За высокомерным спокойствием скрывалась безжалостная решимость взять инициативу в свои руки. Никогда еще он не встречал столь великолепной хищницы.
Если не считать Кристин.
– Как я уже сказал, – ответил Уолли, – лично к вам это расследование отношения не имеет. И кроме того, клиент настоятельно просил держать все подробности в секрете. Именно поэтому, само собой разумеется, все, что вы сочтете нужным сказать, останется между нами. Это моя профессиональная обязанность, – добавил он, слегка кивнув.
Женщина вновь взглянула на фото. Перед Уолли всплыло видение: Кристин в номере мотеля, держит в руках этот же снимок, светлые ресницы золотыми бабочками трепещут на лице.
Дочь и мать… как похожи… Та же безмятежность, словно маска, скрывающая жестокость намерений, быстроту рефлексов, не позволяющую ускользнуть ни одной жертве, когда прыжок уже сделан. Неужели эта женщина не испытывает извращенной гордости, узнав, как легко ее дочь отправила великого Хармона Керта в мир иной? И, словно переключившись на другую волну, Уолли увидел Лайну из «Полночного часа», пристально глядевшую на Терри, готовую произнести слова, полные убийственного соблазна.
Что мать, что дочь. Вот оно – недостающее звено таинственного целого.
Для Уолли ее присутствие было чем-то огромным и неизбывным. Будто эта женщина была частью тени, омрачившей его существование.
Теперь ее напряженно-оценивающий взгляд был прикован к лицу Дугаса. Уолли чувствовал себя так, словно его исследуют жесткие пальцы.
– Позволю себе сказать несколько слов, – сказал сыщик, улыбаясь как можно вежливее. – Майк Фонтейн убит в пьяной драке лет семнадцать назад. Чарли Гржибек содержит бар в одном из восточных штатов. Я недавно беседовал с Леоном Гатричем. Он по-прежнему в добром здравии, работает на ферме. Не мог вас припомнить, но до сих пор хранит открытку, посланную вами из отеля в Буффало.
Глаза женщины гипнотизировали его. Уолли стоило больших усилий выдерживать ее взгляд, он словно все глубже и глубже погружался в глубину ее глаз, ее сути.
– Что же касается молодого адвоката, за которого вы вышли замуж, он умер восемь лет назад. Сердце. Похоронен в фамильном склепе на городском кладбище.
Женщина играла с карточкой, словно кошка с полузадушенной мышью.
– Обе ваши дочери очень одиноки. Сироты. Ни отца, ни матери. Конечно, это не мое дело, миссис Сондерборг. Но меня не удивило бы, захоти они знать, что с вами сталось.
– Мистер Дугас, – произнесла, наконец, женщина, поглядев на лицевую сторону карточки, – адвокат моего мужа…
Уолли умоляюще протянул руки ладонями вверх.
– Не вижу причин беспокоить вашего мужа, – запротестовал он. – Никаких причин. Как я уже сказал, это неважно, древняя история… а мистер Сондерборг – человек занятой.
Выражение ее глаз не изменилось.
– С другой стороны, – продолжала она, – вы прекрасно ответили на собственные вопросы. И если у вас нет других…
– Только еще один, совсем небольшой, но вы бы мне очень помогли… Если бы вы были так добры ответить, миссис Сондерборг, кто отец вашей второй дочери? Только это.
Уолли ждал. Единственными звуками, нарушавшими тишину, были легкие щелчки карточки, постукивающей по обтянутому шелком колену. Сверкающие глаза обдавали сыщика холодом. Они были ошеломительно прекрасны в гневе. Нет сомнения, он загнал ее в угол. Теперь женщина знала: в доме появился злейший враг – ее прошлое.
Именно поэтому Уолли пришел сюда. Заставить ее корчиться на медленном огне. Дать понять, что прошлое не ушло, не растворилось и никогда не исчезнет. Увидеть это выражение глаз, безжалостную змеиную улыбку, как видела ее Кристин сотни раз за все годы, когда была слишком мала, чтобы себя защитить. Добиться, чтобы она ощерилась, показала клыки.
– Мистер Дугас, – задумчиво начала Элис, – по-моему, вы ошибаетесь. Вряд ли я чем-нибудь могу помочь. Хочу также заметить вам, что сведений того рода, что вы ищете, не существует вообще, – даже у определенных людей и при определенных обстоятельствах. – Она улыбнулась ослепительной деланной улыбкой хорошо воспитанной хозяйки, улыбкой, закрывшей ее лицо словно маской.
– Ну что ж, – улыбнулся Уолли, вставая. – Вы же знаете, что говорят о нас, детективах: мы посланы на землю, чтобы надоедать людям и отнимать у них время. Видно, я зря проделал такой долгий путь. Ничего не поделаешь.
– Простите, что не смогла быть полезной, – кивнула она, поднимаясь, чтобы проводить его. – Вы уверены, что у вас не осталось вопросов?
Уолли почувствовал, как когти втянулись, клыки спрятались. Она чувствовала явное облегчение.
– Ни одного, мадам, – протянул он, вертя в руках соломенную шляпу. – Рад узнать, что вы в добром здравии и хорошо живете. В наше время этого не так-то просто добиться.
Сыщик дал ей время осознать сказанное и, окинув ее удовлетворенным взглядом, нахлобучил шляпу на голову. Уолли прижал ее к стене, и она это знала.
– О, это не так трудно, – ответила женщина голосом, шипящим, словно свист меча, вынимаемого из ножен. – Если, конечно, знаешь, как позаботиться о себе. Уверена, вам это тоже под силу, мистер Дугас.
Вот теперь она пронзила Уолли взглядом, которого тот ждал – глаза блестели жестко и предостерегающе. Он уже видел такое много раз. Именно его последняя, плохо замаскированная угроза исторгла этот взгляд.
– Позвольте проводить вас, – сказала она, показывая на дверь в гостиную.
Голос снова стал вежливо-бесстрастным.
– Не стоит, – улыбнулся Уолли. – Я запомнил дорогу. Не видел такой гостиной с тех пор, как осматривал с экскурсией Белый дом. Не стоит беспокоиться, миссис Сондерборг, я знаю куда идти. Доброго вам дня.
Экономка наблюдала в окно, как сыщик идет через лужайку к автомобилю. Шофер молча стоял у блестящего «роллс-ройса».
В доме раздались осторожные шаги, женщина поднималась на второй этаж. Послышался звук открываемого ящика, потом ящик закрыли. Женское лицо приблизилось к зеркалу. Бледно-голубые глаза напряженно всматривались в серебристое стекло. На миг в их бездонных глубинах засветилась решимость, тут же исчезнувшая за маской безразличия.
Глава XXXVIII
Не одной Энни приходилось тяжело. Дэймон Рис не мог припомнить, когда съемки давались с таким трудом, как сейчас.
Сначала он думал, что все дело в Энни. Хотя Рис написал роль Дейзи для нее, тем не менее он не был готов к тому, что увидит на съемочной площадке.
Энни каждое утро приходила на съемку: светящиеся, измученные, полные боли глаза, легкая походка, грациозные движения… И сразу же она тонула в саморазрушительной пассивности Дейзи, перевоплощалась без всякой его помощи настолько полно, что на нее было страшно смотреть, тем более что, глядя на это хрупкое тело, Дэймон не мог выбросить из головы воспоминания о ее потерянной любви, ужасной аварии и погибшем ребенке.
Сцены, снятые вместе с маленькими актерами, игравшими детей Дейзи, разрывали сердце. Любовь Энни к нерожденному младенцу сияла в каждой улыбке и в каждом жесте.
Одно дело видеть, как эта чистая, искренняя женщина пытается показать воплощение зла – Лайну. В этом фильме жертвой был Терри в исполнении Эрика Шейна. Но теперь изведавшая столько страданий Энни пыталась передать муки своей героини и делала это для него, Дэймона.
Рис начал задаваться вопросом, не слишком ли высоко замахнулся на этот раз. По мере того, как шли недели, он начал понимать, что не только Энни лишает его мужества, истощая последние силы; нет – дело в невидимых и непредвиденных пересечениях сюжета «Плодородного полумесяца» с его внутренней творческой жизнью. Нельзя было отрицать: фильм этот, возможно, – его последняя вещь. Вдохновение, подобное этому, может никогда больше не осенить его. Он стареет, и такая чудовищная работа ему уже больше не под силу. Изменения, вносимые каждую ночь в сценарий, казались крошечными ожогами и ядовитыми укусами, вливавшими в душу смертоносное зелье, катализируя Дэймона каким-то странным, непонятным образом.
Вдохновение горело уже не в нем, а извне, где-то в обволакивающем полумраке, маня, искушая; недостижимое, но близкое, всегда болезненное, всегда опасное, беспристрастная созидающая сила, по правде говоря, не имеющая с ним ничего общего. Дэймон был просто слабым человеческим существом, необходимым для материального воплощения этой силы.
Дэймону мучительно хотелось сорваться, уйти в загул, но этого нельзя было себе позволить. Он вертелся на карусели, с которой невозможно сойти до самого конца, ибо душа художника трепетала, столкнувшись с явлением более важным и значительным, чем когда-либо пытался постичь Дэймон. Теперь он отправлялся в опасное плавание, в открытое море, один, взвалив на плечи ответственность, которую не в силах был дольше нести. Но, как ни странно, неизвестно откуда появилась новая настороженность, занимавшая сначала всего лишь уголок души, а потом и все его воображение целиком.
И настороженность эта касалась Энни и Марго.
В конце каждого изнурительного дня именно Марго везла Дэймона домой, помогала Кончите готовить ужин, пока он пил и играл на скрипке, отвечала на телефонные звонки и, наконец, ложилась спать пораньше, чтобы встать среди ночи и помочь Дэймону внести очередные изменения в сценарий.
Энни возвращалась к себе, чтобы отрепетировать кусок роли и хоть немного выспаться. В конце недели она, как обычно, приезжала в дом у каньона, делала с Марго гимнастику, с неизменной жизнерадостностью подшучивала над Дэймоном, пока не начиналось напряженное обсуждение сценария, в котором участвовали все трое.
Но в эти моменты Дэймон никак не мог полностью сосредоточиться на «Плодородном полумесяце», жестком графике съемок и на сложном процессе монтажа и озвучивания, потому что постоянно думал о девушках, ставших его духовными дочерьми.
Сначала он не испытывал ничего, кроме отцовского восхищения, и при этом невольно сравнивал девушек взглядом творца и художника. Энни и Марго были одновременно совершенно разными и странно похожими. Обе сильные, храбрые, решительные, готовые защитить друг друга. Что ни говори, Дэймон не мог не преклоняться перед необычайным мужеством Энни. И разве он не видел, как Марго, не думая об опасности, раздавила каблуком скорпиона, когда тот слишком близко подполз к шезлонгу Энни?
Обе быстро учились. Энни от скуки, Марго из чистой любознательности переняла кулинарное искусство Кончиты, обе умели шить и шили для Дэймона, который из суеверия никогда не выбрасывал поношенную одежду. Марго умела починить любой прибор в доме. И, наверное, сэкономила сотни долларов на электриках и сантехниках. А ее массажи были свидетельством силы ее рук и знания человеческого тела.
Обе были глубокими, порядочными девушками, настойчивыми в своих стремлениях, в готовности обороняться, в нежелании поддаваться отчаянию и несчастьям. Они предпочитали терпеть страдания и боль в одиночестве: Марго, обиженная неизвестным мужчиной, и Энни с ее печальным прошлым, предательством Эрика Шейна, мертвым ребенком, годами терзаний и, наконец, разрывом с Фрэнком Маккенной – ударом, который не смог отвести Дэймон.
Обе были похожими и совсем разными, какими бывают сестры. Энни – старшая, более сложная по натуре, идеально подходила для творческой работы в той области, которая требует глубин характера, каких актер или актриса не всегда может достичь, а подчас и не осознает этого.
Марго была устроена проще: спокойная гладь ее жизни ни разу не искажалась трагедией; любимица заботливых родителей и трех старших братьев, живая, уверенная, добрая по природе, она твердо стояла на земле, пока Энни постоянно скользила по тонкому льду.
Однако Марго не была так проста, как хотела казаться: прирожденная интеллектуалка с пытливым ищущим умом, глубоко как никто понимавшая творчество Дэймона, сумевшая оказать неоценимую помощь в создании «Плодородного полумесяца». Дэймон был убежден, что источник ее воображения был более глубоким, чем понимала сама Марго, и он, как заботливый отец, предупреждал ее, что не стоит зря растрачивать талант на учительскую работу. Глупо всю жизнь учить детей по книжкам, сочиненным другими. Он хотел, чтобы Марго писала пьесы, а может быть, романы и рассказы.
Но она, как упрямая дочь, убежденная, что не стоит посвящать жизнь неопределенности искусства, цеплялась за свои планы и решительно противилась всем уговорам Дэймона.
Кроме того, ее отличала поистине кошачья грация и спокойное отношение к собственной сексуальности, тогда как Энни, словно стыдясь собственной красоты, боялась двигаться, говорить, жестикулировать.
Однако различия обеих девушек каким-то непонятным образом гармонировали друг с другом. Марго – холодная интеллектуалка, менее сложная, чем Энни, более земная, способная и к аналитическому мышлению, и гораздо сексуальнее, в то время как Энни, не обладавшая столь острым интеллектом, была великой актрисой, обладающей и талантом, и сексуальностью – таинствами, возникающими из неведомых глубин души. Именно поэтому девушка никогда не оставалась в ладу с собой, и натура ее была столь многогранна, что именно эти черты побудили Дэймона дать ей роль Лайны. Бесконечно эротичная и соблазнительная, она, казалось, не сознавала своего могущества.
Странный дуэт – актриса и интеллектуалка, творческая личность и простая, улыбчивая девушка с фермы, таинственная сирена и жизнерадостная соблазнительница из Айовы.
Да, они были словно сестры. И когда девушки бегали по дому в шортах, футболках и кроссовках, длинные волосы – светлые и темные – волнами падают на плечи, Дэймон невольно замечал, какие у обеих длинные стройные ноги, изящные щиколотки, упругие бедра, прямые плечи, задорные маленькие груди.
Иногда у Дэймона почти отнимался язык, когда девушки одновременно входили в комнату во всем блеске юности и здоровья, спеша расцеловать его, похожие на двух великолепных живых кукол, созданных из одного материала, однако восхитительно неповторимых.
И Дэймон чувствовал, что по какому-то таинственному велению судьбы ему даровано играть роль отца. Радуясь его шутке насчет отсутствия дочерей и желая посмеяться, девушки награждали его прозвищем «папочка», «папуля» или любимым обращением Марго «старичок».
Дэймон ощущал необычайную радость от символического отцовства, когда видел эти упругие юные тела, слушал шутливый щебет их голосов, улыбался, думая о своей, уже не столь живой энергии, получавшей постоянный заряд от их присутствия под его крышей, их смехе, поцелуях, отцовском чувстве собственности, нежных ласках и массажа Марго.
Почему нет? Все это было таким забавным и совершенно невинным. Он сам давным-давно определил себе связи с женщинами только своего возраста и поступал именно так в Нью-Йорке и в пустыне, где симпатичная вдова ранчеро всегда ждала его. Но все же Дэймону доставляло удовольствие видеть этот почти вызывающий парад юной сексуальности, который приходилось наблюдать каждый день. Наконец-то кто-то нуждался в нем, любил и требовал защиты и одновременно… баловал его, относился по-матерински. И Дэймон наслаждался отцовским, крохотным, почти кровосмесительным импульсом, наблюдая за девушками.
Но все изменилось с тех пор, как Энни уехала домой.
Казалось, старшая, более уверенная в себе дочь покинула дом и теперь, целиком погруженная в собственные дела, работу, беды и проблемы, взлеты и падения своей любовной жизни, отдалилась от семьи.
Но младшая, больше напоминавшая Дэймону его самого физически и эмоционально, сексуальная, не страдающая застенчивостью, осталась дома. Наедине с ним. Конечно, все это глупые мысли. Чистая самонадеянность. Но почему-то Дэймон постоянно думал о том, что теперь они с Марго остались дома наедине друг с другом. Словно предательское коварное семя это нечто начало расти, развиваться, цвести, превращаясь в одержимость.
Взгляд Дэймона постоянно следовал за Марго, особенно когда они были одни в доме. Девушка обычно сидела на диване, скрестив ноги, и писала под его диктовку в блокноте, а когда печатала, хмурилась и высовывала язык, как школьница. Иногда она лежала на диване с книгой, и длинные волосы роскошным водопадом рассыпались по обивке.
Тихо, беззвучно, словно кошка, бродила Марго по дому в шортах или облегающей мини-юбке, обнажавших упругие бедра. Дэймон ощущал призывный женский запах, будораживший воображение, когда Марго обнимала его за плечи или наливала кофе.
– Что у тебя за духи, детка? – пытался он шутить. – Запах просто потрясающий. Скоро мужчины начнут мяукать под нашими окнами, как мартовские коты.
– Они называются «Безе», если это так тебя интересует. И я рада, что тебе нравится. Они ужасно дорогие.
– Это непристойное слово на французском, – сказал Дэймон.
– В самом деле? – уязвленно спросила Марго, уверенная в своем знании языка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78
Если не считать Кристин.
– Как я уже сказал, – ответил Уолли, – лично к вам это расследование отношения не имеет. И кроме того, клиент настоятельно просил держать все подробности в секрете. Именно поэтому, само собой разумеется, все, что вы сочтете нужным сказать, останется между нами. Это моя профессиональная обязанность, – добавил он, слегка кивнув.
Женщина вновь взглянула на фото. Перед Уолли всплыло видение: Кристин в номере мотеля, держит в руках этот же снимок, светлые ресницы золотыми бабочками трепещут на лице.
Дочь и мать… как похожи… Та же безмятежность, словно маска, скрывающая жестокость намерений, быстроту рефлексов, не позволяющую ускользнуть ни одной жертве, когда прыжок уже сделан. Неужели эта женщина не испытывает извращенной гордости, узнав, как легко ее дочь отправила великого Хармона Керта в мир иной? И, словно переключившись на другую волну, Уолли увидел Лайну из «Полночного часа», пристально глядевшую на Терри, готовую произнести слова, полные убийственного соблазна.
Что мать, что дочь. Вот оно – недостающее звено таинственного целого.
Для Уолли ее присутствие было чем-то огромным и неизбывным. Будто эта женщина была частью тени, омрачившей его существование.
Теперь ее напряженно-оценивающий взгляд был прикован к лицу Дугаса. Уолли чувствовал себя так, словно его исследуют жесткие пальцы.
– Позволю себе сказать несколько слов, – сказал сыщик, улыбаясь как можно вежливее. – Майк Фонтейн убит в пьяной драке лет семнадцать назад. Чарли Гржибек содержит бар в одном из восточных штатов. Я недавно беседовал с Леоном Гатричем. Он по-прежнему в добром здравии, работает на ферме. Не мог вас припомнить, но до сих пор хранит открытку, посланную вами из отеля в Буффало.
Глаза женщины гипнотизировали его. Уолли стоило больших усилий выдерживать ее взгляд, он словно все глубже и глубже погружался в глубину ее глаз, ее сути.
– Что же касается молодого адвоката, за которого вы вышли замуж, он умер восемь лет назад. Сердце. Похоронен в фамильном склепе на городском кладбище.
Женщина играла с карточкой, словно кошка с полузадушенной мышью.
– Обе ваши дочери очень одиноки. Сироты. Ни отца, ни матери. Конечно, это не мое дело, миссис Сондерборг. Но меня не удивило бы, захоти они знать, что с вами сталось.
– Мистер Дугас, – произнесла, наконец, женщина, поглядев на лицевую сторону карточки, – адвокат моего мужа…
Уолли умоляюще протянул руки ладонями вверх.
– Не вижу причин беспокоить вашего мужа, – запротестовал он. – Никаких причин. Как я уже сказал, это неважно, древняя история… а мистер Сондерборг – человек занятой.
Выражение ее глаз не изменилось.
– С другой стороны, – продолжала она, – вы прекрасно ответили на собственные вопросы. И если у вас нет других…
– Только еще один, совсем небольшой, но вы бы мне очень помогли… Если бы вы были так добры ответить, миссис Сондерборг, кто отец вашей второй дочери? Только это.
Уолли ждал. Единственными звуками, нарушавшими тишину, были легкие щелчки карточки, постукивающей по обтянутому шелком колену. Сверкающие глаза обдавали сыщика холодом. Они были ошеломительно прекрасны в гневе. Нет сомнения, он загнал ее в угол. Теперь женщина знала: в доме появился злейший враг – ее прошлое.
Именно поэтому Уолли пришел сюда. Заставить ее корчиться на медленном огне. Дать понять, что прошлое не ушло, не растворилось и никогда не исчезнет. Увидеть это выражение глаз, безжалостную змеиную улыбку, как видела ее Кристин сотни раз за все годы, когда была слишком мала, чтобы себя защитить. Добиться, чтобы она ощерилась, показала клыки.
– Мистер Дугас, – задумчиво начала Элис, – по-моему, вы ошибаетесь. Вряд ли я чем-нибудь могу помочь. Хочу также заметить вам, что сведений того рода, что вы ищете, не существует вообще, – даже у определенных людей и при определенных обстоятельствах. – Она улыбнулась ослепительной деланной улыбкой хорошо воспитанной хозяйки, улыбкой, закрывшей ее лицо словно маской.
– Ну что ж, – улыбнулся Уолли, вставая. – Вы же знаете, что говорят о нас, детективах: мы посланы на землю, чтобы надоедать людям и отнимать у них время. Видно, я зря проделал такой долгий путь. Ничего не поделаешь.
– Простите, что не смогла быть полезной, – кивнула она, поднимаясь, чтобы проводить его. – Вы уверены, что у вас не осталось вопросов?
Уолли почувствовал, как когти втянулись, клыки спрятались. Она чувствовала явное облегчение.
– Ни одного, мадам, – протянул он, вертя в руках соломенную шляпу. – Рад узнать, что вы в добром здравии и хорошо живете. В наше время этого не так-то просто добиться.
Сыщик дал ей время осознать сказанное и, окинув ее удовлетворенным взглядом, нахлобучил шляпу на голову. Уолли прижал ее к стене, и она это знала.
– О, это не так трудно, – ответила женщина голосом, шипящим, словно свист меча, вынимаемого из ножен. – Если, конечно, знаешь, как позаботиться о себе. Уверена, вам это тоже под силу, мистер Дугас.
Вот теперь она пронзила Уолли взглядом, которого тот ждал – глаза блестели жестко и предостерегающе. Он уже видел такое много раз. Именно его последняя, плохо замаскированная угроза исторгла этот взгляд.
– Позвольте проводить вас, – сказала она, показывая на дверь в гостиную.
Голос снова стал вежливо-бесстрастным.
– Не стоит, – улыбнулся Уолли. – Я запомнил дорогу. Не видел такой гостиной с тех пор, как осматривал с экскурсией Белый дом. Не стоит беспокоиться, миссис Сондерборг, я знаю куда идти. Доброго вам дня.
Экономка наблюдала в окно, как сыщик идет через лужайку к автомобилю. Шофер молча стоял у блестящего «роллс-ройса».
В доме раздались осторожные шаги, женщина поднималась на второй этаж. Послышался звук открываемого ящика, потом ящик закрыли. Женское лицо приблизилось к зеркалу. Бледно-голубые глаза напряженно всматривались в серебристое стекло. На миг в их бездонных глубинах засветилась решимость, тут же исчезнувшая за маской безразличия.
Глава XXXVIII
Не одной Энни приходилось тяжело. Дэймон Рис не мог припомнить, когда съемки давались с таким трудом, как сейчас.
Сначала он думал, что все дело в Энни. Хотя Рис написал роль Дейзи для нее, тем не менее он не был готов к тому, что увидит на съемочной площадке.
Энни каждое утро приходила на съемку: светящиеся, измученные, полные боли глаза, легкая походка, грациозные движения… И сразу же она тонула в саморазрушительной пассивности Дейзи, перевоплощалась без всякой его помощи настолько полно, что на нее было страшно смотреть, тем более что, глядя на это хрупкое тело, Дэймон не мог выбросить из головы воспоминания о ее потерянной любви, ужасной аварии и погибшем ребенке.
Сцены, снятые вместе с маленькими актерами, игравшими детей Дейзи, разрывали сердце. Любовь Энни к нерожденному младенцу сияла в каждой улыбке и в каждом жесте.
Одно дело видеть, как эта чистая, искренняя женщина пытается показать воплощение зла – Лайну. В этом фильме жертвой был Терри в исполнении Эрика Шейна. Но теперь изведавшая столько страданий Энни пыталась передать муки своей героини и делала это для него, Дэймона.
Рис начал задаваться вопросом, не слишком ли высоко замахнулся на этот раз. По мере того, как шли недели, он начал понимать, что не только Энни лишает его мужества, истощая последние силы; нет – дело в невидимых и непредвиденных пересечениях сюжета «Плодородного полумесяца» с его внутренней творческой жизнью. Нельзя было отрицать: фильм этот, возможно, – его последняя вещь. Вдохновение, подобное этому, может никогда больше не осенить его. Он стареет, и такая чудовищная работа ему уже больше не под силу. Изменения, вносимые каждую ночь в сценарий, казались крошечными ожогами и ядовитыми укусами, вливавшими в душу смертоносное зелье, катализируя Дэймона каким-то странным, непонятным образом.
Вдохновение горело уже не в нем, а извне, где-то в обволакивающем полумраке, маня, искушая; недостижимое, но близкое, всегда болезненное, всегда опасное, беспристрастная созидающая сила, по правде говоря, не имеющая с ним ничего общего. Дэймон был просто слабым человеческим существом, необходимым для материального воплощения этой силы.
Дэймону мучительно хотелось сорваться, уйти в загул, но этого нельзя было себе позволить. Он вертелся на карусели, с которой невозможно сойти до самого конца, ибо душа художника трепетала, столкнувшись с явлением более важным и значительным, чем когда-либо пытался постичь Дэймон. Теперь он отправлялся в опасное плавание, в открытое море, один, взвалив на плечи ответственность, которую не в силах был дольше нести. Но, как ни странно, неизвестно откуда появилась новая настороженность, занимавшая сначала всего лишь уголок души, а потом и все его воображение целиком.
И настороженность эта касалась Энни и Марго.
В конце каждого изнурительного дня именно Марго везла Дэймона домой, помогала Кончите готовить ужин, пока он пил и играл на скрипке, отвечала на телефонные звонки и, наконец, ложилась спать пораньше, чтобы встать среди ночи и помочь Дэймону внести очередные изменения в сценарий.
Энни возвращалась к себе, чтобы отрепетировать кусок роли и хоть немного выспаться. В конце недели она, как обычно, приезжала в дом у каньона, делала с Марго гимнастику, с неизменной жизнерадостностью подшучивала над Дэймоном, пока не начиналось напряженное обсуждение сценария, в котором участвовали все трое.
Но в эти моменты Дэймон никак не мог полностью сосредоточиться на «Плодородном полумесяце», жестком графике съемок и на сложном процессе монтажа и озвучивания, потому что постоянно думал о девушках, ставших его духовными дочерьми.
Сначала он не испытывал ничего, кроме отцовского восхищения, и при этом невольно сравнивал девушек взглядом творца и художника. Энни и Марго были одновременно совершенно разными и странно похожими. Обе сильные, храбрые, решительные, готовые защитить друг друга. Что ни говори, Дэймон не мог не преклоняться перед необычайным мужеством Энни. И разве он не видел, как Марго, не думая об опасности, раздавила каблуком скорпиона, когда тот слишком близко подполз к шезлонгу Энни?
Обе быстро учились. Энни от скуки, Марго из чистой любознательности переняла кулинарное искусство Кончиты, обе умели шить и шили для Дэймона, который из суеверия никогда не выбрасывал поношенную одежду. Марго умела починить любой прибор в доме. И, наверное, сэкономила сотни долларов на электриках и сантехниках. А ее массажи были свидетельством силы ее рук и знания человеческого тела.
Обе были глубокими, порядочными девушками, настойчивыми в своих стремлениях, в готовности обороняться, в нежелании поддаваться отчаянию и несчастьям. Они предпочитали терпеть страдания и боль в одиночестве: Марго, обиженная неизвестным мужчиной, и Энни с ее печальным прошлым, предательством Эрика Шейна, мертвым ребенком, годами терзаний и, наконец, разрывом с Фрэнком Маккенной – ударом, который не смог отвести Дэймон.
Обе были похожими и совсем разными, какими бывают сестры. Энни – старшая, более сложная по натуре, идеально подходила для творческой работы в той области, которая требует глубин характера, каких актер или актриса не всегда может достичь, а подчас и не осознает этого.
Марго была устроена проще: спокойная гладь ее жизни ни разу не искажалась трагедией; любимица заботливых родителей и трех старших братьев, живая, уверенная, добрая по природе, она твердо стояла на земле, пока Энни постоянно скользила по тонкому льду.
Однако Марго не была так проста, как хотела казаться: прирожденная интеллектуалка с пытливым ищущим умом, глубоко как никто понимавшая творчество Дэймона, сумевшая оказать неоценимую помощь в создании «Плодородного полумесяца». Дэймон был убежден, что источник ее воображения был более глубоким, чем понимала сама Марго, и он, как заботливый отец, предупреждал ее, что не стоит зря растрачивать талант на учительскую работу. Глупо всю жизнь учить детей по книжкам, сочиненным другими. Он хотел, чтобы Марго писала пьесы, а может быть, романы и рассказы.
Но она, как упрямая дочь, убежденная, что не стоит посвящать жизнь неопределенности искусства, цеплялась за свои планы и решительно противилась всем уговорам Дэймона.
Кроме того, ее отличала поистине кошачья грация и спокойное отношение к собственной сексуальности, тогда как Энни, словно стыдясь собственной красоты, боялась двигаться, говорить, жестикулировать.
Однако различия обеих девушек каким-то непонятным образом гармонировали друг с другом. Марго – холодная интеллектуалка, менее сложная, чем Энни, более земная, способная и к аналитическому мышлению, и гораздо сексуальнее, в то время как Энни, не обладавшая столь острым интеллектом, была великой актрисой, обладающей и талантом, и сексуальностью – таинствами, возникающими из неведомых глубин души. Именно поэтому девушка никогда не оставалась в ладу с собой, и натура ее была столь многогранна, что именно эти черты побудили Дэймона дать ей роль Лайны. Бесконечно эротичная и соблазнительная, она, казалось, не сознавала своего могущества.
Странный дуэт – актриса и интеллектуалка, творческая личность и простая, улыбчивая девушка с фермы, таинственная сирена и жизнерадостная соблазнительница из Айовы.
Да, они были словно сестры. И когда девушки бегали по дому в шортах, футболках и кроссовках, длинные волосы – светлые и темные – волнами падают на плечи, Дэймон невольно замечал, какие у обеих длинные стройные ноги, изящные щиколотки, упругие бедра, прямые плечи, задорные маленькие груди.
Иногда у Дэймона почти отнимался язык, когда девушки одновременно входили в комнату во всем блеске юности и здоровья, спеша расцеловать его, похожие на двух великолепных живых кукол, созданных из одного материала, однако восхитительно неповторимых.
И Дэймон чувствовал, что по какому-то таинственному велению судьбы ему даровано играть роль отца. Радуясь его шутке насчет отсутствия дочерей и желая посмеяться, девушки награждали его прозвищем «папочка», «папуля» или любимым обращением Марго «старичок».
Дэймон ощущал необычайную радость от символического отцовства, когда видел эти упругие юные тела, слушал шутливый щебет их голосов, улыбался, думая о своей, уже не столь живой энергии, получавшей постоянный заряд от их присутствия под его крышей, их смехе, поцелуях, отцовском чувстве собственности, нежных ласках и массажа Марго.
Почему нет? Все это было таким забавным и совершенно невинным. Он сам давным-давно определил себе связи с женщинами только своего возраста и поступал именно так в Нью-Йорке и в пустыне, где симпатичная вдова ранчеро всегда ждала его. Но все же Дэймону доставляло удовольствие видеть этот почти вызывающий парад юной сексуальности, который приходилось наблюдать каждый день. Наконец-то кто-то нуждался в нем, любил и требовал защиты и одновременно… баловал его, относился по-матерински. И Дэймон наслаждался отцовским, крохотным, почти кровосмесительным импульсом, наблюдая за девушками.
Но все изменилось с тех пор, как Энни уехала домой.
Казалось, старшая, более уверенная в себе дочь покинула дом и теперь, целиком погруженная в собственные дела, работу, беды и проблемы, взлеты и падения своей любовной жизни, отдалилась от семьи.
Но младшая, больше напоминавшая Дэймону его самого физически и эмоционально, сексуальная, не страдающая застенчивостью, осталась дома. Наедине с ним. Конечно, все это глупые мысли. Чистая самонадеянность. Но почему-то Дэймон постоянно думал о том, что теперь они с Марго остались дома наедине друг с другом. Словно предательское коварное семя это нечто начало расти, развиваться, цвести, превращаясь в одержимость.
Взгляд Дэймона постоянно следовал за Марго, особенно когда они были одни в доме. Девушка обычно сидела на диване, скрестив ноги, и писала под его диктовку в блокноте, а когда печатала, хмурилась и высовывала язык, как школьница. Иногда она лежала на диване с книгой, и длинные волосы роскошным водопадом рассыпались по обивке.
Тихо, беззвучно, словно кошка, бродила Марго по дому в шортах или облегающей мини-юбке, обнажавших упругие бедра. Дэймон ощущал призывный женский запах, будораживший воображение, когда Марго обнимала его за плечи или наливала кофе.
– Что у тебя за духи, детка? – пытался он шутить. – Запах просто потрясающий. Скоро мужчины начнут мяукать под нашими окнами, как мартовские коты.
– Они называются «Безе», если это так тебя интересует. И я рада, что тебе нравится. Они ужасно дорогие.
– Это непристойное слово на французском, – сказал Дэймон.
– В самом деле? – уязвленно спросила Марго, уверенная в своем знании языка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78