Но швейцарцы — это такие люди, их поневоле полюбишь. Они просто помешались на секретности, если она способствует конфиденциальности. Мафиози, заправилы наркобизнеса, коррумпированные диктаторы из стран «третьего мира» — все с чемоданами, набитыми награбленными ценностями, и все их вклады Швейцария хранит в тайне, подобно тому, как священник охраняет тайну исповеди. Но нельзя забывать, что, когда сюда во время войны заявились нацисты и прижали швейцарцев, те сразу же проявили сговорчивость и сообщили нацистам имена евреев из Германии, имевших вклады в швейцарских банках. Теперь они не прочь рассказывать байки, что якобы всячески противились нацистам, когда те заявились грабить деньги евреев, но поделать, дескать, ничего не смогли. Да, да, нацисты обчистили местные банки, ну не все подряд, но, во всяком случае, многие. А потом награбленные деньги отмывал «Базельский коммерческий банк» — это достоверно задокументированный факт. — Он говорил, а сам так и шарил глазами по толпе, будто выискивая кого-то. — Послушай, Бен, а не кажется ли тебе, что ты ищешь иголку в стоге сена?
Я согласно кивнул, рассматривая запотевший пустой стакан из-под виски, и ответил:
— Вполне может статься. Но вообще-то, мне известно одно имя.
— Имя? Какое имя?
— Полагаю, имя одного банкира.
Я не сказал, что тогда, в Кастельбьянко, у Орлова в голове промелькнуло имя Керфер, и я назвал его сейчас.
— Уже неплохо, зацепка есть, — заметил торжественно Кнапп. — Назвать бы тебе это имя пораньше. Доктор Эрнст Керфер — исполнительный директор «Банка Цюриха». Вернее, был таковым еще месяц назад.
— Что, ушел в отставку?
— Да нет, похуже. Умер. Инфаркт или что-то вроде этого, хотя я и не могу достоверно сказать, что у него случился инфаркт. Он был порядочный сукин сын, но здорово управлял делами своего банка — этого не отнять, а дел хватало по горло.
— Понятно, — подумав, ответил я. — А не знаешь ли, кто теперь в банке вместо него?
Кнапп лишь окинул меня таким взглядом, будто я с Луны свалился:
— Спроси что-нибудь потруднее, дружище. В швейцарских банках мне известен каждый. Это же моя работа, долдон ты эдакий. Новым директором-распорядителем теперь там некий Эйслер, доктор Альфред Эйслер. Если желаешь, могу позвонить и порекомендовать, чтобы он переговорил с тобой. Ну как, хочешь?
— Да не откажусь, — согласился я. — Было бы очень даже неплохо.
— Ну что же, проблем тут нету.
— Спасибо тебе, дружище, — поблагодарил я.
* * *
Достать оружие в Швейцарии оказалось делом куда более трудным, нежели я предполагал. Связи у меня были очень ограниченными, если не сказать, что их вообще не существовало. К Тоби или кому-либо еще из ЦРУ обращаться опасно. Теперь я никому уже не доверял. В случае крайней необходимости можно, конечно, позвонить и Траслоу, но этого шага лучше всего избегать: как я могу быть уверенным, что линия связи с ним не прослушивается? Поэтому лучше всего вообще не звонить. В конце концов, подкупив управляющего магазином спортивных товаров и охотничьих принадлежностей, я получил адрес одного человека, который мог оказать мне услугу: им оказался родственник управляющего, он держал магазинчик антикварных книг и вдобавок втихую приторговывал всякой всячиной.
Его лавка находилась в нескольких кварталах от магазина спорттоваров. Позолоченными буквами на оконной витрине готическим шрифтом было написано: «КНИЖНЫЙ МАГАЗИН. АНТИКВАРИАТ И МАНУСКРИПТЫ».
Я вошел, над дверью тонко звякнул звоночек. В маленьком темном помещении пахло плесенью и сыростью, примешивался и ванильный запах старых, полусгнивших кожаных переплетов.
Высокие стеллажи из темного металла битком забиты кое-как запихнутыми без всякого разбора книгами и пожелтевшими журналами. Они лежали в беспорядке и на полу, не оставляя ни дюйма свободного места. Узкий проход между стеллажами вел в глубь помещения, к маленькой, заваленной книгами и бумагами дубовой конторке, за которой восседал хозяин. Он вежливо поприветствовал меня:
— Гутен таг.
Я кивнул головой в ответном приветствии и, оглядываясь кругом будто в поисках нужной книги, спросил его по-немецки:
— А до которого часа вы работаете?
— До семи, — ответил он.
— Тогда я зайду попозже, когда освобожусь.
— Но если у вас сейчас найдется свободная минута, — предложил он, — я кое-что покажу. В задней комнате у меня есть новые приобретения.
Таким образом, мы обменялись паролем.
Он встал из-за конторки, запер входную дверь, а на окне повесил табличку «закрыто». Затем он повел меня в небольшую комнатку, где от наваленных кое-как книг в кожаных переплетах повернуться было негде. В ящиках для обуви у него оказалось несколько пистолетов, лучшим из них были, на мой взгляд, «ругер-марк-4» (приличный полуавтоматический пистолет, но калибр у него маловат — всего 0,22 дюйма), затем «смит-вессон» и «глок-19».
Я предпочел взять «глок», ибо у него, как говорили мои знакомые по разведслужбе, больше достоинств, чем недостатков, да он и так всегда нравился мне. Хозяин слупил с меня за пистолет непомерную сумму, но здесь была как-никак все же Швейцария.
* * *
За обедом в «Агнес Амберге» мы думали каждый о своем и не обмолвились ни словом, остро ощущая необходимость расслабиться и хотя бы на время почувствовать себя самыми обыкновенными туристами. С перевязанными руками мне было нелегко расправляться с цесаркой, но так руки хоть не очень болели.
«Проследи путь золота...»
Теперь мне известно имя банкира и название банка. Таким образом, я приблизился к цели еще на несколько шагов.
Ну а раз мне известны направление и путь, то, может, скоро узнаю и почему убили Синклера, иначе говоря, раскрою заговор, стоящий за этим убийством. Разумеется, если мой дьявольский дар возродится снова.
Мы сидели в тягостном молчании. И прежде, чем я открыл рот, Молли сказала:
— А знаешь ли, в какой стране мы находимся? А в той, где женщины вплоть до 1969 года не имели избирательного права.
— Ну и что из этого?
— А то, что, как я думала, в США с женщинами-врачами не очень-то считаются. После того как я побывала сегодня у врача, больше таких слов никогда не скажу.
— Ты была у врача? — удивился я, хотя и знал уже, подслушав в пути ее мысли. — Это насчет того, что тебя подташнивает?
— Ну да.
— Ну и что тебе там сказали?
— А сказали вот что, — решилась она, нервно скатывая в трубочку белую матерчатую салфетку. — Я беременна. И ты прекрасно знаешь об этом.
— Да, — признался я. — Мне это уже известно.
44
Еле сдерживая нетерпение, мы заспешили обратно в гостиницу. Мысль о том, что я являюсь творцом живого существа и что в ту памятную ночь мы испытали подлинную страсть, поневоле наполняла меня неподдельной радостью, но вместе с тем вкрадывалась и тревога. Хотя Лаура и была беременна, при ее жизни мне о том узнать не довелось. Так что только сейчас я впервые почувствовал себя будущим отцом. Ну а что касается Молли, то она столько лет предохранялась, что я поневоле подумал, что она отнесется к этой новости удрученно и даже начнет говорить об аборте и всяком таком прочем.
Но все произошло совсем наоборот. Ее охватило глубокое волнение, радость так и переполняла ее всю. Может, это как-то связано с тем, что она недавно потеряла отца? Может и так, но кто знает, как зарождаются чувства и желания?
Едва закрылась дверь в номер, как Молли принялась лихорадочно срывать с меня одежду. Она гладила мою грудь, затем руки ее скользнули мне за талию, опустились ниже — на ягодицы, а оттуда ладони нежно поползли вперед, одновременно она исступленно целовала меня. Я отвечал ей с неменьшей страстью, стаскивая с нее шелковую кремовую блузку, торопливо расстегивая пуговицы (несколько штук оторвались и попадали на ковер), добираясь в нетерпении до ее упругих грудей, до сосков, которые уже затвердели и поднялись. А затем, не в состоянии пустить в ход обожженные и перевязанные руки, я начал целовать и лизать ее груди, постепенно приближаясь к соскам. Молли вся трепетала. Толкая ее плечами и грудью — мои перевязанные руки нелепо торчали словно клешни у рака, — я опрокинул ее на широченную кровать, а сам упал на нее сверху. Но взять ее сразу оказалось не так-то просто. Мы боролись друг с другом, извивались и толкались с таким остервенением, какого я еще никогда не видел за все время нашей супружеской жизни, но от этого я только сильнее возбуждался. И еще до того, как я вошел в ее тело, она охала и стонала в предвкушении несказанного сладострастия.
* * *
А потом мы, как водится, лежали в теплом предвечернем свете, липкие от пота, с наслаждением вдыхая запах любви, нежно лаская друг друга, и тихо, вполголоса, переговаривались.
— Когда же это случилось? — спросил я.
Я хорошо помнил, как мы занимались любовью, когда я только что стал экстрасенсом, и так увлеклись, что она даже забыла о предохранении. По это ведь было совсем недавно.
— Да еще в прошлом месяце, — сказала Молли. — Но мне тогда и в голову не приходило, что что-то случится.
— Ты забыла сделать необходимое?
— Отчасти да.
Я лишь улыбнулся, раскусив ее невинную уловку, но виду не подал и согласно кивнул.
— Видишь ли, — заметил я, — женщины твоего возраста непременно стараются забеременеть, для чего приобретают всякие приспособления для овуляции, покупают медицинские книги и все такое прочее. Ну а ты просто однажды забыла вставить колпачок — и все получилось случайно.
Она согласно кивнула и, загадочно улыбнувшись, ответила:
— Да не все так уж и случайно.
— Интересно, а как же?
Она недоуменно пожала плечами и спросила:
— А мы разве не договаривались заранее?
— Может, и договаривались. Но я против ничего не имею.
Мы еще полежали молча, а потом она сказала:
— Ну как твои ожоги?
— Да все в норме. Естественный эндорфин — преотличное болеутоляющее средство.
Тут она заколебалась, как бы собираясь с силами сообщить что-то весьма важное. Я отчетливо услышал, как она мысленно произнесла: «Ужасная новость, но ему не привыкать», а затем сказала вслух:
— Ты же изменился, не так ли?
— Что ты имеешь в виду?
— Сам знаешь. Ты стал таким, каким обещал никогда больше не быть.
— Верно, Мол. Но выбора, собственно говоря, у меня не было.
Ответила она медленно и печально:
— Нет, я имею в виду совсем иное. Ты же стал совсем другим — я чувствую это, ощущаю всеми фибрами души. Для этого мне совсем не надо быть экстрасенсом. Это похоже на то, будто все годы, прожитые нами совместно в Бостоне, вычеркнуты из нашей жизни. Ты как-то замкнулся в себе. Мне это не нравится, пугает меня.
— И меня тоже пугает.
— Вот ты, к примеру, разговаривал среди ночи.
— Во сне что-ли?
— Да нет, по телефону. С кем это ты говорил?
— Да с одним знакомым журналистом, Майлсом Престоном. Я встречался с ним в Германии, когда только-только начинал работать в ЦРУ.
— Ну и вот, ты что-то спросил его насчет краха Немецкой фондовой биржи.
— А я-то думал, что ты десятый сон видишь.
— Ты считаешь, что крах имеет какое-то отношение к смерти папы?
— Не знаю. Может, и имеет.
— А я кое-что нашла.
— Да, да, — заметил я. — Помнится, ты что-то говорила, когда я еще плохо соображал, там, в Греве.
— Кажется, теперь я начинаю догадываться, зачем отец оставил мне письмо с завещанием.
— О чем это ты говоришь?
— Ну, вспомни про тот документ, который он оставил мне, выразив в нем свою волю. Он завещал мне дом, акции, облигации и тот мудреный финансовый документ, как обычно называют его юристы, предоставляющий мне все права на его собственность внутри страны и за границей.
— Ну как же, хорошо помню. Ну и...
— Так вот, для наследования собственности внутри нашей страны документ тот совершенно не нужен, она и так автоматически переходит ко мне. Но что касается всяких там счетов за границей, где банковское право в каждой стране свое, такой документ очень кстати.
— Да, особенно применительно к счетам в швейцарских банках.
— Да, особенно здесь.
Молли встала с постели, подошла к стенному шкафу, открыла чемоданчик и вынула конверт.
— Вот этот финансовый документ, — торжественно объявила она.
Затем покопалась еще в чемодане и нашла там книгу, которую ее отец почему-то подарил мне, — первое издание мемуаров Аллена Даллеса «Искусство разведки».
— На кой черт тебе сдалось таскать все это с собой? — поинтересовался я.
Она ничего не ответила, вернулась к постели и положила конверт и книгу на мятые листы бумаги.
Сначала она открыла книгу. Ее серая массивная суперобложка была чистенькая, а корешок сразу же треснул, как только она раскрыла книгу посредине. Наверное, ее уже открывали прежде не один раз. А может, даже и всего один раз, когда легендарный Даллес достал авторучку и надписал на авантитуле темно-синими чернилами своим четким почерком: «Хэлу с глубочайшим восхищением. Аллен».
— Вот единственное, что папа оставил тебе, — сказала Молли. — И я долго-долго размышляла, к чему бы это.
— И я тоже ломал голову.
— Он любил тебя и, хотя всегда жил очень экономно, жадюгой не был никогда. Мне стало любопытно, почему же он оставил тебе только эту книгу. Я хорошо знала склад его ума — он любил всякие головоломки и загадки. Ну а когда меня повезли к тебе, то позволили заскочить домой забрать кое-какие вещички, ну я прихватила завещание и документы, которые мне оставил отец, а также книгу и решила тщательно все пересмотреть на досуге, надеясь найти кое-какие отцовские пометки. Когда я была маленькой, он обычно делал для меня такие пометки — отмечал в книгах нужные страницы, чтобы я не пропустила их и не забыла. Ну вот я и нашла такую пометку. Смотри-ка сюда.
— Гм-м. Любопытненько взглянуть.
Я посмотрел на ту страницу, на которую она указывала. Это оказалась страница семьдесят три, на ней рассказывалось о кодах и шифрах, а слова «розовый секретный код» были подчеркнуты. Рядом с ними на полях виднелась нечеткая запись карандашом «L2576HI».
— Вот так он писал семерку, — объясняла Молли. — А это наверняка двойка. А так он писал букву "I".
Я мигом догадался, в чем тут дело. Розовый секретный код означал код «Оникс». Даллес явно не хотел называть его прямо. Это был легендарный код времен первой мировой войны, а к ЦРУ он перешел от дипломатической службы США. От него давным-давно отказались, так как его «раскололи», но тем не менее изредка все же употребляли. Стало быть, надпись «L2576HI» означала какую-то зашифрованную фразу.
Хэл Синклер оставил Молли юридический документ, посредством которого она получила доступ к счетам в банке. А мне он оставил номер этого счета, но его еще предстояло расшифровать.
— А вот еще одна пометка, — обратила внимание Молли. — На предыдущей странице.
Она показала на верх страницы семьдесят второй, где Даллес, чтобы объяснить простому читателю, как зашифровываются документы, взял в качестве примера цифру 79648. Она тоже была слегка подчеркнута карандашом, а рядом Синклер еле видно написал «R2». Этот знак относился к коду, которым пользоваться перестали сравнительно недавно, мне же применять его никогда не доводилось. Я предположил, что цифра 79648 означает какое-то другое число (или слово), которые можно расшифровать, применив код «R2».
Для расшифровки мне требовалось связаться с местным бюро ЦРУ, но сделать этого я не мог из-за опасения, как бы в штаб-квартире не узнали, где я скрываюсь. Поэтому я позвонил одному своему старинному приятелю, с которым служил вместе еще в отделении ЦРУ в Париже. Несколько лет назад он вышел в отставку и теперь преподавал политические науки в университете города Эри в штате Пенсильвания. Мне как-то пришлось дважды выручать его из неприятных историй из-за его же собственной дурости: первый раз, когда по его вине провалилась ночная операция, а во второй — когда я писал объяснительную записку по поводу этого провала и постарался выгородить его.
Таким образом, он был безмерно благодарен мне, не колеблясь, согласился выдать звонок своему надежному другу, который по-прежнему работал в ЦРУ, и попросил его не в службу, а в дружбу быстренько спуститься на этаж пониже, в архив шифров. Поскольку любая книга с шифрами семидесятипятилетней давности вряд ли представляет из себя государственную тайну, друг моего приятеля сообщил ему по телефону серии кодов. После этого он позвонил мне в гостиницу (разговор я оплатил заранее) и продиктовал нужные цифры.
Так наконец-то я заполучил номер счета в банке.
Однако второй код оказался орешком покрепче. Шифровальной книги с этим кодом в архиве не оказалось, поскольку им до сих пор пользовались.
— Я сделаю все возможное, чтобы достать, — пообещал мой приятель из Эри.
— А я перезвоню тебе, — закончил я разговор.
Мы с Молли сидели и молчали. Я машинально листал мемуары Даллеса. Раздел книги «Коды и шифры» открывался эпиграфом — знаменитым изречением государственного секретаря Генри Стимсона, которое он сделал в 1929 году:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58