— Обязательно, — ответила я.
Он посмотрел на меня, как будто бы я была не в своем уме. Я не нуждалась в жалости. Справлюсь, всегда справлялась сама.
Можно ли любить того, кто нас не любит? Можно. Именно так и будет со мной. Я не стану проклинать судьбу — возможно, таково мое предназначение. Зачем сопротивляться ему? Ведь я могу сохранить все то прекрасное, что уже выпало на мою долю. Некоторым вообще не случалось любить. Мне случилось. Судьба и так меня наградила. Я еще научусь радоваться тому, что встретила Адама, когда-нибудь я научусь этому радоваться. Я это знаю.
По крайней мере я умею любить. Не беда, что безответно. Через пару лет это перестанет мне мешать.
Я вышла на своей станции и медленно побрела к дому. Остановилась у своей калитки, потом повернула к Уле. Я не могу притворяться, будто мне неизвестно, как она обманула Адама. Уля — близкий мне человек, разве можно жить и дружить с таким грузом? С ней я тоже должна поговорить.
Я позвонила. Мне открыл Кшись.
— Привет, Ютка. Ты чего так официально? Через ворота?
— Мне надо поговорить с Улей. — Я прошла мимо Кшися и увидела Улю, которая чистила картошку.
— Пообедаешь с нами? — Уля засуетилась, собрала картофельную кожуру в мусорное ведро, вытерла стол.
— Нет, спасибо, я хочу с тобой поговорить.
— Ты чего так официально? — Уля улыбнулась, она даже не заметила, что повторила вопрос Кшисика. Это и является признаком удачного замужества?
Мы вышли на террасу.
Я ВАМ ПОКАЖУ!
Я раскладывала письма в кучки. Сидела на полу в большой комнате, Борис лежал на тахте, мне пришлось его туда втащить, у него не было сил забраться. Натопила камин, стало тепло, только мое сердце не желало оттаять. Я должна чем-то себя занять, чтобы не думать. Если буду занята, не останется времени чувствовать.
Дорогая редакция, дело о разделе имущества длится уже более трех лет… — юрист, стопка справа.
Дорогая редакция, на всем теле выступила сыпь красного цвета, она чешется, и поднялась температура, хотя я делаю компресс из простокваши… — врач, стопка слева.
Дорогая редакция, без явных причин ушел муж… — я, кучка на тахте, возле Бориса.
Дорогая редакция, я хочу развестись и не знаю, как написать заявление и сколько это стоит… — юрист, вправо.
Дорогая редакция, моя дочь сделала себе татуировку на бедре в виде пантеры… — я.
Дорогая редакция, я хотела бы работать с дельфинами, куда мне обратиться… — я, тахта.
Дорогая редакция, я хотела бы взять на воспитание ребенка, как это сделал Джек Николсон в фильме «Шмидт», сообщите мне адреса… — я.
Дорогая редакция, я заплатила за амулет счастья сорок два злотых, потому что у вас была реклама, а счастья как не было, так и нет, пожалуйста, верните мне деньги… — я.
Дорогая редакция, моя жена во время интимных отношений засовывает мне бусинки, правда, мне стыдно признаться куда. Является ли это поводом для развода… — юрист, или я, или проктолог.
Дорогая редакция, ваш журнал — грязная пресса… — архив, без ответа, под стол.
Дорогая редакция, умоляю, помогите… — без обратного адреса, в архив.
Дорогая редакция, настоящим письмом сообщаю, что мой сосед Ярослав Клызь имеет фирму и пользуется электричеством от столба, за которое не платит налогов и вообще ничего… — без подписи, в корзину.
Дорогая редакция, я написал в классной работе, что Телимена в «Пане Тадеуше» — крутая тетка и получил двойку. Это справедливо или нет?— я, Борис.
Мне — 65 писем, 70 — обратно в редакцию, специалистам. Есть чем заняться в ближайшие дни.
— Мама, почему здесь такой бардак?
— Я сортирую письма. Тося, сними ботинки, ты наследишь, я здесь убирала.
— Я их сняла, — удивилась Тося, я покосилась на ее ноги. Она была в тапках. — Мам, что с тобой происходит?
— Тося, оставь меня в покое, я как-нибудь разберусь сама. Единственное, чего бы мне хотелось, — чтобы ты сдала экзамены. Если я могу тебе помочь, скажи, но пока у меня нет сил вводить тебя в курс моего душевного состояния.
— Но, мама, я же твоя подруга! — с обидой сказала Тося.
— Нет, дорогая, — я наконец сообразила, к чему она клонит, — ты прежде всего моя дочь, а я — твоя мать. Когда-нибудь мы с тобой подружимся. Но о некоторых вещах я пока не хочу с тобой говорить.
— Но, мама, ты должна! Я же говорила, чтобы ты не ездила к Адаму, правда? И надо было тебе унижаться! Он… что-нибудь тебе сказал? Обо мне? То есть он о чем-нибудь упоминал?
Я переложила стопки на стол, скрепила письма скрепками.
— Тося, извини, но мы говорили не о тебе, а обо мне и о нем.
— И что? — поинтересовалась Тося и плюхнулась возле Бориса на кипу писем, которыми мне предстояло заняться.
— Ты села на мою работу, помнешь. Тося вытащила из-под попки письма.
— Ну и что, мама?
— Ничего. Не будет Адама.
Я повернулась к Тосе спиной, потому что не хотела, чтобы она видела, как глаза у меня наполняются слезами.
— Ах, мамочка! — Тося подбежала ко мне и обняла за талию. — И очень хорошо! Папа сказал, что ты всегда была женщиной его жизни и что ошибки надо уметь прощать. Папа хотел бы жить с нами. Sorry, я хорошо отношусь к Адаму, но, мама, мы снова сможем стать семьей!
Я замерла как вкопанная. Дочь отстранилась от меня, лицо у нее слегка вытянулось.
— Мамочка, я понимаю, что не сразу, ты должна привыкнуть к этой мысли, но ты увидишь, теперь все уладится…
— Папа хотел бы жить с нами? Уладится? Тося, что ты такое говоришь???
— Это вопрос времени, папа так сказал, а я помню, что когда-то я тебя спрашивала, могут ли люди снова сойтись, ты мне сказала, что конечно и что надо уметь прощать. Ты простишь папу, потому что эта его Йоля…
— Мне нечего прощать папе.
— Это замечательно! Потому что он беспокоится, что ты все-таки…
— Мне нечего прощать папе, и он никогда с нами не будет жить. Никогда! — резко сказала я и увидела, что у Тоси, как у маленького ребенка, скривилась мордашка. — Тося, к прошлому нет возврата. Я уже не люблю папу, и ты хорошо знаешь почему.
— Не говори так! — Тося, не владея собой, перешла на крик. — Не говори так! Я видела, как вы обнимались на моем дне рождения, как это было здорово! Папа тебя поцеловал! Он такой добрый со мной, а ты говоришь, что его не хочешь! Потому что этот чертов Адам вернулся! А я не хочу Адама, я хочу жить с родителями, как другие дети! Я взрослая, я не ребенок! И бабушка, и тетя Ганя, и Уля говорят, что еще не все потеряно!
— Ты уже не ребенок, Тося, к сожалению, — согласилась я, потому что видела: моя восемнадцатилетняя дочь — это маленькое несчастное дитя, которое что-то напридумывало. — Ты должна смириться с фактом, что у тебя разведенные родители. Что у твоего отца новая семья и что я одинока. Это трудно, однако ты должна.
— А твои родители снова живут вместе! Почему ты не возьмешь с них пример? Ненавижу тебя! Ненавижу! — крикнула Тося, развернулась, хлопнула дверью и убежала к себе. — Я еще вам покажу! Вам всем! Вот увидите, еще пожалеете!
Я не бросилась за ней. Я ничего ей не смогу объяснить. Попрошу, может быть, маму или отца, чтобы с ней поговорили. Тося втемяшила себе что-то в голову. Как мне объяснить своей дочери, что мило провести вечер в день рождения — этого недостаточно, чтобы снова влюбиться в бывшего мужа-подлеца? И что я любезничала с Эксиком только ради того, чтобы ей, Тосе, лучше жилось на свете? Я пусть недолго, но льстила себя надеждой, что можно все совместить: старую и новую семьи, поддерживать дружеские отношения, как в американских фильмах, быть в отличных отношениях с дочерью. Она тоже не может меня понять. Только когда появляются собственные дети, осознаешь поступки своих родителей. Я должна набраться терпения, еще десять — двадцать лет, и мы поймем друг друга.
Погодите, погодите… бабушка говорила, что еще не все потеряно? Моя мама?
Я сняла телефонную трубку.
— Мама!
— Да, дорогая?
— Ты когда-нибудь говорила с Тосей обо мне и о твоем бывшем зяте?
Молчание.
— Да, — моя мама смешалась, — был ничего не значащий разговор.
— И что ты ей сказала?
— Ничего. То есть почти ничего. То есть… ну знаешь, когда Адам уехал и появилась возможность… чтобы все-таки… учитывая, что ребенку нужен отец…
— Что ты ей сказала? — Я резко оборвала маму, хотя и непреднамеренно.
— Не разговаривай со мной таким тоном, деточка! — занервничала мама, — Мы всегда хотели тебе добра!
— Я — нет! — издалека донесся голос отца. — Меня в это не впутывай!
— Как ты смеешь?! — Мама одновременно разговаривала теперь и с отцом. — Ты же сам говорил, что было бы хорошо, если бы они сошлись!
— Так вот, ставлю вас в известность, что я развелась…
— Мы тоже, дорогая, но ты же видишь, что можно как-то найти общий язык…
— И я никогда не вернусь к Тосиному отцу. Никогда! Мне неприятно, что вы манипулировали Тосей и, вместо того чтобы ее поддержать, обольщали надеждой.
— Как ты могла подумать о нас такое? — Мама почти плакала. — Ну вот, дождалась, моя собственная дочь так со мной…
— Юдита! — Папа забрал у нее трубку. — Не переживай, у матери это пройдет. Живи так, чтобы чувствовать себя счастливой, дорогая.
— Слишком поздно, — сказала я и положила трубку.
Тося со мной не разговаривает. Но похоже, она взялась за учебу. Я была на последнем родительском собрании.
— В отношении выпускных экзаменов я не вижу особых причин для волнений. У меня нет к ней претензий, — сказала классная руководительница. — Девочка очень повзрослела за последнее время.
Якуб прошмыгнул наверх, кивнув мне с порога, Тося, по-видимому, сообщила ему, какая у нее нехорошая мать. А я — жива. Не рассыпалась, не разболелась. Единственное — меня меньше радуют разные вещи. Вчера вечером в отчаянии позвонила Реня — дескать, не пришла медсестра к Кармелии и не могла бы я ей помочь искупать малышку.
Конечно, я пошла. Итальянская ванночка со специальной сеткой, итальянская кроватка, косметика для малышей из Швейцарии, а Ренька беспомощно наблюдала, как я за три минуты помыла ребенка.
— Останься, — предложила она мне, когда Кармелия сладко заснула с бутылочкой «СЫссо» в ротике. — Поболтаем.
А потом достала большую кипу журналов и принялась взахлеб рассказывать о поясах для похудения, о препаратах из Америки, которые убивают аппетит, а также о клиниках пластической хирургии.
— Я не кормлю грудью, чтобы она не деформировалась, — объяснила соседка, — но все равно появились растяжки, придется как-то от них избавляться. Если бы я знала, что такой ценой…
«Мозги у тебя расплавились и деформировались, — сказала я. — Крыша у тебя совсем съехала, Реня, дорогая! — Рука дернулась, и я пролила чай. — Ты просто спятила! Ты совершеннейший продукт новой системы в этом государстве! Безмозглое существо, для которого можно создавать все эти идиотские штучки и цель которого — обзавестись все большим количеством вещей, предметов, тряпок, кремов, всяких примочек, искусственных сисек, силиконовых попок! А когда ты пустишь по миру своего муженька или вдруг начнешь новую жизнь, то очнешься и…»
Я открыла глаза и взглянула на Реньку.
— Реня, у тебя мозги деформировались, — сказала я. — Я не предполагала, что ты такая идиотка.
— Ну знаешь ли! — Реня резко захлопнула глянцевый журнал. — Ты даже не представляешь себе, какой у меня богатый внутренний мир. Я-то уж не останусь одна, как ты. Мой муж знает, что необходимо женщине для счастья. Мне не нужно работать, чтобы сделать себе пластическую операцию, а в тебе говорит зависть. Ну что ж, вот они — одинокие женщины!
— Знаешь что? — Я встала. — У меня нет сил болтать о всякой ерунде. Сегодня — точно. Может быть, изредка и можно. Но наверное, меня это больше не устраивает. Я не хотела тебя обидеть, но это ты, Реня, сидишь допоздна одна потому, что хочешь, чтобы твой супруг принес тебе еще больше. Жаль, что он не может работать двадцать четыре часа в сутки. — И напоследок я съехидничала: — Тебе никогда не приходило в голову, что ему, наверное, приятнее на работе, чем с тобой?
Ренька оторопела, а я, видимо, со всеми испорчу отношения. Но какое же это удовольствие — говорить что думаешь и делать что говоришь!
Дома меня ждала Агнешка.
— Ты не подходишь к телефону, Ютка, разве так можно?
Я рассказала ей вкратце, что происходит. И о разговоре с Улей, которая тоже думала, что так будет лучше для меня, и настолько была в этом уверена, что Шимону, который приезжал в мое отсутствие, не объяснила, что меня нет и что Тосин отец находится у меня незаконно. И о том, как мы с ней ужасно поссорились, когда я ей сказала, чтобы она никогда не вмешивалась в мою жизнь, потому что я в ее не лезу. И что никто лучше нас самих не знает, что мы чувствуем. И что если она, Агнешка, хочет убедить меня, что…
Но Агнешка махнула рукой.
— Юдита, — сказана она серьезно, — самое время, чтобы ты разобралась со своей жизнью. Ты и только ты, а не кто-то другой за тебя. Ты очень правильно сказала Уле. И родителям тоже. А Тося… с Тосей я поговорю сама, если ты позволишь. Слишком рьяно все за тебя взялись.
Уже второй день, как я болею. Был врач, определил, что у меня воспаление легких. Все одно к одному — воспаление легких, и все меня покинули. Но я поправлюсь. Тося вернулась от Агнешки и Гжесика, и что-то изменилось. Я лежала в спальне и в двухсотый раз читала трилогию и «Идиота», а еще «Аню с Зеленого холма», по очереди и отрывками, что, несомненно, было ярким свидетельством моего тяжелого состояния. Читала, плакала, спала. «И так будет до конца жизни», — подумала я.
— Мама, сделать тебе чаю?
— Нет, спасибо.
— А может, хочешь что-нибудь посмотреть? Я могу сходить в прокат… взять какой-нибудь фильм.
— Нет, но очень трогательно, что ты интересуешься. — До видеопроката не меньше километра от станции.
— А что ты хочешь?
— Ничего.
— Хочешь, я с тобой посижу?
Мне бы следовало от удивления перевернуться (как в гробу), но я не шелохнулась.
— Нет, спасибо.
— Ты не хочешь поговорить?
— Нет, — ответила я, но все-таки сползла с кровати. Тося подала мне халат.
— Тебе надо лежать.
— Я вспомнила, что не достала мясо на завтра. Оно в морозильнике.
— А почему ты не скажешь мне?
— Ты не знаешь какое. — Я надела халат и поплелась на кухню.
У меня немного кружилась голова. Кошки — во дворе, вместо того чтобы лежать на мне и вытягивать болезнь.
Дорогой читатель, некогда кошачьи шкурки прикладывали к почкам, полагая, что они исцеляют, но это не более чем предрассудок…
Живые кошачьи шкурки, мне бы они, несомненно, помогли.
Тося обогнала меня и остановилась перед холодильником.
— С тобой так всегда, мама. Захочешь тебе помочь — так нельзя. Почему ты со мной не разговариваешь? Ты обижена на меня, да? Я чувствую! Что все из-за меня, конечно. И Адам наверняка рассказал тебе про то письмо, ты поэтому и не хочешь со мной разговаривать. —
Тося неожиданно расплакалась, а я села на стул, потому что все-таки у меня сильная слабость.
— Про какое письмо? — еле слышно спросила я, у меня не было сил ругаться с дочерью.
— Не притворяйся! — крикнула Тося сквозь слезы. — Не притворяйся! Ты такая же лживая, как отец! Он тоже обманывает! Йоля поехала в Краков, и они там строят дом! Вместе!
— Это же хорошо, — сказала я, но мозги по-прежнему отказывались работать.
— Чего же хорошего? — Тося села рядом со мной и спрятала лицо в ладонях. — Я думала, что он хочет вернуться к тебе, а он просто поссорился со своей женой! Я хотела как лучше…
Я подняла руку и притронулась к Тосиным волосам. Как замечательно, что она их уже не красит, какой у них чудесный мышиный оттенок, и какие у нее красивые глаза!
— Не переживай, Тосенька, каждый может ошибиться… Я так счастлива, что дедушка с бабушкой снова вместе… Но такое случается очень редко… Мы с отцом действительно больше не любим друг друга. И хотя семья важнее всего, — я воспользовалась тем, что дочь, наверное, первый раз в жизни не перебивала меня, — это такой организм, в котором должны быть любовь, привязанность, уважение или дружба. В противном случае это всего лишь основная ячейка общества. У нас с отцом есть ты, но ребенок не может быть тем единственным, что связывает семью. Ребенок нуждается в чем-то большем, он должен чувствовать, что между родителями существует хотя бы симпатия, потому что иначе просто можно сойти с ума.
Тося подняла заплаканные глаза и посмотрела на меня с полным пониманием впервые за последние месяцы.
— Ты хочешь яичницу? — спросила она с надеждой. — Я бы не прочь…
— Пожарь, — сказала я, хотя при мысли о яичнице меня начало мутить. — Я съем немного.
Тося достала из холодильника яйца пани Стаси. Поставила сковородку на плиту, положила кусочек масла, а потом вбила одно яйцо, второе, третье.
— Тосенька, — осторожно заметила я, — столько я не съем.
— А я съем, я голодная. — Тося не обратила внимания, что я назвала ее детским уменьшительным именем, чего она абсолютно не выносит.
Четвертое, пятое, шестое яйцо.
— Тося! Ты вбила шесть штук!
— Тебе что, жалко, да?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28