..
И я жил, как мотылек-однодневка, только, в отличие от него, возрождаясь каждый день заново, в новой роли и в новом месте. И что меня больше всего удивляет в Круговерти — за моими плечами уже почти полсотни вариантов, но ни один из них пока еще не повторялся дважды, даже приблизительно. Такому разнообразию можно только позавидовать. Словно тот, кто все это затеял, хочет ткнуть меня носом, как глупого щенка тычут в его собственное дерьмо: смотри, мол, как ты мог бы жить, если бы не валял дурака! Действительно, до сих пор мне везло с вариантами своей судьбы. Почти везде я был более-менее благополучен, имел работу, дом, семью, иногда даже — детей. Пару раз мне даже удалось стать знаменитостью: один раз — как шахматист в звании международного мастера, а другой — в ипостаси киноартиста (вот уж никогда бы не подумал, что во мне скрываются способности к лицедейству!)...
Только все это — напрасно, и что толку демонстрировать, каким я мог бы стать, если вернуться в свою первоначальную жизнь мне уже не суждено? Да и что я там буду делать, если в очередной раз после пробуждения окажусь подыхающим от потери крови наркоманом, убившим милиционера? Даже если меня там все-таки спасли, как-то не тянет отсидеть десяток (а то и больше) лет в тюрьме и выйти оттуда окончательно опустившимся типом.
Остается надеяться, что Круговерть никогда не закончится. И пока незримая карусель вертится, надо извлечь из этого максимум удовольствия.
Что я и делаю.
— А ты, оказывается, тот еще гусь, — неожиданно нарушил молчание Стрекозыч. — Я всегда говорил, что тихушники — самые опасные типы. Молчал себе, молчал в тряпочку, а в уме, значит, козни против меня, своего хозяина, строил? И заговорил-то теперь как! «Вовик»!.. Как будто я — твой дружок из подворотни!
Кровь впитывалась в ковер, по-моему, она текла все медленней и медленней. А обмороком и не пахло: только чуть-чуть кружилась голова. Вот что значит — натренированный, закаленный организм «качка».
Как же заставить его стрелять, как? Не терпеть же, в самом деле, издевательства доморощенных мастеров заплечных дел!
Мой взгляд упал на обломки разбитого мною торшера. Один из осколков абажура, самый крупный и смахивающий на кайло первобытного человека, лежал совсем неподалеку, возле кровати. Стрекозыч его наверняка не видел.
— А я не издевался над вами, — возразил я, делая вид, что боль становится нестерпимой, и потому я не могу спокойно лежать на месте, а корчусь и раскачиваюсь из стороны в сторону. — Просто я не знаю, как вас зовут... Неужели Владимир Стрекозович?
Он покосился на меня недоверчиво.
— А говоришь — не издеваешься!.. Можно подумать, ты меня сегодня первый раз видишь...
— Так оно и есть, — простонал я. — Я ведь — вовсе не ваш Алик.
— Да? А кто ты? Папа римский, что ли?
— Я брат вашего Алика, — выдавил я, понемногу, по сантиметру приближаясь к заветному стеклянному «кинжалу«. — Мы близнецы, но об этом мало кто знает. И пользовались этим, чтобы спать с вашей женой по очереди. Сегодня был мой черед, но мне не повезло, вы вернулись раньше времени...
— Чего-чего? — прищурился сидящий на кровати. — Что за туфту ты гонишь, придурок? — Потом он нахмурился. — Постой-ка... Это что же получается: вы мою Райку вдвоем пользовали, что ли? Да за такое я вас обоих урою, понял?!
К дому подъехала машина: было слышно, как скрипит гравий под ее колесами. Стрекозыч вскочил с кровати, распахнул окно и крикнул кому-то в темноту:
— Парни, сюда! На второй этаж!
В моем распоряжении была всего одна секунда, не больше, и я ее добросовестно использовал.
Когда мой «хозяин» закрыл окно и повернулся, я уже надвигался на него, замахнувшись осколком стекла, как ножом.
Напорное, вид мой был достаточно убедительным, потому что нервы у Стрекозыча не выдержали, и он выстрелил мне в грудь.
Вот, значит, как это бывает, успел подумать я, глядя почему-то в потолок, на фоне которого нарисовалось лицо моего убийцы, открывающее рот и что-то говорящее, но все более неразборчиво, а вот уже и резкость кадра пошла на минус, и я ухожу, ухожу, ухожу отсюда...
Что ж, жизнь здесь у меня не удалась. Но впереди их ещё — бесчисленное множество, и, возможно, когда-нибудь мы с тобой еще встретимся... Вовик...
Глава 17
Поначалу-то я дергался, пытаясь адаптироваться к постоянной смене своих ролей. Мне казалось, что лучше вживаться в новую реальность, чем пытаться доказать, что я — не тот, за кого меня все принимают. Поэтому, едва проснувшись, я сразу же старался определиться, кто я теперь, где нахожусь и кем мне приходятся люди, которые обнаруживаются в непосредственной близости от меня. В чем-то этот процесс аналогичен так называемому «большому бодуну», когда человек, очнувшийся утром с жуткой головной болью, пытается вспомнить, что с ним было накануне и где он, собственно, оказался. Мне в этом плане было легче: голова у меня никогда не болела. Даже если накануне мне ее проломили кирпичом.
И потом, в течение всего дня, я пытался всячески соответствовать. Старательно изображал мужа, отца и друга тех, кого видел впервые. Выполнял свой долг, исполнял обязанности — в меру своих возможностей.
Но однажды мне это надоело, и я сказал себе: «Хватит».
Что толку дергаться, как муха в паутине, если на следующий день все будет по-другому?
И тогда я зажил в свое удовольствие. Нет, я, конечно, все равно не рассказывал никому, «какая муха меня укусила». Я по-прежнему стоически надевал на себя маску себя-другого, но вел себя не так, как он. К сожалению, рамки одного дня не давали разгуляться по-настоящему, но с этим приходилось мириться. Лучшим способом насладиться свободой было сбежать куда-нибудь подальше. Если позволяют средства, улететь на самолете куда-нибудь (причем в полете желательно не заснуть!) и бродить по незнакомому городу, где меня никто не знает и, следовательно, не будет приставать со всякими претензиями. Жаль, что путешествия ограничивались, как правило, только своей страной — никто не успел бы оформить загранпаспорт и получить визу в другие страны за один день.
Правда, несколько раз мне удалось побывать и за рубежом — в рамках очередных воплощений. То я как шахматист участвовал в международном турнире в Пальма-де-Майорка. То, будучи ученым, я должен был выступать с лекциями в парижской Сорбонне.
Но такое случалось редко. В основном, центром всех моих жизней была Москва, а в ней всегда можно спрятаться от мнимых друзей, родственников и коллег по работе. Достаточно выбраться из дома (иногда — со скандалом, если домашние имели что-то против моей вылазки) и смешаться с толпой. Давно прошли те времена, когда я наивно пытался разыскать тех, кого знал по прежней жизни. Теперь я никого не искал. Даже сестру Алку, которая, как ни странно, в отличие от меня, менялась мало. Видимо, ей было на роду написано рано выйти замуж, нарожать энное количество детей и погрязнуть в пеленках, стирках и приготовлении борщей. Хотя, пожалуй, только от неё я мог бы получить исчерпывающую информацию о своей текущей жизни. Но зачем? Имело ли это смысл, если завтра опять все изменится?..
В результате я вновь был обречен на одиночество. Как и в первой жизни, только с тем отличием, что теперь люди постоянно окружали меня, но мне не было до них никакого дела. Подсознательно я все больше относился к ним, как к персонажам какого-то бестолкового и бесконечного телесериала, где каждая серия абсолютно не связана с предыдущей, а режиссер вводит все новых героев. Они ходили рядом со мной, они задевали меня локтем или боком, они были вроде бы реальными — и в то же время какими-то виртуальными, что ли. Складывалось впечатление, что все они существуют только один день, а завтра на их смену придут другие. В какой-то степени так оно и было. Если допустить, что все эти параллельные миры — компьютерные файлы, которые кто-то открывает, чтобы тут же закрыть, то, пока я, как курсор, мерцаю в одном из этих миров, другие для меня не существуют. Я никогда не задавался вопросом, что происходит с вариантами, в которых я уже побывал. Точнее — что там происходит с моим «двойником»? Возвращается ли его сознание на место или он остается никчемной пустышкой? Помнит ли он о том, что с ним было, или в его памяти возникает черная дыра?
Похоже, я этого никогда не узнаю.
Сегодня я был писателем. Собственно, только начинающим писать по-настоящему, а не упражняться в общих тетрадках на лекциях журфака. За плечами у меня была горстка статей в малотиражных печатных изданиях, парочка рассказов в малоизвестных журналах и один тощий авторский сборник, выпущенный издательством средней руки. На очереди был роман, который и должен был стать трамплином для того, чтобы окончательно утвердиться в литературе.
Единственное обстоятельство, которое этому препятствовало, заключалось в моей бытовой неустроенности. В этой реальности я обитал в коммуналке, и соседями моими были сестра Алка со своим многочисленным выводком, мужем-сантехником и его интеллигентнейшей матерью, которая и достала меня с самого утра, отловив на полпути между ванной и туалетом и заведя диспут о кризисе постмодернизма. С Алкой поговорить как следует не удалось, ибо она, видимо, уже не в первый раз опаздывала на работу, а ей еще надо было отвести в детсад младшенького и собрать в школу старшенького, а муженек ее приперся вчера поздно ночью на бровях после ликвидации последствий аварии в магистральном водопроводе и теперь изволил почивать под аккомпанемент собственного храпа. В старой, по-моему, еще дореволюционной, квартире все держалось на соплях, перегородки были чисто символическими, и в таких условиях работать я бы все равно не сумел, даже если бы и возникло у меня такое странное желание.
Вот почему я быстренько собрался, решительно отмел мольбы Алки сопроводить в сад ее Славика и отправился в люди.
Однако уйти далеко от дома я не сумел. Первый же круглосуточный магазинчик, попавшийся мне на пути, вызвал во мне какие-то неясные побуждения, и, приобретя в нем пару бутылок пива и пачку «Мальборо» (я-писатель курил, и организм мой властно требовал вливания в кровь никотина, хотя никогда не курившее сознание безуспешно пыталось подавить это порочное влечение), я приглядел уютную скамейку во дворике соседней «хрущевки», где и расположился под лучами весеннего солнышка.
Я сидел, глотая «Балтику номер три», и меланхолично обдумывал свои перспективы в связи с Круговертью. Перспективы были довольно безрадостными.
Прошел уже почти год с того злополучного дня, когда начались Круговерть. А переносы все продолжались, и не было надежды, что они когда-нибудь закончатся.
«А тебе хочется, чтобы это закончилось?» — спросил себя я. Ты веришь, что сможешь вернуться к нормальной жизни, когда не надо после очередного пробуждения ломать голову над окружающей действительностью и притворяться другим?
Не надо кокетничать с самим собой, Алька: нет тебе больше места нигде — ни в настоящей жизни, ни в одной из этих однодневок. Ты не хочешь разобраться, почему? Как говорят своим клиентам психотерапевты: хочешь, побеседуем на эту тему?
Что ж, изволь. Вот только допью бутылку и отравлюсь сигаретой.
Наверное, сначала надо подумать: в чем причина, что чудо случилось именно с тобой? Хотя... ты уверен, что у других все обстоит по-другому? Что, если все после смерти попадают в Круговерть? Говоришь: не может быть? А вспомни-ка случаи, когда окружающие тебя люди вели себя, мягко говоря, неадекватно. Естественно, ты не придавал лому особого значения — как сейчас многие не принимают всерьез странности в твоем поведении, когда ты допускаешь ляпы. Бывает, говорят они. Переутомление, заскок, слегка крыша поехала... Ничего, пройдет. И действительно — проходит. Потому что ты успел сориентироваться. Вот так же и другие, попав в другую реальность, вынуждены на ходу адаптироваться к ней. В крайнем случае, надо допустить, что это происходит лишь с некоторыми. Или со всеми, но не все это осознают...
Нет-нет, не о том ты думаешь, Алька. Все это не имеет значения по той же причине, что и вопрос, что такое Круговерть — вмешательство бога, эксперименты инопланетян или закон природы, который проявляет себя только после смерти индивида. А значит, не надо разбивать мозги на части, а следует воспринимать смену жизней как удивительное, загадочное, но все же несомненно существующее явление. Как птица, которая не знает законов аэродинамики, но, тем не менее, летает.
Надо, пожалуй, вспомнить свою «первую» жизнь. Кстати, вот еще одно возможное объяснение: а не является ли Круговерть следствием какой-то тяжкой психической болезни? Может быть, вовсе не было никаких прошлых жизней, и ты всегда существовал только здесь, а все, что ты якобы помнишь, — на самом деле не более чем продукт твоего воображения, который съехавший с катушек мозг утвердил в качестве реальности?
Нет, так мы далеко не уйдем.
Ты должен сосредоточиться, должен!..
Итак, «настоящая» жизнь. Сначала тебя интересовало многое, даже слишком многое, но всякий раз ты быстро охладевал к своим увлечениям. Ты все больше становился инертным и равнодушным субъектом, которого ничего не интересовало по-настоящему, и в итоге сам себя загнал в тупик. В каменный мешок, из которого нельзя выбраться, а можно только однажды в отчаянии разбить себе башку о стену. Откуда в тебе взялась эта гнилая философия? Почему ты стал жить, руководствуясь глупой поговоркой: «Лучше идти, чем бежать; лучше стоять, чем идти; лучше лежать, чем сидеть; лучше спать, чем лежать»? Неудивительно, что закономерным окончанием этой стратегии стало «Лучше умереть, чем спать» (кстати, что значит — лучше? Для кого лучше?).
Может быть, я слишком рано столкнулся со смертью и осознал, что когда-нибудь умру и я, а поэтому ничто в мире не имеет смысла? Ну и что? Разве я один такой? Каждый в дошкольном возрасте переживает нечто подобное, но ведь никто потом не сходит из-за этого с ума. Или все дело в эмоциональном шоке? Все-таки я не просто осознал угрозу смерти, но и лишился самых дорогих мне людей... Однако этот шок быстро прошел, потому что через несколько лет я забыл родителей и уже не мог представлять их себе такими, какими они были на самом деле...
Так почему же, черт возьми?!
Я прикончил вторую бутылку, швырнул ее в кусты акации рядом со скамейкой и потянулся за следующей сигаретой.
Нет, что-то большее стояло за моим нежеланием жить так, как живут все. Они-то ежедневно, ежеминутно и ежесекундно барахтаются, как лягушки в сметане, пытаясь изменить этот мир, сделать его лучше — а, точнее, загнать его в рамки своих представлений о том, каким он должен быть. Я же всегда предвидел, что подобные попытки обречены на провал. Что из них либо вообще ничего не выйдет, либо выйдет такое, чего сам реформатор мироздания не хотел и не ожидал. По принципу: «Коротка у стула ножка — подпилю ее немножко». А потом — другую ножку, третью, чтобы идеально выровнять их. В результате оказывается, что на стуле сидеть невозможно ввиду полного отсутствия ножек...
Но если бессмысленно менять весь мир, то стоит ли предпринимать более мелкие действия? Ведь каждое из них, так или иначе, направлено на изменение существующего порядка. Многие решают для себя эту проблему тем, что перестают думать о мире и сосредотачиваются только на себе, ставя перед собой вполне достижимую цель в виде благополучия и удовольствий.
Но для меня и это было бессмысленным в полном соответствии с философским постулатом о невозможности объять необъятное. А ведь ублажение самого себя не имеет пределов, так же как и познание Вселенной. Гурманы не в состоянии перепробовать все блюда на Земле, любители музыки не способны освоить весь массив произведений, накопленный человечеством за все время его существования. То же самое можно сказать и о книголюбах, и о модниках, и о любителях крутых тачек, и о тех, для кого главное в жизни — секс. Так стоит ли гоняться за тем, чего достигнуть нельзя в принципе?
Ну да, можно жить и по-другому. Стремиться внести свою лепту в карабкание человечества к вечно отодвигающемуся пределу всех стремлений. Оставить после себя что-то, из-за чего тебя будут вспоминать потомки: книги, фильмы, музыку, спортивные рекорды, здания, города, законы, храмы, войны. Или, если ты не способен на великие свершения, — хотя бы детей, желательно — талантливее и умнее тебя. Но ведь и в этом смысла не больше, чем в муравейнике, который на протяжении многих лет строят и оберегают от всяческих угроз трудяги-муравьи. Рано или поздно твое наследство будет разрушено, испоганено и переврано поумневшими потомками. Или просто забыто. Спросите у любого обычного человека, помнит ли он великие достижения шумерской культуры. Или кто построил пирамиду Хеопса. Или кто такой Шамполион... Если бы не школьная программа по литературе, то вполне возможно, что та же участь постигла бы Фета, Тютчева, Гончарова и иже с ними, ничего, кроме зевоты, не вызывающих у современных тинейджеров.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51
И я жил, как мотылек-однодневка, только, в отличие от него, возрождаясь каждый день заново, в новой роли и в новом месте. И что меня больше всего удивляет в Круговерти — за моими плечами уже почти полсотни вариантов, но ни один из них пока еще не повторялся дважды, даже приблизительно. Такому разнообразию можно только позавидовать. Словно тот, кто все это затеял, хочет ткнуть меня носом, как глупого щенка тычут в его собственное дерьмо: смотри, мол, как ты мог бы жить, если бы не валял дурака! Действительно, до сих пор мне везло с вариантами своей судьбы. Почти везде я был более-менее благополучен, имел работу, дом, семью, иногда даже — детей. Пару раз мне даже удалось стать знаменитостью: один раз — как шахматист в звании международного мастера, а другой — в ипостаси киноартиста (вот уж никогда бы не подумал, что во мне скрываются способности к лицедейству!)...
Только все это — напрасно, и что толку демонстрировать, каким я мог бы стать, если вернуться в свою первоначальную жизнь мне уже не суждено? Да и что я там буду делать, если в очередной раз после пробуждения окажусь подыхающим от потери крови наркоманом, убившим милиционера? Даже если меня там все-таки спасли, как-то не тянет отсидеть десяток (а то и больше) лет в тюрьме и выйти оттуда окончательно опустившимся типом.
Остается надеяться, что Круговерть никогда не закончится. И пока незримая карусель вертится, надо извлечь из этого максимум удовольствия.
Что я и делаю.
— А ты, оказывается, тот еще гусь, — неожиданно нарушил молчание Стрекозыч. — Я всегда говорил, что тихушники — самые опасные типы. Молчал себе, молчал в тряпочку, а в уме, значит, козни против меня, своего хозяина, строил? И заговорил-то теперь как! «Вовик»!.. Как будто я — твой дружок из подворотни!
Кровь впитывалась в ковер, по-моему, она текла все медленней и медленней. А обмороком и не пахло: только чуть-чуть кружилась голова. Вот что значит — натренированный, закаленный организм «качка».
Как же заставить его стрелять, как? Не терпеть же, в самом деле, издевательства доморощенных мастеров заплечных дел!
Мой взгляд упал на обломки разбитого мною торшера. Один из осколков абажура, самый крупный и смахивающий на кайло первобытного человека, лежал совсем неподалеку, возле кровати. Стрекозыч его наверняка не видел.
— А я не издевался над вами, — возразил я, делая вид, что боль становится нестерпимой, и потому я не могу спокойно лежать на месте, а корчусь и раскачиваюсь из стороны в сторону. — Просто я не знаю, как вас зовут... Неужели Владимир Стрекозович?
Он покосился на меня недоверчиво.
— А говоришь — не издеваешься!.. Можно подумать, ты меня сегодня первый раз видишь...
— Так оно и есть, — простонал я. — Я ведь — вовсе не ваш Алик.
— Да? А кто ты? Папа римский, что ли?
— Я брат вашего Алика, — выдавил я, понемногу, по сантиметру приближаясь к заветному стеклянному «кинжалу«. — Мы близнецы, но об этом мало кто знает. И пользовались этим, чтобы спать с вашей женой по очереди. Сегодня был мой черед, но мне не повезло, вы вернулись раньше времени...
— Чего-чего? — прищурился сидящий на кровати. — Что за туфту ты гонишь, придурок? — Потом он нахмурился. — Постой-ка... Это что же получается: вы мою Райку вдвоем пользовали, что ли? Да за такое я вас обоих урою, понял?!
К дому подъехала машина: было слышно, как скрипит гравий под ее колесами. Стрекозыч вскочил с кровати, распахнул окно и крикнул кому-то в темноту:
— Парни, сюда! На второй этаж!
В моем распоряжении была всего одна секунда, не больше, и я ее добросовестно использовал.
Когда мой «хозяин» закрыл окно и повернулся, я уже надвигался на него, замахнувшись осколком стекла, как ножом.
Напорное, вид мой был достаточно убедительным, потому что нервы у Стрекозыча не выдержали, и он выстрелил мне в грудь.
Вот, значит, как это бывает, успел подумать я, глядя почему-то в потолок, на фоне которого нарисовалось лицо моего убийцы, открывающее рот и что-то говорящее, но все более неразборчиво, а вот уже и резкость кадра пошла на минус, и я ухожу, ухожу, ухожу отсюда...
Что ж, жизнь здесь у меня не удалась. Но впереди их ещё — бесчисленное множество, и, возможно, когда-нибудь мы с тобой еще встретимся... Вовик...
Глава 17
Поначалу-то я дергался, пытаясь адаптироваться к постоянной смене своих ролей. Мне казалось, что лучше вживаться в новую реальность, чем пытаться доказать, что я — не тот, за кого меня все принимают. Поэтому, едва проснувшись, я сразу же старался определиться, кто я теперь, где нахожусь и кем мне приходятся люди, которые обнаруживаются в непосредственной близости от меня. В чем-то этот процесс аналогичен так называемому «большому бодуну», когда человек, очнувшийся утром с жуткой головной болью, пытается вспомнить, что с ним было накануне и где он, собственно, оказался. Мне в этом плане было легче: голова у меня никогда не болела. Даже если накануне мне ее проломили кирпичом.
И потом, в течение всего дня, я пытался всячески соответствовать. Старательно изображал мужа, отца и друга тех, кого видел впервые. Выполнял свой долг, исполнял обязанности — в меру своих возможностей.
Но однажды мне это надоело, и я сказал себе: «Хватит».
Что толку дергаться, как муха в паутине, если на следующий день все будет по-другому?
И тогда я зажил в свое удовольствие. Нет, я, конечно, все равно не рассказывал никому, «какая муха меня укусила». Я по-прежнему стоически надевал на себя маску себя-другого, но вел себя не так, как он. К сожалению, рамки одного дня не давали разгуляться по-настоящему, но с этим приходилось мириться. Лучшим способом насладиться свободой было сбежать куда-нибудь подальше. Если позволяют средства, улететь на самолете куда-нибудь (причем в полете желательно не заснуть!) и бродить по незнакомому городу, где меня никто не знает и, следовательно, не будет приставать со всякими претензиями. Жаль, что путешествия ограничивались, как правило, только своей страной — никто не успел бы оформить загранпаспорт и получить визу в другие страны за один день.
Правда, несколько раз мне удалось побывать и за рубежом — в рамках очередных воплощений. То я как шахматист участвовал в международном турнире в Пальма-де-Майорка. То, будучи ученым, я должен был выступать с лекциями в парижской Сорбонне.
Но такое случалось редко. В основном, центром всех моих жизней была Москва, а в ней всегда можно спрятаться от мнимых друзей, родственников и коллег по работе. Достаточно выбраться из дома (иногда — со скандалом, если домашние имели что-то против моей вылазки) и смешаться с толпой. Давно прошли те времена, когда я наивно пытался разыскать тех, кого знал по прежней жизни. Теперь я никого не искал. Даже сестру Алку, которая, как ни странно, в отличие от меня, менялась мало. Видимо, ей было на роду написано рано выйти замуж, нарожать энное количество детей и погрязнуть в пеленках, стирках и приготовлении борщей. Хотя, пожалуй, только от неё я мог бы получить исчерпывающую информацию о своей текущей жизни. Но зачем? Имело ли это смысл, если завтра опять все изменится?..
В результате я вновь был обречен на одиночество. Как и в первой жизни, только с тем отличием, что теперь люди постоянно окружали меня, но мне не было до них никакого дела. Подсознательно я все больше относился к ним, как к персонажам какого-то бестолкового и бесконечного телесериала, где каждая серия абсолютно не связана с предыдущей, а режиссер вводит все новых героев. Они ходили рядом со мной, они задевали меня локтем или боком, они были вроде бы реальными — и в то же время какими-то виртуальными, что ли. Складывалось впечатление, что все они существуют только один день, а завтра на их смену придут другие. В какой-то степени так оно и было. Если допустить, что все эти параллельные миры — компьютерные файлы, которые кто-то открывает, чтобы тут же закрыть, то, пока я, как курсор, мерцаю в одном из этих миров, другие для меня не существуют. Я никогда не задавался вопросом, что происходит с вариантами, в которых я уже побывал. Точнее — что там происходит с моим «двойником»? Возвращается ли его сознание на место или он остается никчемной пустышкой? Помнит ли он о том, что с ним было, или в его памяти возникает черная дыра?
Похоже, я этого никогда не узнаю.
Сегодня я был писателем. Собственно, только начинающим писать по-настоящему, а не упражняться в общих тетрадках на лекциях журфака. За плечами у меня была горстка статей в малотиражных печатных изданиях, парочка рассказов в малоизвестных журналах и один тощий авторский сборник, выпущенный издательством средней руки. На очереди был роман, который и должен был стать трамплином для того, чтобы окончательно утвердиться в литературе.
Единственное обстоятельство, которое этому препятствовало, заключалось в моей бытовой неустроенности. В этой реальности я обитал в коммуналке, и соседями моими были сестра Алка со своим многочисленным выводком, мужем-сантехником и его интеллигентнейшей матерью, которая и достала меня с самого утра, отловив на полпути между ванной и туалетом и заведя диспут о кризисе постмодернизма. С Алкой поговорить как следует не удалось, ибо она, видимо, уже не в первый раз опаздывала на работу, а ей еще надо было отвести в детсад младшенького и собрать в школу старшенького, а муженек ее приперся вчера поздно ночью на бровях после ликвидации последствий аварии в магистральном водопроводе и теперь изволил почивать под аккомпанемент собственного храпа. В старой, по-моему, еще дореволюционной, квартире все держалось на соплях, перегородки были чисто символическими, и в таких условиях работать я бы все равно не сумел, даже если бы и возникло у меня такое странное желание.
Вот почему я быстренько собрался, решительно отмел мольбы Алки сопроводить в сад ее Славика и отправился в люди.
Однако уйти далеко от дома я не сумел. Первый же круглосуточный магазинчик, попавшийся мне на пути, вызвал во мне какие-то неясные побуждения, и, приобретя в нем пару бутылок пива и пачку «Мальборо» (я-писатель курил, и организм мой властно требовал вливания в кровь никотина, хотя никогда не курившее сознание безуспешно пыталось подавить это порочное влечение), я приглядел уютную скамейку во дворике соседней «хрущевки», где и расположился под лучами весеннего солнышка.
Я сидел, глотая «Балтику номер три», и меланхолично обдумывал свои перспективы в связи с Круговертью. Перспективы были довольно безрадостными.
Прошел уже почти год с того злополучного дня, когда начались Круговерть. А переносы все продолжались, и не было надежды, что они когда-нибудь закончатся.
«А тебе хочется, чтобы это закончилось?» — спросил себя я. Ты веришь, что сможешь вернуться к нормальной жизни, когда не надо после очередного пробуждения ломать голову над окружающей действительностью и притворяться другим?
Не надо кокетничать с самим собой, Алька: нет тебе больше места нигде — ни в настоящей жизни, ни в одной из этих однодневок. Ты не хочешь разобраться, почему? Как говорят своим клиентам психотерапевты: хочешь, побеседуем на эту тему?
Что ж, изволь. Вот только допью бутылку и отравлюсь сигаретой.
Наверное, сначала надо подумать: в чем причина, что чудо случилось именно с тобой? Хотя... ты уверен, что у других все обстоит по-другому? Что, если все после смерти попадают в Круговерть? Говоришь: не может быть? А вспомни-ка случаи, когда окружающие тебя люди вели себя, мягко говоря, неадекватно. Естественно, ты не придавал лому особого значения — как сейчас многие не принимают всерьез странности в твоем поведении, когда ты допускаешь ляпы. Бывает, говорят они. Переутомление, заскок, слегка крыша поехала... Ничего, пройдет. И действительно — проходит. Потому что ты успел сориентироваться. Вот так же и другие, попав в другую реальность, вынуждены на ходу адаптироваться к ней. В крайнем случае, надо допустить, что это происходит лишь с некоторыми. Или со всеми, но не все это осознают...
Нет-нет, не о том ты думаешь, Алька. Все это не имеет значения по той же причине, что и вопрос, что такое Круговерть — вмешательство бога, эксперименты инопланетян или закон природы, который проявляет себя только после смерти индивида. А значит, не надо разбивать мозги на части, а следует воспринимать смену жизней как удивительное, загадочное, но все же несомненно существующее явление. Как птица, которая не знает законов аэродинамики, но, тем не менее, летает.
Надо, пожалуй, вспомнить свою «первую» жизнь. Кстати, вот еще одно возможное объяснение: а не является ли Круговерть следствием какой-то тяжкой психической болезни? Может быть, вовсе не было никаких прошлых жизней, и ты всегда существовал только здесь, а все, что ты якобы помнишь, — на самом деле не более чем продукт твоего воображения, который съехавший с катушек мозг утвердил в качестве реальности?
Нет, так мы далеко не уйдем.
Ты должен сосредоточиться, должен!..
Итак, «настоящая» жизнь. Сначала тебя интересовало многое, даже слишком многое, но всякий раз ты быстро охладевал к своим увлечениям. Ты все больше становился инертным и равнодушным субъектом, которого ничего не интересовало по-настоящему, и в итоге сам себя загнал в тупик. В каменный мешок, из которого нельзя выбраться, а можно только однажды в отчаянии разбить себе башку о стену. Откуда в тебе взялась эта гнилая философия? Почему ты стал жить, руководствуясь глупой поговоркой: «Лучше идти, чем бежать; лучше стоять, чем идти; лучше лежать, чем сидеть; лучше спать, чем лежать»? Неудивительно, что закономерным окончанием этой стратегии стало «Лучше умереть, чем спать» (кстати, что значит — лучше? Для кого лучше?).
Может быть, я слишком рано столкнулся со смертью и осознал, что когда-нибудь умру и я, а поэтому ничто в мире не имеет смысла? Ну и что? Разве я один такой? Каждый в дошкольном возрасте переживает нечто подобное, но ведь никто потом не сходит из-за этого с ума. Или все дело в эмоциональном шоке? Все-таки я не просто осознал угрозу смерти, но и лишился самых дорогих мне людей... Однако этот шок быстро прошел, потому что через несколько лет я забыл родителей и уже не мог представлять их себе такими, какими они были на самом деле...
Так почему же, черт возьми?!
Я прикончил вторую бутылку, швырнул ее в кусты акации рядом со скамейкой и потянулся за следующей сигаретой.
Нет, что-то большее стояло за моим нежеланием жить так, как живут все. Они-то ежедневно, ежеминутно и ежесекундно барахтаются, как лягушки в сметане, пытаясь изменить этот мир, сделать его лучше — а, точнее, загнать его в рамки своих представлений о том, каким он должен быть. Я же всегда предвидел, что подобные попытки обречены на провал. Что из них либо вообще ничего не выйдет, либо выйдет такое, чего сам реформатор мироздания не хотел и не ожидал. По принципу: «Коротка у стула ножка — подпилю ее немножко». А потом — другую ножку, третью, чтобы идеально выровнять их. В результате оказывается, что на стуле сидеть невозможно ввиду полного отсутствия ножек...
Но если бессмысленно менять весь мир, то стоит ли предпринимать более мелкие действия? Ведь каждое из них, так или иначе, направлено на изменение существующего порядка. Многие решают для себя эту проблему тем, что перестают думать о мире и сосредотачиваются только на себе, ставя перед собой вполне достижимую цель в виде благополучия и удовольствий.
Но для меня и это было бессмысленным в полном соответствии с философским постулатом о невозможности объять необъятное. А ведь ублажение самого себя не имеет пределов, так же как и познание Вселенной. Гурманы не в состоянии перепробовать все блюда на Земле, любители музыки не способны освоить весь массив произведений, накопленный человечеством за все время его существования. То же самое можно сказать и о книголюбах, и о модниках, и о любителях крутых тачек, и о тех, для кого главное в жизни — секс. Так стоит ли гоняться за тем, чего достигнуть нельзя в принципе?
Ну да, можно жить и по-другому. Стремиться внести свою лепту в карабкание человечества к вечно отодвигающемуся пределу всех стремлений. Оставить после себя что-то, из-за чего тебя будут вспоминать потомки: книги, фильмы, музыку, спортивные рекорды, здания, города, законы, храмы, войны. Или, если ты не способен на великие свершения, — хотя бы детей, желательно — талантливее и умнее тебя. Но ведь и в этом смысла не больше, чем в муравейнике, который на протяжении многих лет строят и оберегают от всяческих угроз трудяги-муравьи. Рано или поздно твое наследство будет разрушено, испоганено и переврано поумневшими потомками. Или просто забыто. Спросите у любого обычного человека, помнит ли он великие достижения шумерской культуры. Или кто построил пирамиду Хеопса. Или кто такой Шамполион... Если бы не школьная программа по литературе, то вполне возможно, что та же участь постигла бы Фета, Тютчева, Гончарова и иже с ними, ничего, кроме зевоты, не вызывающих у современных тинейджеров.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51