Может быть, я и старый гомик, но уверяю тебя, я не ревнивый старый гомик. Говорю тебе истинную правду. Я пытаюсь тебе сказать, что всякий раз, когда Робби достигает какой-то вершины, вместо того, чтобы остановиться на этом, как сделало бы большинство из нас, он прыгает на ступеньку выше. Как только он поставил Лисию на место, уж не знаю, как он этого добился, его Макбет сразу начал расти и углубляться, пока пьеса не стала полностью его. Я видел ее в Бирмингеме и не поверил своим глазам. Ох и умный же ты парень! – сказал я тогда. Публика шла в театр, чтобы увидеть знаменитую мисс Лайл, звезду сцены и экрана, но уходила она оттуда, думая о Роберте Вейне. Бедная Лисия! Он не просто ударил ее. Он украл у нее пьесу.– Они собираются пожениться?– Думаю, что да. Все прочие ошибки они уже совершили.Двое мужчин беседовали на заднем сиденье такси по дороге в новый дом Роберта Вейна и Фелисии Лайл на так называемое «новоселье» – американское понятие, которое Гаю Дарлингу, прожившему в Штатах дольше Филипа, пришлось ему объяснять.Сейчас поймать такси можно было только хитростью. Таксисты в Уэст-Энде останавливались лишь перед «янки», потому что те давали хорошие чаевые. К счастью для Дарлинга, его квартира на Итон-Плейс притягивала американцев как магнит, – половина театрального мира Бродвея надела в эти дни форму – и в доме всегда был какой-нибудь гость в форме американской армии, который с радостью соглашался спуститься вниз и поймать для него такси.К несчастьям и лишениям войны, ставшим уже привычными к 1943 году, добавилось еще присутствие сотен тысяч американцев, «получающих повышенную зарплату, имеющих повышенную сексуальную активность и просто наводнивших Лондон», как жаловались английские газеты. Голливудские продюсеры в форме полковников заполняли «Клариджез», «Коннот», «Дорчестер» и «Савой». Названия самых первоклассных лондонских гостиниц.
В театрах и дорогих ресторанах американцев было гораздо больше, чем англичан, и везде они своей расточительностью и богатством подчеркивали ужасную бедность, в которой жила в это время Англия.Робби Вейн и Лисия Лайл были неизменным центром притяжения для каждого оказавшегося в Лондоне американского деятеля кино или театра; и с тем же настроением, с каким раньше они приносили цветы, сейчас они несли бифштексы, виски, тушенку, нейлоновые чулки и блоки сигарет. Возвращение Лисии в Англию после такого оглушительного и неожиданного успеха в Голливуде превратило ее в настоящую героиню и на родине тоже. То, что она пожертвовала блестящей карьерой в кино ради любви или из чувства патриотизма, было воспринято в среде деятелей кино как свидетельство чего-то, граничащего со святостью, и заставило каждую студию и каждого продюсера стремиться как можно скорее заключить с ней контракт. В Лондоне появился даже ее заокеанский агент, Аарон Даймонд, одетый в форму полковника американских ВВС.Чагрин посмотрел на залитую дождем улицу. На многих зданиях Уэст-Энда развевались американские флаги, а по тротуарам разгуливали американские солдаты в поисках женщин.– Выглядит так, будто мы оказались в Риме после того, как город захватили варвары, – со вздохом сказал он.– О, перестань, Филип. Ты всегда относился к американцам с неприязнью, особенно после того, как провалился на Бродвее в «Сне в летнюю ночь». Представь себе другую возможность – улицы, заполненные немцами в их отвратительной серой форме.– Разве было бы хуже?– Не говори глупости. Немцы сажают таких людей, как мы, в концлагеря, Филип. А, вот мы и приехали.Они вышли из такси: Чагрин, одетый с подчеркнуто присущей ему элегантностью, тогда как Дарлинг по-прежнему придерживался несколько более раскованного стиля двадцатых годов, когда он прославился сначала как актер, потом как драматург. Его черные волосы были так гладко зачесаны, что казались нарисованными на голове; сигарету он держал в мундштуке из слоновой кости; его светло-серый костюм был такого безупречного покроя, что оставалось только удивляться, как он мог в нем садиться. На нем были дорогие кожаные туфли, черное пальто с меховым воротником, небрежно наброшенное на плечи, и длинный белый шелковый шарф, свободно повязанный на шее. Как всегда по вечерам, он носил в петлице бледно-голубую орхидею.– Благодарю, приятель, – сказал он шоферу, забирая сдачу и протягивая ему шестипенсовик.Таксист, одетый в старое пальто, критически посмотрел на монету.– Это что, босс? – спросил он.– Чаевые.– Всего лишь? – Он бросил на Дарлинга враждебный взгляд из-под козырька своей кепки и сплюнул на тротуар. – Этот янки, что остановил меня, дал бы мне два шиллинга или, по крайней мере, полкроны.– Ну я не янки, и шестипенсовика вполне достаточно.– Да, ты не янки, это я вижу. Ты – чертов гомик, вот ты кто такой. Можешь забрать свой паршивый шестипенсовик и затолкать себе в задницу.Таксист швырнул монету в Дарлинга, который пригнулся, потом выпрямился во весь рост и закричал: «Проваливай!» таким голосом, который можно было услышать в конце улицы, и с такой безупречной дикцией, которая напоминала граненый хрусталь.Последовала минутная пауза, в течение которой шофер наконец оценил безупречное произношение и разглядел в тусклом свете сумерек двух мужчин, стоявших на тротуаре, расправив плечи как пара офицеров королевской гвардии на параде, и высокомерно глядящих на него. Он оценил их сшитую на заказ одежду, их благородные профили, гнев, сверкавший в глазах, и повинуясь рефлексу, который вырабатывался у всякого, кто вырос в классовой системе Великобритании, пошел на попятную.– Простите, босс, – промямлил он и, нажав на газ, рванул с места, пригнувшись к рулю и не оглядываясь.– Не знаю, куда катится наш мир, – грустно сказал Дарлинг. – Никакого уважения ни к чему. Я по возрасту ему в отцы гожусь.– Если тебе это не нравится, подожди, пока наступит мир. Тогда наверняка будет еще хуже. Посмотри туда. Это не Гиллам Пентекост?Дарлинг достал из нагрудного кармана монокль в золотой оправе, вставил его в глаз и посмотрел вдаль.– Похоже, это он, – сказал он. – Такой сообразительный юноша. И так старается всем угодить. Он прислал мне очень милую статью, которую написал обо мне для одной газеты. Неужели и его пригласили? Это невозможно после того, что он написал о Фелисии. Как там было сказано? «Как жаль, что мистер Вейн настолько галантен, что готов пожертвовать благородной карьерой, чтобы сохранить за менее значительной актрисой, какой бы красивой она ни была, роли, которые ей не хватает таланта сыграть». Я удивляюсь, что Робби не побил его.– Дорогой мой, они заключили мир, Лисия и Гиллам. Мне кажется, она получила тело Робби, а Гиллам – его душу. Хотел ли Робби такого распределения ролей, еще вопрос, конечно… Добрый вечер, Пентекост. Направляетесь к Вейнам?Пентекост возвышался над обоими выдающимися представителями театрального мира, хотя они были далеко не маленького роста. Его работа с Робби Вейном вытащила его наконец из провинции и привела в столицу, где его острый ум и отличное знание театра мгновенно завоевали ему признание и известность. Он вежливо кивнул.– Не к «Вейнам» пока, – поправил он. – Все считают их супружеской парой, правда? Но они пока ею не являются. Вы слышали новость?– Какие могут быть новости? – спросил Чагрин. – Если о Сицилии, то они мне уже надоели. Я не представляю себе, как Гитлеру удалось захватить половину России, а мы не можем добраться даже до Палермо… – Он поднялся по ступеням и нажал кнопку звонка.– Нет, не о Сицилии. О театре. Робби арендовал старый театр герцога Йоркского. Он собирается сам ставить там пьесы.Чагрин удивленно уставился на молодого человека. Все знали, что он сам многие годы мечтал о собственном театре и планировал собрать такую труппу, которой было бы под силу играть от Шекспира до экспериментальных пьес. После его ареста у него не осталось ни малейшего шанса получить его, но все же он не ожидал, что Вейну так быстро удастся добиться своего театра. Вейн, Вейн, Вейн, подумал он, о нем только все и говорят, как будто нет других актеров. И все же он не мог чувствовать зависть к нему, не позволял себе этого.Горничная открыла перед ними дверь и впустила в дом. Чагрин сразу отметил тепло и яркое освещение, необычные в Лондоне военного времени. Где бы Фелисия ни оказывалась, она ухитрялась создать атмосферу роскоши и комфорта – это был один из ее талантов. Обставляя новый дом, она сотворила чудо во всех отношениях. Она бегала по аукционам, картинным галереям, антикварным магазинам; разыскивала мастеров, когда половина мужского населения Англии была призвана в армию; вела переговоры с новым классом дельцов, которые продавали обычные товары – краску, алебастр, провод – на черном рынке. Она могла бы, подумал Чагрин, стать первоклассным декоратором и была бы более счастлива, занимаясь этим делом. Конечно, она была экстравагантной, импульсивной, романтичной – такой, каким он хотел бы быть, родись он женщиной, – и все это она попусту тратила на Робби…Он посмотрел поверх голов заполнивших гостиную людей и увидел над камином знакомую картину – Дэвид Гаррик со сверкающими глазами, в доспехах, стоит на лугу; в руке он сжимает меч, выражение его лица одновременно дерзкое и обреченное. Портрет был написан в середине восемнадцатого века в память о его триумфе в роли Ричарда III, и лишь взглянув на него, Чагрин понял, что Вейн последовал его совету.В дальнем конце комнаты он увидел Вейна, который перехватил его взгляд, устремленный на картину. Вейн усмехнулся – язвительно, дьявольски, победно и тут же перевел взгляд своих темно-синих глаз на портрет. У Чагрина перехватило дыхание: в этот короткий миг он был Ричардом III. Но этот момент прошел, и Робби вновь был самим собой – симпатичным, преуспевающим английским джентльменом, окруженным друзьями, а в следующий момент Чагрин увидел, как Фелисия обнимает его за шею и целует.– Дорогой, я никогда в жизни не была так счастлива! – раздался ее голос.Чагрин нахмурился. Все было гораздо хуже, чем он предполагал.
– Значит, Робби по-прежнему ненавидит Голливуд? Ну и что? Послушай, ему может быть лучше здесь, где он может играть Шекспира на сцене, но твое настоящее место там.– Я ненавидела каждую минуту пребывания там.– Чушь собачья! Тебе нравилось получать «Оскара», нравилось быть звездой. Что здесь можно не любить? Ты просто притворялась, что ненавидишь Голливуд, потому что Робби было там плохо. Не спорь. Я знаю! Я лишь хочу сказать, подумай. Си Кригер сразу же возьмет тебя, назови только свою цену. Нет, не надо, я сам назову ее!– Я здесь делаю то, что хочу делать, Аарон.– Ты передумаешь. Да, кстати, в связи с Си Кригером я хотел кое-что спросить у тебя. Он сказал, что в городе ходят слухи, будто ты подписала контракт на какой-то фильм.– Я не делала ничего подобного, Аарон. Откуда вдруг пошли такие слухи?– Разрази меня гром, если я знаю, малышка, но так говорят. Я сказал Си Кригеру, что это все враки. Между прочим, он просил меня передать тебе свои наилучшие пожелания, а это кое-что значит… Все в Лос-Анджелесе скучают по тебе. Ты бы сейчас не узнала город. Все надели форму, не только я.Аарон Даймонд смахнул воображаемую пылинку с рукава своего сшитого на заказ кителя цвета хаки. Если не смотреть на его жесткое, морщинистое лицо, гладко выбритую голову, которая сияла как биллиардный шар, хитрые маленькие глазки, беспокойно бегающие за толстыми стеклами больших очков в золотой оправе, то его можно было принять за ребенка, одетого полковником ВВС – его форма была уменьшенной копией настоящей. Даймонд не только носил единственную во всей армии США парадную форму, сшитую для человека менее пяти футов ростом, но он еще, кажется, добавил от себя некоторые детали, от которых она приобрела какой-то руританский Руритания – вымышленная страна в романах Э. Хоупа, где процветали придворные интриги.
вид. К тому же он наградил себя невероятным числом нашивок.– Твой старый приятель Марк Стронг надел форму капитан-лейтенанта флота и, веришь ли, снимается в учебных фильмах. Им надо было снять его в фильме, предупреждающем об опасности венерических болезней. Рэнди Брукс отказался от офицерского звания, пошел служить рядовым и теперь выступает перед войсками с концертами.Фелисия удивилась, что это имя по-прежнему было способно вызвать у нее боль. Она попыталась представить себе Рэнди Брукса в мундире рядового, но не смогла. У нее мелькнула злорадная мысль, что он по крайней мере будет счастлив в казарме среди мужчин.– Странно, что Натали и ее отец не смогли добиться для Рэнди звания генерала, – сказала она.– Ну, они, наверное, смогли бы, но он твердо стоял на своем. Он сказал, что комик не может быть офицером. И знаешь, он, пожалуй, прав. Армейский юмор, по большей части, направлен против офицеров. Зрители из рядового личного состава ни за что не примут комика, у которого на плечах нашивки офицера, не говоря уже о генеральских, а Рэнди хочет заставить их полюбить себя… Слушай, прекрасный прием ты устроила, дорогуша!Вечер действительно был замечательный. Она сама это чувствовала. У нее было легко и радостно на душе, несмотря на то, что она старалась пить как можно меньше, один бокал шампанского за весь вечер. В рецензиях на «Макбета» ее по праву называли сложившейся актрисой классического репертуара, хотя по-прежнему находились критики, которые признавали в ней лишь знаменитую голливудскую кинозвезду или, как Пентекост, отводили ей место в тени Робби.– Что вы будете ставить в ближайшее время, дорогая? – задал Даймонд стандартный голливудский вопрос.– Не знаю. Возможно, «Отелло». После того, как Робби поставит «Ричарда III».– Ты в этом не участвуешь?– Там нет роли для меня.– Правда? – Даймонд знал Шекспира очень приблизительно. Он кивнул, как будто все понял, но с его точки зрения как театрального агента это было глупо. Если у тебя два выдающихся актера, тебе нужен сценарий, где есть две главные роли – это знали все, даже Шекспир. По его выражению лица было видно, что если бы это было в Голливуде, он потребовал бы, чтобы в сценарий включили такую роль.По правде сказать, хотя Фелисия не собиралась обсуждать это с Даймондом, она сама была немного разочарована настойчивым желанием Робби следующим ставить «Ричарда III».Она окинула взглядом комнату, довольствуясь пока своей ролью хозяйки дома. Среди гостей были люди, видеть которых ей не доставляло удовольствия – Пентекост, например, – но Робби решил непременно пригласить свое «открытие»; он рассчитывал на помощь Пентекоста в доведении текста «Ричарда III» до приемлемой для постановки длины. Однако все, кого Фелисия хотела видеть, пришли: Филип Чагрин, Гай Дарлинг, милый Ноэль, Тоби, старый Джайлс Монкриф со своей последней женой, Бинки Боумонт со своим новым приятелем, большинство продюсеров, журналисты, критики и писатели; достаточно много известных людей, чтобы подтвердить, что Фелисия Лайл и Роберт Вейн по-прежнему вместе, «дома» и все так же любят друг друга.– Как дела у Робби? – спросил Даймонд. – Он что-то похудел.– Он решил сбросить вес, чтобы играть Ричарда. Это оказалось совсем нетрудно при нашем скудном рационе питания. А так он в полном порядке. Поглощен пьесой. – Она засмеялась – он всегда был поглощен очередной пьесой. – Ты знаешь, он получил развод.– Черт возьми! А ты? Он в конце концов собирается сделать из тебя порядочную женщину?– Боюсь, что уже поздно. Но мне кажется, окончательное решение близится. Чарльз, мой муж, почти уступил. Порция сейчас гостит у нас. Пробный визит.Она радостно улыбнулась, хотя ее отношения с дочерью были далеко не безоблачными и легкими. Хотя Порции нравился Робби, ее не слишком радовала перспектива визита в новый дом своей матери, даже вместе со своей няней. Она находила сотни своих детских способов, чтобы показать матери, что она не простила ее за то, что та покинула ее и так долго жила вдали.Фелисия уехала в Америку, оставив шестилетнюю испуганную малышку, а по возвращении встретилась с сердитой, непрощающей девочкой десяти лет. Она уже не знала, что сказать Порции, и часто говорила с ней, как будто та по-прежнему была малышкой, которую Фелисия помнила. К тому же, она должна была честно признаться себе – как она старалась избегать этого! – Порция была не просто враждебно настроена, она была неуклюжей, заурядной внешне, упрямой по характеру и проявляла полное презрение к стремлению матери к изяществу и красоте.Более того, сейчас, когда принятие окончательного решения становилось все ближе, перспектива замужества не приносила Фелисии той радости, которую она должна была испытывать. Дело было не в том, что она не хотела выходить замуж за Робби; просто ее возмущал тот факт, что он, как и все вокруг, считали их брак обязательным и неизбежным.Если Даймонд и заметил ее сомнения, он не подал вида.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52
В театрах и дорогих ресторанах американцев было гораздо больше, чем англичан, и везде они своей расточительностью и богатством подчеркивали ужасную бедность, в которой жила в это время Англия.Робби Вейн и Лисия Лайл были неизменным центром притяжения для каждого оказавшегося в Лондоне американского деятеля кино или театра; и с тем же настроением, с каким раньше они приносили цветы, сейчас они несли бифштексы, виски, тушенку, нейлоновые чулки и блоки сигарет. Возвращение Лисии в Англию после такого оглушительного и неожиданного успеха в Голливуде превратило ее в настоящую героиню и на родине тоже. То, что она пожертвовала блестящей карьерой в кино ради любви или из чувства патриотизма, было воспринято в среде деятелей кино как свидетельство чего-то, граничащего со святостью, и заставило каждую студию и каждого продюсера стремиться как можно скорее заключить с ней контракт. В Лондоне появился даже ее заокеанский агент, Аарон Даймонд, одетый в форму полковника американских ВВС.Чагрин посмотрел на залитую дождем улицу. На многих зданиях Уэст-Энда развевались американские флаги, а по тротуарам разгуливали американские солдаты в поисках женщин.– Выглядит так, будто мы оказались в Риме после того, как город захватили варвары, – со вздохом сказал он.– О, перестань, Филип. Ты всегда относился к американцам с неприязнью, особенно после того, как провалился на Бродвее в «Сне в летнюю ночь». Представь себе другую возможность – улицы, заполненные немцами в их отвратительной серой форме.– Разве было бы хуже?– Не говори глупости. Немцы сажают таких людей, как мы, в концлагеря, Филип. А, вот мы и приехали.Они вышли из такси: Чагрин, одетый с подчеркнуто присущей ему элегантностью, тогда как Дарлинг по-прежнему придерживался несколько более раскованного стиля двадцатых годов, когда он прославился сначала как актер, потом как драматург. Его черные волосы были так гладко зачесаны, что казались нарисованными на голове; сигарету он держал в мундштуке из слоновой кости; его светло-серый костюм был такого безупречного покроя, что оставалось только удивляться, как он мог в нем садиться. На нем были дорогие кожаные туфли, черное пальто с меховым воротником, небрежно наброшенное на плечи, и длинный белый шелковый шарф, свободно повязанный на шее. Как всегда по вечерам, он носил в петлице бледно-голубую орхидею.– Благодарю, приятель, – сказал он шоферу, забирая сдачу и протягивая ему шестипенсовик.Таксист, одетый в старое пальто, критически посмотрел на монету.– Это что, босс? – спросил он.– Чаевые.– Всего лишь? – Он бросил на Дарлинга враждебный взгляд из-под козырька своей кепки и сплюнул на тротуар. – Этот янки, что остановил меня, дал бы мне два шиллинга или, по крайней мере, полкроны.– Ну я не янки, и шестипенсовика вполне достаточно.– Да, ты не янки, это я вижу. Ты – чертов гомик, вот ты кто такой. Можешь забрать свой паршивый шестипенсовик и затолкать себе в задницу.Таксист швырнул монету в Дарлинга, который пригнулся, потом выпрямился во весь рост и закричал: «Проваливай!» таким голосом, который можно было услышать в конце улицы, и с такой безупречной дикцией, которая напоминала граненый хрусталь.Последовала минутная пауза, в течение которой шофер наконец оценил безупречное произношение и разглядел в тусклом свете сумерек двух мужчин, стоявших на тротуаре, расправив плечи как пара офицеров королевской гвардии на параде, и высокомерно глядящих на него. Он оценил их сшитую на заказ одежду, их благородные профили, гнев, сверкавший в глазах, и повинуясь рефлексу, который вырабатывался у всякого, кто вырос в классовой системе Великобритании, пошел на попятную.– Простите, босс, – промямлил он и, нажав на газ, рванул с места, пригнувшись к рулю и не оглядываясь.– Не знаю, куда катится наш мир, – грустно сказал Дарлинг. – Никакого уважения ни к чему. Я по возрасту ему в отцы гожусь.– Если тебе это не нравится, подожди, пока наступит мир. Тогда наверняка будет еще хуже. Посмотри туда. Это не Гиллам Пентекост?Дарлинг достал из нагрудного кармана монокль в золотой оправе, вставил его в глаз и посмотрел вдаль.– Похоже, это он, – сказал он. – Такой сообразительный юноша. И так старается всем угодить. Он прислал мне очень милую статью, которую написал обо мне для одной газеты. Неужели и его пригласили? Это невозможно после того, что он написал о Фелисии. Как там было сказано? «Как жаль, что мистер Вейн настолько галантен, что готов пожертвовать благородной карьерой, чтобы сохранить за менее значительной актрисой, какой бы красивой она ни была, роли, которые ей не хватает таланта сыграть». Я удивляюсь, что Робби не побил его.– Дорогой мой, они заключили мир, Лисия и Гиллам. Мне кажется, она получила тело Робби, а Гиллам – его душу. Хотел ли Робби такого распределения ролей, еще вопрос, конечно… Добрый вечер, Пентекост. Направляетесь к Вейнам?Пентекост возвышался над обоими выдающимися представителями театрального мира, хотя они были далеко не маленького роста. Его работа с Робби Вейном вытащила его наконец из провинции и привела в столицу, где его острый ум и отличное знание театра мгновенно завоевали ему признание и известность. Он вежливо кивнул.– Не к «Вейнам» пока, – поправил он. – Все считают их супружеской парой, правда? Но они пока ею не являются. Вы слышали новость?– Какие могут быть новости? – спросил Чагрин. – Если о Сицилии, то они мне уже надоели. Я не представляю себе, как Гитлеру удалось захватить половину России, а мы не можем добраться даже до Палермо… – Он поднялся по ступеням и нажал кнопку звонка.– Нет, не о Сицилии. О театре. Робби арендовал старый театр герцога Йоркского. Он собирается сам ставить там пьесы.Чагрин удивленно уставился на молодого человека. Все знали, что он сам многие годы мечтал о собственном театре и планировал собрать такую труппу, которой было бы под силу играть от Шекспира до экспериментальных пьес. После его ареста у него не осталось ни малейшего шанса получить его, но все же он не ожидал, что Вейну так быстро удастся добиться своего театра. Вейн, Вейн, Вейн, подумал он, о нем только все и говорят, как будто нет других актеров. И все же он не мог чувствовать зависть к нему, не позволял себе этого.Горничная открыла перед ними дверь и впустила в дом. Чагрин сразу отметил тепло и яркое освещение, необычные в Лондоне военного времени. Где бы Фелисия ни оказывалась, она ухитрялась создать атмосферу роскоши и комфорта – это был один из ее талантов. Обставляя новый дом, она сотворила чудо во всех отношениях. Она бегала по аукционам, картинным галереям, антикварным магазинам; разыскивала мастеров, когда половина мужского населения Англии была призвана в армию; вела переговоры с новым классом дельцов, которые продавали обычные товары – краску, алебастр, провод – на черном рынке. Она могла бы, подумал Чагрин, стать первоклассным декоратором и была бы более счастлива, занимаясь этим делом. Конечно, она была экстравагантной, импульсивной, романтичной – такой, каким он хотел бы быть, родись он женщиной, – и все это она попусту тратила на Робби…Он посмотрел поверх голов заполнивших гостиную людей и увидел над камином знакомую картину – Дэвид Гаррик со сверкающими глазами, в доспехах, стоит на лугу; в руке он сжимает меч, выражение его лица одновременно дерзкое и обреченное. Портрет был написан в середине восемнадцатого века в память о его триумфе в роли Ричарда III, и лишь взглянув на него, Чагрин понял, что Вейн последовал его совету.В дальнем конце комнаты он увидел Вейна, который перехватил его взгляд, устремленный на картину. Вейн усмехнулся – язвительно, дьявольски, победно и тут же перевел взгляд своих темно-синих глаз на портрет. У Чагрина перехватило дыхание: в этот короткий миг он был Ричардом III. Но этот момент прошел, и Робби вновь был самим собой – симпатичным, преуспевающим английским джентльменом, окруженным друзьями, а в следующий момент Чагрин увидел, как Фелисия обнимает его за шею и целует.– Дорогой, я никогда в жизни не была так счастлива! – раздался ее голос.Чагрин нахмурился. Все было гораздо хуже, чем он предполагал.
– Значит, Робби по-прежнему ненавидит Голливуд? Ну и что? Послушай, ему может быть лучше здесь, где он может играть Шекспира на сцене, но твое настоящее место там.– Я ненавидела каждую минуту пребывания там.– Чушь собачья! Тебе нравилось получать «Оскара», нравилось быть звездой. Что здесь можно не любить? Ты просто притворялась, что ненавидишь Голливуд, потому что Робби было там плохо. Не спорь. Я знаю! Я лишь хочу сказать, подумай. Си Кригер сразу же возьмет тебя, назови только свою цену. Нет, не надо, я сам назову ее!– Я здесь делаю то, что хочу делать, Аарон.– Ты передумаешь. Да, кстати, в связи с Си Кригером я хотел кое-что спросить у тебя. Он сказал, что в городе ходят слухи, будто ты подписала контракт на какой-то фильм.– Я не делала ничего подобного, Аарон. Откуда вдруг пошли такие слухи?– Разрази меня гром, если я знаю, малышка, но так говорят. Я сказал Си Кригеру, что это все враки. Между прочим, он просил меня передать тебе свои наилучшие пожелания, а это кое-что значит… Все в Лос-Анджелесе скучают по тебе. Ты бы сейчас не узнала город. Все надели форму, не только я.Аарон Даймонд смахнул воображаемую пылинку с рукава своего сшитого на заказ кителя цвета хаки. Если не смотреть на его жесткое, морщинистое лицо, гладко выбритую голову, которая сияла как биллиардный шар, хитрые маленькие глазки, беспокойно бегающие за толстыми стеклами больших очков в золотой оправе, то его можно было принять за ребенка, одетого полковником ВВС – его форма была уменьшенной копией настоящей. Даймонд не только носил единственную во всей армии США парадную форму, сшитую для человека менее пяти футов ростом, но он еще, кажется, добавил от себя некоторые детали, от которых она приобрела какой-то руританский Руритания – вымышленная страна в романах Э. Хоупа, где процветали придворные интриги.
вид. К тому же он наградил себя невероятным числом нашивок.– Твой старый приятель Марк Стронг надел форму капитан-лейтенанта флота и, веришь ли, снимается в учебных фильмах. Им надо было снять его в фильме, предупреждающем об опасности венерических болезней. Рэнди Брукс отказался от офицерского звания, пошел служить рядовым и теперь выступает перед войсками с концертами.Фелисия удивилась, что это имя по-прежнему было способно вызвать у нее боль. Она попыталась представить себе Рэнди Брукса в мундире рядового, но не смогла. У нее мелькнула злорадная мысль, что он по крайней мере будет счастлив в казарме среди мужчин.– Странно, что Натали и ее отец не смогли добиться для Рэнди звания генерала, – сказала она.– Ну, они, наверное, смогли бы, но он твердо стоял на своем. Он сказал, что комик не может быть офицером. И знаешь, он, пожалуй, прав. Армейский юмор, по большей части, направлен против офицеров. Зрители из рядового личного состава ни за что не примут комика, у которого на плечах нашивки офицера, не говоря уже о генеральских, а Рэнди хочет заставить их полюбить себя… Слушай, прекрасный прием ты устроила, дорогуша!Вечер действительно был замечательный. Она сама это чувствовала. У нее было легко и радостно на душе, несмотря на то, что она старалась пить как можно меньше, один бокал шампанского за весь вечер. В рецензиях на «Макбета» ее по праву называли сложившейся актрисой классического репертуара, хотя по-прежнему находились критики, которые признавали в ней лишь знаменитую голливудскую кинозвезду или, как Пентекост, отводили ей место в тени Робби.– Что вы будете ставить в ближайшее время, дорогая? – задал Даймонд стандартный голливудский вопрос.– Не знаю. Возможно, «Отелло». После того, как Робби поставит «Ричарда III».– Ты в этом не участвуешь?– Там нет роли для меня.– Правда? – Даймонд знал Шекспира очень приблизительно. Он кивнул, как будто все понял, но с его точки зрения как театрального агента это было глупо. Если у тебя два выдающихся актера, тебе нужен сценарий, где есть две главные роли – это знали все, даже Шекспир. По его выражению лица было видно, что если бы это было в Голливуде, он потребовал бы, чтобы в сценарий включили такую роль.По правде сказать, хотя Фелисия не собиралась обсуждать это с Даймондом, она сама была немного разочарована настойчивым желанием Робби следующим ставить «Ричарда III».Она окинула взглядом комнату, довольствуясь пока своей ролью хозяйки дома. Среди гостей были люди, видеть которых ей не доставляло удовольствия – Пентекост, например, – но Робби решил непременно пригласить свое «открытие»; он рассчитывал на помощь Пентекоста в доведении текста «Ричарда III» до приемлемой для постановки длины. Однако все, кого Фелисия хотела видеть, пришли: Филип Чагрин, Гай Дарлинг, милый Ноэль, Тоби, старый Джайлс Монкриф со своей последней женой, Бинки Боумонт со своим новым приятелем, большинство продюсеров, журналисты, критики и писатели; достаточно много известных людей, чтобы подтвердить, что Фелисия Лайл и Роберт Вейн по-прежнему вместе, «дома» и все так же любят друг друга.– Как дела у Робби? – спросил Даймонд. – Он что-то похудел.– Он решил сбросить вес, чтобы играть Ричарда. Это оказалось совсем нетрудно при нашем скудном рационе питания. А так он в полном порядке. Поглощен пьесой. – Она засмеялась – он всегда был поглощен очередной пьесой. – Ты знаешь, он получил развод.– Черт возьми! А ты? Он в конце концов собирается сделать из тебя порядочную женщину?– Боюсь, что уже поздно. Но мне кажется, окончательное решение близится. Чарльз, мой муж, почти уступил. Порция сейчас гостит у нас. Пробный визит.Она радостно улыбнулась, хотя ее отношения с дочерью были далеко не безоблачными и легкими. Хотя Порции нравился Робби, ее не слишком радовала перспектива визита в новый дом своей матери, даже вместе со своей няней. Она находила сотни своих детских способов, чтобы показать матери, что она не простила ее за то, что та покинула ее и так долго жила вдали.Фелисия уехала в Америку, оставив шестилетнюю испуганную малышку, а по возвращении встретилась с сердитой, непрощающей девочкой десяти лет. Она уже не знала, что сказать Порции, и часто говорила с ней, как будто та по-прежнему была малышкой, которую Фелисия помнила. К тому же, она должна была честно признаться себе – как она старалась избегать этого! – Порция была не просто враждебно настроена, она была неуклюжей, заурядной внешне, упрямой по характеру и проявляла полное презрение к стремлению матери к изяществу и красоте.Более того, сейчас, когда принятие окончательного решения становилось все ближе, перспектива замужества не приносила Фелисии той радости, которую она должна была испытывать. Дело было не в том, что она не хотела выходить замуж за Робби; просто ее возмущал тот факт, что он, как и все вокруг, считали их брак обязательным и неизбежным.Если Даймонд и заметил ее сомнения, он не подал вида.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52