Площадь перед СКК была запружена народом, мощные прожектора высвечивали каждый уголок, в их свете было видно, как поверху над толпой клубится пар от дыхания тысяч людей.
— Чего ждете, разворачивайте ваш транспарант, — приказал подошедший член парткома с красной повязкой на рукаве, Горлов забыл его фамилию.
— У нас нет транспаранта, первый отдел запретил, — ответил Евтюхов.
— Как нет, почему? — посветив себе фонариком, парткомовец нашел нужную строчку: «Вдохновенным трудом укрепим обороноспособность Родины!» — этот лозунг на ваш сектор записан.
— Я же сказал: первый отдел запретил! — повторил Евтюхов.
— Партком разработал, в райкоме утверждено, а они отменяют. Безобразие! Но раз нет транспаранта, идите за флагом — в штабной машине есть запасные.
Брать под расписку флаг, а потом стоять в очереди, чтобы его сдать, никто не хотел, мужчины потихоньку отходили назад за спины женщин, а те мялись, поглядывая на Горлова.
— Лахарев велел, чтобы никто не отлучался с выделенного места, — ответил за всех Горлов.
— Приказываю отправить людей за флагом! — закричал член парткома.
— Без указания Лахарева никто отсюда не уйдет!
— Кто вы такой, как ваша фамилия?
— Я начальник сектора Горлов. Лахарев — парторг научной части.
— Вы за это ответите! Завтра, на парткоме разберемся, кто парторг, а кто БЫЛ начальником сектора!
— А Борис Петрович беспартийный, вы его в партию отказались принять, теперь получайте, — пискнул кто-то сзади, и Горлов узнал голос Светочки Петровой.
— Что вы издеваетесь? Будете придираться, мы все отсюда уйдем! И других уведем! — не скрываясь, закричала Галя Устинцева.
Беспомощно пригрозив, что этого так не оставит, член парткома отошел, и вслед за этим над площадью громко хряпнуло, раздались свист и скрежет, потом где-то постучали по микрофону и хорошо поставленный баритон возгласил: «Дорогие товарищи! Общегородской митинг трудящихся города-героя Ленинграда разрешите считать открытым!»
Послышались жидкие хлопки в ладоши тех, кто стоял возле микрофона, издалека, от передних рядов у трибуны донеслись нестройные крики «Ура-а-а!».
— Слово предоставляется первому секретарю Ленинградского Обкома КПСС товарищу Гидаспову Борису Вениаминовичу!"
В репродукторах что-то зашипело, потом затихло и голос Гидаспова зазвучал над площадью громко и отчетливо:
"Дорогие товарищи, друзья! Пришло время выверить наши ориентиры, обстоятельно разобраться с тем, что происходит в нашей стране и в нашем замечательном городе. Если не сделаем этого сегодня, то завтра будет еще сложнее, а послезавтра — может быть, вообще поздно. Люди ждут четких политических оценок.
Главный вопрос: можно ли сейчас разрешить острейшие проблемы без КПСС?
Нет и еще раз — нет!"
Гидаспов сделал паузу и над площадью раздались крики и свист, многократно усиленные репродукторами.
"Могут ли нигилизм, эгоизм, бездуховность, культивируемые на фоне безудержного шельмования партии и всего нашего прошлого породить созидательные начала?
Нет и еще раз — нет!"
«Ура-а-а!», -невпопад закричали где-то впереди, но крики тут же смолкли.
«Идеология КПСС коренится в марксизме-ленинизме, составляющем фундамент социализма. Только на этой основе может формироваться идейное единство советских людей — непобедимого блока коммунистов и беспартийных.»
Горлов приподнялся на цыпочки, но не увидел ничего, кроме красных флагов и транспарантов в мечущемся над толпой свете прожекторов.
— Как впечатляет? — кто-то тронул сзади за рукав и, повернувшись, Горлов увидел Петю Рубашкина и с ним кого-то смутно знакомого.
— Аллегро бордачиозо в темпо модерато, — вспомнив одну из семейных шуток, сказал Горлов.
— У Бори жена пианистка, — пояснил Рубашкин для своего спутника. — Вы ведь у меня встречались?
Горлов вспомнил Таланова и пожал ему руку.
— А вы зачем сюда?
— Где же еще изучать противника и его методы работы с электоратом? — пожал плечами Таланов.
— Хороших противников выбрали. Могу представить, если на ринг выйдет Рубашкин против Гидаспова, а судья ударит в гонг. От маленького Пети мокрого места не останется, как танком по лягушке, — засмеялся Горлов.
— Подожди, дай послушать! Самое интересное началось, — прервал его Рубашкин.
— … сегодня именно из их стана громче всех кричат «Держи вора!» Глашатаев своих «идей» так называемым демократам не занимать. Заполнив телеэкраны и страницы газет, они убиваются о том что коммунисты ведут наступление на демократию и гласность", — гремел над площадью голос Гидаспова. — А мне вспоминается горький упрек простого рабочего, Героя Социалистического труда товарища Арефина: «Почему лидеры различных фронтов чувствуют себя на нашем телевидении, как дома, а я — рабочий и член горкома КПСС, ни разу не был допущен там выступить?»
Давайте говорить открыто! Сегодня, на страницах печати псевдодемократической дубиной громят всех, кто осмеливается отстаивать партийную точку зрения на происходящие события. Вместо честной и открытой дискуссии нагнетаются представления об обреченности Советского строя.
Сегодня накануне выборов демократы и левые радикалы ведут массированное наступление на избирателя, надеясь любой ценой захватить власть, даже если это потребует развалить Советский Союз!
Сегодня все, кому не лень, говорят о наших просчетах и наболевших задачах, но никто не пытается приступить к их решению. Никто, кроме руководящей и движущей силы нашего общества — Коммунистической Партии Советского Союза!
Гидаспов снова сделал паузу, и от трибуны, подхваченный усилителями разнесся над площадью дружный рев сотен голосов: «Ле-нин! Октябрь! Со-циа-лизм! Ура-а-а!!!»
— Борис Петрович! Мы с Галкой нашли проход к метро. Там ребята хорошие, обещали пропустить. Можно, мы уйдем потихоньку? — тихо спросила Света Петрова.
— Только потихоньку. Так, чтобы никто не заметил, — разрешил Горлов.
— Пожалуй, и нам пора. Пойдешь с нами, Боря? — спросил Рубашкин.
— Подожди, надо послушать что он скажет про Народный фронт и ОФТ, — остановил его Таланов.
— Зачем? Он на полчаса тягомотину разведет, а суть — в двух фразах: "С лидерами ЛНФ надо бороться, но при этом не отпугивать простых советских людей, которые искренне заблуждаются — надо перетягивать их на свою сторону. А про ОФТ Гидаспов скажет, что там хорошие ребята, настоящие патриоты, но чуть перегибают палку, следует их поддержать и подправить. Или сперва подправить, а потом поддержать. Это называется сохранением поля для политического маневра. Короче: ни нашим, ни вашим!
— Откуда ты знаешь? — удивленный уверенным тоном Рубашкина спросил Горлов.
— Так я речь Гидаспова целый день правил для газеты, наизусть каждое слово помню, даже когда аплодисменты в трансляцию должны включать, — ухмыльнулся тот. — Завтра прочтешь и сам убедишься.
3.10 Значит, нет для любви возвращенья
Таланов вышел на станции «Технологический институт», чтобы пересесть на Кировско-Выборгскую линию, а Горлов и Рубашкин проехали вместе еще две остановки. Горлов так устал, что не мог связно разговаривать. За эти два дня все смешалось: погрузка и отправка металла, неожиданный полет в Мурманск и этот нелепый митинг на морозе и ветру. К тому же все это время он пил все, что попадалось — от коньяка до чуть разбавленного спирта. Голова разболелась до рези в глазах, даже говорить было трудно, и Горлов только кивал, едва понимая, о чем говорит Рубашкин.
Он едва дошел до дома, чувствуя себя совершенно обессиленным. Увидев его, Нина хотела что-то сказать, но промолчала и сама повесила его пальто.
— Ничего не хочу, приготовь пожалуйста ванну, — попросил ее Горлов.
Пока наливалась вода, он разделся и в одних трусах присел на бортик ванны. Было такое ощущение, что стоит закрыть глаза — и он тут же отключится.
— Выпей немного чая, — сказала Нина, протягивая чашку. Она была горячей до того, что трудно держать, но Горлов сделал несколько обжигающих глотков, и стало легче.
— Что случилось, Боренька? — спросила Нина.
— В общем, все в порядке. Сперва закончили отгрузку, потом пришлось улететь, — отвечал Горлов и, опускаясь в горячую воду, тяжело охнул.
— У тебя рубашка до того грязная, что можно испачкаться, и к тому же чужая, — сказала она, собирая его белье.
— Цветков перед отъездом свою отдал, — объяснил Горлов и откинув назад голову, закрыл глаза.
— Он, кстати, уже три раза звонил, просил связаться, как только появишься, ты ему срочно нужен.
— Поем и позвоню, — сказал Горлов.
— У тебя серьезные неприятности?
— Очень! Серьезней не придумать: не знаю, куда деньги девать.
— Ты в самом деле или шутишь? — обеспокоено спросила она.
— Совершенно серьезно. За эти дни заработал больше пятидесяти тысяч и еще «Жигули» — то ли «девятка», то ли «шестерка», не помню. На днях из Краснодара пригонят.
Горлов открыл глаза и увидел, что Нина улыбается.
— И это все проблемы? — спросила она.
— А это, по-твоему, пустяки? — почему-то рассердился Горлов.
— Вот почему ты последнее время какой-то странный, будто сам не свой, и дома тебя почти не было. Из-за этого?
Горлов молча кивнул и, уцепившись за края ванны, медленно, с трудом поднялся. Держа наготове развернутое банное полотенце, она привстала на цыпочки, чтобы накрыть ему спину, и ее лицо оказалось совсем близко. Он хотел обнять ее, но запутался в полотенце, и, целуя его, Нина чему-то засмеялась. Глядя на нее, Горлов тоже улыбнулся.
— Иди в спальню, полежи пока, — неохотно отстраняясь, сказала она.
— А ты? — спросил Горлов.
— Я что-нибудь приготовлю. Никита уже спит, Маша осталась у подружки, поужинаем вдвоем. Я быстро.
Едва открыв глаза, он понял, что вокруг глубокая ночь. Нина спала рядом, глубоко и ровно дыша. Горлов догадался, что она специально не стала его будить. Он закрыл глаза, но спать уже не хотелось, мысли были ясными, он чувствовал себя выспавшимся и отдохнувшим. Он вспомнил Ларису, впервые с тех пор, как они расстались, но не смог представить ее лицо. Отчетливым было только ощущение ее рук и губ, будто она все еще с ним, совсем близко. Он стал вспоминать, как они встретились, какое у нее было лицо, когда сказала, — нет, потребовала! — чтобы он летел с ней. Горлов будто увидел себя снова в самолете, когда они целовались под крики «Горько!» и, удивляясь самому себе, подумал, что не чувствует неловкости или раскаяния и нисколько не жалеет о случившемся.
Потом он вдруг вспомнил, что должен позвонить Цветкову, и пошел в коридор к телефону, плотно закрыв двери в спальню и в комнату, где спал Никита.
Соединилось быстро, но прошло минуты две прежде, чем Сергей снял трубку.
— Да, ты знаешь, сколько сейчас времени? — сердито спросил он.
— Нина сказала, что срочно…
— Еще петухи не проснулись, хоть бы подождал, пока прокукарекает.
— Ладно, подожду до утра, — виновато согласился Горлов.
— Подожди, не вешай трубку. Тут такое дело, что я уже билет к вам заказал на утро — ты-то пропал.
— Никуда я не пропадал, — возразил Горлов.
— Не заливай! Думаешь, не знаю, что ты в Мурманск улетел? Какого черта тебе там понадобилось?
«Значит, за мной следили!» — рассвирепев от мысли, что Цветков осмелился шпионить за ним, подумал Горлов.
— Откуда ты знаешь про Мурманск? — глубоко вздохнув, чтобы не закричать, спросил Горлов.
— Бабушка по телевизору увидела, — отшутился Цветков. — Надо завтра, то есть уже сегодня поехать к железнодорожникам…
— Я никуда не поеду и ничего не буду делать, пока ты не объяснишь, зачем установил наблюдение, — повысив голос, пригрозил Горлов.
— Ты серьезно? И даже денег не жалко? — Цветков, видно, понял: что-то не так.
— Мне не нравится, когда за мной шпионят, и на таких условиях я с тобой работать не хочу, — закричал Горлов. — Надоело! Понимаешь, надоело!
— Не делай глупости, Боря! Ну, пошутил неудачно, так зачем в бутылку лезть? Никто за тобой не шпионил. Приехали ваши, питерские из «сорок четверки», случайно разговор зашел, они сказали, что видели тебя на посадке, а ты, вроде, был не в себе, даже не выпил с ребятами… Мир-то, понимаешь, тесен.
— Ладно, проехали, извини, — буркнул Горлов. — Так что случилось?
— Нужно срочно переадресовать наши вагоны в Одессу. Часов в восемь подъедет водитель, — ты его знаешь, — у него все бумаги: куда, кому, по какому адресу. Я их вчера с самолетом передал. Подъедет — сразу садись и поезжай на Сортировочную к тому хмырю, который нас оформлял.
— Сразу не получится. Мне, между прочим, на работу надо. Я и так вчера почти целый день прогулял. Это ты — главный инженер, сам себе начальник, а я мелкая сошка. Трудовая дисциплина для меня писана.
— Я уже не главный инженер — на той неделе уволился. Бросал бы и ты, Боря, свое Объединение. Не до него сейчас, только время тратишь. А время нынче — это не деньги. Время теперь — это очень большие деньги. Сейчас либо деньги зарабатывать, либо на дядю за спасибо ишачить. Правда есть и другой путь…
— Какой? — поймался на подначку Горлов.
— В Мурманск и обратно по пьяни летать, — сказал Цветков.
Горлов обернулся на шум — из комнаты вышла Нина и щурясь от света, смотрела на него.
— Я летал в Мурманск по делу, там интересный вариант складывается, — делая вид, что не замечает жену, сказал Горлов.
— Расскажи!
— Дело в том, что я встретил знакомых и узнал, что готовится к списанию большой противолодочный корабль. Хочу поискать концы, чтобы отправить его в металлолом и дальше — надеюсь, ты понимаешь куда и как. Остальное — не по телефону.
— Ничего себе масштаб, — Цветков даже присвистнул от изумления.
— Поэтому и пришлось с ними полететь, на месте все выяснить, — врал Горлов, зная что Нина его слышит.
— Снимаю шляпу. Даже не ожидал от тебя такой головастости. Это идея! Если сейчас не получится, потом реализуем. Не хрена нам с вагонами связываться, железо само куда надо поплывет. Ладно, вроде договорились! Водитель в твоем распоряжении сколько будет надо, а твою машину подгоним через месяц.
— Забыл: это «девятка» или «шестерка»? — спросил Горлов.
— Обижаешь! Конечно, «девятка», — удивленно ответил Цветков и, попрощавшись, повесил трубку.
— Ты уже проснулся? — спросила Нина и, не дожидаясь ответа, обняла мужа. — Ты вчера так устал, что я решила тебя не будить. У меня все готово, только подогреть…
— Потом, — сказал Горлов и обнимая ее за плечи, повел в спальню. — До утра еще вагон времени. Вагон и маленькая тележка.
«Теперь, она не станет спрашивать, зачем я сорвался в Мурманск», — с облегчением подумал Горлов, ложась обратно в постель и придвигаясь к жене.
3.11 Каких ты птиц себе воображаешь?
Еще не проснувшись, Лариса почувствовала, что заболела. Вечером, она почти три часа простояла на холоде, едва соображая, о чем говорят с трибуны. Глаза слезились от ветра, и ломило все тело. Еще хорошо, что у девочек нашлись старые разношенные сапоги. Они были на два размера больше, и она обмотала ноги газетами, чтобы не мерзли. По дороге домой Лариса чувствовала, как ее шатает из стороны в сторону, и в вагоне на нее косились, видимо, принимали за пьяную. Она с трудом дошла от метро, даже не помывшись, легла — думала, что просто устала.
Утром Николая рядом не оказалось, и она не помнила, когда он пришел и приходил ли вообще. Хотелось пить, но в кухне ворчала свекровь и, плеснув на лицо холодной воды, она напилась из-под крана. Потом к ней вбежал Миша.
— Не подходи близко, а то заразишься. Видишь, я заболела, — еле разжимая губы, предупредила Лариса.
— Значит, ты не проводишь меня в школу? — он остановился у порога, и грустно нахмурился. Иногда Ларисе казалось, что она читает его мысли: все о чем он думал, она могла безошибочно прочитать на лице сына.
— Сегодня не смогу, Мишенька, — ответила она и закрыла глаза: смотреть было больно.
— Выздоравливай скорей, мамочка! Я тебе кое-что покажу, что сам не знаю, — уходя сказал он, и Лариса только слабо кивнула в ответ и будто обвалилась в забытье. Тело казалось сухим и невесомым, будто отдельно летело в жарком и пустом воздухе.
Потом она ощутила на лбу чью-то прохладную руку, будто тронуло ветром.
— Мама! — сквозь сон произнесла она и открыла глаза.
— Господи, да ты вся горишь, — склонилась над ней свекровь. — Надо температуру померить.
Через несколько минут она вернулась и, прежде чем поставить градусник, напоила Ларису отжатой в теплую воду клюквой и положила ей на лоб влажное полотенце.
— Спасибо, Евгения Васильевна, — откинувшись на подушку, прошептала Лариса.
— За что спасибо? Давно хотела с тобой поговорить, но тебе все некогда: то на работу опаздываешь, то с Мишей надо заниматься, то устала и голова болит. Разве я тебе зла желаю? Вижу, у вас с Николаем не гладко: и чем дальше, тем хуже. Думаешь, я не переживаю? Ведь он у меня один, как у тебя Мишутка. А ты? Со стороны посмотреть — самостоятельная, гордая, еще моя бабушка говорила:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57