Он цепляется за нее вопреки здравому смыслу — его это возбуждает и очаровывает. Несмотря ни на что, защищает ее от меня, ты представляешь?
— Представляю.
— Знаешь, что я еще обнаружила? Под его кроватью в розетку включена система «детский сторож».
— Ну это-то ему зачем?
— Не ему, а ей. Система соединена с ее комнатой на верхнем этаже. Это такая хитрая штуковина, которую подключают к электрической цепи. Это означает, что она слышит все, что он говорит у себя в комнате.
— Неужели он разговаривает сам с собой?
— Да нет же, глупышка, когда он говорит с нами по телефону.
— А.
19
«КРАСНЫЙ ПЛУГ»
Мне кажется, этот «детский сторож» и стал последней каплей. Отец согласился на развод. Мне поручили найти подходящего юриста, достаточно авторитетного, чтобы дать отпор целой армии Валентининых адвокатов для неимущих. Он должен не просто подавать ходатайства и получать за это гонорар, а действительно вытащить отца из беды.
— Только не тот юнец, с которым я говорила об аннулировании брака. От него не будет никакого толку, — сказала миссис Эксперт-по-разводам. — Это должна быть женщина — наш случай возмутит ее до глубины души. Не надо брать крупную фирму — мелкие дела там обычно передают младшим партнерам. Но не надо брать и мелкую — у них мало опыта.
Я бродила по улицам юридического района Питерборо, изучая имена и фамилии на латунных табличках. Но о чем можно узнать по имени и фамилии? Так я нашла мисс Лору Картер.
Впервые с ней встретившись, я хотела тут же встать и выйти из комнаты. Я была уверена, что ошиблась адресом. Она показалась мне слишком молодой и хорошенькой. Как я буду ей рассказывать о лапании груди, оральносексе и импотенции? Но я заблуждалась — мисс Картер оказалась тигрицей: белокурой, голубоглазой и курносой «английской розой», но в то же время — тигрицей. Пока я говорила, ее вздернутый носик вздрагивал от гнева, а когда закончила, она была в ярости.
— Ваш отец в опасности. Мы должны вывезти его из этого дома как можно скорее. Немедленно обратимся с ходатайством и одновременно подадим документы на развод. Три машины — хорошо. Записка от Эрика Пайка — тоже хорошо. Эпизод в больнице — прекрасно, поскольку это публичное место, и там было полно свидетелей. Да, я думаю, нам будет что предъявить на сентябрьской апелляции.
Когда я впервые привела отца к мисс Картер, он надел потрепанный костюм, в котором был на свадьбе, и ту самую белую рубашку с пришитыми черной ниткой пуговицами. Он так низко, на старорусский дворянский манер, склонился над ее протянутой рукой, что чуть было не упал. Мисс Картер была очарована.
— Такой милый джентльмен, — прошептала она голоском «английской розы». — Как обидно, что кто-то этим пользуется.
Но отец принял ее с оговорками. Он сказал Вере по телефону:
— Така молода. Шо она знае?
— Ты сам-то что знаешь, папа? — парировала Старшая Сеструха. — Если б ты хоть что-нибудь знал, то не попал бы в эту передрягу.
Мисс Картер раскрыла также загадку маленького портативного ксерокса и отсутствующих медицинских направлений.
— Возможно, она хотела доказать, что ваш отец серьезно болен и поэтому не смог явиться в суд. Или, может, ей нужны были доказательства, что он не в себе, невменяемый — не способен отвечать за свои действия.
— А переведенные стихи?
— Подтверждение подлинности чувств.
— Чертова интриганка!
— Думаю, что ей юрист посоветовал.
— Юристы дают такие советы? Мисс Картер кивнула:
— Еще и не такие.
Была уже середина июля, и сентябрьское слушание в суде, казавшееся таким далеким, внезапно оказалось не за горами. Мисс Картер договорилась с частным детективом, чтобы он вручил документы.
— Мы должны позаботиться о том, чтобы заявление о разводе вручили ей лично. Иначе она сможет утверждать, что никогда его не получала.
Вера вызвалась навестить отца в тот же день, чтобы удостовериться, что Валентина лично получит заявление. Теперь, когда нужно было предпринять решительные действия, Вера не хотела оставаться в стороне. Отец настаивал, что приезжать не надо, в конце концов он взрослый, разумный человек и может сам все уладить, но мы его переубедили. Ловушка была расставлена.
В назначенный час к дому подъехал детектив — высокий темноволосый мужчина подозрительной наружности с многодневной щетиной — и забарабанил в дверь.
— Наверно, почтальон! — воскликнула Вера, которая была на ногах с шести утра, с нетерпением ожидая развязки. — Может, посылка для тебя, Валентина.
Валентина помчалась в двери. На ней все еще были фартук с рюшечками и желтые резиновые перчатки, в которых она мыла посуду после завтрака.
Детектив сунул конверт ей в руку. У Валентины был озадаченный вид.
— Бомага на розвод? Я не хочу розводиться.
— Вы не поняли, — сказал детектив. — Заявление подал мистер Николай Маевский. Он разводится с вами.
На мгновение Валентина застыла в немом изумлении. Но потом впала в ярость:
— Николай! Николай! Шо це таке? — заорала на отца. — Николай, ты самошедша здохляка з кладовища! Сирко тебе уси мозги пожрав!
Отец заперся у себя в комнате и включил на полную громкость радио.
Она повернулась было обратно к детективу, но тот уже захлопнул дверцу своего «БМВ» и укатил под визг шин. Валентина повернулась к Вере:
— Ах ты ж хижа видьма! Драна кишка! Сучка!
— Прости, Валентина, — сказала Старшая Сеструха, как она позднее мне передала — спокойно и рассудительно. — Но ты это заслужила. Нельзя приезжать в нашу страну и обманывать людей, даже если они бестолковые.
— Я не обманюю! Це ты обманюешь! Я люблю твого папу! Люблю!
— Не говори глупостей, Валентина. Лучше сходи к своему юристу.
— Замечательно, Вера! Неужели все прошло так гладко?
К попавшей в ловушку, загнанной Валентине я ощутила лишь минутную, мимолетную жалость.
— Пока что все складывается хорошо, — сказала миссис Эксперт-по-разводам.
Но Валентинин юрист припас один трюк, которого мисс Картер не ожидала. Первое судебное слушание, на котором она собиралась подать ходатайство о выселении Валентины, перенесли по просьбе мисс Картер на более ранний срок. Ни меня, ни сестры там не было, так что мы знали о случившемся только со слов Лоры. Рано утром они с отцом явились в суд. Приехал судья. Прибыли Валентина и Станислав. Судья открыл заседание. Валентина встала:
— Я не розумию английську. Мени треба переводчика.
Суд оцепенел. Служащие засуетились, сделали несколько торопливых звонков. Переводчика с украинского так и не нашли. Судья отложил слушание и назначил новую дату. Мы потеряли две недели.
— Черт возьми! — воскликнула мисс Картер. — Как же я это упустила?
В начале августа все собрались в том же составе, но на сей раз женщина средних лет из Украинского клуба Питерборо согласить выступить в роли переводчицы. Расходы взял на себя папа. Наверное, она знала о Валентине и отце — о них знали все украинцы на многие мили вокруг, — но лицо у нее было непроницаемое и ничего не выражало. Я взяла отгул, чтобы тоже прийти и морально поддержать Лору и папу. На дворе стояла адская жара — прошел ровно год после их женитьбы. На Валентине был темно-синий костюм на розовой подкладке — возможно, тот самый, который она надела на заседание иммиграционной комиссии. На отце — тот же свадебный костюм и белая рубашка с пуговицами, пришитыми черной ниткой.
Мисс Картер описала инциденты с мокрым кухонным полотенцем, стаканом воды и потасовку на ступенях больницы. Она говорила тихо и четко, подавляя эмоции и торжественно живописуя все эти ужасы. Чуть ли не с извиняющимся видом склонила голову, опустила глаза и нанесла coup de grace , предъявив заключение психиатра. Валентина стала энергично и колоритно возражать, что отец злонамеренно ее оклеветал, она любит мужа и ей с сыном больше негде жить.
— Я не погана жинка. У него паранойя. Обращаясь к суду, она мотала головой из стороны в сторону и размахивала руками. Толмач переводила все это от третьего лица на вежливый английский.
Потом встал отец и стал отвечать на вопросы таким слабым и дрожащим голосом, что судья переспрашивал его по нескольку раз. Отец говорил на правильном, официальном английском — языке технарей — и, с хорошо рассчитанным мелодраматическим эффектом поднимая трясущуюся руку, указывал на Валентину:
— По-моему, она хочет меня убить!
В своем жеваном костюме и очках с толстыми стеклами он казался маленьким, иссохшим и смущенным; его хилый вид был красноречивее всяких слов. Судья постановил, что Валентина со Станиславом должны съехать в течение двух недель вместе со всем своим имуществом.
В тот вечер мы с отцом решили отметить это событие и открыли бутылку маминой сливянки четырехлетней выдержки. Пробка вылетела со свистом и ударилась в потолок, оставив на штукатурке вмятину. Вино по вкусу напоминало лекарство от кашля и сразу ударяло в голову. Отец начал рассказывать о своей работе на киевском заводе «Красный плуг» — самых счастливых днях своей жизни, заявил он, не считая сегодняшнего. Через полчаса мы оба крепко уснули: отец — в кресле, а я — головой на обеденном столе. Поздно ночью проснулась от какого-то шума: Станислав и Валентина проникли в дом и на цыпочках прокрались наверх, тихо между собой переговариваясь.
Несмотря на то что психиатр признал отца совершенно здоровым, возможно, Валентина все же была ближе к истине, хотя сама того и не осознавала. Лишь тот, кто жил в тоталитарном государстве, способен по-настоящему понять, что такое паранойя. В 1937 году, когда отец вернулся из Луганска в Киев, вся страна утопала в паранойяльных миазмах.
Они проникали повсюду — в самые укромные щели человеческих жизней — и отравляли отношения между коллегами и друзьями, учителями и студентами, родителями и детьми, мужьями и женами. Кругом кишели враги. Если тебе не понравилась цена за поросенка, взгляд, каким кто-нибудь посмотрел на твою подружку, спросил о деньгах, которые ты ему задолжал, или поставил тебе на экзамене низкую отметку, достаточно сказать пару слов работникам НКВД — и твой обидчик мгновенно будет наказан. Если тебе приглянулась чья-нибудь жена, обратись в НКВД — ее мужа отправят в Сибирь, и путь перед тобой расчистится. Каким бы ты ни был умным, одаренным человеком или патриотом, все равно представляешь для кого-нибудь угрозу. Если чересчур понятлив, то наверняка являешься потенциальным перебежчиком или саботажником. Если же чересчур глуп, то обязательно рано или поздно скажешь чего не следует. Никто был не в силах избежать паранойи — от самых низов до самых верхов: наиболее могущественный человек в стране, Сталин, был неизлечимым параноиком. Паранойя просачивалась из-под запертых ворот Кремля, парализуя жизнь всех людей.
В 1937 году мир авиации был потрясен арестом известного конструктора самолетов Туполева, обвиненного в саботаже. Его содержали под стражей не в ГУЛАГе, а в родном московском институте вместе со всей конструкторской группой и заставляли работать на положении невольника. Они спали в общих комнатах под присмотром вооруженной охраны, но кормили их лучшим мясом и давали вдоволь рыбы — считалось, что мозг ученых нуждается в хорошем питании. Каждый день их на часок выпускали на огражденную площадку на крыше института для отдыха. Оттуда они могли иногда наблюдать, как высоко в небе кружились спроектированные ими же самолеты.
— Арештували не токо Туполева, — сказал отец, — а и Кербера, Люльку, Астрова, Бартини, Лозинського и даже генияльного отця космонавтики Королева.
Неожиданно авиация стала очень опасной профессией.
— Каки токо идиоты дорвались до власти! Когда конструкторы предложили заменить громоздкий четырехтактный движок маленьким двохтактным аварийным бензиновым двигателем, шоб электричеська система самолета продолжала работу у случае отказа генераторов, его запретили на том основании, шо переходить з чотырех тактов сразу на два було слишком рыскованно. И розпорядились построить трехтактный двигатель! Трехтактный движок! Ха-ха-ха!
Возможно, из-за ареста Туполева, а может, из-за губительной атмосферы всеобщей паранойи отец изменил высокому небосводу авиации и присягнул на верность скромному, приземленному миру тракторов. Так он попал на киевский завод «Красный плуг».
«Красный плуг» был зоной, свободной от паранойи. Уютно разместившись в излучине реки Днепр, вдали от главных политических центров, он скромно производил сельскохозяйственный инвентарь, строительное оборудование, котлы и цистерны. Завод не имел никакого оборонного значения. Никаких секретов или передовых технологий. Поэтому и стал прибежищем для ученых, инженеров, художников, поэтов и людей, которым просто хотелось дышать свежим воздухом. Первым отцовским проектом стала бетономешалка. Такая красавица! (Он завертел руками, показывая ее работу.) Потом был двухлемешный плуг. (Он плавно задвигал руками вверх-вниз, вывернув наружу ладони.) Летними вечерами, после работы, они раздевались и плавали в широкой реке с песчаным дном, которая петлей опоясывала территорию завода. (Отец продемонстрировал энергичный брасс. Сливянка явно ударила ему в голову.) Всегда ели досыта, поскольку подрабатывали на стороне, ремонтируя мотоциклы, двигатели, насосы, тачки — все, что подгоняли к черному ходу, — и с ними расплачивались хлебом и колбасой.
Отец работал на «Красном плуге» с 1937-го до самого начала войны в 1939 году, а мама училась в Институте ветеринарной медицины на окраине Киева. Они жили в двухкомнатной квартире на первом этаже дома с лепниной в стиле арнуво по Дорогожицкой улице — делили квартиру с Анной и Виктором, своими друзьями со студенческих времен. Их улица упиралась в широкую улицу Мельникова, которая, проходя мимо старого еврейского кладбища, вела к крутому заросшему оврагу — Бабьему Яру.
На следующее утро я проснулась поздно: голова раскалывалась, шея затекла. Отец уже встал и возился с радиоприемником. Он был в прекрасном настроении и хотел немедленно продолжить рассказ о судьбе Туполева с того места, на котором остановился, но я прервала его и поставила чайник. В доме царила какая-то зловещая тишина. Станислав и Валентина уехали — с подъездной дорожки исчез «ровер». Прогуливаясь по дому с чашкой чая в руке, я заметила, что Валентина навела у себя комнате кое-какой порядок, с кухни пропали несколько кастрюль и сковородок, и маленького портативного ксерокса тоже нигде не было.
20
ПСИХОЛОГ БЫЛ ЖУЛИК
После того как суд удовлетворил ходатайство, я звонила отцу каждый день и спрашивала, не съехали ли еще Валентина со Станиславом, но всегда получала один и тот же ответ:
— Да. Не. Може. Не знаю.
Часть вещей они перевезли, а часть оставили. Один день или ночь их не было, но потом они опять возвращались. Отец не знал, куда они уезжали, у кого жили и когда вернутся обратно. Их перемещения оставались загадкой. Сталкиваясь с отцом на лестнице или в кухне, Валентина больше не заговаривала с ним — просто его не замечала. Станислав же отворачивался и что-то не в такт насвистывал.
Эта молчаливая война оказалась тяжелее войны словесной. Отец начал сдаваться:
— Може, я усе ж таки попрошу ее остаться. Не такий она вже й поганый чоловек, Надя. В нее тоже есть свои достоинства. Просто в нее неправильни представления.
— Папа, не говори глупостей. Разве ты не понимаешь, что твоя жизнь в опасности? Если даже она тебя не убьет, с тобой случится сердечный приступ или удар.
— Гм-м. Може й так. Но усе ж таки лучче вмереть на руках у любимого человека, чим у одиночестве.
— Папа, я тебя умоляю. Неужели ты думаешь, что она когда-нибудь тебя любила? Вспомни, как она себя вела, что говорила, как толкала тебя и кричала.
— Ты, конешно, права. Но между прочим, ето типичный недостаток руського характера: прибегать к насилию не у последню, а у перву очередь.
— Папа, мы все с ног сбились, чтобы добиться судебного решения, а теперь ты вдруг передумал. Что скажет Вера?
— А, Вера. Если Валентина меня не вбье, то Вера точно доконае.
— Никто не собирается тебя доканывать, папа. Ты доживешь до глубокой старости и закончишь свою книгу.
— Гм-м. Да. — Он оживился. — Знаешь, во время Второй мировой произошло ще одно очень интересне событие — изобретение полутрактора. На самом деле ето було французьке изобретение, яке отличалось изяществом и оригинальностю.
— Папа, послушай меня внимательно. Если ты останешься с Валентиной, я умою руки. В следующий раз не зови на помощь ни меня, ни Веру.
Я так разозлилась, что даже не позвонила ему на следующий день, но он сам позвонил мне вечером.
— Слухай, Надежда! — кричал он в трубку, захлебываясь от волнения. — Станиславови отметки. Английський — «хорошо»! Музыка — «хорошо»! Математика — «удовлетворительно»! Естествознание — «удовлетворительно»! Технология — «удовлетворительно»! История — «неуд»!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29
— Представляю.
— Знаешь, что я еще обнаружила? Под его кроватью в розетку включена система «детский сторож».
— Ну это-то ему зачем?
— Не ему, а ей. Система соединена с ее комнатой на верхнем этаже. Это такая хитрая штуковина, которую подключают к электрической цепи. Это означает, что она слышит все, что он говорит у себя в комнате.
— Неужели он разговаривает сам с собой?
— Да нет же, глупышка, когда он говорит с нами по телефону.
— А.
19
«КРАСНЫЙ ПЛУГ»
Мне кажется, этот «детский сторож» и стал последней каплей. Отец согласился на развод. Мне поручили найти подходящего юриста, достаточно авторитетного, чтобы дать отпор целой армии Валентининых адвокатов для неимущих. Он должен не просто подавать ходатайства и получать за это гонорар, а действительно вытащить отца из беды.
— Только не тот юнец, с которым я говорила об аннулировании брака. От него не будет никакого толку, — сказала миссис Эксперт-по-разводам. — Это должна быть женщина — наш случай возмутит ее до глубины души. Не надо брать крупную фирму — мелкие дела там обычно передают младшим партнерам. Но не надо брать и мелкую — у них мало опыта.
Я бродила по улицам юридического района Питерборо, изучая имена и фамилии на латунных табличках. Но о чем можно узнать по имени и фамилии? Так я нашла мисс Лору Картер.
Впервые с ней встретившись, я хотела тут же встать и выйти из комнаты. Я была уверена, что ошиблась адресом. Она показалась мне слишком молодой и хорошенькой. Как я буду ей рассказывать о лапании груди, оральносексе и импотенции? Но я заблуждалась — мисс Картер оказалась тигрицей: белокурой, голубоглазой и курносой «английской розой», но в то же время — тигрицей. Пока я говорила, ее вздернутый носик вздрагивал от гнева, а когда закончила, она была в ярости.
— Ваш отец в опасности. Мы должны вывезти его из этого дома как можно скорее. Немедленно обратимся с ходатайством и одновременно подадим документы на развод. Три машины — хорошо. Записка от Эрика Пайка — тоже хорошо. Эпизод в больнице — прекрасно, поскольку это публичное место, и там было полно свидетелей. Да, я думаю, нам будет что предъявить на сентябрьской апелляции.
Когда я впервые привела отца к мисс Картер, он надел потрепанный костюм, в котором был на свадьбе, и ту самую белую рубашку с пришитыми черной ниткой пуговицами. Он так низко, на старорусский дворянский манер, склонился над ее протянутой рукой, что чуть было не упал. Мисс Картер была очарована.
— Такой милый джентльмен, — прошептала она голоском «английской розы». — Как обидно, что кто-то этим пользуется.
Но отец принял ее с оговорками. Он сказал Вере по телефону:
— Така молода. Шо она знае?
— Ты сам-то что знаешь, папа? — парировала Старшая Сеструха. — Если б ты хоть что-нибудь знал, то не попал бы в эту передрягу.
Мисс Картер раскрыла также загадку маленького портативного ксерокса и отсутствующих медицинских направлений.
— Возможно, она хотела доказать, что ваш отец серьезно болен и поэтому не смог явиться в суд. Или, может, ей нужны были доказательства, что он не в себе, невменяемый — не способен отвечать за свои действия.
— А переведенные стихи?
— Подтверждение подлинности чувств.
— Чертова интриганка!
— Думаю, что ей юрист посоветовал.
— Юристы дают такие советы? Мисс Картер кивнула:
— Еще и не такие.
Была уже середина июля, и сентябрьское слушание в суде, казавшееся таким далеким, внезапно оказалось не за горами. Мисс Картер договорилась с частным детективом, чтобы он вручил документы.
— Мы должны позаботиться о том, чтобы заявление о разводе вручили ей лично. Иначе она сможет утверждать, что никогда его не получала.
Вера вызвалась навестить отца в тот же день, чтобы удостовериться, что Валентина лично получит заявление. Теперь, когда нужно было предпринять решительные действия, Вера не хотела оставаться в стороне. Отец настаивал, что приезжать не надо, в конце концов он взрослый, разумный человек и может сам все уладить, но мы его переубедили. Ловушка была расставлена.
В назначенный час к дому подъехал детектив — высокий темноволосый мужчина подозрительной наружности с многодневной щетиной — и забарабанил в дверь.
— Наверно, почтальон! — воскликнула Вера, которая была на ногах с шести утра, с нетерпением ожидая развязки. — Может, посылка для тебя, Валентина.
Валентина помчалась в двери. На ней все еще были фартук с рюшечками и желтые резиновые перчатки, в которых она мыла посуду после завтрака.
Детектив сунул конверт ей в руку. У Валентины был озадаченный вид.
— Бомага на розвод? Я не хочу розводиться.
— Вы не поняли, — сказал детектив. — Заявление подал мистер Николай Маевский. Он разводится с вами.
На мгновение Валентина застыла в немом изумлении. Но потом впала в ярость:
— Николай! Николай! Шо це таке? — заорала на отца. — Николай, ты самошедша здохляка з кладовища! Сирко тебе уси мозги пожрав!
Отец заперся у себя в комнате и включил на полную громкость радио.
Она повернулась было обратно к детективу, но тот уже захлопнул дверцу своего «БМВ» и укатил под визг шин. Валентина повернулась к Вере:
— Ах ты ж хижа видьма! Драна кишка! Сучка!
— Прости, Валентина, — сказала Старшая Сеструха, как она позднее мне передала — спокойно и рассудительно. — Но ты это заслужила. Нельзя приезжать в нашу страну и обманывать людей, даже если они бестолковые.
— Я не обманюю! Це ты обманюешь! Я люблю твого папу! Люблю!
— Не говори глупостей, Валентина. Лучше сходи к своему юристу.
— Замечательно, Вера! Неужели все прошло так гладко?
К попавшей в ловушку, загнанной Валентине я ощутила лишь минутную, мимолетную жалость.
— Пока что все складывается хорошо, — сказала миссис Эксперт-по-разводам.
Но Валентинин юрист припас один трюк, которого мисс Картер не ожидала. Первое судебное слушание, на котором она собиралась подать ходатайство о выселении Валентины, перенесли по просьбе мисс Картер на более ранний срок. Ни меня, ни сестры там не было, так что мы знали о случившемся только со слов Лоры. Рано утром они с отцом явились в суд. Приехал судья. Прибыли Валентина и Станислав. Судья открыл заседание. Валентина встала:
— Я не розумию английську. Мени треба переводчика.
Суд оцепенел. Служащие засуетились, сделали несколько торопливых звонков. Переводчика с украинского так и не нашли. Судья отложил слушание и назначил новую дату. Мы потеряли две недели.
— Черт возьми! — воскликнула мисс Картер. — Как же я это упустила?
В начале августа все собрались в том же составе, но на сей раз женщина средних лет из Украинского клуба Питерборо согласить выступить в роли переводчицы. Расходы взял на себя папа. Наверное, она знала о Валентине и отце — о них знали все украинцы на многие мили вокруг, — но лицо у нее было непроницаемое и ничего не выражало. Я взяла отгул, чтобы тоже прийти и морально поддержать Лору и папу. На дворе стояла адская жара — прошел ровно год после их женитьбы. На Валентине был темно-синий костюм на розовой подкладке — возможно, тот самый, который она надела на заседание иммиграционной комиссии. На отце — тот же свадебный костюм и белая рубашка с пуговицами, пришитыми черной ниткой.
Мисс Картер описала инциденты с мокрым кухонным полотенцем, стаканом воды и потасовку на ступенях больницы. Она говорила тихо и четко, подавляя эмоции и торжественно живописуя все эти ужасы. Чуть ли не с извиняющимся видом склонила голову, опустила глаза и нанесла coup de grace , предъявив заключение психиатра. Валентина стала энергично и колоритно возражать, что отец злонамеренно ее оклеветал, она любит мужа и ей с сыном больше негде жить.
— Я не погана жинка. У него паранойя. Обращаясь к суду, она мотала головой из стороны в сторону и размахивала руками. Толмач переводила все это от третьего лица на вежливый английский.
Потом встал отец и стал отвечать на вопросы таким слабым и дрожащим голосом, что судья переспрашивал его по нескольку раз. Отец говорил на правильном, официальном английском — языке технарей — и, с хорошо рассчитанным мелодраматическим эффектом поднимая трясущуюся руку, указывал на Валентину:
— По-моему, она хочет меня убить!
В своем жеваном костюме и очках с толстыми стеклами он казался маленьким, иссохшим и смущенным; его хилый вид был красноречивее всяких слов. Судья постановил, что Валентина со Станиславом должны съехать в течение двух недель вместе со всем своим имуществом.
В тот вечер мы с отцом решили отметить это событие и открыли бутылку маминой сливянки четырехлетней выдержки. Пробка вылетела со свистом и ударилась в потолок, оставив на штукатурке вмятину. Вино по вкусу напоминало лекарство от кашля и сразу ударяло в голову. Отец начал рассказывать о своей работе на киевском заводе «Красный плуг» — самых счастливых днях своей жизни, заявил он, не считая сегодняшнего. Через полчаса мы оба крепко уснули: отец — в кресле, а я — головой на обеденном столе. Поздно ночью проснулась от какого-то шума: Станислав и Валентина проникли в дом и на цыпочках прокрались наверх, тихо между собой переговариваясь.
Несмотря на то что психиатр признал отца совершенно здоровым, возможно, Валентина все же была ближе к истине, хотя сама того и не осознавала. Лишь тот, кто жил в тоталитарном государстве, способен по-настоящему понять, что такое паранойя. В 1937 году, когда отец вернулся из Луганска в Киев, вся страна утопала в паранойяльных миазмах.
Они проникали повсюду — в самые укромные щели человеческих жизней — и отравляли отношения между коллегами и друзьями, учителями и студентами, родителями и детьми, мужьями и женами. Кругом кишели враги. Если тебе не понравилась цена за поросенка, взгляд, каким кто-нибудь посмотрел на твою подружку, спросил о деньгах, которые ты ему задолжал, или поставил тебе на экзамене низкую отметку, достаточно сказать пару слов работникам НКВД — и твой обидчик мгновенно будет наказан. Если тебе приглянулась чья-нибудь жена, обратись в НКВД — ее мужа отправят в Сибирь, и путь перед тобой расчистится. Каким бы ты ни был умным, одаренным человеком или патриотом, все равно представляешь для кого-нибудь угрозу. Если чересчур понятлив, то наверняка являешься потенциальным перебежчиком или саботажником. Если же чересчур глуп, то обязательно рано или поздно скажешь чего не следует. Никто был не в силах избежать паранойи — от самых низов до самых верхов: наиболее могущественный человек в стране, Сталин, был неизлечимым параноиком. Паранойя просачивалась из-под запертых ворот Кремля, парализуя жизнь всех людей.
В 1937 году мир авиации был потрясен арестом известного конструктора самолетов Туполева, обвиненного в саботаже. Его содержали под стражей не в ГУЛАГе, а в родном московском институте вместе со всей конструкторской группой и заставляли работать на положении невольника. Они спали в общих комнатах под присмотром вооруженной охраны, но кормили их лучшим мясом и давали вдоволь рыбы — считалось, что мозг ученых нуждается в хорошем питании. Каждый день их на часок выпускали на огражденную площадку на крыше института для отдыха. Оттуда они могли иногда наблюдать, как высоко в небе кружились спроектированные ими же самолеты.
— Арештували не токо Туполева, — сказал отец, — а и Кербера, Люльку, Астрова, Бартини, Лозинського и даже генияльного отця космонавтики Королева.
Неожиданно авиация стала очень опасной профессией.
— Каки токо идиоты дорвались до власти! Когда конструкторы предложили заменить громоздкий четырехтактный движок маленьким двохтактным аварийным бензиновым двигателем, шоб электричеська система самолета продолжала работу у случае отказа генераторов, его запретили на том основании, шо переходить з чотырех тактов сразу на два було слишком рыскованно. И розпорядились построить трехтактный двигатель! Трехтактный движок! Ха-ха-ха!
Возможно, из-за ареста Туполева, а может, из-за губительной атмосферы всеобщей паранойи отец изменил высокому небосводу авиации и присягнул на верность скромному, приземленному миру тракторов. Так он попал на киевский завод «Красный плуг».
«Красный плуг» был зоной, свободной от паранойи. Уютно разместившись в излучине реки Днепр, вдали от главных политических центров, он скромно производил сельскохозяйственный инвентарь, строительное оборудование, котлы и цистерны. Завод не имел никакого оборонного значения. Никаких секретов или передовых технологий. Поэтому и стал прибежищем для ученых, инженеров, художников, поэтов и людей, которым просто хотелось дышать свежим воздухом. Первым отцовским проектом стала бетономешалка. Такая красавица! (Он завертел руками, показывая ее работу.) Потом был двухлемешный плуг. (Он плавно задвигал руками вверх-вниз, вывернув наружу ладони.) Летними вечерами, после работы, они раздевались и плавали в широкой реке с песчаным дном, которая петлей опоясывала территорию завода. (Отец продемонстрировал энергичный брасс. Сливянка явно ударила ему в голову.) Всегда ели досыта, поскольку подрабатывали на стороне, ремонтируя мотоциклы, двигатели, насосы, тачки — все, что подгоняли к черному ходу, — и с ними расплачивались хлебом и колбасой.
Отец работал на «Красном плуге» с 1937-го до самого начала войны в 1939 году, а мама училась в Институте ветеринарной медицины на окраине Киева. Они жили в двухкомнатной квартире на первом этаже дома с лепниной в стиле арнуво по Дорогожицкой улице — делили квартиру с Анной и Виктором, своими друзьями со студенческих времен. Их улица упиралась в широкую улицу Мельникова, которая, проходя мимо старого еврейского кладбища, вела к крутому заросшему оврагу — Бабьему Яру.
На следующее утро я проснулась поздно: голова раскалывалась, шея затекла. Отец уже встал и возился с радиоприемником. Он был в прекрасном настроении и хотел немедленно продолжить рассказ о судьбе Туполева с того места, на котором остановился, но я прервала его и поставила чайник. В доме царила какая-то зловещая тишина. Станислав и Валентина уехали — с подъездной дорожки исчез «ровер». Прогуливаясь по дому с чашкой чая в руке, я заметила, что Валентина навела у себя комнате кое-какой порядок, с кухни пропали несколько кастрюль и сковородок, и маленького портативного ксерокса тоже нигде не было.
20
ПСИХОЛОГ БЫЛ ЖУЛИК
После того как суд удовлетворил ходатайство, я звонила отцу каждый день и спрашивала, не съехали ли еще Валентина со Станиславом, но всегда получала один и тот же ответ:
— Да. Не. Може. Не знаю.
Часть вещей они перевезли, а часть оставили. Один день или ночь их не было, но потом они опять возвращались. Отец не знал, куда они уезжали, у кого жили и когда вернутся обратно. Их перемещения оставались загадкой. Сталкиваясь с отцом на лестнице или в кухне, Валентина больше не заговаривала с ним — просто его не замечала. Станислав же отворачивался и что-то не в такт насвистывал.
Эта молчаливая война оказалась тяжелее войны словесной. Отец начал сдаваться:
— Може, я усе ж таки попрошу ее остаться. Не такий она вже й поганый чоловек, Надя. В нее тоже есть свои достоинства. Просто в нее неправильни представления.
— Папа, не говори глупостей. Разве ты не понимаешь, что твоя жизнь в опасности? Если даже она тебя не убьет, с тобой случится сердечный приступ или удар.
— Гм-м. Може й так. Но усе ж таки лучче вмереть на руках у любимого человека, чим у одиночестве.
— Папа, я тебя умоляю. Неужели ты думаешь, что она когда-нибудь тебя любила? Вспомни, как она себя вела, что говорила, как толкала тебя и кричала.
— Ты, конешно, права. Но между прочим, ето типичный недостаток руського характера: прибегать к насилию не у последню, а у перву очередь.
— Папа, мы все с ног сбились, чтобы добиться судебного решения, а теперь ты вдруг передумал. Что скажет Вера?
— А, Вера. Если Валентина меня не вбье, то Вера точно доконае.
— Никто не собирается тебя доканывать, папа. Ты доживешь до глубокой старости и закончишь свою книгу.
— Гм-м. Да. — Он оживился. — Знаешь, во время Второй мировой произошло ще одно очень интересне событие — изобретение полутрактора. На самом деле ето було французьке изобретение, яке отличалось изяществом и оригинальностю.
— Папа, послушай меня внимательно. Если ты останешься с Валентиной, я умою руки. В следующий раз не зови на помощь ни меня, ни Веру.
Я так разозлилась, что даже не позвонила ему на следующий день, но он сам позвонил мне вечером.
— Слухай, Надежда! — кричал он в трубку, захлебываясь от волнения. — Станиславови отметки. Английський — «хорошо»! Музыка — «хорошо»! Математика — «удовлетворительно»! Естествознание — «удовлетворительно»! Технология — «удовлетворительно»! История — «неуд»!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29