От таких вылазок охромели три его лошади, и их пришлось пустить в расход, а вот сам сэр Амброз выглядел совсем неплохо.
— Надеюсь, я не помешал вам?
Он стремительно вошел в дверь в своих непомерно высоких сапогах и широкополой касторовой шляпе, заполнив собой почти всю комнату. Вынужденный пригнуть голову, чтобы не удариться о притолоку, он смотрелся как воин, забежавший в палатку на поле боя. Когда он выпрямился во весь рост, вид его не стал менее воинственным, поскольку на одном его боку висел ятаган, а на другом — пистолет. Кроме того, он пришел с фонарем, держа под мышкой книгу. Сделав поклон, он остановился, и стремительность его движений наконец-то замедлилась. Склонив голову набок, он, точно художник, критически оглядывающий свою натурщицу, смотрел на Эмилию.
— Вы спали?
— Нет-нет, — выпалила Эмилия, обретая дар речи. Приподнявшись на кровати, она прижала к груди, словно щит, «Открытие» Рэли. — Нет, сэр. Я читала, только и всего.
Взъерошив сапогами шуршащую солому, он сделал еще шаг вперед, окинул ее мрачным оценивающим взглядом. Плюмаж его шляпы слегка коснулся подбалочников.
— Вам нездоровится, госпожа Молинекс?
— Нет-нет, — вновь запинаясь, сказала она. У нее не было никакого желания рассказывать кому-либо о своем недомогании, и меньше всего сэру Амброзу. — Я совершенно здорова, благодарю вас, сэр. Мне нравится читать в постели, — пояснила она, поднимая книгу и чувствуя, что краснеет.
— Ах вот оно что, — он качнул своей огромной шляпой. — Мне говорили, что вы страстная читательница. Да, истинная Донна Кихота . — Слегка усмехнувшись в усы, он почесал бородку указательным пальцем. — По правде говоря, именно эта очаровательная привычка, мисс Молинекс, и привела меня к вам. — Он наклонился вперед, скрипнув кожаными сапогами, и положил принесенную книгу на столик около двери. — Королева прислала вам еще одну книгу для вашего удовольствия. А также добрые пожелания. — Сделав легкий поклон, он повернулся, собираясь выйти из комнаты.
— Пожалуйста… — Эмилия спустила ноги с кровати. — Вы знаете, что происходит? Королеве нездоровится, сэр?
— Нет-нет, с королевой все в порядке. Не следует верить слухам. — Задержавшись на пороге, он подмигнул ей. — Как не следует и безоговорочно верить всему, что вы читаете.
— Простите, о чем вы?
— О сэре Уолтере Рэли. — Его обветренное лицо опять расплылось в улыбке, когда он качнул полями шляпы в сторону ее книги. — Гвиана совсем не такой рай, как расписывает сэр Уолтер. Всего наилучшего, мисс Молинекс.
С этими словами он покинул комнату и удалился по коридору, а она так и не успела спросить о Вилеме — да и ни о чем другом. Но внезапно в душе Эмилии затеплилась надежда. Должно быть, Вилем рассказал ему о ее увлечении чтением. Или все-таки королева? Нет, скорее всего, Вилем, решила она. От кого еще мог сэр Амброз узнать, что она любит рыцарские романы? Она тщательно скрывала эту любовь от королевы, поскольку королева ненавидела все, что было связано с Испанией.
Чуть позже в комнату вернулись остальные придворные дамы. На сегодняшний вечер была назначена благодарственная церковная служба в честь выздоровления королевы, после чего обещали торжественный обед. Минут двадцать дамы весело щебетали, заползая в ниспадающие раковины своих платьев, ярко-красных и лиловых, с кружевами и бантами — как в былые времена, словно за окнами Прага или Гейдельберг; словно последние дни были всего лишь ночным кошмаром, от которого они так счастливо пробудились. Когда они упорхнули, Эмилия наконец открыла книгу, оставленную сэром Амброзом. Очередной рыцарский роман — «Принц Пальмерин Английский» Франсиско де Мореса. И только открыв книгу, она обнаружила между страниц записку, написанную знакомым почерком.
В записке Вилем приглашал ее спуститься в замковый погреб, где они наконец и встретились нынешним вечером. В это время все остальные придворные участвовали в исступленном и оглушающем сборище. Празднество уже началось. Призванные из местной таверны музыканты дудели в альпийские рожки, били в тамбурины и громко распевали польские песни, а танцоры в беспечном неистовстве кружились по полу обшарпанного зала — в вихре взлетающих фижм и стремительных пируэтов. Ворота замка распахнули настежь и пускали всех подряд обывателей Бреслау, и бюргеров, и нищих, так что Эмилии, с трудом пробиравшейся между ними, не удалось заметить ни одного знакомого лица. Она также понятия не имела, откуда взялось пиршественное угощение. Блюда с говядиной и олениной, фазанами и цыплятами, жареный кабан, множество перепелов и даже павлин, украшенный своими же перьями, — а рядом вазы, полные устриц, сыров, отварных яиц, засахаренных фруктов и орехов, изюма, хурмы, севильских апельсинов и даже мороженого, тающего от жара дюжины пылающих факелов и множества свечей, — вот какой пир устроили для компании беженцев, которая всего лишь двумя днями раньше до смерти мерзла на диких горных тропах, питалась испорченным долгоносиками хлебом и замороженными кусками соленой гусятины. Но теперь к ним присоединился и Вилем. Через час Эмилия умудрилась выскользнуть из зала и спуститься в подвалы, где в старом винном погребе и нашла его склонившимся над ящиком с книгами.
Она была потрясена его видом. Он прибыл в Бреслау более двух недель назад, еще до морозов, но, видимо, его путешествие было еще более тяжким. Он выглядел похудевшим и более потрепанным, чем обычно. Его бриджи и камзол висели жалкими складками на плечах и бедрах, точно лохмотья на пугале. Может, он тоже болел? Она знала, что у него слабое здоровье, — иногда ей приходилось ухаживать за ним на Злате уличке, когда он прихварывал. Вдруг сильный приступ кашля согнул его пополам.
— Вилем?…
Их воссоединение оказалось не таким, как она ожидала. Он был настолько поглощен проверкой ящиков — открывал их по одному, вытаскивая завернутые в непромокаемую ткань тома, суетился и трясся над ними, прежде чем поменять деннаж , — что даже не заметил появления Эмилии. Она быстро прошла к нему по погребу, лавируя между пустыми винными полками и множеством ящиков. Большинство крышек были открыты, и крошечные золоченые буквы поблескивали в свете факела, когда она проходила мимо. Позже она догадалась, что книги сложили в ящики в алфавитном порядке: Абулафия; Агрикола; Агриппа; Артефий; Аугурелло. За ними следовали Бёме; Бирингуччо; Борбоний; Бруно; Бэкон. Эти имена мало значили для нее, так же как и названия книг: De occulta philosophia, De arte cabalistica . Наводили на мысль о каких-то нечестивых занятиях. «Зеркало алхимии». Occulta occultum oculta . Что собирается королева, заклятый враг католицизма и суеверий, делать с этими трудами? FICINUM, прочла она на корешке одного объемистого фолианта, Pimander Mercurii Trismegisti .
— Вилем!
Наконец заметив ее, он проявил не больше удивления или радости, чем при обнаружении некоторых дорогих его сердцу книг в ящиках, которые он продолжал обследовать еще минут двадцать. На самом деле еще несколько дней он больше беспокоился о книгах, чем об Эмилии. Как и Отакар, он был одержим идеей, что эта коллекция попадет, как он выражался, в плохие руки, то есть будет разграблена, сожжена или исчезнет в архивах Фердинанда или кардиналов Святой палаты. Позже он расскажет ей, что помогал перевозить «первую партию», около пятидесяти ящиков с книгами. Вторую партию отправил из Праги по реке сам сэр Амброз, поэтому Вилем не удивился, что этот англичанин торчал один в библиотеке. Только когда Эмилия описала последний эпизод, происходивший перед взрывом, — в ту минуту они разговаривали, сидя на паре винных бочек, — это вызвало у него хоть какой-то интерес. Точнее, заинтересовался он тем переплетенным в кожу манускриптом, что она видела на библиотечном столе. Дважды он заставил ее пересказывать события того вечера, но в итоге растерянно признался, что не узнает по ее описаниям ни книги, ни всадников. Он спрыгнул с бочки, присел на корточки и порылся немного в одном из ящиков, бормоча и ворча что-то себе под нос.
— Ты говоришь, переплет у нее был, — бросил он через плечо, — похож на вот этот, — Он развернулся, прижимая к груди толстый том. — Вот такой?
В свете факела она разглядела сложные завитки, оттиснутые на кожаной крышке, — орнамент в виде причудливых завитков напомнил ей вдруг затейливые дорожки сада-лабиринта Пражского замка, виденные ею из окон верхнего этажа Краловского дворца. Из-за цветного переднего обреза (переднего поля страниц) этот том выглядел как одна из «золотых книг», которые он показывал ей месяцем раньше. Она кивнула:
— Точно такой же, да. Такой же узор, я хотела сказать.
— Странно… очень странно. — Он крутил пальцами клочок своей нечесаной бороды, задумчиво поглядывая на эту тисненую кожу. — Но ты говоришь, что страницы не были окрашены? — Она отрицательно покачала головой. — Гм-м, — хмуро промычал он, опустив нос в свой грязный плоеный воротник. — Надо же, и правда крайне странно.
— Как ты думаешь, ее привезли из Константинополя?
— О, возможно. — Он вдруг встряхнул головой. Похоже, эта идея взволновала его. — Да, могло быть и так. Разумеется, нельзя судить о книге по ее переплету. Но, судя по твоему описанию, это были мусульманские украшения, известные как «ребеск», или арабески, их обычно применяли переплетчики Стамбула. В нашей библиотеке имелась дюжина подобных книг, но та, что ты описываешь, гм-м-м…
Открыв книгу, он начал медленно перелистывать ее пурпурные листы. Эмилия помнила, как он рассказывал ей, что эти страницы сделаны из кожи нерожденных телят, иногда на один том требовалось до пятидесяти особей. Такой материал назывался «пергамен». Телят оглушали и тщательно выпускали кровь, затем снимали шкуру. Утраченное ремесло, утверждал Вилем.
— Но все-таки, что это могло быть? — Она следила за его лицом, размышляя, говорит ли он ей все, что знает. — Нечто ценное, ты полагаешь?
Он пожал узкими плечами и аккуратно отложил фолиант в сторону.
— О, это могло быть все, что угодно. Но думаю — ценное. Возможно, крайне ценный манускрипт. Особенно если его привезли из Константинополя. Понимаешь, тамошние библиотеки и мужские монастыри были величайшими в мире хранилищами древних знаний.
Он говорил, как обычно, когда был в ударе, подергивая бородку и устремив в пространство остекленевший взгляд. Неистовство танцующих в зале первого этажа придворных было хорошо слышно под сводчатым потолком погреба, но Вилем явно ничего не замечал.
— За несколько прошлых столетий именно в Константинополе обнаружили больше всего произведений греческих и римских авторов. Бесценные открытия, заметь! Одиннадцать пьес Аристофана… семь Эсхила… поэзия Никандра и Мусей … «Труды и дни» Гесиода… сочинения Марка Аврелия… Да что там, даже «Элементы» Евклида, хвала Всевышнему! Ни одна из этих книг не дожила бы до наших дней, если бы ее не переписали для архивов Константинополя. Они могли бесследно исчезнуть, все до последней. И насколько беднее стал бы мир от такой потери!
Эмилия сдержанно кивнула, слегка удивившись, однако, пылкости его рассказа, который ей уже приходилось слышать прежде. Она знала, что Вилему были духовно близки те скромные труженики, которые стремились собрать и сохранить документы, обнаруженные ими в пострадавших от пожаров или войн библиотеках Александрии, Афин или Рима. И себя он, безусловно, считал таким же тружеником.
— Но эти турки…
— О да, да, — встрепенулся он. — Турки. Именно турки. Ужасное несчастье! Сколько бесценных манускриптов было утрачено во время вторжения Султана в тысяча четыреста пятьдесят третьем году! Или вернее, — добавил он, — сколько бесценных манускриптов до сих пор не обнаружено!
Она вновь кивнула, чувствуя признаки спазматической боли в животе. Винный погреб вдруг показался ужасно душным и тесным; ей стало почти нечем дышать. От законопаченных паклей и пеньковыми очесами ящиков исходил смолистый дух — резкий, неприятный запах, который, как многое другое в последние дни, вызывал у Эмилии вдобавок ко всему еще и тошноту. Ей вспомнился корабельный трюм, в котором она путешествовала из Маргита в Голландию на «Наследном принце» семь лет назад. Тогда у нее началась морская болезнь. И сейчас голова ее болела и кружилась точно таким же образом. Казалось, она кружится в одном направлении, а живот — в другом, словно все действительно происходит на борту зловонного, попавшего в шторм корабля.
Но она сделала глубокий вдох и попыталась сосредоточиться на словах Вилема. Конечно, она отлично знала эту историю — он рассказывал об этом не меньше полудюжины раз. Когда султан Мехмет захватил Константинополь в 1453 году, его люди украли сотни ценнейших манускриптов из церквей и монастырей, даже из самого императорского дворца. Лишь малую часть этих произведений удалось потом разыскать благодаря таким замечательным и отважным агентам, как Джакопо да Скарперия, Гизелин де Бусбек, да и сам сэр Амброз. История этих находок вызывала у Вилема одновременно восторг и ужас: еще пара дней — и древние манускрипты окончательно пропали бы, поскольку владевшие ими торговцы уже собирались стереть старые тексты и продать чистые пергаменты для новых записей. Какие еще сокровища древних знаний могли так балансировать на острие ножа, между уничтожением и открытием, как тот единственный пергамент с сочинениями Катулла, что был обнаружен — по утверждению Вилема — в виде пробки затыкающей винную бочку в одной из таверн Вероны?
— …книги Херемона. Его трактат о египетских иероглифах упоминался как Михаилом Пселлом так и Джоном Цецесом, но его никто не видел с тех пор — со времен разграбления Константинополя. И еще много других книг и свитков могли бы быть найдены. Нам известно, что Эсхил написал более девяноста пьес, однако найдено только семь, а из трудов Historae и Annales Тацита осталось меньше половины, из исходных тридцати книг обнаружено всего пятнадцать — и половина из них фрагменты! Или Каллимах — он написал восемь сотен томов, из которых сейчас известно всего лишь несколько отрывков Может статься, существуют даже неизвестные нам работы самого Аристотеля, ожидающие своего открытия в Стамбуле. Его слава в древнем мире зиждилась на нескольких диалогах — так называемых экзотерических и гипомнематических сочинениях, — но ни одного из этих текстов никто не видел и не читал уже на протяжении веков, — Вилем помедлил секунду, и взгляд его медленно вернулся к лицу собеседницы. — Так вот, именно такие книги, как ты понимаешь, сэр Амброз надеялся отыскать в Стамбуле.
Эмилия медленно кивнула. Стамбульские путешествия сэра Амброза стали легендарными, по крайней мере для Вилема. Многие сочинения, привезенные этим англичанином из владений султана, — к примеру, трактат Аристотеля на тему астрономических исследований, «История астрологии», сочинение, упоминаемое Диогеном Лаэртским , но совершенно неизвестное Европе, — считались, утверждал он, величайшими сокровищами библиотеки.
— Он был одним из агентов императора Рудольфа — говорил Вилем, — начиная с тысяча шестьсот шестого года. Именно в тот год затянувшаяся война с турками наконец закончилась, и путешествия в оттоманские владения стали менее опасными. Но сэр Амброз добирался до Стамбула еще раньше, скорее всего в качестве драгомана при одном из английских посольств. Говорили, что он был знаком с самим Великим Визирем и впервые попал на прием к императору благодаря Мехмету Аге, послу султана в Праге. Сэр Амброз подарил Рудольфу манускрипт Carmina de mystica philosophia Гелиодора , бесценное произведение по оккультной науке — оно в одном из наших ящиков, — некогда принадлежавшее Константину Седьмому . Тогда Рудольф поручил ему продолжить поиски. И он организовал покупку известных пергаментов из коллекции султана. А другие затерянные манускрипты находил на городских базарах и в мечетях. И именно в таких местах, — сказал он, повышая голос в надежде перекрыть назойливый шум, доносящийся сверху, — он обнаружил эти палимпсесты.
— Извини, что?
— Палимпсесты, — повторил он, — древние пергаменты, исходный текст которых стерли и заменили новым. Видишь ли, пергаменты часто использовались повторно. На них всегда был большой спрос. Но иногда исходные тексты оказывались не полностью стертыми или со временем начинали проступать на поверхность между строчками новой записи. Сэр Амброз умудрился восстановить их средствами алхимии, оживляя угольную составляющую исходных чернил. Одна из этих рукописей оказалась сочинением Аристотеля по астрономии, другая — комментариями к Гомеру, писанными Аристофаном Византийским. — Он махнул рукой на стоявшие перед ним ящики. — Они тоже где-то здесь. Но что до того тома, который видела ты… — Его узкие плечи дернулись. — Насколько мне известно, сэр Амброз вот уже лет десять не ездил в оттоманские земли, и я понятия не имею, откуда мог появиться этот манускрипт.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50
— Надеюсь, я не помешал вам?
Он стремительно вошел в дверь в своих непомерно высоких сапогах и широкополой касторовой шляпе, заполнив собой почти всю комнату. Вынужденный пригнуть голову, чтобы не удариться о притолоку, он смотрелся как воин, забежавший в палатку на поле боя. Когда он выпрямился во весь рост, вид его не стал менее воинственным, поскольку на одном его боку висел ятаган, а на другом — пистолет. Кроме того, он пришел с фонарем, держа под мышкой книгу. Сделав поклон, он остановился, и стремительность его движений наконец-то замедлилась. Склонив голову набок, он, точно художник, критически оглядывающий свою натурщицу, смотрел на Эмилию.
— Вы спали?
— Нет-нет, — выпалила Эмилия, обретая дар речи. Приподнявшись на кровати, она прижала к груди, словно щит, «Открытие» Рэли. — Нет, сэр. Я читала, только и всего.
Взъерошив сапогами шуршащую солому, он сделал еще шаг вперед, окинул ее мрачным оценивающим взглядом. Плюмаж его шляпы слегка коснулся подбалочников.
— Вам нездоровится, госпожа Молинекс?
— Нет-нет, — вновь запинаясь, сказала она. У нее не было никакого желания рассказывать кому-либо о своем недомогании, и меньше всего сэру Амброзу. — Я совершенно здорова, благодарю вас, сэр. Мне нравится читать в постели, — пояснила она, поднимая книгу и чувствуя, что краснеет.
— Ах вот оно что, — он качнул своей огромной шляпой. — Мне говорили, что вы страстная читательница. Да, истинная Донна Кихота . — Слегка усмехнувшись в усы, он почесал бородку указательным пальцем. — По правде говоря, именно эта очаровательная привычка, мисс Молинекс, и привела меня к вам. — Он наклонился вперед, скрипнув кожаными сапогами, и положил принесенную книгу на столик около двери. — Королева прислала вам еще одну книгу для вашего удовольствия. А также добрые пожелания. — Сделав легкий поклон, он повернулся, собираясь выйти из комнаты.
— Пожалуйста… — Эмилия спустила ноги с кровати. — Вы знаете, что происходит? Королеве нездоровится, сэр?
— Нет-нет, с королевой все в порядке. Не следует верить слухам. — Задержавшись на пороге, он подмигнул ей. — Как не следует и безоговорочно верить всему, что вы читаете.
— Простите, о чем вы?
— О сэре Уолтере Рэли. — Его обветренное лицо опять расплылось в улыбке, когда он качнул полями шляпы в сторону ее книги. — Гвиана совсем не такой рай, как расписывает сэр Уолтер. Всего наилучшего, мисс Молинекс.
С этими словами он покинул комнату и удалился по коридору, а она так и не успела спросить о Вилеме — да и ни о чем другом. Но внезапно в душе Эмилии затеплилась надежда. Должно быть, Вилем рассказал ему о ее увлечении чтением. Или все-таки королева? Нет, скорее всего, Вилем, решила она. От кого еще мог сэр Амброз узнать, что она любит рыцарские романы? Она тщательно скрывала эту любовь от королевы, поскольку королева ненавидела все, что было связано с Испанией.
Чуть позже в комнату вернулись остальные придворные дамы. На сегодняшний вечер была назначена благодарственная церковная служба в честь выздоровления королевы, после чего обещали торжественный обед. Минут двадцать дамы весело щебетали, заползая в ниспадающие раковины своих платьев, ярко-красных и лиловых, с кружевами и бантами — как в былые времена, словно за окнами Прага или Гейдельберг; словно последние дни были всего лишь ночным кошмаром, от которого они так счастливо пробудились. Когда они упорхнули, Эмилия наконец открыла книгу, оставленную сэром Амброзом. Очередной рыцарский роман — «Принц Пальмерин Английский» Франсиско де Мореса. И только открыв книгу, она обнаружила между страниц записку, написанную знакомым почерком.
В записке Вилем приглашал ее спуститься в замковый погреб, где они наконец и встретились нынешним вечером. В это время все остальные придворные участвовали в исступленном и оглушающем сборище. Празднество уже началось. Призванные из местной таверны музыканты дудели в альпийские рожки, били в тамбурины и громко распевали польские песни, а танцоры в беспечном неистовстве кружились по полу обшарпанного зала — в вихре взлетающих фижм и стремительных пируэтов. Ворота замка распахнули настежь и пускали всех подряд обывателей Бреслау, и бюргеров, и нищих, так что Эмилии, с трудом пробиравшейся между ними, не удалось заметить ни одного знакомого лица. Она также понятия не имела, откуда взялось пиршественное угощение. Блюда с говядиной и олениной, фазанами и цыплятами, жареный кабан, множество перепелов и даже павлин, украшенный своими же перьями, — а рядом вазы, полные устриц, сыров, отварных яиц, засахаренных фруктов и орехов, изюма, хурмы, севильских апельсинов и даже мороженого, тающего от жара дюжины пылающих факелов и множества свечей, — вот какой пир устроили для компании беженцев, которая всего лишь двумя днями раньше до смерти мерзла на диких горных тропах, питалась испорченным долгоносиками хлебом и замороженными кусками соленой гусятины. Но теперь к ним присоединился и Вилем. Через час Эмилия умудрилась выскользнуть из зала и спуститься в подвалы, где в старом винном погребе и нашла его склонившимся над ящиком с книгами.
Она была потрясена его видом. Он прибыл в Бреслау более двух недель назад, еще до морозов, но, видимо, его путешествие было еще более тяжким. Он выглядел похудевшим и более потрепанным, чем обычно. Его бриджи и камзол висели жалкими складками на плечах и бедрах, точно лохмотья на пугале. Может, он тоже болел? Она знала, что у него слабое здоровье, — иногда ей приходилось ухаживать за ним на Злате уличке, когда он прихварывал. Вдруг сильный приступ кашля согнул его пополам.
— Вилем?…
Их воссоединение оказалось не таким, как она ожидала. Он был настолько поглощен проверкой ящиков — открывал их по одному, вытаскивая завернутые в непромокаемую ткань тома, суетился и трясся над ними, прежде чем поменять деннаж , — что даже не заметил появления Эмилии. Она быстро прошла к нему по погребу, лавируя между пустыми винными полками и множеством ящиков. Большинство крышек были открыты, и крошечные золоченые буквы поблескивали в свете факела, когда она проходила мимо. Позже она догадалась, что книги сложили в ящики в алфавитном порядке: Абулафия; Агрикола; Агриппа; Артефий; Аугурелло. За ними следовали Бёме; Бирингуччо; Борбоний; Бруно; Бэкон. Эти имена мало значили для нее, так же как и названия книг: De occulta philosophia, De arte cabalistica . Наводили на мысль о каких-то нечестивых занятиях. «Зеркало алхимии». Occulta occultum oculta . Что собирается королева, заклятый враг католицизма и суеверий, делать с этими трудами? FICINUM, прочла она на корешке одного объемистого фолианта, Pimander Mercurii Trismegisti .
— Вилем!
Наконец заметив ее, он проявил не больше удивления или радости, чем при обнаружении некоторых дорогих его сердцу книг в ящиках, которые он продолжал обследовать еще минут двадцать. На самом деле еще несколько дней он больше беспокоился о книгах, чем об Эмилии. Как и Отакар, он был одержим идеей, что эта коллекция попадет, как он выражался, в плохие руки, то есть будет разграблена, сожжена или исчезнет в архивах Фердинанда или кардиналов Святой палаты. Позже он расскажет ей, что помогал перевозить «первую партию», около пятидесяти ящиков с книгами. Вторую партию отправил из Праги по реке сам сэр Амброз, поэтому Вилем не удивился, что этот англичанин торчал один в библиотеке. Только когда Эмилия описала последний эпизод, происходивший перед взрывом, — в ту минуту они разговаривали, сидя на паре винных бочек, — это вызвало у него хоть какой-то интерес. Точнее, заинтересовался он тем переплетенным в кожу манускриптом, что она видела на библиотечном столе. Дважды он заставил ее пересказывать события того вечера, но в итоге растерянно признался, что не узнает по ее описаниям ни книги, ни всадников. Он спрыгнул с бочки, присел на корточки и порылся немного в одном из ящиков, бормоча и ворча что-то себе под нос.
— Ты говоришь, переплет у нее был, — бросил он через плечо, — похож на вот этот, — Он развернулся, прижимая к груди толстый том. — Вот такой?
В свете факела она разглядела сложные завитки, оттиснутые на кожаной крышке, — орнамент в виде причудливых завитков напомнил ей вдруг затейливые дорожки сада-лабиринта Пражского замка, виденные ею из окон верхнего этажа Краловского дворца. Из-за цветного переднего обреза (переднего поля страниц) этот том выглядел как одна из «золотых книг», которые он показывал ей месяцем раньше. Она кивнула:
— Точно такой же, да. Такой же узор, я хотела сказать.
— Странно… очень странно. — Он крутил пальцами клочок своей нечесаной бороды, задумчиво поглядывая на эту тисненую кожу. — Но ты говоришь, что страницы не были окрашены? — Она отрицательно покачала головой. — Гм-м, — хмуро промычал он, опустив нос в свой грязный плоеный воротник. — Надо же, и правда крайне странно.
— Как ты думаешь, ее привезли из Константинополя?
— О, возможно. — Он вдруг встряхнул головой. Похоже, эта идея взволновала его. — Да, могло быть и так. Разумеется, нельзя судить о книге по ее переплету. Но, судя по твоему описанию, это были мусульманские украшения, известные как «ребеск», или арабески, их обычно применяли переплетчики Стамбула. В нашей библиотеке имелась дюжина подобных книг, но та, что ты описываешь, гм-м-м…
Открыв книгу, он начал медленно перелистывать ее пурпурные листы. Эмилия помнила, как он рассказывал ей, что эти страницы сделаны из кожи нерожденных телят, иногда на один том требовалось до пятидесяти особей. Такой материал назывался «пергамен». Телят оглушали и тщательно выпускали кровь, затем снимали шкуру. Утраченное ремесло, утверждал Вилем.
— Но все-таки, что это могло быть? — Она следила за его лицом, размышляя, говорит ли он ей все, что знает. — Нечто ценное, ты полагаешь?
Он пожал узкими плечами и аккуратно отложил фолиант в сторону.
— О, это могло быть все, что угодно. Но думаю — ценное. Возможно, крайне ценный манускрипт. Особенно если его привезли из Константинополя. Понимаешь, тамошние библиотеки и мужские монастыри были величайшими в мире хранилищами древних знаний.
Он говорил, как обычно, когда был в ударе, подергивая бородку и устремив в пространство остекленевший взгляд. Неистовство танцующих в зале первого этажа придворных было хорошо слышно под сводчатым потолком погреба, но Вилем явно ничего не замечал.
— За несколько прошлых столетий именно в Константинополе обнаружили больше всего произведений греческих и римских авторов. Бесценные открытия, заметь! Одиннадцать пьес Аристофана… семь Эсхила… поэзия Никандра и Мусей … «Труды и дни» Гесиода… сочинения Марка Аврелия… Да что там, даже «Элементы» Евклида, хвала Всевышнему! Ни одна из этих книг не дожила бы до наших дней, если бы ее не переписали для архивов Константинополя. Они могли бесследно исчезнуть, все до последней. И насколько беднее стал бы мир от такой потери!
Эмилия сдержанно кивнула, слегка удивившись, однако, пылкости его рассказа, который ей уже приходилось слышать прежде. Она знала, что Вилему были духовно близки те скромные труженики, которые стремились собрать и сохранить документы, обнаруженные ими в пострадавших от пожаров или войн библиотеках Александрии, Афин или Рима. И себя он, безусловно, считал таким же тружеником.
— Но эти турки…
— О да, да, — встрепенулся он. — Турки. Именно турки. Ужасное несчастье! Сколько бесценных манускриптов было утрачено во время вторжения Султана в тысяча четыреста пятьдесят третьем году! Или вернее, — добавил он, — сколько бесценных манускриптов до сих пор не обнаружено!
Она вновь кивнула, чувствуя признаки спазматической боли в животе. Винный погреб вдруг показался ужасно душным и тесным; ей стало почти нечем дышать. От законопаченных паклей и пеньковыми очесами ящиков исходил смолистый дух — резкий, неприятный запах, который, как многое другое в последние дни, вызывал у Эмилии вдобавок ко всему еще и тошноту. Ей вспомнился корабельный трюм, в котором она путешествовала из Маргита в Голландию на «Наследном принце» семь лет назад. Тогда у нее началась морская болезнь. И сейчас голова ее болела и кружилась точно таким же образом. Казалось, она кружится в одном направлении, а живот — в другом, словно все действительно происходит на борту зловонного, попавшего в шторм корабля.
Но она сделала глубокий вдох и попыталась сосредоточиться на словах Вилема. Конечно, она отлично знала эту историю — он рассказывал об этом не меньше полудюжины раз. Когда султан Мехмет захватил Константинополь в 1453 году, его люди украли сотни ценнейших манускриптов из церквей и монастырей, даже из самого императорского дворца. Лишь малую часть этих произведений удалось потом разыскать благодаря таким замечательным и отважным агентам, как Джакопо да Скарперия, Гизелин де Бусбек, да и сам сэр Амброз. История этих находок вызывала у Вилема одновременно восторг и ужас: еще пара дней — и древние манускрипты окончательно пропали бы, поскольку владевшие ими торговцы уже собирались стереть старые тексты и продать чистые пергаменты для новых записей. Какие еще сокровища древних знаний могли так балансировать на острие ножа, между уничтожением и открытием, как тот единственный пергамент с сочинениями Катулла, что был обнаружен — по утверждению Вилема — в виде пробки затыкающей винную бочку в одной из таверн Вероны?
— …книги Херемона. Его трактат о египетских иероглифах упоминался как Михаилом Пселлом так и Джоном Цецесом, но его никто не видел с тех пор — со времен разграбления Константинополя. И еще много других книг и свитков могли бы быть найдены. Нам известно, что Эсхил написал более девяноста пьес, однако найдено только семь, а из трудов Historae и Annales Тацита осталось меньше половины, из исходных тридцати книг обнаружено всего пятнадцать — и половина из них фрагменты! Или Каллимах — он написал восемь сотен томов, из которых сейчас известно всего лишь несколько отрывков Может статься, существуют даже неизвестные нам работы самого Аристотеля, ожидающие своего открытия в Стамбуле. Его слава в древнем мире зиждилась на нескольких диалогах — так называемых экзотерических и гипомнематических сочинениях, — но ни одного из этих текстов никто не видел и не читал уже на протяжении веков, — Вилем помедлил секунду, и взгляд его медленно вернулся к лицу собеседницы. — Так вот, именно такие книги, как ты понимаешь, сэр Амброз надеялся отыскать в Стамбуле.
Эмилия медленно кивнула. Стамбульские путешествия сэра Амброза стали легендарными, по крайней мере для Вилема. Многие сочинения, привезенные этим англичанином из владений султана, — к примеру, трактат Аристотеля на тему астрономических исследований, «История астрологии», сочинение, упоминаемое Диогеном Лаэртским , но совершенно неизвестное Европе, — считались, утверждал он, величайшими сокровищами библиотеки.
— Он был одним из агентов императора Рудольфа — говорил Вилем, — начиная с тысяча шестьсот шестого года. Именно в тот год затянувшаяся война с турками наконец закончилась, и путешествия в оттоманские владения стали менее опасными. Но сэр Амброз добирался до Стамбула еще раньше, скорее всего в качестве драгомана при одном из английских посольств. Говорили, что он был знаком с самим Великим Визирем и впервые попал на прием к императору благодаря Мехмету Аге, послу султана в Праге. Сэр Амброз подарил Рудольфу манускрипт Carmina de mystica philosophia Гелиодора , бесценное произведение по оккультной науке — оно в одном из наших ящиков, — некогда принадлежавшее Константину Седьмому . Тогда Рудольф поручил ему продолжить поиски. И он организовал покупку известных пергаментов из коллекции султана. А другие затерянные манускрипты находил на городских базарах и в мечетях. И именно в таких местах, — сказал он, повышая голос в надежде перекрыть назойливый шум, доносящийся сверху, — он обнаружил эти палимпсесты.
— Извини, что?
— Палимпсесты, — повторил он, — древние пергаменты, исходный текст которых стерли и заменили новым. Видишь ли, пергаменты часто использовались повторно. На них всегда был большой спрос. Но иногда исходные тексты оказывались не полностью стертыми или со временем начинали проступать на поверхность между строчками новой записи. Сэр Амброз умудрился восстановить их средствами алхимии, оживляя угольную составляющую исходных чернил. Одна из этих рукописей оказалась сочинением Аристотеля по астрономии, другая — комментариями к Гомеру, писанными Аристофаном Византийским. — Он махнул рукой на стоявшие перед ним ящики. — Они тоже где-то здесь. Но что до того тома, который видела ты… — Его узкие плечи дернулись. — Насколько мне известно, сэр Амброз вот уже лет десять не ездил в оттоманские земли, и я понятия не имею, откуда мог появиться этот манускрипт.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50