу помрачнел. Она не могла этого не заметить.
— Ты должен понять. Тот день, вернее, ночь… Она ничего не значит. Мы ведь очень разные. Ты же сам это понимаешь. Между нами ничего не может быть… больше не может быть. И не звони мне больше. Я тебя очень прошу.
Я стоял в шоке, под тяжестью удара, который обрушился на меня в момент, когда я был таким счастливым и беззащитным.
— Но почему, — спросил я ее дрожащим от унижения голосом. — Почему тогда, когда ты стояла на мосту, ты думала иначе?
— Сама не знаю. Я тогда… У меня было жуткое настроение. Я не знала, что я делаю… Я очень устала. Мне надо было как-то снять стресс, расслабиться. Иначе… Иначе я могла бы с ума сойти или повеситься.
— И давно ты знаешь этот способ снятия стресса?
— Какая тебе разница? Тебе от этого лучше? Нет, ты не первый. И не смотри на меня с таким презрением, а то я заплачу.
Я повернулся и быстро-быстро ушел. Я снова не хотел оглядываться. А она на этот раз меня не остановила. Я уже не шел, я бежал, боясь, что, если останусь, то либо с ней что-нибудь сделаю, либо с собой.
Это был один из самых тяжелых дней в моей жизни. Она ворвалась в мое сердце, легко и быстро покорила мою душу, но оказалось, что я был всего-навсего средством для снятия стресса. На время я потерял нить жизни. Я перестал понимать свое окружение, делал одну ошибку за другой и нажил себе кучу неприятностей и множество врагов. Только спустя год я смог настолько успокоиться, чтобы относиться к этой истории не так трагично. Как ни странно, именно тогда я решил с ней снова встретиться.
Я шел к ней, готовый убедиться в том, что она совсем и не такая красивая, как мне показалось год назад, что она вовсе и не умна, а потому не представляет для меня большой ценности.
С трудом я нашел дом и отыскал ее комнату. Дверь открыла незнакомая, очень толстая девушка.
— А разве здесь не живет…
— Нет, — перебила она, — не живет. Она вышла замуж за иностранца на двадцать лет старше и уехала с ним. Навсегда.
— Где же она сейчас живет?
— В Испании, где же еще ей жить. В Испании.
ВОЛЧИЦА
Я складывал ЯЩИКИ С огурцами, когда он появился. — Ты Виктора не видел? — спросил он каким-то странным, дрожащим, как у старика, голосом.
Ему было лет тридцать. Если бы не широкий шрам на подбородке, его можно было бы даже назвать красивым. Меня поразили его глаза: большие, синие. Они смотрели на меня и одновременно сквозь меня куда-то далеко.
— Виктор сегодня не работает, — сказал я. Он постоял секунд десять без движения, потом повернулся и медленно ушел. Что-то необычное, странное было в этом парне, что именно — я не мог объяснить. Скоро я забыл о нем и вернулся к моим ящикам. В большом продовольственном магазине чернорабочих, то есть нас, было всего трое. Работы было не очень много, и платили тоже соответственно. Эта работа имела единственное преимущество — сюда брали кого угодно. Мы все были из этой категории. Старший из нас был законченным алкоголиком и рассчитывать на другую работу не мог. Виктор только что вернулся из тюрьмы. По его словам, оказался он там совершенно случайно. Работал проводником на поездах дальнего следования. На какой-то станции увидел беспризорный вагон, одиноко стоящий в тупике. Поймав удобный момент, залез туда и вытащил бензопилу. Но далеко уйти не удалось, его тут же схватили.
— Я-то думал, — рассказывал он, — дадут мне по башке и отпустят. Дали… два года…
Что касается меня, то, как выяснилось (увы, достаточно поздно), я из тех людей, которые время от времени сами себе устраивают невыносимые жизненные условия, чтобы героически бороться за их устранение. Вот я и остался в очередной раз без работы и без денег, и надо было срочно где-то устроиться. Друзья в пожарном порядке нашли этот магазин в маленьком городке.
— Тебя какой-то парень искал, — сказал я Виктору через день, когда тот появился в магазине. — Странный такой, вроде смотрит прямо в глаза, но тебя не видит.
Тот день был из тех редких, когда работы почти не было. Погода стояла отменная, весеннее солнце нежно пригревало. Мы поставили пустые ящики у черного входа магазина и, сидя на них, лениво рассматривали прохожих.
— Да, я его знаю, — сказал Виктор. — После кошмарной автокатастрофы он почти ничего не видит. Он не в состоянии ни нормально ходить, ни нормально говорить. Стал инвалидом, калекой. А таким парнем был! И все из-за этой суки…
Он грязно выругался и достал сигареты.
— Я сейчас от него иду, — добавил он. — Сегодня он судится. Можешь себе представить такой маразм: на него подали в суд за то, что он не платит алименты! А на его пособие по инвалидности даже сигаретами не запасешься. И снова эта сука воду мутит. (Он опять выругался.) Все знают, что ее ребенок от другого. А ей не сидится на месте. Она хочет добить его полностью, понимаешь, полностью.
— Если честно, не понимаю, — сказал я ему. — Зачем ей это надо?
— Да потому, что она мразь, понимаешь. Мразь. Другого объяснения нету.
— Все-таки ты что-то не договариваешь, — упорствовал я. — Так не бывает, чтобы жена ни с того ни с сего решила мужа подставить. Он, наверно, что-то натворил.
— Я тебе говорю, все она виновата, — он вскочил с места, отшвырнув сигарету в сторону.
— Ладно, успокойся, — сказал я. — Что ты нервничаешь?
Он зажег новую сигарету и снова сел.
— Я ее знаю больше пяти лет. Тогда я еще был проводником. Работал на поездах дальнего следования. Она прилипла ко мне на какой-то станции. Ей тогда было лет восемнадцать. Глаза, мордашка, ноги — все в порядке. Стоит напротив меня и заявляет: «Возьмешь меня, командир, с собой?» Я ей: «Возьму, но боюсь, ты не выдержишь». А она мне: «Еще вопрос, кто кого выдержит». Короче, вечером я захожу в свое купе, а эта сучка стоит нагишом и меня дразнит: «Что стоишь, как калоша, — говорит она мне, — подойти боишься?» Ну, ты, наверное, понимаешь, что за пять лет работы проводником я многое перевидал, но эта бабенка была особая. Мы с ней кувыркались час, а она мне с наглой рожей заявляет, что хочет еще. «Ну сколько же тебе нужно, мать твою…» — говорю я ей. «А я вот такая, — усмехается она, — чем больше, тем больше и хочется. Но ты не бойся, я тебя насиловать не буду. Живи на здоровье. Если хочешь знать, мы с тобой бабки будем зарабатывать, понял». — «Какие бабки?» — спрашиваю я ее. «Самые что ни на есть настоящие, — говорит она и одевается. — Ты сюда будешь приводить мужиков, а сам минут на двадцать уйдешь прогуливаться по вагону. Деньги потом честно разделим. Видишь, как все просто», — говорит она спокойно, будто предлагает мне булочку съесть, а в глазах горят шальные огоньки. «Ты что, мать твою, — разозлился я, — готова с первым встречным лечь в постель?» — «А ты кто такой, если не первый встречный? — смеется она. — Или ты решил, что я, увидев тебя, урода, сразу голову потеряла? Мне деньги нужны, деньги. Заодно и ты, дурак, их заработаешь». Я взял ее, полуголую, и пинком под зад вышвырнул из купе. «Убирайся, — сказал я ей, — чтобы я тебя здесь больше не видел. Увижу — задушу»Она ничего не сказала, только посмотрела на меня своими большими наглыми глазами. Я еле-еле заставил себя сдержаться и не врезать ей по мордашке. Она ушла. Я думал, что забуду ее, как дурной сон. Но бывают сны, когда просыпаешься ночью и больше заснуть не можешь. С этой девицей было то же самое. Баб я знал хорошо, сам понимаешь — работа такая… Кого только ни встретишь в этих поездах. К тому же тогда я уже успел жениться и развестись. Но эта девица была особая. Из тех, которые на нас, мужиков, действуют безотказно. Не смейся, такие женщины тоже есть. Ты понимаешь, я раньше считал, что мужику много не надо: было бы что есть, что пить и где ночевать, да еще чтобы денежки в кармане шуршали — вот и все дела. Да нет, все не так просто. Особенно хорошо это начинаешь понимать на зоне. Там условия заставляют много думать. Времени, понимаешь, целое море. Сиди на нарах и думай сколько хочешь. Так вот, браток, жизнь наша — это самый настоящий цирк. Ты можешь быть добрым, честным, но придет какая-нибудь сволочь и сыграет роль этого доброго и честного в сто раз лучше тебя — и все, баста, твоя песенка спета. На тебя уже никто не посмотрит. Среди этих актеров есть такие, которые заставляют зрителя плакать, а сами в уме над ними смеются. Так вот, эта самая девица была из таких. В постели она так тебя ласкала, такие охи и ахи издавала, как будто всю жизнь именно тебя искала и вот сейчас, в этот момент, наконец, нашла. Такие на нашего брата действуют, как наркотик. Пробовал? А я — да. Скверное это дело. Причем ты прекрасно понимаешь, что это тебя загубит, но завязать никак не можешь.
Ну вот, такая была эта вот баба. Чтоб она сдохла. (Виктор снова выругался.) Для нее не было ничего святого. Она могла кого угодно предать, не моргнув глазом. Такие получают удовольствие, только когда мужчину делают невольным рабом и издеваются над ним. Это потому, что они так низко упали, что дальше уже некуда, и поэтому они получают дьявольское наслаждение, когда ощущают себя выше кого-то, понимаешь. Ну вот, выгнал я ее, а сам через несколько часов начал уже сомневаться, правильно ли я поступил. Может быть, суровая жизнь ее сделала такой. Может быть, она осталась совсем без средств к существованию? Ведь так тоже бывает. Ты вот, например, можно сказать, образованный человек, а сейчас за какие-то гроши ящики с мешками выгружаешь. Жизнь такая штука — всякое бывает. Вот я и подумал: может быть, надо было ее некоторое время поить, кормить и немножко деньжат подбросить? Тогда усмирилась бы и осталась у меня… Я вот сижу, думаю об этом, а ко мне заходит проводник соседнего вагона и говорит: «Хочешь бабу, в момент устрою, приготовь деньжата» — «Ну и дерьмо же ты, — говорю я ему, — я этой шлюхе съездил по заднице и вышвырнул, а ты, выходит, решил с ней дело совместное открыть?» — «А почему бы и нет? — обиделся он. — Лишние деньги в горле не застрянут. К тому же девка как станок, человек десять уже по ней прошли, а ей хоть бы хны».
Виктор выбросил давно уже остывший окурок и поудобнее расположился на ящике.
— Она все лето так и каталась на нашем поезде, — продолжил он. — Причем от начальника поезда до машиниста — все по пей по несколько раз прошлись. При этом она не упускала случая повертеть задом перед моим носом, и очень любила уставиться на меня своими пошлыми глазками. А однажды ночью, когда мы сидели с проводниками и пили, она мне под столом начала ногу поглаживать, а потом, уловив момент, сделала знак выйти из купе и сама вышла первой. Я не смог устоять. Подвыпивший был и пополз за ней. Мы пошли в купе соседнего вагона. Там было пусто. Сначала она начала целовать меня как безумная, потом резко отодвинула от себя и сказала: «А тебя сейчас не волнует, что я сегодня весь день трахалась с мужчинами? Или ты уже не такой принципиальный?» Меня как будто в холодную воду окунули. Я стоял, как последний идиот, с открытым ртом и не мог что-либо ответить. «Так вот, дружок, — сказала она, — я буду трахаться с кем угодно, кроме тебя. Понял? А теперь вали отсюда». Я так врезал ей, что кровь из носа ручьем хлынула. Но эта сука, видимо, этого и хотела. С чудовищным визгом она бросилась вон, разбудив всех пассажиров.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23