Вера приехала в полдень: Станислава и Валентины не было дома, а папа прикорнул в кресле под включенное на полную громкость радио. Проснувшись, он увидел ее перед собой и непроизвольно завопил:
— Не! Не!
— Папа, замолчи ради бога! На этой неделе нам хватало мелодрам, благодарю покорно, — рявкнула Вера голосом Старшей Сеструхи. — Так! — Она огляделась вокруг, словно бы Валентина могла прятаться в углу. — Где она?
Отец молча сидел в кресле, вцепившись в подлокотники.
— Где она, папа?
Он демонстративно закусил губу и уставился прямо перед собой.
— Папа, я приехала аж из самого Путни, чтобы вытащить тебя из беды и расхлебать кашу, которую ты сам же и заварил, а ты даже не соблаговолишь со мной поговорить.
— Ты ж сказала, шоб я мовчав, от я й мовчу. — И он снова сжал губы.
Старшая Сеструха обошла все комнаты, громко хлопая дверями. Заглянула даже во флигель и теплицу. Потом вернулась в ту комнату, где сидел отец. Он так и не сдвинулся с места. И губы его были по-прежнему плотно сжаты.
— Право же, Надя, — сказала она мне, — я готова понять, почему Валентина вылила на него чашку воды. Мне хотелось сделать то же самое. Наверное, он пытался доказать, какой он умный. — Я промолчала. И плотно сжала губы, чтобы не рассмеяться. — Но разговорить его оказалось проще простого. Я спросила его о Королёве и космической программе.
— И чем же все это кончилось? Ты познакомилась с Валентиной?
— Она показалась мне замечательной женщиной. Такой… энергичной.
Видимо, Старшая Сеструха и Валентина чудесно поладили. Валентину привели в восторг Верина стильность и рисовка. А Веру — Валентинина откровенная сексуальность и безжалостность. Они обе сошлись во мнении, что отец — жалкий, безумный и презренный тип.
— А как же перламутрово-розовый лак для ногтей? Шлепанцы на высоких каблуках? «Ролик» на газоне?
— Ну да. Она, конечно, шлюха. И преступница. Но я не могла ею не восхититься.
У меня упало сердце. Я возлагала столько надежд на эту встречу: матримониальная пушка Задчуков — против миссис Эксперт-по-разводам; атласная зеленая установка для запуска ракет — против сумочки «Гуччи». Я поняла, как сильно рассчитывала на то, что Старшая Сеструха повлияет на Валентину. Но теперь осознала, что в некотором смысле они были одного поля ягодой.
— Бедный папа. Он, конечно, со странностями, но я никогда не назвала бы его презренным.
— Да ты посмотри, сколько хлопот он всем доставляет — нам, властям, той же Валентине. В конце концов она поймет, что лучше ей перебраться к кому-нибудь другому. Если б он только мог с самого начала сказать «нет». Но он действительно считал себя подходящей партией для тридцатишестилетней шлюшки. Разве это не достойно презрения?
— Но она же поощряла его. Льстила ему. Рядом с ней он чувствовал себя молодым и сексуальным.
— Он позволял себе льстить, потому что в глубине души верит в свое полное превосходство. Считает себя способным перехитрить систему. Он уже не первый раз занимается чем-то подобным.
— Что ты имеешь в виду?
— Ты многого не знаешь, Надя. Знаешь, что он чуть было не отправил бабу Соню в Сибирь?
— Я помню, как папа мне об этом рассказывал. Речь шла о пионерах украинской авиации. И еще мама говорила мне, как бабе Соне выбили передние зубы.
После окончания Киевского института гражданской авиации в 1936 году отец хотел поступить в Харьковский университет, где Лозинский со своими коллегами занимался разработкой реактивного двигателя. Но вместо этого его направили на восток — в Пермь, в предгорья Урала, преподавать в советском летном училище. Отец возненавидел Пермь: толпы пьяных солдат; никакой интеллектуальной или культурной жизни; за тысячи километров от дома; за тысячи километров от Людмилы, которая была уже беременна их первенцем. Как добиться того, чтобы его отправили домой? Николай придумал коварный план. Он не сможет пройти проверку органов безопасности. На одном из целой горы бланков, которые необходимо было заполнить, отец сообщил властям, что женат на враге народа. И чтобы представить себя в еще более невыгодном свете, выдумал старшего брата Людмилы — контрреволюционного террориста, жившего в Финляндии и стремившегося свергнуть Советскую власть.
Чекисты не могли поверить своей удаче. Им, естественно, захотелось побольше узнать об этом брате-контрреволюционере. Они арестовали бабу Соню и несколько дней интенсивно допрашивали и избивали ее. Где ее старший сын? Почему он не упоминается ни в одном из ее документов? Что она еще от них скрывает? Она изменница и враг народа, как ее покойный муж?
Соне Очеретко повезло: когда в 1930 году забрали и расстреляли ее мужа, ей удалось спастись бегством. Но это было только начало чисток. К 1937 году волна арестов достигла своей кульминации. Теперь расстрел считался слишком мягкой мерой наказания для врагов народа, и поэтому их ссылали в Сибирь — в исправительно-трудовые лагеря.
На помощь пришла тетя Шура. Она рассказала следователю, как в 1912 году, будучи молодым врачом-практикантом, приезжала в Новую Александрию, чтобы принять у своей сестры первого младенца — мою маму Людмилу. Тетя Шура подписала под присягой заявление о том, что у Сони Очеретко это была первая беременность. Помогло то, что Шурин муж дружил с Ворошиловым.
Но пережившая голод Соня так никогда и не оправилась от этого шестидневного допроса. У нее на лбу, прямо над глазом, остался шрам, а передние зубы выбили. Прежде такая спорая и проворная, теперь она стала неуклюжей, двигалась с трудом и все время нервно моргала. Дух ее был сломлен.
— Конечно, после этого тетя Шура его выгнала. Идти им было некуда, и они вернулись на квартиру бабы Сони. На самом деле такое не прощают.
— Но ведь баба Соня простила.
— Простила ради мамы. Но мама так и не простила его.
— Наверное, в конце концов все же простила. Ведь она прожила с ним шестьдесят лет.
— Они жила с ним ради нас. Ради меня и тебя, Надя. Бедная мама.
Я задумалась: правду ли говорит Вера или всего лишь проецирует на прошлое собственную драму?
— Но, Вера, не означает ли это, что ты собираешься сидеть сложа руки, пока Валентина будет издеваться над нашим отцом? Обирать его до нитки? Возможно даже, убьет его?
— Конечно, нет! Право же, Надежда, как я могу сидеть сложа руки и ничего не делать в подобной ситуации? Мы должны защитить его ради мамы. Хоть от него и мало проку, он все-таки член нашей семьи. Мы не можем допустить, чтобы она одержала верх.
(Так значит, Старшую Сеструху еще рано списывать с корабля!)
— Вера, почему отец постоянно возмущается тем, что ты куришь? У него какой-то пунктик насчет сигарет.
— Сигареты? Он говорил с тобой о сигаретах?
— Сказал, что у тебя на уме только сигареты да разводы.
— А что еще он сказал?
— Больше ничего. А что такое?
— Забудь об этом. Это не имеет никакого значения.
— Очевидно, имеет.
— Надя, почему ты вечно копаешься в прошлом? — Ее голос стал напряженным и хриплым. — В прошлом столько грязи. Как в сточной канаве. Нечего тебе с этим играться. Не вороши былого. Забудь.
18
«ДЕТСКИЙ СТОРОЖ»
Валентина получила приглашение на свадьбу от своей сестры из Селби. Она помахала им у отца перед носом, присовокупив к этому парочку оскорблений. В сопроводительном письме говорилось о том, что будущий муж — сорокадевятилетний доктор, женатый (уже, конечно, не женатый), имеющий двух детей школьного возраста (оба учились в частной школе) и хороший дом с прекрасным садом и двойным гаражом. Безгрудая жена причиняла массу хлопот, но муж был влюблен по уши, так что никаких проблем не возникало.
В двойном гараже стоял «ягуар» и вторая машина — «рено». «Ягуар» хороший, сказала Валентина, но хуже «роллс-ройса». А «рено» не намного лучше «лады». Тем не менее письмо сестры вызвало у Валентины новый приступ недовольства своим богатым, однако никчемным и жадным муженьком и той второсортной жизнью, на которую он ее обрекает.
Пока отец бормотал в трубку, время от времени запинаясь из-за сильных приступов кашля, я украдкой поглядывала на Майка, сидевшего поджав ноги со стаканом пива в руке и смотревшего новости по Четвертому каналу. Он казался таким добропорядочным и милым — слегка поседел, начинает расти брюшко, но все еще интересен: такой любимый, такой — домашний. Но… в голове у меня промелькнула тревожная мысль.
Что с этими мужиками не так?
И вот, после очередного приступа кашля, отец подошел к самой сути дела. Валентина требует денег, и ему нужно ликвидировать кое-какие активы. Но какие у него активы? Только дом. Ах да, за домом — большой, ни на что не годный участок земли. Его-то он и мог бы продать. (Отец говорил о мамином саде!)
Он переговорил с соседом, и тот согласился выкупить участок за три тысячи фунтов.
Сердце у меня бешено заколотилось, а в глазах помутилось от злости. Я ничего не видела перед собой, но старалась держать себя в руках:
— Не торопи событий, папа. Это ведь не к спеху. Возможно, будущий муж ее сестры тоже окажется жадиной. В конце концов, ему же нужно еще обеспечивать бывшую жену и учащихся в частной школе детей. Возможно, жене достанется «ягуар», а сестре — «рено». Возможно, Валентина поймет, как ей повезло. Давай подождем и посмотрим.
— Гм-м.
Что же касается продажи маминого сада — у меня свело челюсти, и я с трудом сумела выдавить из себя эти слова, — подобные вещи нередко намного сложнее, чем кажется. Придется составлять заново документы. Вероятно, большая часть денег уйдет на гонорар юристу. Сосед же предложил и вовсе пустяковую сумму. Если бы отец получил разрешение на строительство еще одного дома на этом участке, за него можно было бы выручить в десять раз больше. Только представь себе, как бы Валентина обрадовалась. (А получать разрешение можно годами.)
Хочешь, я спрошу юриста? Обращусь в муниципалитет за разрешением? Может, поговорить с Верой?
— Гм-м. Юрыст — да. Муниципалитет — да. Вера — не.
— Но, возможно, Вера прознает. Представь, как она расстроится. — (Он знал, что я хотела сказать «придет в бешенство».)
Вера прознала. Я сама ей все рассказала. Онаи расстроилась, и пришла в бешенство.
Поездка из Путни в Питерборо заняла у нее два часа. Она приехала к отцу прямо в домашних тапочках (непривычное пренебрежение деталями одежды). Зашагала прямиком к дому соседа (уродливому домине в псевдотюдоровском стиле, который был намного выше жилища моих родителей), громко постучала в дверь и сразу все выложила. («Ты б видела выражение его лица!») Сосед — удалившийся отдел бизнесмен и садовник-любитель, разводивший кипарисы Лейланда и грунтовые растения, — весь съежился под ее натиском.
— Я просто пытался помочь. Он сказал, что у него финансовые затруднения.
— Вы не помогли, а наоборот, все испортили. Разумеется, у него финансовые затруднения из-за этой кровопийцы — его жены. Вам бы следовало присматривать за ним, а не потакать ему. Что ж вы за сосед?
Его жена услыхала шум и подошла к двери — в джемпере и кардигане, унизанная жемчугами и с джин-тоником в руке (именно эти соседи заверили дополнение к маминому завещанию):
— Что происходит, Эдвард? Эдвард объяснил.
Его жена удивленно подняла брови:
— Впервые об этом слышу. Я думала, мы собираем деньги на круиз, Эдвард. — Потом она повернулась к Вере. — Мы беспокоимся о мистере Маевском, но не желаем вмешиваться в его дела. Правда, Эдвард?
Эдвард кивнул и покачал головой одновременно. Вере важно было перетянуть их на свою сторону, и поэтому ее тон стал мягче:
— Уверена, это простое недоразумение.
— Да, недоразумение.
Эдвард схватил спасательный трос и спрятался за женой, которая выступила вперед и заняла на пороге место своего мужа.
— По-моему, она не совсем порядочная женщина, — сказала жена. — Загорает в саду в одних… одних… — она украдкой оглянулась на мужа и понизила голос до шепота. — Я видела, как он смотрел на нее из окна верхнего этажа. И еще один момент… — Соседка заговорила доверительным тоном. — Мне кажется, у нее есть любовник. Я видела, как один мужчина… — она поджала губы, — …заезжал за ней на машине. Остановился под ясенем, чтобы мистер Маевский не увидел его из окна, просигналил и стал ждать. А она выскочила вся разодетая в пух и прах. В мехах, да только без панталон, как говаривала моя мама.
— Спасибо, что рассказали, — сказала Вера. — Вы очень мне помогли.
Наверное, Валентина заметила Верину машину, потому что ждала ее уже в дверях, загородив дорогу и уперев руки в боки — готовая к схватке. Она смерила Веру взглядом. Ее глаза мгновенно остановились на Вериных ногах, обутых в домашние тапочки, и на ее губах мелькнула улыбка. («Тогда-то я и поняла, какую ошибку совершила».) Валентина была в туфлях на шпильках, и ее голые мускулистые икры выпячивались, словно бицепсы боксера.
— Шо ты там вынюхуешь у суседей? — спросила Валентина.
Не обращая на нее внимания, Вера протиснулась в кухню, окна которой запотели от пара. В раковине лежала груда посуды, и стоял какой-то неприятный запах. Папа в темно-синих нейлоновых штанах со скрещенными на худой, сутулой спине подтяжками вертелся под дверью.
— Я поговорила с соседями, пап. Они больше не хотят покупать мамин сад.
— Вера, нашо ты ето делаеш? Почому не оставишь меня у покое?
— Потому что, если я оставлю тебя в покое, папа, эта стервятница выклюет твою печень.
— Орел. Орел.
— Орел? Что ты несешь? — (Право же, Надя, я решила, что он совсем чокнулся.)
— Орел выклював печень у Прометея за то, шо он принес людям вогонь.
— Папа, ты — не Прометей. Ты — жалкий, запутавшийся старикашка, который из-за собственного идиотизма стал жертвой этой волчицы…
Валентина, слушавшая ее с растущим негодованием, испустила негромкий вопль и, согнув руки, сильно толкнула Веру в грудь. Вера пошатнулась, но не упала.
— Валя, будь ласка, токо без рук, — умолял отец, пытаясь их разнять. Но силы ему явно не хватало.
— Ты старый кривый дрючок! Тебе ж сирко уси мозги сожрав! Заткнись и иди у комнату! — Валентина его тоже пихнула, он споткнулся о дверную раму, поставленную Майком, и косо к ней прислонился. Валентина вытащила из кармана ключ и помахала им у отца перед носом.
— Ось ключ од комнаты! Ха-ха-ха! Ключ в меня! Отец попытался выхватить его, но она резко отвела руку.
— Нашо тебе ключ? — дразнила она. — Иди у комнату. А я буду тебе закрывать-одкрывать.
— Валя, будь ласка, оддай ключ! — Отец трогательно подпрыгнул, снова пытаясь его схватить, но со всхлипом отпрянул.
Вера тоже попробовала выхватить ключ:
— Да как ты смеешь!
Но Валентина ее оттолкнула.
— У меня есть микрофон! — закричала Вера. — Я получу доказательства твоей криминальной деятельности!
Она вытащила из сумочки портативный диктофон (аплодисменты!) и включила его, подняв у Валентины над головой.
— А теперь, Валентина, отдайте, пожалуйста, моему отцу ключ от его комнаты и ведите себя спокойно и цивилизованно, — отчетливо надиктовала она. Вера была выше Валентины, но Валентина — на каблуках. Она попыталась выхватить диктофон и выхватила бы, но ее внимание отвлек отец, который в эту самую минуту вырвал ключ из другой ее руки. Атакуемая с двух сторон, Валентина пронзительно взвизгнула, подпрыгнула в воздухе («Это было похоже на сцену из фильмов про кунг-фу, которые любил смотреть Дик».) и с грохотом приземлилась, угодив одной «шпилькой» по Вериной ноге в домашней туфле, а другой заехав по отцовой голени чуть ниже колена. Отец и Вера согнулись. Диктофон упал и, катясь по полу, залетел под плиту. Вера нырнула за диктофоном. Валентина впихнула отца в его комнату, вырвала у него из руки ключ и заперла дверь. Вера набросилась на Валентину, вытягиваясь и извиваясь всем телом — теперь они обе лежали на полу, — и попыталась выдернуть ключ у нее из руки, но Валентина оказалась сильнее: она сжала ключ в кулаке у себя за спиной и встала с пола. Потерпев поражение, Вера все же завладела диктофоном:
— Я все записала на пленку! Все твои слова!
— Добре! — ответила Валентина. — Знаеш, шо? Ты зла безгруда сучка! В тебя нема цицек, от тебе й завидно. — Она приподняла руками свои груди, непристойно их сжав, и чмокнула вытянутыми губами. — Мужикам нравляться цицьки. Твоему папе тоже нравляться цицьки.
— Возьми себя в руки, Валентина, — сказала Вера. — При мне попрошу не выражаться!
Но она знала, что это поражение. Вера держала голову высоко, но в глубине души была оскорблена.
За дверью, как побитый пес, скребся и скулил отец.
— Какая ты молодчина, Вера! У меня нет слов. Просто героиня. Пленка у тебя?
— Никакой пленки в диктофоне не было. Я просто блефовала. А что еще оставалось делать?
Позже, когда Вера уже ушла, Валентина отперла дверь отцовой комнаты, но ключ оставила у себя.
Отец снова обделался.
— Он не виноват. Наверно, ему и правда лучше ходить без штанов.
— Нет, виноват! Конечно, я не о недержании, а об одержимости.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29