— Ох уж эти комиссии, они и нас достали.
Потом воспитатели рассаживали детей и ждали обещанного чуда.
К Закулисному подошла Елена Дмитриевна.
— Володя… ты разговаривал с контролером? — спросила она, понизив голос.
Закулисный молча кивнул. Больше на эту тему не говорили.
Дети уже аплодировали в зале и то и дело выкрикивали:
— Лилипутик, лилипутик!
Когда потух свет, воспитатели бросились наводить порядок с криками:
— Тише, тише, а то лилипутик рассердится!
Занавес открыли, и из-за ширмы вприпрыжку в белых шортиках, в белой футболочке, в белых носочках и сандалиях выбежал веселый Пухарчук. Он добежал до края сцены и закричал пронзительным голосом:
— Здравствуйте, ребята!
Воспитатели, как по команде, вскочили, и каждая, обращаясь к своей группе, проскандировала вместе с малышами:
— Здравствуйте!
Пухарчук расплылся от удовольствия.
— Ребята! — закричал он, показывая свои ручки с непомерно большими ладонями. — Видите, какой я чистый?
— Да-а! — протянул зал.
— А вы сегодня все умывались? — допытывался Пухарчук. — И зубы чистили?
— Да-а!
— А вот я раньше не умывался, — вдруг огорчился Пухарчук. — И за это дедушка Чуковский написал обо мне целую книжку, которая, знаете, как называется?
— Мой-до-дыр! — протянули малыши.
Петя с Колей из-за ширмы вдруг затопали ногами… Пухарчук прислонил палец к губам, показывая залу «тихо», и прошмыгнул между ширмами. В темноте одна за другой под блатную музыку тридцатых годов начали появляться светящиеся буквы.
— Мой-до-дыр! — дружно сложили дети.
Буквы исчезли, и «лягушки» осветили: печку, самовар, кружку, столик…
— Рано утром… — послышался вкрадчивый голос фонограммы. — На рассвете…
И тут на черном бархате стало медленно появляться солнце, которое Ирка, одетая в «черное», поднимала над собой. На раскладушке в это время зашевелился Пухарчук. Он отбросил одеяло и лениво потянулся, протирая глаза. На руках и на лице были наклеены черные липучки, изображавшие грязь, пижама была серого цвета, наверно, ее не стирали с самого создания представления. Женек только хотел надеть сандалии, как они взлетели над его головой, он потянулся к рубашке, но и она оказалась там же, то же самое случилось и с брюками. Он хватался то за одно, то за другое, но Петя с Иркой были начеку. Потом Горе схватил подушку и врезал Пухарчуку по голове. Дети довольно рассмеялись.
— Ну, Петякантроп! — прошипел на него Женек. — Сколько раз говорить, чтобы полегче… ответишь за это… козел…
— За Петякантропа расплющу — прошипел Горе. -А за козла, за козла…
— Что такое, что случилось? — развел Пухарчук руками, обращаясь в зал. — Отчего же все кругом завертелось, закружилось и несется колесом. Я за свечку! — продолжал кричать Женек. — Свечка — в печку! Я за книжку — та бежать…
Женек бегал под музыку «По улице ходила большая крокодила…» залетающими предметами, и, когда погнался за брюками, Горе поднял его над головой — и Пухарчук… ПОЛЕТЕЛ… под торжествующие крики ребятишек, без ниточек, без веревочек, без лесочек…
— Сейчас я тебя расплющу, лилипутище! — зло-радостно сопел Горе. — Сейчас ответишь за свои слова!
— Петя… — пищал Женек. — Я больше не буду!
Видов все это время кемарил возле батареи. У него в балагане было только два выхода — Мойдодыром и крокодилом Геной, остальную черновую работу с предметами выпахивали Ирка с Петей и, конечно, Пухарчук.
— Вдруг из маминой из спальни! — закричал в ужасе Женек. — Кривоногий и хромой, выбегает умывальник и качает головой.
Видов напялил на себя фанерный разукрашенный ящик с умывальником, надел брюки-чехлы, огромные туфли, взял зубную щетку размером с Пухарчука и, хромая, двинулся на Женька. Он дошел до него, вскинул руками, что должно было изображать удивление, и потом, уже размахивая щеткой, продолжал под фонограмму:
— Ты один не умывался…
Вскоре появились щетки, которыми Петя начинал тереть Женька. Коля в это время уходил и переодевался в крокодила Гену. Надевал черные брюки, белую рубашку, бабочку, перчатки, надевал маску из папье-маше и прицеплял хвост. Когда Женек убегал за мочалкой, которую водила Ирка, появлялся Коля с коляской, из которой выглядывали два крокодильчика. Дальше все развивалось по сказке.
Женек благополучно спасался от злого и нахрапистого Видова-крокодила, Петя переодевался в «Мойдодыра», и под фонограмму они втроем заканчивали спектакль.
— Да здравствует мыло душистое! — кричал Женек.
— И полотенце пушистое! — взмахивал полотенцем Петя.
— И зубной порошок! — чесал огромным гребнем Пухарчука Видов. — И густой гребешок.
— Давайте же мыться, купаться! — скандировали они потом вместе.
Женек кричал в конце: «До свидания, ребята!» и падал занавес.
Дети кричали: «До свидания!», недоумевающие заведующие и воспитатели толком не могли понять, что это: хорошо или плохо?
— Главное, что детям нравится, — говорили они друг другу.
— Лилипутики, лилипутики! — толкались возбужденные дети и радостно смеялись. Как-то одна заведующая сказала мне в сердцах:
— Это мы вам скажем: хорош ваш «Мойдодыр» или нет, а детям лишь бы что-то мелькало, гремело и убегало. Палец сгибайте под музыку целый час — целый час они будут смеяться.
На плаху бы этот палец…

* * *
Первый день спектаклей был закончен. Закулисные пошли в гостиницу, Женек, заняв денег, побежал в «Детский мир» покупать подзорную трубу, Коля с Петей решили сходить в кино.
— У меня никогда еще не было такой женщины! — размахивал ручищами Горе. — Она нас всех за пояс заткнет! Знаешь, что она мне сегодня сказала?
— Ну? — пробасил Коля. — Что же она тебе такого сказала?
— А ты не фарисействуй! — еле выговорил Горе, почувствовав насмешку.
— Ты хоть знаешь, что это такое? — снисходительно улыбнулся Видов.
— Я институтов не заканчивал, но не дураче ваших артистов!
— Ты на что намекаешь? — повысил голос Коля.
— На то, что там бездельников готовят, а не артистов! Два раза вышел, щеткой махнул, а ты вот попробуй в «черном» — да лилипута потаскать на вытянутых руках! Был бы лилипут, как лилипут, а так, что Закулисного таскать, что его — никакой разницы! Он скоро больше меня будет. Возьми, на спор, подними его?
— Думаешь, не подниму?
— Поднимешь… Да если б не я, его давно уже разогнали. А мне за это никто не платит!
— Вот пусть Пухарчук тебе и доплачивает, он получает столько же, сколько и я.
— Да он работает в два раза больше тебя!
— Зато он институт не заканчивал, может быть, я тебе должен доплачивать?
— А мне все равно, кто будет! — со злостью воскликнул Горе. — С Левшина и Евгеши пусть высчитывают по рублю, и мне будет достаточно! Сегодня Левшин получит за заделку червонец. Ни-и черта себе!
— Да кто с тобой спорит?! — рассмеялся Коля. — Пусть платят не рубль, а два! Так будет честнее! Левшин тоже лилипута не поднимет, и Евгеша не поднимет. Так сегодня и скажи: «Кто не поднимает лилипута, тот платит мне по два рубля с заделки!»
Горе остановился, как бы прицеливаясь, с какой стороны Видову наладить в ухо, но передумал.
— Скажи спасибо, что у меня сегодня хорошее настроение, — сжал он зубы.
Видов, не слушая его, пошел дальше.
— Вот если я заболею, кто меня заменит? — догнал его Горе.
— Петь, — остановился Коля. — Я знаю наизусть, что ты мне сейчас скажешь, и вообще расхотелось в кино… Иди со своим шкафом…
— Что? Ты кого шкафом обозвал?! — злобно выпучил глазки Петя.
— Ну вот, опять, — вздохнул Коля. — Попробуй поговори с тобой.
— Да ты знаешь, какая это женщина?! — быстро зашепелявил Горе. — Она во мне человека увидела!
— Когда не видят мужчину, тогда находят человека,
— буркнул Видов.
— Что ты этим хочешь сказать? — приблизился к нему вплотную Горе.
— А что ты у нее не спишь? — отскочил Коля. -Ночью приходишь к себе досыпать, меня каждый раз будишь.
— Ты хочешь сказать?! — задохнулся от негодования Горе.
— Я хочу сказать, что она тебя не пускает в постель,
— ответил Коля. — Сидите там до утра, друг другу душу изливаете.
Видов пошел дальше, но Петя опять догнал его:
— Ты хочешь сказать… я знаю, кто тебе сказал это,
— Петя помолчал и добавил: — и я просто не хочу об этом говорить, потому что вы все пошляки и мне с тобой больше не о чем разговаривать! Ты думаешь, что все женщины такие, как у Левшина?
Так в дружеском разговоре Петя с Колей, поневоле связанные друг с другом роковыми обстоятельствами, дошли до гостиницы.
— Что же она тебе такого сказала? — спросил Коля, вспомнив, с чего начался разговор.
— Она сказала, — взволнованно ответил Горе, что если б я был ниже ее во много раз, то и тогда б она мечтала со мной подружиться…
Видов посмотрел на разбитые Петины кулачищи, вздохнул и промолчал.

* * *
Три вечера подряд Левшин получал от Закулисного затрещины. Мне никогда не приходилось бывать в
Испании, но то, что я увидел — было… О, Боже!!!
Витюшка напоминал привязанного к столбу орущего тореадора, который бессмысленно размахивал перед собой красным плащом, а толстый, упитанный, с огромным пупком бык со всего разбега без промаха наносил удары.
На этой корриде было три зрителя. Двое явно сочувствовали быку, они то успокаивали, то смазывали рога жиром, незаметно его возбуждали и снова обливали холодной минеральной водой.
Но, как ни странно, тореадор после бойни тут же забывал о корриде, получал за избиение червонец и бежал лечить свои раны к веселым знахаркам.
…А бык блаженствовал в стойле…
Единственный сочувствующий тореадору зритель сидел, забившись в угол дивана, и трясся от страха, потому что завтра ему предстояло занять место у столба.
Последний третий день поединка оказался особенно тяжелым для тореадора. Вся арена была забрызгана кровью, столб не выдерживал, стонал от ударов, а тело тореадора представляло сплошную кровавую массу.
— Держите меня! — с пеной у рта рыл под собой землю бык. — Кто тебе сказал, что у нас цирковое представление? — несся он уже во весь опор.
— Но я же ведь для дела рекламирую… — махал плащом из последних сил тореадор.
— Какие у нас летающие лилипуты?! — затрясся столб от страшного удара. — Сколько раз говорить, чтобы ты не смел упоминать о лилипуте во множественном числе! У нас просто лилипутик, который летает без веревочек и ниточек! Меня чуть не разорвали учителя! О каких черных лилипутах ты говорил?
— Я не говорил, что у нас черные лилипуты, — трепыхалось тело.
— Я, что ли, говорил?! Они кричали, что их обманули и что Пухарчук никакой не лилипут! Да и какой он лилипут?! — заорал вне себя бык. — А кто говорил, что у нас единственный в мире черный театр?
— Я этого тоже не говорил! — вопил тореадор.
— Ты… ты не говорил? — остановился от изумления бык, и ему тут же надели в нос кольцо, чтобы он не сошел с ума от такой наглости. — Это… ты… ты не говорил? А-а! Все, теперь все, держите меня! — вырвался и понесся бык к столбу. — Я его сейчас убью! Да у тебя это даже на рекламе написано было!
— Не говорил! — орал тореадор. — Не говорил! А что мне тогда говорить? Если говорить то, что мы показываем, к нам даже дурдомовцы не придут бесплатно смотреть.
— Что? — вскочили тут же двое зрителей. — Что? На наш удивительный, на наш фантастический «Мойдодыр» не придут дурдомовцы? Как ты посмел такое сказать?
— Да, не придут! — орал тореадор. — Что я должен говорить? Что у нас всего один лилипут, который скоро меня перегонит?! Да еще билеты рубль стоят! Кто к нам придет, если я врать не буду?
— За лилипута отвечать буду я! — проревел бык. — Твое дело заинтересовать зрителей и раскидать по классам билеты! На меня собираются писать жалобу в филармонию! Ты знаешь, что я с тобой сделаю?! Да я!… — сорвался бык с места.
Поединок был страшный, потому что для одного закаленного тореадора он заканчивался, а для другого, совсем неопытного, завтра только начинался.
— Урод! — выругался Левшин, когда мы вышли от Закулисного. — Пупок несчастный! Сам бы попробовал билеты по рублю распихать. Подумаешь, поорали на него учителя, тоже мне яйцо! На меня каждый день орет, хоть бы с иглы сорвался, что ли! Я этим только и живу, — вдруг признался Витюшка. — Чтобы можно было его послать куда следует!
Я посмотрел на него, хотел посочувствовать, но Витюшка уже готовился к предстоящему вечеру.
— Левшин, а как же я? Ведь я говорил то же самое.
— Парень, привыкай! — устремился он мимо меня в ванную. — Если б не говорил такое — не сделал бы ни одного концерта. Ты думаешь как? И деньги за заделку получить, и чтобы тебе спасибо сказали? Ты — раб Закулисного, как и все остальные, а не хочешь работать — никто не держит! Только бежать некуда… Вот завтра начнешь бухтеть, что положено, тогда посмотрим, сколько соберешь зрителей. Я-то соберу, мне все равно, просто хотелось как лучше, а вот ты — не знаю…
— Ты что же, гад?! — ворвался я в ванную. Левшин стоял, согнувшись под душем, и мыл голову шампунем.
— Ты ведь знал, что так получится? — закричал я. Теперь Витюшка стоял, не шевелясь, под тугой струей воды и молчал.
— Знал или не знал?
— Знал… — тихо произнес он. — Тебе же легче потом будет работать… сразу за все получишь, а потом привыкнешь, все равно он тебя не прогонит, какой дурак согласится выслушивать каждый вечер такое… только мы с тобой…
— Ты себя за человека считаешь или нет?! — орал я.
— Если ты себя считаешь, то чего так боишься завтрашнего дня? Увольняйся из филармонии…
— Сегодня спать в ванне не буду! — после недолгого раздумья с остатками злости бросил я. — Можешь ночевать со своей крошкой где угодно, но чтобы здесь тебя с ней не было!
— Ну чего ты так? — взмолился он. — Ты же мне друг, она тебя уже и стесняться перестала.
— Мне с тобой больше разговаривать не о чем!
Поздно вечером ко мне пришел Пухарчук. В руках у него была подушка.
— Ты чего это, — удивился я.
— Да… — неопределенно протянул Женек. — Мне, собственно, все равно, где спать…
Чтобы Пухарчук покинул свою комнату, в которой оставались все его безделушки да еще новая подзорная труба? Я долго не мог заснуть, мучаясь над вопросом, как удалось Витюшке уговорить его поменяться на ночь кроватями. Или что-то подарил, или что-то обещал… Но что Витюшка может подарить? Разве только свои долги? Неужели Пухарчук продал свою кровать Левшину на ночь?
— Женек? — спросил я, чувствуя, что он никак не может заснуть на новом месте. — Ты за сколько продал Левшину свою койку?
— Кто тебе сказал? — вскочил тут же Женек.
— Никто! Спи! Я на тебя жаловаться буду в Министерство культуры! Ростовщик проклятый!
Пухарчук тихо улегся и тоскливо заплакал. Я был зол на всех на свете, но мне стало жалко его, а потом себя.
— Женек, — сказал я, — никто мне не говорил, я пошутил. Ну прости…
Пухарчук плакал все сильнее и сильнее.
— А где я денег возьму? — слышалось его неразборчивое плачущее бормотанье. — Елене дай. Закулисный, гад, тоже тянет… всем плати, чтоб не выгнали… все тянут… тянут…
Его маленькое толстенькое тельце дрожало под одеялом, худыми ручками он обхватил свою плешивую, непропорционально большую голову и истерично забил ногами по матрацу.
— Женек! — бросился я к нему. — Ты что там бормочешь? Успокойся!
Слезы катились по его некрасивому, сморщенному от гримасы душевной боли личику.
— Парень, — начал я успокаивать Женька. — Ну, ты чего?
Пухарчук отбрыкивался, я тормошил его все сильнее и сильнее и вскоре почувствовал, что он сопротивляется не в полную силу.
— Могу дать наколочку, — соврал я тогда. — Где приобрести водяной пистолет.
Пухарчук затих, переваривая услышанное; часто захлопал редкими ресницами и вскоре сквозь высыхающие слезы кинул на меня испытывающий лукавый взгляд.
— Врешь ты! — вкрадчиво и недоверчиво прошептал он. — Врешь!
— Вру?! — возмутился я. — Ты за кого меня принимаешь?
— Где?! — вскочил Пухарчук с загоревшимися глазами. — Где?! Давай быстрее говори!
— Сначала отгадай мою загадку, — выигрывал я время. — Потом скажу.
— Ага! — запрыгал на кровати Пухарчук. — Загадка? А ну давай! Щас я тебя, паренек, вздую! На щелчки? Нет, не на щелчки, — тут же сообразил Женек, что не он загадывает мне, а я ему.
Я вспомнил самую простую загадку, которую знают абсолютно все. Мне просто не приходилось видеть болвана, который бы ее не знал.
— А ну давай, давай, паренек! — потирал руки от удовольствия Женек. — Я все загадки за две секунды отгадываю! Только не такую, как про ослика, ее даже мне не удалось… сразу разгадать.
— Мне кажется, твоего ослика, — усмехнулся я, -нужно внести в золотой фонд загадок мира. Ну давай, слушай. Маленький-маленький…
— Серенький-серенький! — залился Пухарчук смехом. — Паренек, я эту загадку еще в больнице знал. Ну-ка давай, давай дальше… — высокомерно усмехнулся Женек, всем своим видом показывая, что не этой просто быть не может.
— Серенький-серенький, — безнадежным голосом повторял я.
Женек упал от смеха на кровать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26