А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 


— Ой-ой, — простонал он. — Паренек, что ты со мной делаешь… Что ты знаешь… я уже забыл! Ой, не могу больше.
— Ну что дальше? — почему-то обиделся я за свою загадку, которую знали все.
— Ну, ладно… — еле выговорил от смеха Пухарчук. — Говори, ой… не могу…
— Ну слушай! — сердитым голосом выкрикнул я. — Маленький-маленький… серенький…
— Серенький! — взорвался и начал корячиться от смеха на кровати красный, как помидор, Пухарчук.
— Все! Больше ни одного слова не скажу! Если знаешь отгадку — говори!
— Все! Все! — уткнулся Женек головой в подушку.
— Черт с тобой! Последний раз повторяю!
Пухарчук просто в знак согласия махнул рукой, не в силах вымолвить хоть слово.
— Маленький-маленький… — начал я, надеясь, что он меня опять перебьет, и тогда тайна о водяном пистолете…
Но Женек только сопел, вцепившись зубами в подушку.
— Серенький-серенький… — сделал я еще более глубокую паузу.
— Да-а-вай… — пробурчал Пухарчук, не разжимая зубов.
— Се-е-ренький… се-е-е-ренький…
Даже трудно было представить, как вынес такую пытку Женек.
— На слона похожий! — наконец выдал я, и мы с ним дружно заржали.
— Ха-ха-ха! — рыдал Пухарчук от смеха. — На слона похожий!
— На слона! — изнемогал я, заражаясь его весельем.
Женек просмеялся и посмотрел на меня.
— Ну-ка, повтори еще раз, — сказал Пухарчук сурово.
— Да ты что, не знаешь? Ага, тиран! Еще смеялся надо мной!
Пухарчук надолго задумался, после того как я повторил загадку.
— Я думал, ты про мышонка мне загадал, протянул Женек. — А тут на слона похожий. Ведь мышонок не может быть на слона похожий, а? — с надеждой обратился он ко мне.
— Ха-ха-ха! — теперь я упал на кровать. — Это так же, как я похож на чебурек! Чешите грудь, сиятельный! Если за десять минут не отгадаешь, то пистолета тебе не видать!
Я смотрел на него и видел, что Женек даже близко подступиться не может к этой загадке, которую не знал по каким-то невероятным причинам он один.
— Маленький, серенький… и на слона похожий? — бормотал Пухарчук. — Серенький… Да кто же это?
— Время идет!
— Это же не мышонок? — на всякий случай еще раз переспросил Женек. — А?
— Думай, думай!
Мышонок не выходил из головы Женька.
— А сколько букв? — спросил он.
— Может, тебе еще и отгадку сказать? — возмутился я. — Когда мой лоб разбивал, я не спрашивал! В твоей загадке даже отгадки не было, а в моей есть, так что думай!
— Плохая загадка, — поморщился Женек. — Ну скажи хоть последнюю букву?
— «К», — вздохнул я. — Черт с тобой!
— Клопсик, мопсик, клопик! — закричал Пухарчук, но тут же потух, наткнувшись на мой презрительный взгляд. — Мотик, тотик, гадик… — забормотал всякую ерунду. — Ну скажи хоть вторую буковку, опять заныл Женек.
— «О», — хмыкнул я, видя, что отгадать такую загадку ему вряд ли под силу.
Пухарчук тут же, как из пулемета, что-то забуробил и вновь жалобно посмотрел на меня.
— А третья какая?
— «Н», — горько усмехнулся я.
— Кнок, спок, рток… — застрочил пулемет. — Санок, занок, пинок. Нет! — опять взвыл Пухарчук. — Это очень сложная загадка! Ты мне скажи лучше первую букву!
— Ты в контрразведке работаешь или в филармонии? — возмутился я. — Почти все буквы выудил!
— Не все! — запрыгал он. — Вот сколько их всего?
— Ладно, — строгим голосом произнес я. — Первая буква «с», и у тебя осталось еще пять минут.
— Ага! Ну, сейчас! — заволновался Пухарчук, выстреливая такие словечки, что мне показалось, что он был близок к помешательству. — Даю тебе последний шанс. Перед буквой «н» стоит буква «е».
— Се-е-нок, — медленно, как бы прислушиваясь к звучанию этого слова, протянул Пухарчук и с надеждой взглянул на меня. — Твоя загадка даже сложнее, чем моя. Ну, скажи еще хоть одну буковку…
— Ладно! Говорю тебе самую главную букву. После первой буквы стоит буква «л». У тебя на размышление осталась целая минута!
— Сл… — быстро произнес Женек. -… енок! Сленок! Осленок! — вдруг рухнул он на кровать от удивления.
Пухарчук был в таком непостижимом изумлении, что даже потерял дар речи. Я с не меньшим удивлением смотрел на него.
— Откуда ты взял своего дурацкого осла? Ведь первая буква «с»?
Женек неистово замотал головой…
— Так… Осталось…
Я не успел сказать, сколько осталось, как Пухарчук весь подался вперед и, еще не веря самому себе, закричал своим пронзительным голосом, наводя ужас на спящих командировочных.
— А-а! — орал он, прыгая на кровати. — А-а!
Он пробежал по стене, пересек потолок по диагонали туда и обратно и упал, радостный и счастливый, на кровать.
— А-а! — вопил Женек. — Я же сказал, щас я тебя, под орех! Даешь водяной пистолет!
Теперь мне нужно было срочно сообразить, где его можно взять, — вернее, что соврать.
— Это же слоненок! — захлопал от радости Пухарчук в ладоши. — Ерунда, а не загадка! Моя в тыщу раз сложнее!
Мне стало обидно за свою загадку.
— А что же ты ее не отгадал?
— Кто не отгадал? Я? Да я такие загадки в две секунды! Говори, где пистолет?
— Сегодня в школе видел у одного пионера. Он сказал, что ему отец в «Детском мире» через директора достал.
— Через директора? — загорелся Женек. — Ну я завтра устрою директору! Если получится — и тебе достану, будем в войну играть! Знаешь, как здорово?!
— Давай спать, — строго произнес я. — У меня завтра тяжелый день будет… — вспомнил я про корриду.
Мы улеглись. Женек заснуть не мог. Он уже представлял, как завтра выстрелит мне в ухо и как я, раненый, буду целиться в него. Он ворочался и мешал мне заснуть. Пухарчук порывался несколько раз что-то сказать, но не решался.
— Ну, чего ты там пыхтишь? — поинтересовался я.
— Давай спорить, что ты сейчас рассмеешься? — рассыпался бубенцом Пухарчук. — Только нужно смотреть друг другу в глаза.
— Черт с тобой, спорим! — зажег я свет. — Все равно не спится!
— Смотри мне в глаза! — закричал Пухарчук. — Я буду говорить: «Папа умер», а ты меня спросишь: «Какой папа?», тогда я тебе говорю: «Римский папа», а ты должен удивиться: «Римский папа?», я тебе говорю: «Споем?», ты соглашаешься: «Споем». За мной подпеваешь… и чтобы не рассмеяться. Согласен?
— Ерунда, — согласился я, делая строгое лицо. — Поехали!
Мы уселись напротив друг друга и посмотрели в глаза.
— Ты знаешь, Евгешка, — гробовым голосом пропищал Женек, а в глазах его кривлялись бесенята, так что мне уже сейчас захотелось рассмеяться. — Папа умер!
— Какой папа? — все же сдержался я, делая не менее удивленное и скорбное лицо.
— Римский папа, — покачал Пухарчук головой, впиваясь в меня взглядом.
— Римский папа? — обалдел я.
— Споем?
— Давай.
— Луноходик заболел, — медленно запел Женек, растягивая губы в ехидную трубочку.
— Луноходик заболел, — подпевал я ему, вслушиваясь в дурацкие слова песенки.
— За-а-болела наша птичка! — спели мы, и, глядя на довольно хохочущего Женька, уже невозможно было удержаться от смеха.
— А теперь давай еще два раза подряд этот куплет! — визжал Пухарчук. — Я солирую!
— Луноходик заболел… За-а-болела наша птичка! Луноходик заболел…
— За-а-болела наша птичка! — выводил Женек пронзительным голоском между взрывами смеха. — Правда, смешно? — орал он.
— Сил нет, — не понимая, над чем смеюсь, отвечал я ему. — А ну, давай еще раз!
Наши соседи, не выдержав такого натиска веселья, присоединились к нам — и вскоре уже три соседние комнаты распевали в полный голос никому непонятную, но очень развеселую песенку.
— Папа умер! — вопил Пухарчук.
— Какой папа?! — стучали с потолка коромыслами. — Три часа ночи! Мать вашу за ногу!

* * *
Закулисный приказал мне явиться на спектакль, чтобы я, наконец, посмотрел удивительный «Мойдодыр», о котором столько сам трещал в школах и детских садиках. Он еще не знал о проданных билетах, деньги от которых благополучно разлетелись, как судорожно я за них ни цеплялся.
Закулисный сидел за столом, когда я пришел во дворец культуры «Тонус». Оставалось полчаса до начала спектакля. Неизвестно откуда вынырнула невысокая пухленькая Мила Африкановна.
— Здравствуйте, — выставила она на меня восхищенные глазки.
— Рад вас видеть, — улыбнулся я. — Еще не смотрели?
— Хотела утром прийти, но только сейчас освободилась. Вы будете играть?
— Нет, я что-то сегодня не в форме.
— Жаль, очень жаль… мне так хотелось бы на вас посмотреть. Ну, всего хорошего, думаю, мы с вами еще увидимся.
— Обязательно, — кивнул я, содрогаясь от мысли, что мне еще раз придется с ней встретиться.
— Так, — прорычал Закулисный. — Пришел?
— Пришел, Владимир Федорович, — бодро ответил я. — Ну как мой первый спектакль прошел?
— Ты что рассказывал в школе? — начинал свирепеть Владимир Федорович. — Это какой у нас театр черных лилипутов?
Я молчал, свесив голову.
— Ты где?… — перешел он на крик, но тут же замолчал и уселся на стул.
Подходили учительницы с начальными классами. Они все радостно улыбались мне и доживали эти минуты до начала представления в сладком предвкушении чуда. Я отвечал им загадочной и не менее радостной улыбкой.
— Иди в зал и смотри представление, — прошипел мне Закулисный. — Потом сам будешь объясняться с учителями.
Я уселся в заднем ряду. Начался спектакль. Откуда-то с галерки выстрелили горохом, который звонко рассыпался по сцене. Учителя тут же бросились ловить приблудного двоечника.
— Здравствуйте, ребята! — закричал радостно Пухарчук, обстрелянный горохом.
Сначала было даже интересно, но когда Петя с Иркой стали носиться по сцене с печками, свечками, одеялами… оставаясь видимыми, несмотря на последний закон физики… Все ждали обещанных черных лилипутов, а Женек продолжал летать в гордом одиночестве.
— Опять надули! — кричали учителя. — Гляньте, карлика понесли! А говорили, сволочи, что летать будет!
…Я досмотрел спектакль до конца и понял, что меня сейчас будут кастрировать, без всяких там лесочек, проволочек…
Почему— то больше всех считали себя обманутыми педагоги, которые, как всегда, пришли бесплатно. Сами же начальные классы приняли представление без робости и страха.
— Сколько можно дурить?! У вас этот балаган идет всего сорок минут! Что это за театр такой?! — возмущались учителя.
— Где Евгеша?! — задрожал Дворец культуры «Тонус» от ужасного рыка.
— Почему всегда надувают детей? Идите на заводы и фабрики!
Где Евгеша?!
Мои ноги прилипли к полу. Крики начинали усиливаться, и с радостным, несколько озабоченным лицом показался — я.
— Ты что наговорил про мое представление?! — подбежал ко мне Закулисный, подпрыгивая на своих кривых ножках и размахивая портфелем.
Учителя взяли меня в железное кольцо. С заплаканным лицом подошла невысокая пухленькая Мила Африкановна.
— Вы убили нашу веру в искусство! — дрожащим от слез голосом воскликнула она. — Мы вам так верили! Мне придется из-за вас переходить в другую школу! — заломила завуч руки.
— А где лилипуты? Где ваши черные лилипуты? — закричали со всех сторон учителя, которых этот вопрос волновал больше всего.
— Где лилипуты? — зловеще прошипел Закулисный. — Про какое шоу черных лилипутов ты рассказывал?
Женщинам не терпелось разорвать меня на куски. Особенно волновались пожилые дамы, у которых за многолетний стаж работы в этом деле появились профессиональные навыки.
— Кто говорил, что у нас шоу? — вдруг нагло спросил я. — У нас всего один лилипутик.
— Как один? Вы же сами говорили, что у вас их до черта!
— И это не лилипут совсем! — закричала в истерике пожилая нарумяненная учительница. — Они нас обманывают! Это обыкновенный мальчик! Я знаю!
Пока все обрушивалось на мою бедную голову, но когда принялись за Пухарчука, я понял, что сейчас достанется и Закулисному. Не прошло и десяти секунд, как обо мне забыли и Закулисный начал доказывать, что Женек — это самый настоящий лилипутик.
— Пухарчук! — не выдержал наконец Закулисный, завопив на весь дворец. — Сюда бегом!
Прибежал Пухарчук, которого тут же обступили учителя.
— И вы еще смеете утверждать, что это лилипут? — с пафосом воскликнула пышная брюнетка.
— Такие лилипуты не бывают! — выкрикнула нарумяненная пожилая женщина. — Это просто… — схватила она Женька за ухо и с силой повернула к себе, — это… какой-то карлик! Да нет, это даже не карлик! Мальчик, — строго склонилась к нему учительница, — сколько тебе лет?
Женек до отказа сморщил носик и дрожал от страха.
— Ты что молчишь?! — накинулась на него Закулисный. — Говори, кто ты?!
— Лилипут… — прошептал Пухарчук и заплакал.
— Артисты! — вскричала горбоносая, затянутая в глухое черное платье учительница. — Вам нельзя ни в чем верить! Я тоже знала когда-то одного артиста… Это, наверно, ваш сын! — накинулась она на Закулисного. — Ему учиться надо, а вы его на сцену!
— Мой сын?! — заорал Закулисный, хватая Женька за плечо, крутя его во все стороны. — Да я его из больницы взял, у него же «закрытая зона роста»! Меня самого надули! Это самый обыкновенный лилипут, уверяю вас!
— Знаем мы ваших черных лилипутов! Преподаватели уходили, обещали разорить осиное гнездо, но, как всегда, забыли это сделать.
— Сейчас иди работай, в гостинице разберемся! — покрылся пятнами Закулисный, наскакивая на меня.
И я послушно поплелся, хотя раньше убивал таких уродов на месте, одним движением головы в переносицу. Я шел и думал, что скоро Женек опять выбежит на сцену и радостно закричит: «Здравствуйте, ребята!» Я шел и думал, что скоро опять пойду по классам с радостной улыбкой: «Здравствуйте, ребята!» И еще я подумал, что на следующем спектакле десятиклассники, которые придут на этот удивительный «Мойдодыр», должны урыть Закулисного, а там было кому это сделать.
«А вы прямой левой давно не пропускали? — вспомнились слова Семенова. — А что, ринг — это тоже искусство!»

* * *
Вечером в гостинице «У озера», в номере категории «люкс» запуганного новенького тореадора привязали к позорному столбу корабельными канатами. Новичку дали в руки красный плащ и посыпали голову пеплом. На корриду были приглашены все желающие. Здесь был еще один опытный и закаленный матадор, которому было все до фени, он пришел насладиться зрелищем как тонкий знаток этой красивой и древней игры.
Стойло, в котором ублажали и немного поддразнивали быка, дрожало от рева. Ровно в семь вечера его дверцы открылись… Зрители не были испанцами, но уже привыкли к этому зрелищу, кровь не пугала их, однако и они закрыли лицо руками, когда бык с огромным животом помчался с душераздирающим криком:
— Я тебе сейчас покажу черный театр лилипутов!
Столб под тореадором треснул от этого удара, но не сломался. Новичок даже не успел взмахнуть плащом, как повис на канатах. Двое из зрителей еле оттащили быка. Его успокаивали, стирали кровь с рогов, доставали ведро с минеральной водой и потихоньку пощипывали, чтобы не остыл.
Закаленный в боях тореадор хотел было помочь новичку, но бык тут же вырвался из рук зрителей, и старый воин, с воплем, еще успел перескочить через заграждение. Вся арена была в крови, возле столба песок перестал впитывать влагу — и стояла огромная жуткая лужа. Новичок стонал, но его не спешили отвязывать: он должен побыть наглядным пособием для остальных.
— Где деньги за билеты, которые ты продал этим уркам?! — ревел бык. — Где деньги? Зачем ты приглашал этот класс?
Лучшее, что смог придумать тореадор, — это сказать, что он потерял деньги.
— Держите меня! — затрясся бык от гнева. — Это казенные деньги! Как ты их мог потерять? Кто тебе поверит? Вы их с Левшиным пропили!
Закаленному тореадору тоже досталось рогом в бок. Он привычно завопил, но тут же затих.
— Если это еще раз повторится, — выдохся наконец бык, — оба можете собирать чемоданы! Записывай! -прорычал он новичку. — Твои старшеклассники не расплатились. Не принес деньги 10 «А». Завтра пойдешь в школу за деньгами. Они или у классной руководительницы, или у кого-нибудь из класса, может быть, у старосты!
— А если они не ходили? — поднял окровавленную рожу тореадор.
— Мне все равно! Или деньги, или тридцать пять билетов!
«Слава богу, что 10 „Б“ ничего не задолжал», — вспомнил новичок о спортивном классе.
Зрители покинули зрелище, волоча за собой истерзанное тело тореадора.
— Я видел столько ублюдков! — неожиданно разбушевался в номере Левшин. — Но такого! Боже! — упал он на колени. — Сжалься, сделай так, чтоб наш ненаглядный сорвался… Коля, вам в институте искусств преподавали атеизм, подскажи хоть одну молитву!
— Только от бабки что-то помню, — усмехнулся Коля, — а в институте нам преподавали, как умудриться за пять лет обучения не умереть с голоду.
— Петя! — взмолился Левшин. — Ты мне друг, и ты это знаешь! Ты родился в деревне, там все верующие.
— Вот как другу и отвечаю, — прогудел Петя. — У нас в Отрадном все баптисты, у них таких молитв нет, чтобы Закулисный с иглы сорвался.
— Ну и черт с ним! — вскочил Витюшка. — Все равно сорвется.
Вскоре все разошлись кто куда.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26