– Держи меня в курсе. Дело серьезней, чем ты думаешь, старик.Лобанову нестерпимо захотелось расспросить подробности. Выходит, Коршунову известно что-то такое, чего не знает он сам? Но пришлось проститься: у комиссара уже начиналось совещание.«Итак, начинаем новое .цело, – думал Лобанов, шагая по коридору, – «снова вышли на тропу войны», – вдруг пришли ему на память слова из давно забытых, в детстве когда-то читанных книг.
Утром пошел дождь, первый дождь в этом году унылый, мелкий и холодный, при котором все вокруг выглядит нудным и противным: и низкое, серое небо, и придавленные им, тоже как будто посеревшие дома, и поникшие, голые деревья в скверах, и грязный снег под ногами.Лобанов приехал в больницу невыспавшийся и сердитый. Накануне они допоздна совещались в отделе. Да и предстоящий разговор, с Семеновым казался сейчас Лобанову не столько трудным, сколько неприятным. Снова видеть его самоуверенную физиономию, слышать истерический, наглый крик. «Черт бы тебя побрал вместе со всеми твоими дядями и племянниками, – раздраженно думал Лобанов, выбираясь из машины. – Ну, погоди у меня». Ночью, в который раз обдумывая эту встречу, он наметил как будто неплохой план, даже, как ему тогда показалось, остроумный. Но сейчас, в это хмурое, сырое утро, Лобанова вдруг что-то забеспокоило, что-то не учтенное им в этом предстоящем разговоре и пока совершенно неуловимое.Он оставил машину у ворот и пошел мимо мокрых, серых корпусов больницы с крупными белыми номерами на торцовых стенах, которые тоже одним своим видом навевали уныние. В окнах бледно-желто горели лампы, словно напоминая, что пасмурное, сумрачное это утро еще не утро и вообще никакого утра не будет и дня не будет тоже. Ночью Лобанов успел себя не раз отругать за мальчишеские волнения с телефоном и теперь был полон к себе насмешливого презрения.Но вот показался наконец седьмой корпус.Лобанов свернул к нему по асфальтовой дорожке и позвонил у облупленной, дощатой двери.Через несколько минут он уже шел по длинному коридору второго этажа, в халате, накинутом на плечи, следом за толстой пожилой няней. В палатах больные кончали завтракать, и ходячие помогали уносить грязную, посуду; из-под серых байковых халатов у них болтались белые тесемки кальсон. Молодые, кокетливые сестры в белоснежных шапочках и коротеньких, тщательно отглаженных халатиках озабоченно сновали мимо Лобанова, бросая на него быстрые, любопытные взгляды. Навстречу прошел высокий седой человек в халате. Его почтительно сопровождала целая свита врачей и сестер.«Профессор», – решил Лобанов.В это время нянечка, тяжело переваливаясь и запыхавшись, подвела его к двери ординаторской и уважительно, со значением произнесла:– Тута они все.Лобанов толкнул дверь.Он сразу узнал палатного врача Семенова, вернее сразу угадал, что это она, и, обойдя всех других – а врачей в комнате было человек шесть или семь, – подошел к белокурой женщине, что-то писавшей за столом. Шапочка ее лежала рядом, и пепельные короткие волосы падали на лоб. Она их нетерпеливо отбросила, подняв голову, когда к ней подошел Лобанов.– Здравствуйте, Лобанов, – коротко произнес он.Она поднялась и с улыбкой протянула руку:– Здравствуйте. Волошина.Коротенький халатик, без единой складки облегавший ее стройную фигурку, детские ямочки на щеках и смущенный взгляд больших серых глаз показались Лобанову неуместными. «Как она только мужиков лечит?» – с неожиданным раздражением подумал он.– Так вы хотели бы поговорить с больным Семеновым?– С вашего разрешения.– Мы вчера договорились об этом с вашим товарищем, – снова улыбнулась Волошина. – И комнату приготовили. Пойдемте.Она торопливо сложила бумаги в старенькую папку с тесемочками и направилась к двери. «Просто девочка какая-то», – неодобрительно подумал Лобанов, следуя за ней.– Наталья Михайловна, вы скоро вернетесь? – окликнула ее одна из врачей. – Меня беспокоит вчерашняя кардиограмма Осипова. Вы обещали посмотреть.– Да, да, я сейчас.Она порывисто открыла дверь.Теперь они шли рядом по коридору, и Лобанов казался себе страшно неуклюжим рядом с этой легкой, Маленькой женщиной в белом халате, с перепутанными светлыми волосами. Ему все время казалось, что она сейчас убежит от него, спрячется или, подняв голову, лукаво улыбнется, и он не будет знать, что тогда делать.С Волошиной все время здоровались – то больные, то санитарки, то сестры, и она отвечала приветливо, но всем по-разному. И Лобанов старался угадать ее отношение к каждому. Но он успевал только подумать: «Любит… не любит… любит…». И, неожиданно смутившись, бросил это занятие. С каждой минутой молодая женщина нравилась ему все больше. «Храмов, в общем, прав, она симпатичная», – сдержанно, почти строго сказал он себе. И все же чувствовал себя Саша как-то непривычно скованно рядом с ней и, сердясь на это, с напускной беспечностью спросил:– Ну и как, успели вы вчера за сыном?Волошина подняла голову, откинув рукой прядку волос со лба, и улыбнулась.– Представьте, опоздала. Тяжелый больной поступил.– Получили выговор?– Еще какой! Вовка у меня очень строгий. Когда я прибежала, он уже сидел одетый, в пальто; шапке; и говорит мне: «Тебя удовлетворяет такая ситуация? Лучше бы Валя за мной пришла».Оба рассмеялись, а Лобанов спросил:– Это старшая сестренка?– Нет. Валя на нашей площадке живет. Большая девочка. Но с Вовкой очень дружит.– Скажите, – вдруг спросил Лобанов. – Почему Семенов сначала поступил в другую палату, а потом его перевели к вам?Они уже стояли около какой-то двери, и Волршина нажала ручку, чтобы войти.– Почему? – Она подняла голову, привычно откинув светлую прядку со лба. – Сестра его меня попросила. Мать этой самой Вали. У вас ему, говорит, лучше будет.Лобанов насторожился.Он не мог бы объяснить, почему задал свой последний вопрос. Это произошло непроизвольно, сработала годами воспитанная в нем чисто профессиональная способность увязывать, сопоставлять самые туманные намеки, самые, казалось бы, далекие факты. В данном случае как-то неожиданно, видимо, сцепились между собой у него в мозгу три в разное время отмеченных им обстоятельства: Семенова перевели в другую палату, к Волошиной; девочка Валя живет с ней на одной площадке, а ведь так зовут и племянницу Семенова; наконец, какая-то нотка особой озабоченности в голосе Волошиной, когда та говорила ему по телефону о состоянии здоровья Семенова. .Ответ Волошиной, однако, обеспокоил его. Хотя, казалось бы, он мог быть доволен своей проницательностью. «Этого еще не хватало», – подумал Лобанов и сказал:– Заботливая же у него сестра. Наверное, часто навещает?На этот раз Волошина взглянула на него, строго и, как ему показалось, даже обиженно:– Вы же сами запретили навещать этого больного. И я никому не разрешала.Теперь улыбнулся Лобанов:– Но ведь могли же вы сделать исключение? Или не вы, а другой врач, допустим. Вы, кажется, исключений никому не делаете.– Почему же? Когда можно, делаю. – Она открыла дверь и добавила – Заходите. Здесь у нас дежурят ночные сестры.Комната оказалась небольшой, светлой и очень чистой. Лобанов огляделся. У стены стоял маленький белый столик, над ним висело круглое зеркальце, за которое была засунута веточка мимозы, напротив стоял высокий топчан, застеленный простыней, у окна – стеклянный шкафчик с лекарствами и инструментами; два белых стула дополняли обстановку.– А вы были раньше знакомы с Семеновым? – вернулся к прерванному разговору Лобанов, придвигая к столику один из стульев, стоявший возле окна.– Нет, не была. Я вообще-то мало знаю Нинель Даниловну, – сдержанно ответила Волошина. – Иногда одолжишь луковицу, соль. И она тоже. Ну, вот еще дети…Лобанов сразу уловил перемену в ней и очень серьезно сказал:– Вы извините меня за эти расспросы. Но тут не простое любопытство. Семенов замешан в опасном преступлении, И у нас не очень хорошие сведения о его сестре.Волошина взглянула на него удивленно и встревоженно.– Что вы говорите?! – Она даже закусила в испуге губу. – В преступлении?– Да.– Какой ужас! Но сестра… по-моему, она ничего не знает. Она так живет… беззаботно. А Валя… она очень хорошая девочка. Уверяю вас.– Один мой приятель, – улыбнулся Лобанов, – из третьего класса, говорит, что девчонки совсем деформировались, даже фартуки не носят.Волошина тихо рассмеялась.– Нет, – сказала она покачав головой – Валя не деформировалась.– Я почему-то вам во всем верю, – тоже тихо сказал Лобанов.– Правда?Она казалась удивленной.– Правда.– Так… я позову Семенова?– Подождите. А как, по-вашему, его сестра, не деформировалась?– Она мне не нравится, – просто ответила Волошина. – Я не знаю почему. Вернее… Но ведь вы сами ее знаете.– Не очень, – вздохнул Лобанов. – Следовало бы больше. К ней, кажется, приходит много людей?– Я их не знаю.– И бывает очень весело, говорят?– Не знаю, – сдержат» ответила Волошина. Я не люблю сплетничать. Пожалуйста, не спрашивайте меня о ней, ладно?Лобанов нахмурился:– Я тоже не люблю сплетничать. Но вы говорите «сплетничать», а имеете в виду совсем другое. Правда?Волошина опустила глаза:– Правда…– Вы думаете, что это нехорошо, это… непорядочно, что ли, рассказывать мне о другом человеке и тем, может быть, приносить ему вред. Так ведь? – Лобанов незаметно разгорячился. – И получается, что я вас толкаю на эту непорядочность.Она посмотрела на него открыто и твердо.– Да, так получается. И я этого не хочу.– Но это же не так! Вы же… вы же понимаете, о чем и о ком Я вас спрашиваю. Значит, и моя работа непорядочная? Найти преступника, найти вора, убийцу, насильника или… отравителя, например?– Ну что вы! – в испуге воскликнула она.– А как же я его найду, один? – все больше горячась, продолжал Лобанов. – Как, же я его найду, если мне не помогут те, кто знает хоть самый маленький кусочек пути к нему? А ведь, как правило, это очень сложный путь, он проходит и через другие города, через десятки людей, самых разных, плохих и хороших, которые что-то знают, что-то видели. Нет, вы не правы. Если бы вы были правы, я, например, не мог бы уважать свою работу. А я ее не только уважаю, я ее люблю и считаю нужной, очень нужной, пока существуют такие люди, которые… Вот если бы вы хоть раз видели тех, кого ограбили, если бы вы видели родных убитого, его жену, его детей, если бы вы видели их слезы, вы бы… Я вам точно говорю, вы бы все сделали, вы бы землю перевернули, чтобы найти того, кто причинил такое горе. А я все это видел. И каждый раз это как будто мое собственное горе…– Да, вы, конечно, все это видели, – прошептала Волошина, не спуская с Лобанова широко открытых глаз. – И я не права… сейчас.– Ну ладно, – махнул рукой Лобанов. – Я, кажется, очень много наговорил. Извините меня.– Нет, нет. Просто я вас… обидела. Я понимаю. Это вы меня извините.– Ну что вы!..Они посмотрели друг на друга и неожиданно улыбнулись, словно каждый понял гораздо больше, чем было сказано, понял, кажется, даже то, что другой только подумал, только на какой-то миг ощутил, и от этого в глазах у них вдруг мелькнула неясная тревога.Волошина провела рукой по лбу и неуверенно сказала:– Я позову Семенова, хорошо?– Да, позовите. А потом… мы еще увидимся?Она улыбнулась:– Если вам что-нибудь потребуется узнать.– А если мне что-нибудь потребуется понять?Она кивнула:– Тогда тоже…И поспешно вышла из комнаты.Лобанов медленно огляделся, словно соображая, как он попал в эту незнакомую комнату.Хмурясь, он прошелся из угла в угол, придерживая рукой наброшенный на плечи халат, потом опустился на стул. Надо было собраться с мыслями, надо было многое вспомнить. Сейчас войдет Семенов. От этого разговора многое зависит. «Дело серьезней, чем ты думаешь», – вспомнил он слова Коршунова и неожиданно улыбнулся.В дверь постучали.– Войдите! – крикнул Лобанов.Улыбка мгновенно исчезла с его лица, оно стало замкнутым и сосредоточенным.В кабинет вошел Семенов. О, это был уже совсем не тот цветущий и самоуверенный человек в модном пальто и дорогой пушистой шапке, который появился однажды в кабинете Лобанова, и совсем не тот расторопный, лукавый и услужливый заведующий галантерейным ларьком, каким видели его на рынке. Когда-то полные, румяные щеки Семенова обвисли и побледнели, заросли светло-рыжей щетиной, глаза ввалились и смотрели тоскливо и как-то отрешенно. Серый больничный халат с зелеными обшлагами, который он придерживал, чтобы не разошлись полы, висел на нем как на вешалке, мятый и испачканный на груди; видимо, Семенов ел неряшливо и торопливо. Белые с синими прожилками ноги еле волочили спадавшие тапочки, и тесемки кальсон болтались вокруг них как-то сиротливо и жалостливо. Вся фигура Семенова выражала уныние.Увидев Лобанова, он растерянно остановился. Видимо, встреча эта была для него неожиданной.– Садитесь, Семенов, чего же вы, – пригласил Лобанов, внимательно и почти сочувственно оглядывая его.– Да, да, конечно… – пробормотал Семенов. Шлепая тапочками и судорожно запахивая халат, он приблизился и тяжело опустился на стул.– Итак, Петр Данилович, опасность миновала, и вы почти выздоровели, – сказал Лобанов. – Это, знаете, просто чудо. Ведь положение ваше было ой-ой какое.– А, – вяло махнул рукой Семенов. – Мне уже все равно. Сами видите, инвалидом стал.– Да, отравление было тяжелым, что и говорить. Вы догадываетесь, кто это сделал?Семенов горько усмехнулся.– Конечно. С вами, – он сделал ударение на этом слове, – я могу быть откровенен. Это Тамарка, сволочь, голодранка, которую я… почти любил. Только подумайте!..– А почему она это сделала, вы тоже догадываетесь? – быстро спросил Лобанов.– Как же не догадываться, – зло усмехнулся Семенов. – Очень даже догадываюсь. И я ее теперь…– Вы ее теперь долго не увидите, – в свою очередьулыбнулся Лобанов. – Она осуждена.– Правильно! Судить! Всех! – мстительно воскликнул Семенов, стукнув по колену худым, белым кулаком, и дряблые щеки его порозовели. – Всех судить! И меня! Пожалуйста! И меня! Но и других тоже!..В уголках его тонких, дрожащих губ запеклась слюна.– Других надо еще поймать, изобличить, – заметил, Лобанов. – Вот, например, задержали мы Сеньку.– Мелочь… – презрительно пробормотал Семенов.– Конечно, – согласился Лобанов. – Но давайте, Петр Данилович, говорить откровенно. Вам ведь терять нечего. И вам все равно, как вы сказали.Семенов настороженно и опасливо взглянул на Лобанова, и тот подумал: «Нет, тебе, кажется, еще осталось что терять», однако все так же доверительно продолжал:– В январе вы получили чемодан с гашишем. Мы его, между прочим, нашли и конфисковали. – При этих словах в тусклых глазах Семенова мелькнула злорадная усмешка. – Вам его привезли двое: Иван и еще один человек. Кто их прислал, Петр Данилович?Задумчиво пожевав губами, Семенов пробормотал:– Не знаю его…– Но вы же должны были встретиться с ним хоть раз там, в Ташкенте?– Не в Ташкенте, – покачал головой Семенов. – В Самарканде. И вообще это была не встреча, а так, случай…Он на секунду умолк, горбясь и не отрывая взгляда от своих ног в больничных тапочках, потом глубоко вздохнул и тоскливо посмотрел на Лобанова.– Ладно. Мне действительно теперь все равно. Вот как было дело. – Он снова опустил голову и глухо продолжал: – Однажды я прилетел в Самарканд в командировку из Ташкента…«За теми самыми вазами, наверное, – подумал про себя Лобанов. – Жуликом ты уже и тогда был». И спросил:– Когда это было, не помните?Семенов ответил.«Ну, конечно, за вазами ездил», – удовлетворенно подумал Лобанов и попросил:– Рассказывайте.– Прилетел я, значит, в Самарканд, за день все свои дела сделал и на следующее утро приехал на аэродром, чтобы в Ташкент обратно лететь. А самолет задерживается. Я в ресторан зашел. Заказал что-то. Тут подсаживается ко мне человек. Ну, выпили. Разговорились. Еще выпили. И он мне свой товар предлагает…«Удивительно, как они друг друга находят. Прямо-таки носом своего чуют, – – подумал Лобанов. – Хотя в таком деле… случайному знакомому… так сразу…»– Вы его раньше не встречали в Ташкенте или в Самарканде? – перебил он Семенова.– Представьте, не встречал, – пожал плечами Семенов.«Врешь, – тут же решил про себя Лобанов. – Не такой он дурак. И я, кстати, тоже».– Значит, он предложил. А вы?– Я отказался.– Почему же?– Как вам сказать…– Как есть, Петр Данилович. Вернее, как было. Ведь мы же с вами условились.– Да, да. Я ему сказал, что у меня сейчас нет свободных денег. К тому же из Ташкента уезжаю совсем, в другой город. Я сюда, в Борек, перебраться решил. Климат, знаете, там, в Ташкенте, ужасный. Я просто больной ходил. Чувствую, не могу…«Ну, еще бы», – насмешливо подумал Лобанов и, снова перебив, спросил:– А какой из себя этот человек?– Как сказать… лет за сорок, полный. Узбек, наверное. Зубы такие, знаете, острые, прямо волчьи зубы. И глаза… Страшноватый, в общем.– Ну хорошо. Вы отказались. А он?– А он говорит:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33
Утром пошел дождь, первый дождь в этом году унылый, мелкий и холодный, при котором все вокруг выглядит нудным и противным: и низкое, серое небо, и придавленные им, тоже как будто посеревшие дома, и поникшие, голые деревья в скверах, и грязный снег под ногами.Лобанов приехал в больницу невыспавшийся и сердитый. Накануне они допоздна совещались в отделе. Да и предстоящий разговор, с Семеновым казался сейчас Лобанову не столько трудным, сколько неприятным. Снова видеть его самоуверенную физиономию, слышать истерический, наглый крик. «Черт бы тебя побрал вместе со всеми твоими дядями и племянниками, – раздраженно думал Лобанов, выбираясь из машины. – Ну, погоди у меня». Ночью, в который раз обдумывая эту встречу, он наметил как будто неплохой план, даже, как ему тогда показалось, остроумный. Но сейчас, в это хмурое, сырое утро, Лобанова вдруг что-то забеспокоило, что-то не учтенное им в этом предстоящем разговоре и пока совершенно неуловимое.Он оставил машину у ворот и пошел мимо мокрых, серых корпусов больницы с крупными белыми номерами на торцовых стенах, которые тоже одним своим видом навевали уныние. В окнах бледно-желто горели лампы, словно напоминая, что пасмурное, сумрачное это утро еще не утро и вообще никакого утра не будет и дня не будет тоже. Ночью Лобанов успел себя не раз отругать за мальчишеские волнения с телефоном и теперь был полон к себе насмешливого презрения.Но вот показался наконец седьмой корпус.Лобанов свернул к нему по асфальтовой дорожке и позвонил у облупленной, дощатой двери.Через несколько минут он уже шел по длинному коридору второго этажа, в халате, накинутом на плечи, следом за толстой пожилой няней. В палатах больные кончали завтракать, и ходячие помогали уносить грязную, посуду; из-под серых байковых халатов у них болтались белые тесемки кальсон. Молодые, кокетливые сестры в белоснежных шапочках и коротеньких, тщательно отглаженных халатиках озабоченно сновали мимо Лобанова, бросая на него быстрые, любопытные взгляды. Навстречу прошел высокий седой человек в халате. Его почтительно сопровождала целая свита врачей и сестер.«Профессор», – решил Лобанов.В это время нянечка, тяжело переваливаясь и запыхавшись, подвела его к двери ординаторской и уважительно, со значением произнесла:– Тута они все.Лобанов толкнул дверь.Он сразу узнал палатного врача Семенова, вернее сразу угадал, что это она, и, обойдя всех других – а врачей в комнате было человек шесть или семь, – подошел к белокурой женщине, что-то писавшей за столом. Шапочка ее лежала рядом, и пепельные короткие волосы падали на лоб. Она их нетерпеливо отбросила, подняв голову, когда к ней подошел Лобанов.– Здравствуйте, Лобанов, – коротко произнес он.Она поднялась и с улыбкой протянула руку:– Здравствуйте. Волошина.Коротенький халатик, без единой складки облегавший ее стройную фигурку, детские ямочки на щеках и смущенный взгляд больших серых глаз показались Лобанову неуместными. «Как она только мужиков лечит?» – с неожиданным раздражением подумал он.– Так вы хотели бы поговорить с больным Семеновым?– С вашего разрешения.– Мы вчера договорились об этом с вашим товарищем, – снова улыбнулась Волошина. – И комнату приготовили. Пойдемте.Она торопливо сложила бумаги в старенькую папку с тесемочками и направилась к двери. «Просто девочка какая-то», – неодобрительно подумал Лобанов, следуя за ней.– Наталья Михайловна, вы скоро вернетесь? – окликнула ее одна из врачей. – Меня беспокоит вчерашняя кардиограмма Осипова. Вы обещали посмотреть.– Да, да, я сейчас.Она порывисто открыла дверь.Теперь они шли рядом по коридору, и Лобанов казался себе страшно неуклюжим рядом с этой легкой, Маленькой женщиной в белом халате, с перепутанными светлыми волосами. Ему все время казалось, что она сейчас убежит от него, спрячется или, подняв голову, лукаво улыбнется, и он не будет знать, что тогда делать.С Волошиной все время здоровались – то больные, то санитарки, то сестры, и она отвечала приветливо, но всем по-разному. И Лобанов старался угадать ее отношение к каждому. Но он успевал только подумать: «Любит… не любит… любит…». И, неожиданно смутившись, бросил это занятие. С каждой минутой молодая женщина нравилась ему все больше. «Храмов, в общем, прав, она симпатичная», – сдержанно, почти строго сказал он себе. И все же чувствовал себя Саша как-то непривычно скованно рядом с ней и, сердясь на это, с напускной беспечностью спросил:– Ну и как, успели вы вчера за сыном?Волошина подняла голову, откинув рукой прядку волос со лба, и улыбнулась.– Представьте, опоздала. Тяжелый больной поступил.– Получили выговор?– Еще какой! Вовка у меня очень строгий. Когда я прибежала, он уже сидел одетый, в пальто; шапке; и говорит мне: «Тебя удовлетворяет такая ситуация? Лучше бы Валя за мной пришла».Оба рассмеялись, а Лобанов спросил:– Это старшая сестренка?– Нет. Валя на нашей площадке живет. Большая девочка. Но с Вовкой очень дружит.– Скажите, – вдруг спросил Лобанов. – Почему Семенов сначала поступил в другую палату, а потом его перевели к вам?Они уже стояли около какой-то двери, и Волршина нажала ручку, чтобы войти.– Почему? – Она подняла голову, привычно откинув светлую прядку со лба. – Сестра его меня попросила. Мать этой самой Вали. У вас ему, говорит, лучше будет.Лобанов насторожился.Он не мог бы объяснить, почему задал свой последний вопрос. Это произошло непроизвольно, сработала годами воспитанная в нем чисто профессиональная способность увязывать, сопоставлять самые туманные намеки, самые, казалось бы, далекие факты. В данном случае как-то неожиданно, видимо, сцепились между собой у него в мозгу три в разное время отмеченных им обстоятельства: Семенова перевели в другую палату, к Волошиной; девочка Валя живет с ней на одной площадке, а ведь так зовут и племянницу Семенова; наконец, какая-то нотка особой озабоченности в голосе Волошиной, когда та говорила ему по телефону о состоянии здоровья Семенова. .Ответ Волошиной, однако, обеспокоил его. Хотя, казалось бы, он мог быть доволен своей проницательностью. «Этого еще не хватало», – подумал Лобанов и сказал:– Заботливая же у него сестра. Наверное, часто навещает?На этот раз Волошина взглянула на него, строго и, как ему показалось, даже обиженно:– Вы же сами запретили навещать этого больного. И я никому не разрешала.Теперь улыбнулся Лобанов:– Но ведь могли же вы сделать исключение? Или не вы, а другой врач, допустим. Вы, кажется, исключений никому не делаете.– Почему же? Когда можно, делаю. – Она открыла дверь и добавила – Заходите. Здесь у нас дежурят ночные сестры.Комната оказалась небольшой, светлой и очень чистой. Лобанов огляделся. У стены стоял маленький белый столик, над ним висело круглое зеркальце, за которое была засунута веточка мимозы, напротив стоял высокий топчан, застеленный простыней, у окна – стеклянный шкафчик с лекарствами и инструментами; два белых стула дополняли обстановку.– А вы были раньше знакомы с Семеновым? – вернулся к прерванному разговору Лобанов, придвигая к столику один из стульев, стоявший возле окна.– Нет, не была. Я вообще-то мало знаю Нинель Даниловну, – сдержанно ответила Волошина. – Иногда одолжишь луковицу, соль. И она тоже. Ну, вот еще дети…Лобанов сразу уловил перемену в ней и очень серьезно сказал:– Вы извините меня за эти расспросы. Но тут не простое любопытство. Семенов замешан в опасном преступлении, И у нас не очень хорошие сведения о его сестре.Волошина взглянула на него удивленно и встревоженно.– Что вы говорите?! – Она даже закусила в испуге губу. – В преступлении?– Да.– Какой ужас! Но сестра… по-моему, она ничего не знает. Она так живет… беззаботно. А Валя… она очень хорошая девочка. Уверяю вас.– Один мой приятель, – улыбнулся Лобанов, – из третьего класса, говорит, что девчонки совсем деформировались, даже фартуки не носят.Волошина тихо рассмеялась.– Нет, – сказала она покачав головой – Валя не деформировалась.– Я почему-то вам во всем верю, – тоже тихо сказал Лобанов.– Правда?Она казалась удивленной.– Правда.– Так… я позову Семенова?– Подождите. А как, по-вашему, его сестра, не деформировалась?– Она мне не нравится, – просто ответила Волошина. – Я не знаю почему. Вернее… Но ведь вы сами ее знаете.– Не очень, – вздохнул Лобанов. – Следовало бы больше. К ней, кажется, приходит много людей?– Я их не знаю.– И бывает очень весело, говорят?– Не знаю, – сдержат» ответила Волошина. Я не люблю сплетничать. Пожалуйста, не спрашивайте меня о ней, ладно?Лобанов нахмурился:– Я тоже не люблю сплетничать. Но вы говорите «сплетничать», а имеете в виду совсем другое. Правда?Волошина опустила глаза:– Правда…– Вы думаете, что это нехорошо, это… непорядочно, что ли, рассказывать мне о другом человеке и тем, может быть, приносить ему вред. Так ведь? – Лобанов незаметно разгорячился. – И получается, что я вас толкаю на эту непорядочность.Она посмотрела на него открыто и твердо.– Да, так получается. И я этого не хочу.– Но это же не так! Вы же… вы же понимаете, о чем и о ком Я вас спрашиваю. Значит, и моя работа непорядочная? Найти преступника, найти вора, убийцу, насильника или… отравителя, например?– Ну что вы! – в испуге воскликнула она.– А как же я его найду, один? – все больше горячась, продолжал Лобанов. – Как, же я его найду, если мне не помогут те, кто знает хоть самый маленький кусочек пути к нему? А ведь, как правило, это очень сложный путь, он проходит и через другие города, через десятки людей, самых разных, плохих и хороших, которые что-то знают, что-то видели. Нет, вы не правы. Если бы вы были правы, я, например, не мог бы уважать свою работу. А я ее не только уважаю, я ее люблю и считаю нужной, очень нужной, пока существуют такие люди, которые… Вот если бы вы хоть раз видели тех, кого ограбили, если бы вы видели родных убитого, его жену, его детей, если бы вы видели их слезы, вы бы… Я вам точно говорю, вы бы все сделали, вы бы землю перевернули, чтобы найти того, кто причинил такое горе. А я все это видел. И каждый раз это как будто мое собственное горе…– Да, вы, конечно, все это видели, – прошептала Волошина, не спуская с Лобанова широко открытых глаз. – И я не права… сейчас.– Ну ладно, – махнул рукой Лобанов. – Я, кажется, очень много наговорил. Извините меня.– Нет, нет. Просто я вас… обидела. Я понимаю. Это вы меня извините.– Ну что вы!..Они посмотрели друг на друга и неожиданно улыбнулись, словно каждый понял гораздо больше, чем было сказано, понял, кажется, даже то, что другой только подумал, только на какой-то миг ощутил, и от этого в глазах у них вдруг мелькнула неясная тревога.Волошина провела рукой по лбу и неуверенно сказала:– Я позову Семенова, хорошо?– Да, позовите. А потом… мы еще увидимся?Она улыбнулась:– Если вам что-нибудь потребуется узнать.– А если мне что-нибудь потребуется понять?Она кивнула:– Тогда тоже…И поспешно вышла из комнаты.Лобанов медленно огляделся, словно соображая, как он попал в эту незнакомую комнату.Хмурясь, он прошелся из угла в угол, придерживая рукой наброшенный на плечи халат, потом опустился на стул. Надо было собраться с мыслями, надо было многое вспомнить. Сейчас войдет Семенов. От этого разговора многое зависит. «Дело серьезней, чем ты думаешь», – вспомнил он слова Коршунова и неожиданно улыбнулся.В дверь постучали.– Войдите! – крикнул Лобанов.Улыбка мгновенно исчезла с его лица, оно стало замкнутым и сосредоточенным.В кабинет вошел Семенов. О, это был уже совсем не тот цветущий и самоуверенный человек в модном пальто и дорогой пушистой шапке, который появился однажды в кабинете Лобанова, и совсем не тот расторопный, лукавый и услужливый заведующий галантерейным ларьком, каким видели его на рынке. Когда-то полные, румяные щеки Семенова обвисли и побледнели, заросли светло-рыжей щетиной, глаза ввалились и смотрели тоскливо и как-то отрешенно. Серый больничный халат с зелеными обшлагами, который он придерживал, чтобы не разошлись полы, висел на нем как на вешалке, мятый и испачканный на груди; видимо, Семенов ел неряшливо и торопливо. Белые с синими прожилками ноги еле волочили спадавшие тапочки, и тесемки кальсон болтались вокруг них как-то сиротливо и жалостливо. Вся фигура Семенова выражала уныние.Увидев Лобанова, он растерянно остановился. Видимо, встреча эта была для него неожиданной.– Садитесь, Семенов, чего же вы, – пригласил Лобанов, внимательно и почти сочувственно оглядывая его.– Да, да, конечно… – пробормотал Семенов. Шлепая тапочками и судорожно запахивая халат, он приблизился и тяжело опустился на стул.– Итак, Петр Данилович, опасность миновала, и вы почти выздоровели, – сказал Лобанов. – Это, знаете, просто чудо. Ведь положение ваше было ой-ой какое.– А, – вяло махнул рукой Семенов. – Мне уже все равно. Сами видите, инвалидом стал.– Да, отравление было тяжелым, что и говорить. Вы догадываетесь, кто это сделал?Семенов горько усмехнулся.– Конечно. С вами, – он сделал ударение на этом слове, – я могу быть откровенен. Это Тамарка, сволочь, голодранка, которую я… почти любил. Только подумайте!..– А почему она это сделала, вы тоже догадываетесь? – быстро спросил Лобанов.– Как же не догадываться, – зло усмехнулся Семенов. – Очень даже догадываюсь. И я ее теперь…– Вы ее теперь долго не увидите, – в свою очередьулыбнулся Лобанов. – Она осуждена.– Правильно! Судить! Всех! – мстительно воскликнул Семенов, стукнув по колену худым, белым кулаком, и дряблые щеки его порозовели. – Всех судить! И меня! Пожалуйста! И меня! Но и других тоже!..В уголках его тонких, дрожащих губ запеклась слюна.– Других надо еще поймать, изобличить, – заметил, Лобанов. – Вот, например, задержали мы Сеньку.– Мелочь… – презрительно пробормотал Семенов.– Конечно, – согласился Лобанов. – Но давайте, Петр Данилович, говорить откровенно. Вам ведь терять нечего. И вам все равно, как вы сказали.Семенов настороженно и опасливо взглянул на Лобанова, и тот подумал: «Нет, тебе, кажется, еще осталось что терять», однако все так же доверительно продолжал:– В январе вы получили чемодан с гашишем. Мы его, между прочим, нашли и конфисковали. – При этих словах в тусклых глазах Семенова мелькнула злорадная усмешка. – Вам его привезли двое: Иван и еще один человек. Кто их прислал, Петр Данилович?Задумчиво пожевав губами, Семенов пробормотал:– Не знаю его…– Но вы же должны были встретиться с ним хоть раз там, в Ташкенте?– Не в Ташкенте, – покачал головой Семенов. – В Самарканде. И вообще это была не встреча, а так, случай…Он на секунду умолк, горбясь и не отрывая взгляда от своих ног в больничных тапочках, потом глубоко вздохнул и тоскливо посмотрел на Лобанова.– Ладно. Мне действительно теперь все равно. Вот как было дело. – Он снова опустил голову и глухо продолжал: – Однажды я прилетел в Самарканд в командировку из Ташкента…«За теми самыми вазами, наверное, – подумал про себя Лобанов. – Жуликом ты уже и тогда был». И спросил:– Когда это было, не помните?Семенов ответил.«Ну, конечно, за вазами ездил», – удовлетворенно подумал Лобанов и попросил:– Рассказывайте.– Прилетел я, значит, в Самарканд, за день все свои дела сделал и на следующее утро приехал на аэродром, чтобы в Ташкент обратно лететь. А самолет задерживается. Я в ресторан зашел. Заказал что-то. Тут подсаживается ко мне человек. Ну, выпили. Разговорились. Еще выпили. И он мне свой товар предлагает…«Удивительно, как они друг друга находят. Прямо-таки носом своего чуют, – – подумал Лобанов. – Хотя в таком деле… случайному знакомому… так сразу…»– Вы его раньше не встречали в Ташкенте или в Самарканде? – перебил он Семенова.– Представьте, не встречал, – пожал плечами Семенов.«Врешь, – тут же решил про себя Лобанов. – Не такой он дурак. И я, кстати, тоже».– Значит, он предложил. А вы?– Я отказался.– Почему же?– Как вам сказать…– Как есть, Петр Данилович. Вернее, как было. Ведь мы же с вами условились.– Да, да. Я ему сказал, что у меня сейчас нет свободных денег. К тому же из Ташкента уезжаю совсем, в другой город. Я сюда, в Борек, перебраться решил. Климат, знаете, там, в Ташкенте, ужасный. Я просто больной ходил. Чувствую, не могу…«Ну, еще бы», – насмешливо подумал Лобанов и, снова перебив, спросил:– А какой из себя этот человек?– Как сказать… лет за сорок, полный. Узбек, наверное. Зубы такие, знаете, острые, прямо волчьи зубы. И глаза… Страшноватый, в общем.– Ну хорошо. Вы отказались. А он?– А он говорит:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33